Текст книги "Беззаботные годы"

– Магазины в Бэттле, наверное, закрыты.

– Господи, ну конечно! Как глупо вышло. Можем съездить в Гастингс.

– Магазин в Уотлингтоне, скорее всего, открыт.

– Думаешь? – Вилли сбавила скорость, высматривая, где развернуться.

– Он почему-то всегда открыт. Белая шерсть у них есть. И фланель почти наверняка.

– Ладно, – Вилли остановилась у чьей-то подъездной дорожки и съехала на нее задним ходом.

– Сколько мороки. Если бы я только сохранила вещи Саймона! Но мне и в голову не приходило, что они мне понадобятся.

– Я тоже все выбросила. Нельзя же хранить все вещи до единой, – отозвалась Вилли. – Если хочешь, я тебе помогу.

– Это было бы чудесно. Никогда не забуду рубашечку, которую ты сшила к крестинам Тедди.

Рубашечка из тончайшего белого батиста была украшена вышитыми белой гладью полевыми цветами, а все ее швы – ажурной мережкой. Такие вещицы обычно шьют монахини.

– Если хочешь, я одолжу ее тебе. Сшить вторую такую же уже не хватит времени.

– Да нет, я не это имела в виду. В моих планах только четыре фланелевые ночные сорочки и шаль.

Они проехали мимо белых ворот дома, направляясь вверх по склону холма к магазину в Уотлингтоне. Вилли сказала:

– Дюши наверняка поможет.

– Она шьет очередное шелковое платьице ко дню рождения Клэри.

– Боже мой, я и забыла! А ты что ей подаришь?

– Не могу придумать. Понятия не имею, что ей нравится. Счастливой малышкой она не выглядит, верно? Руперт говорит, что и в школе у нее не ладится. Неважные отзывы, замечания по поведению, и подруг, похоже, она так и не завела.

– А если бы и завела, вряд ли Зоуи была бы любезна с ними.

Ни та, ни другая не любили Зоуи, и обе знали, что уже начинают разговор о ней, как бывало каждые каникулы и заканчивалось заявлением, что его надо прекратить. На сей раз они остановились потому, что достигли цели – старого, обшитого выкрашенными белой краской досками фермерского дома, нижний этаж которого довольно небрежно перестроили под магазин. Здесь продавали всего понемногу: бакалею, овощи, пакетики с семенами, шоколад, сигареты, резинки и пуговицы, пряжу для вязания, яйца, хлеб, панамы, корзины, чашки с узором из ивовых веточек и коричневые заварочные чайники, ситец в цветочек, липкие ленты от мух, корм для птиц и собачьи галеты, дверные коврики и чайники. Миссис Крамп достала рулон белой фланели и отмерила заказанные пять ярдов. Мистер Крамп за другим прилавком резал машинкой бекон. Липкая лента, сплошь облепленная мухами, висела над ним, и он задевