Текст книги "Все сложно. Почему мы терпим неудачи и какие уроки можем из этого извлечь"

Кажется, вот что связывает все эти истории: урок заключается в том, что, чтобы выжить, необходимо либо адаптироваться к потенциально враждебной среде, либо перенаправить свою боль в более позитивное – зачастую и более творческое – русло. До меня внезапно доходит, что школа – это не просто место, где детям передаются академические знания. Школа – это место, где мы просвещаем сами себя на тему того, кто мы есть; где мы можем примерить на себя разные черты личности и посмотреть, что из них подойдет, прежде чем нас настигнут ограничения и обязанности взрослой жизни.

Когда я была подростком, меня всегда обескураживало, когда надменные взрослые говорили мне, что школьные годы были лучшими в их жизни и что «надо брать от них максимум, пока есть возможность». Тогда я задумывалась, не является ли это одной из тех констант, в которые просто начинаешь верить с возрастом – так я постепенно «дошла» до французского кино и песто, которые никогда не любила. Школьные годы определенно не лучшие в моей жизни; если уж быть честной, они до сих пор иногда снятся мне в ночных кошмарах.

На записи подкаста Фиби Уоллер-Бридж, создательница телесериала «Дрянь» (получившего премию BAFTA), говорила о «двойственности» положения, в которое она попала в школе. Ее растили свободомыслящей, учили подвергать сомнению излишние ограничения, но ей вот-вот предстояло оказаться в месте, где важно подчиняться правилам.

«Помню, мама сказала мне перед первым днем: “Будь ангелочком первые три семестра, и тогда тебе все будет сходить с рук до конца школы”, – сказала Уоллер-Бридж. – И я правда восприняла это близко к сердцу, начала усердно работать, получала всякие наклейки или что там еще давали. Но технически я все время говорила одноклассникам: “Если сейчас я с этим справлюсь, то потом смогу кого угодно поставить на место”. И это было настолько правдой: у меня была репутация девочки-трудоголика, но я росла той еще хулиганкой, и дерзость, воспитанная во мне мамой, отлично компенсировалась тем фактом, что если притворяться хорошей девочкой, то можно избежать наказаний, будучи на самом деле плохой».

Именно эту двойственность Уоллер-Бридж позднее с ошеломительным успехом применила в сериале «Дрянь». Главная героиня – во всех отношениях милая, хорошо воспитанная девушка из среднего класса, которая на самом деле борется с чувством тоски и одиночества и которая использует секс как отвлекающий маневр, чтобы не иметь дел с собственными проблемами. В подобной аннотации кроется еще одна двойственность: при всей мрачности тем, которые затрагивает «Дрянь», сериал просто невероятно смешной.

Неспособность стать своим в довольно раннем возрасте развивает в нас выдержку, которая в конечном итоге помогает достичь успеха. В случае с политической активисткой Джиной Миллер так и случилось: в одиннадцать лет ее отправили из родного дома в Гайане в школу Истборна. Она стала мишенью местных хулиганов, потому что иначе выглядела и отличалась манерой речи. Перед отъездом из дома Миллер захватила с собой флакон маминых духов, L’Air du Temps, чтобы помнить обо всем, что любила. Каждый вечер, перед тем, как лечь в кровать общей спальни, Миллер понемногу прыскала их на подушку, пока однажды другая девочка не заметила это и не слила духи в унитаз. Узнав о произошедшем, Миллер пролила несколько тщательно спрятанных слез, а затем начала рассуждать об имеющихся путях решения проблемы. Она могла пожаловаться, что оттолкнуло бы остальных девочек. Могла страдать в тишине, но рисковала прослыть слабачкой. Или могла попробовать переманить обидчицу на свою сторону.

Меня всегда обескураживало, когда надменные взрослые говорили мне, что школьные годы были лучшими в их жизни. Тогда я задумывалась, не является ли это одной из тех констант, в которые просто начинаешь верить с возрастом. Потому что мои школьные годы до сих пор иногда снятся мне в ночных кошмарах.

Миллер выбрала последнее, подарив упомянутой девочке браслет в знак примирения.

«Как только я протянула ей руку, вся ее защита начала рушиться, – вспоминала Миллер. – Я не ответила злостью на злость. И не показала, что расстроилась. Вместо этого я постаралась обезоружить ее своей добротой, чтобы мы могли начать взаимодействие. Как только задира видит твою человеческую сторону, половина битвы выиграна».

Она добавила: «Из всего этого я извлекла важный урок. Чаще всего агрессоры действуют из чувства слабости. Они ощущают угрозу, словно их загнало в угол что-то непонятное – или кто-то. И они реагируют, начиная травлю. Но за всей этой бравадой часто кроется хрупкая личность, раздираемая неуверенностью и слабостью, которая не знает, как еще выразить себя, столкнувшись с чем-то незнакомым».

Этот урок она перенесла с собой во взрослую жизнь, когда на нее лился поток смертельных угроз и расистских оскорблений из-за судебного иска 2017 года к правительству Соединенного Королевства. Предметом стало задействование Статьи 50 о выходе из ЕС без согласия парламента.

«Чаще всего агрессоры действуют из чувства слабости. Они ощущают угрозу, словно их загнало в угол что-то непонятное – или кто-то. И они реагируют, начиная травлю. Но за всей этой бравадой часто кроется хрупкая личность, раздираемая неуверенностью и слабостью, которая не знает, как еще выразить себя, столкнувшись с чем-то незнакомым».

Так чему же мы можем научиться, потерпев неудачу при попытке влиться в коллектив? Мы учимся справляться с отвержением общества. Мы учимся сами занимать свой досуг. Мы развиваем в себе независимость и эмпатию и куда лучше начинаем использовать свое воображение. Мы разбираемся, как справляться с обидчиками и вообще всеми теми людьми, которым мы не нравимся. Мы знакомимся с различными стратегиями, которые помогают приспособиться к новой среде обитания. Мы учимся переключаться с одного социального языка на другой. Мы усваиваем, что после определенного момента времени не стоит доверять стрижку матери.

Но у моего провала были также и негативные последствия. Вся эта ситуация с ранних лет сделала меня человекоугодницей. Я хотела, чтобы другие люди любили и принимали меня, и моя копинг-стратегия практически целиком строилась на чужом одобрении. Я была не особенно разборчивой, когда дело касалось того, кому я нравилась; я охотилась лишь за цифрами, что привело к тому, что я много лет топталась на месте, пытаясь вписаться вообще везде, где получалось. Такой образ жизни весьма выматывает. Я перестала осознавать большую часть того, что чувствовала на самом деле и чего по-настоящему хотела, в попытках втиснуть себя в промежутки между желаниями других. Это настолько въелось в мой менталитет, что я и не подозревала о происходящем, пока мне не исполнилось тридцать шесть и я не осознала, что экзистенциальный угол, в который я себя загнала, диаметрально противоположен моему перспективному благополучию, – и моя жизнь словно взорвалась. Интересно, какой бы я была, если бы применила к жизни стратегию Кристины Хендрикс «да пошли вы все»; если бы была не бездумной конформисткой, а сильной личностью, для которой ее инаковость становится убежищем, а не источником страха?

Возможно, мой внутренний монолог был бы не столь придирчивым – тот осуждающий голос, который, когда мне шел второй, третий десяток, упорно твердил, что я не права, что я неудачница, что я недостаточно хороша. Но, возможно, это был голос моего рвения, моих амбиций. Я пыталась доказать себе, фанатично помечая галочками нужные клетки (получение степени; карьера; профессиональный успех), что со мной все в порядке. Что мне было что предложить людям. Что я достойна дружбы. Что я достойна любви.

Так что, оглядываясь назад, я не думаю, что одно могло случиться без другого. У меня бы не было опубликованных книг, журналистских наград, радости от лицезрения своего имени в печатном издании без граничащего с одержимостью трудолюбия, подпитываемого изгойничеством. Возможно, у меня не было бы и таких отличных друзей, не уясни я определенную правду: социальное одобрение – очень хрупкое, шаткое состояние, и его не стоит принимать как данность. О дружбе важно заботиться, как о здоровье.

Я так и не переняла ирландский акцент, но, когда я написала свой первый роман, мой издатель выяснил, что я выросла около Дерри, так что я отправилась в Ирландию продвигать книгу. К тому времени благодаря Белфастскому соглашению 1998 года там воцарился мир, и меня поразило, насколько изменилась атмосфера. В Дерри появились новые сооружения, торговые центры и мост, аркой высившийся над рекой Фойл. В Белфасте у меня брали интервью журналисты и радиоведущие, и они расспрашивали меня о школьных годах и ирландских писателях, которыми я больше всего восхищалась. В опубликованных материалах и эфирных передачах я фигурировала как местный автор. Меня радушно встречали везде, где я оказывалась: люди покупали мне пинты «Гиннесса» и выражали заметную гордость. После стольких лет им было все равно, как я говорила. Это самое потрясающее чувство.

Каково это было? Словно вернуться домой.

Как облажаться с тестами

Когда я перешла в ту школу в Англии, я начала очень хорошо учиться. Жизнь стала более гармоничной, учителя были лучше, к тому же половину той же программы я успела пройти в Белфасте. Начав готовиться к GCSE, я быстро отказалась от всех предметов, которые мне не нравились, не раздумывая дважды. Я стала круглой отличницей, а мои итоговые отметки сияли в своей идеальности.

Это было явной удачей, потому что казалось, что меня постоянно заставляют сдавать все новые и новые тесты. Жизнь стала не более чем экзаменационным болотом: еженедельные тестирования, чтобы проверить, насколько я поняла алгебру и усвоила принцип фотосинтеза; семестровые экзамены, во время которых солнце насмешливо било в окна кабинета, пока я пыталась выжать из себя приличные тезисы о внутренней политике Генри IV; оценки по музыке; подготовка к GCSE; экзамены старшей школы… всему этому просто не было конца. А потом выяснилось, что из-за того, что я крайне усердно училась и постоянно напрягала глаза, мне нужно проверить не только знания, но и зрение (очки вдруг оказались кстати).

Культура постоянных тестирований лишь усилилась со времен моего выпуска в 1997 году. В 2018-м консультативная служба Childline отчиталась о проведении 3135 сессий, касающихся стресса из-за экзаменов, за предыдущий год. Половину телефонных звонков совершали подростки 12–15 лет, некоторые из них рассказывали о «неподъемных объемах работы» и «беспокойстве из-за шансов получить желаемые отметки».

Огромное количество экзаменов означает, что в какой-то момент вы, вероятно, завалите хотя бы один из них и есть риск, что ваша самооценка сведется к россыпи красных пометок на листе бумаги и долям процента, которых вам не хватило.

Сложно не воспринимать это близко к сердцу. В новой школе призрак того злосчастного теста по химии, написанного на 47 %, преследовал меня еще долго. Не знаю наверняка, почему меня так это тяготило. Не то чтобы это была какая-то важная работа, но все еще было трудно отделить настоящую себя от той карикатуры, что я нарисовала у себя в голове: отсталая идиотка, которая не может запомнить, что происходит с магнием при контакте с открытым огнем. (Может, тот просит его прикрыться, думала я.)

Почему именно эта неудача так сильно повлияла на меня? Отчасти из-за того, что мой отец-хирург был блестящим ученым и всегда пытался вовлекать меня в разные «эксперименты». Помню, как-то раз, когда мне было около семи, он предложил отнести в школу дохлую летучую мышь, чтобы выставить ее на всеобщее обозрение в «живом уголке». До этого все, что там лежало, – это сморщенные осенние листья и странная композиция из вербы; все было заботливо подписано красивым округлым почерком миссис МакКартер.

Тем утром я нашла летучую мышь на чердаке, ее пушистое черное тельце лежало крылатой запятой на дощатом полу. Когда я рассказала об этом отцу, он пришел в восторг и воспользовался предоставленной возможностью, чтобы провести весьма информативную беседу о природе полетов в ночное время суток. А затем предложил завернуть ее в кухонное полотенце и отнести в школу. Одноклассники будут в шоке, уверенно заявил он, ведь дохлая летучая мышь – именно то, чего не хватает школьному биологическому уголку.

И он, в общем-то, оказался прав. Одноклассники были в шоке – просто их реакция была смешана с отвращением, а девочки по большей части просто до жути испугались. Миссис МакКартер в ужасе отскочила, когда я аккуратно развернула полотенце и влажной ладошкой предложила ей взять летучую мышь.

Оказалось, что она все-таки не умерла, а просто крепко заснула, начав свое погружение в зимнюю спячку. Поездка в школу и последовавшая суета разбудили это создание. Летучая мышь вырвалась из моих рук и начала летать по кабинету, громко хлопая крыльями и заставляя миссис МакКартер истошно вопить.

Огромное количество экзаменов означает, что в какой-то момент вы, вероятно, завалите хотя бы один из них, и есть риск, что ваша самооценка сведется к россыпи красных пометок на листе бумаги и долям процента, которых вам не хватило.

Меня спас Лиам Эндрюс – мальчик, вот уже много месяцев бывший предметом моего страстного, но безответного обожания. Он храбро выпроводил летучую мышь в открытое окно. Все зааплодировали. В биологическом уголке вновь правили вербы и листья, а о летучей мыши больше никто не вспоминал. Лиам Эндрюс же считал меня чокнутой до конца начальной школы.

Это я все к чему: мой отец фанател от науки и хотел, чтобы я разделяла его энтузиазм. Но у меня просто были не те мозги. Меня сбивала с толку необходимость зазубривать свойства химических веществ; внутренности крысы или теплопроводность печеного картофеля тоже никогда, в общем-то, не интересовали. Так что, когда я набрала те 47 % за тест по химии, это ощущалось не просто как академический провал. Мне казалось, что я отчасти облажалась как дочь. Я подвела не только себя, но и отца.

Контрольные никогда не воспринимаются просто как контрольные. Они всегда затрагивают самые разнообразные чувства внутри нас.

Оглядываясь в прошлое, я также понимаю, что тот экзамен был симптомом моего несчастья в целом. После того инцидента с Шивон я лишилась самоуверенности в социальном плане, что также сказалось на уверенности в собственных способностях. А когда я знала, что что-то мне не дается, я теряла мотивацию. Это в целом закономерный человеческий порыв: если я не стану лучшим в чем-то, то не буду и пытаться. Так я смогу минимизировать уровень унижения, когда, в конечном счете, до него дойдет.

Но когда я стала лучше учиться, «академичность» постепенно стала частью меня, частью личности, которой я себя видела. Меня награждали и хвалили за это. В какой-то степени это было целесообразно – я упорно трудилась, потому что хотела и дальше быть успешной. Но у всего этого была и негативная сторона: взращивать чувство собственного «я», основываясь на академических достижениях, – не самая лучшая идея. Чем старше ты становишься, тем больше понимаешь, что эти индикаторы весьма произвольны, особенно в гуманитарных предметах, в пользу которых я сделала выбор.

Писательница Джесси Бертон пришла к этой мысли уже будучи взрослой, когда всю жизнь до этого отлично училась в школе и культивировала «интеллектуальную зрелость, которая может замаскировать ранимость».

К тридцати годам «эмоционально я так и не включилась. И я думаю, что это все из-за более или менее самонавязанного образа жизни. Из-за выполнения задач, которые срывали аплодисменты или иную похвалу и этим дарили чувство безопасности. Думаю, этот шаблон возник еще тогда, когда я была маленькой и хорошо училась, для большинства детей это так и происходит. Когда тебе пять лет, ты скорее больше времени проводишь в школе, чем дома… и мне это всегда казалось отрадным. Мне и правда нравилось ходить в школу, я обожала ее. И кажется, что существует определенная формула: ты усердно трудишься, видишь результат, получаешь всеобщее одобрение, и статус-кво поддерживается».

Обратной стороной этой ситуации стало то, что Бертон «чувствовала, будто любовь других была условной, зависимой [от академической успеваемости]… и когда “Миниатюрист”[11]11
  На русском языке книга вышла в издательстве «Эксмо» в 2016 году. – Прим. пер.


[Закрыть] (ее первый роман) принес ошеломительный успех, самый крупный в моей жизни, его оказалось слишком много. “Так, я попыталась написать книгу, круто, она стала международным бестселлером”. И чего дальше? Кто я такая?»

Бертон весьма проницательно отметила, что школьные достижения и результаты экзаменов – не более чем внешняя валидация. По моему опыту, они не помогают чувствовать себя уверенно в долгосрочной перспективе, потому что к моменту выпуска из школы и университета понимаешь: никаких экзаменов больше не будет. Разве что вы архитектор, или врач, или один из тех финансистов на высокой должности, которым постоянно нужно сдавать сложные бухгалтерские отчеты.

Взрослая жизнь лишается любых указателей, и это озадачивает. Нет никакого журнала, который говорит тебе, хорошо ли ты справляешься, отвечаешь ли всем критериям двадцатипятилетнего человека. Никто не ставит пятерок за успешный переезд или вовремя и грамотно заполненные бумаги по налоговому вычету. Конечно, есть продвижения по службе и повышения зарплаты, но это чаще всего происходит рандомно. Нет долгого и напряженного процесса подготовки, кульминацией которого становится написание эссе за определенный промежуток времени, когда наблюдатель ходит вдоль рядов парт и напоминает, что осталось всего пять минут.

Во взрослой жизни никто не ставит оценок за правильные ответы.

Хотела бы я раньше об этом знать. В семнадцать мне казалось, что экзамены имеют первостепенное значение. Я вовремя сдавала все задания и гордилась собой за то, что была успешной. В школе. На дебатах. Хорошо себя вела. Не выкурила ни сигаретки до восемнадцатого дня рождения – а в тот день сделала ровно одну символическую затяжку. Не прокалывала уши. Уважительно разговаривала со взрослыми. Внешне производила впечатление уверенной в себе девушки, несмотря на то что мотор внутренней тревожности беспрестанно работал. Я даже сравнительно неплохо играла на трубе – по ней хотя бы не надо было сдавать экзамен (я закончила шесть классов, прежде чем до меня дошло, что нет более стрессовой ситуации, чем сдача экзамена по музыке: ты стоишь напротив незнакомого человека, следишь за своим прерывистым дыханием и громко дуешь в латунную трубку, надеясь, что выйдет нужная нота, и осознавая, что спрятаться в случае неудачи некуда). Но я хорошо справлялась с обязанностями секретаря нашего оркестра, что было весьма неплохой альтернативой.

Но затем я решила сдать экзамен на права. И облажалась.

Вы скажете, что не надо раздувать из мухи слона. Что бывают вещи и похуже. Но этот провал покоробил меня до глубины души. Он пришелся на тот же период времени, что и другие испытания в моей жизни, включавшие подачу документов в Кембридж (куда я затем поступила). Случаи социально приемлемого успеха в моей жизни внушили мне уверенность, что я могу добиться всего, что задумала, потому что – не будем подменять понятия – я была избалованной. Я, белая девушка из среднего класса, чьи родители всегда уделяли много внимания, которая выиграла грант на обучение в отличной школе, где возможности предоставлялись на каждом шагу, подобно пончикам в столовой (это не шутка, по четвергам нам правда давали пончики). Мне казалось, что если уделить чему-то достаточно времени, постараться и выложиться по максимуму, а родители смогут заплатить за любую возникшую проблему, то за этим автоматически последует успех. Такой была моя логика, и я знаю, что бесчисленное количество людей с другим бэкграундом, которые сталкиваются с дискриминацией по этническому признаку или из-за своей сексуальной ориентации на каждом шагу, сочтут это на удивление пренебрежительным примером. И так оно и было. Но именно это пренебрежение раскрыло мне глаза на масштабы моей самонадеянности.

Во взрослой жизни никто не ставит оценок за правильные ответы. Хотела бы я раньше об этом знать, потому что в семнадцать мне казалось, что экзамены имеют первостепенное значение.

Я самонадеянно отнеслась к экзамену на права. Не потому, что считала себя выдающимся водителем – я правда, правда таковой не являлась, а мое неумение ориентироваться в пространстве едва позволяет мне параллельно парковаться. Просто я считала успех не более чем формулой: усилия, помноженные на ум, равны награде. Кроме того, я знала, что все в моей семье – мать, отец, старшая сестра – с первого раза все сдали. Моя сестра оказалась таким прекрасным водителем, что позднее сдала экзамен продвинутого уровня, что обеспечило более низкую стоимость страховки и пожизненную участь заставлять своих партнеров чувствовать себя менее мужественно. (Еще она отличный штурман, мотоциклистка, пилот и стрелок; однажды она представляла свою страну на соревнованиях по этому виду спорта. Кузины называют ее Джейн Бонд – не без причин.)

Быть самой младшей в семье перфекционистов – значит постоянно пытаться удержаться на одном уровне со всеми. Это во многом дар: родственники привили мне упорство и несгибаемое трудолюбие. С другой стороны, из-за этого я чаще принимала близко к сердцу то, что не справлялась с некоторыми из вещей, в которых мои родители или сестра уже преуспели.

Так и случилось с этим дурацким экзаменом на права. Откатав двадцать занятий со страдальцем Бобом, моим инструктором и человеком, которому боги даровали бескрайнее спокойствие и терпеливость буддийского монаха, я чувствовала себя полностью готовой. Я сдала теорию, подзубрив все про включение фар на шоссе и дорожные знаки. Оставалась практика – и разве это могло вызвать какие-то сложности?

Оказалось, еще как.

Моим экзаменатором стала дама с непроницаемым лицом, похожим на выражение лица любой из статуй с острова Пасхи, только еще менее экспрессивным. Она оказалась невосприимчивой к любым попыткам завести смол-ток и к моему обаянию. Ну и ладно, думала я, просто буду отлично вести машину, и к концу поездки ей придется выдавить из себя улыбку.

Первые двадцать минут все шло по плану. Могу честно сказать, проездив за рулем больше двух десятилетий, что это был, возможно, мой лучший опыт вождения. Развороты в три приема выполнялись без единой помарки. Аварийное торможение прошло на отлично. Круговое движение абсолютно меня не пугало. Я уверенно вела машину, смотрела в боковые зеркала, словно это было моим предназначением в жизни, и плавно катилась по дорогам, пока за окном щебетали птички.

Затем, уже по пути назад, инструктор заметила, что мне нужно въехать на пригорок. Я мысленно усмехнулась. Подъемы были моей сильной стороной. Я училась вождению в Малверне, который знаменит двумя своими особенностями: родниковой водой и перепадом высот. В Ирландии же мы жили в долине. Умение ориентироваться среди холмов было стилем жизни.

Я проехала до самой вершины холма. Там был светофор, перед которым скопилось несколько машин, терпеливо ждущих, пока загорится стрелка, чтобы повернуть на главную дорогу. Я замедлилась, остановила машину и с силой потянула за рычаг ручника. Но – беда! – машина откатилась назад. Всего на пару сантиметров, и я успела затормозить, не врезавшись в стоявшую сзади машину, но знала, что это автоматически означает, что я завалила тест. До этого момента все шло безупречно, но решение выносилось на основании той единственной секунды, в которую я оказалась недостаточно хороша.

Я покатила обратно к экзаменационному центру и увидела Боба, с надеждой выглядывающего меня с парковки. Я покачала головой и почти увидела, как он мысленно подбирает для меня слова вроде «наверняка все прошло не так уж и плохо».

Экзаменатор повернулась ко мне, отстегнула ремень безопасности и начала бормотать: «К сожалению, вынуждена сообщить вам…» – словно она была мальчиком-посыльным, несущим вести о смерти солдата на Западном фронте. Я вывалилась из машины, и Боб потрепал меня по плечу, сказав, что мне просто не повезло. Он отвез меня обратно в школу, где я потратила оставшиеся на телефонной карточке деньги, чтобы поныть в трубку маме, которую весьма шокировала моя эмоциональная реакция.

– Да все нормально, – сказала она. – Пересдашь. Многие так делают.

Разумеется, она была права. Просто этот самый «неуд» начал рушить ту личность, которую я взрастила в своей голове на фундаменте из успешно сданных экзаменов. Меня словно в первый раз осенило, что, возможно, мне не положен счастливый билет в жизнь лишь за то, что я получала сплошные пятерки, или за то, что мои родители финансово помогали мне во всех начинаниях.

Мне казалось, что если уделить чему-то достаточно времени, постараться и выложиться по максимуму, а родители смогут заплатить за любую возникшую проблему, то за этим автоматически последует успех. Какая самонадеянность.

Когда для подкаста я брала интервью у писательницы и журналистки Долли Олдертон, она рассказала о похожем опыте: она не смогла поступить в Бристольский университет. Как и мне, ей повезло учиться в частной школе, что поразило ее, будучи «самой дикой несправедливостью в мире».

«Я не тянулась к знаниям, – сказала она. – Я была лентяйкой, но выпустилась с отличными результатами, которых у меня стопроцентно не было бы, не учись я в частной школе. Я правда в это верю и знаю, потому что в частной школе вообще тяжело быть неудачником, ведь ты платишь такую огромную сумму денег, чтобы, как и полагается, сидеть в этих крошечных кабинетах, располагать большим запасом времени, внимания и ресурсов, потраченных на тебя. Мне кажется несправедливым, что девочке вроде меня, на которую, думаю, в обычной школьной среде никто бы и внимания не обратил, удается завладеть таким количеством предоставленных возможностей и преуспеть – не искусственно, но с большим объемом сторонней поддержки на каждом шагу».

Олдертон сдала GCSE, получив тройку по математике, «хоть это и казалось чем-то абсолютно невозможным», с легкостью завершила свое среднее образование, так что к моменту подачи заявлений в университеты она пребывала «в твердой, словно камень, уверенности, что все в жизни будет просто, на что, предполагаю, я и имела право».

Когда из Бристоля пришел отказ, «я просто в это не поверила. Вот до какой степени я не сталкивалась с жизненными провалами. За что бы я ни бралась, родители просто вливали в это деньги и время, чтобы убедиться, что я доплетусь до конца. Балетное выступление или поступление в ту частную школу в шестом классе. Или экзамен по математике. Я никогда не сталкивалась ни с каким фиаско. Но да, для меня это оказалось хорошим уроком, потому что это заставило меня осознать степень своей привилегированности и то интригующее, несправедливое, необычное образование, что я получила. Осознать все и понять, что реальный мир будет не таким. Возможно, это касается не только тех, кто учился в частной школе; возможно, это какая-то юношеская надменность. Но какой отличный урок!»

И правда. Олдертон в итоге пошла в Эксетерский университет, так что это не то чтобы какая-то непрекращающаяся трагичная история. Как и моя ситуация с экзаменом на права. Прошла пара недель, и я пошла на пересдачу. Мне абсолютно рандомно назначили того же экзаменатора. Это казалось мне настолько абсурдным, что нервозность прошла сама собой.

Весьма примечательно то, что, поскольку я уже облажалась и встретилась лицом к лицу с самопровозглашенным бесчестьем этого провала, меня не тяготили собственные ожидания. Я рассуждала так: мои родственники уже знают, что я ужасный водитель, так что нет смысла бояться, что я кого-то подведу. Кроме того, возможно, раз за разом заваленные экзамены по вождению с годами станут моей изюминкой, забавной чертой характера, которую я даже не буду пытаться исправить и которую окружающие могут посчитать чуть ли не милой.

Так что я тронулась с места во второй раз в приятном тумане «да-мне-плевательства». Я делала кучу мелких ошибок. Я видела, как инструктор помечает их на планшете, и меня это вообще не волновало. В этот раз, когда мы подъехали к холму, я гладко взобралась на него без всяких откатов, но мелкие косяки продолжали копиться, пока бланк не почернел от количества маленьких вертикальных черточек.

Я вернулась в экзаменационный центр и стала ждать плохих новостей.

«Рада сообщить вам…» – начала экзаменатор, и я поняла, что все сдала.

Самый важный урок, который я вынесла из этой истории: секрет успеха на любых жизненных экзаменах заключается не в получении высшего балла. Успех – это когда ты не оцениваешь себя по их результатам. Это когда ты напоминаешь себе, что существуешь в отрыве от всех этих галочек; что большая часть жизни – произвольное столкновение непрогнозируемых или случайных событий, и никто не проставит тебе процент успешности после их прохождения.

С тех самых пор я пыталась принять эту установку – человека, который старается понять, кто он есть, что ему важно и каковы его ценности, а не каких ценностей он достоин. В конце концов, у человека, выставляющего оценки, может просто быть плохое настроение; возможно, он не согласен с вашим видением роли Просперо в «Буре» Шекспира или с тем, что вы считаете, что Ричард III в самом деле убил Принцев в башне[12]12
  Эдуард V и его брат Ричард Йоркский, будучи сыновьями короля Эдуарда IV, были признаны незаконнорожденными и помещены в лондонский Тауэр. Дальнейших сведений о судьбе детей нет; считается, что они умерли или были убиты, но доподлинно неизвестно, кто мог стоять за убийством. – Прим. пер.


[Закрыть] (это точно был Генри Тюдор). Но это не значит, что вы неудачник.

Я вообще не боялась пересдачи экзамена по вождению. Возможно, раз за разом заваленные, они с годами станут моей изюминкой, забавной чертой характера, которую окружающие могут посчитать чуть ли не милой.

Разумеется, это все не к тому, что экзамены не важны. Еще как важны. Они прививают дисциплину и внимательность. Хорошие результаты могут служить проводником в более насыщенную жизнь, полную возможностей. Они позволяют поступить в университет и начать карьеру; они дарят чувство уверенности в собственных возможностях. Я не из тех людей, которые каждый год, когда наступает пора экзаменов, с помпой бравируют в соцсетях, что все это никому не нужно, и вообще, ребята, смотрите, я закончила школу, не сдав кормление улиток и продвинутое вязание, и посмотрите на меня – я псевдозвезда реалити-шоу с 120 тысячами подписчиков в Twitter, и у меня своя линия одежды на boohoo.com. Нет, я считаю, что экзамены важны. Просто важно также видеть картину целиком. Никто не заслуживает успешной сдачи теста лишь потому, что он уверен, что у него есть право на положительную оценку. И экзамены не определяют нас целиком и полностью; просто упорная учеба и успешное написание итоговых работ порой помогает нам пробиться туда, куда хочется.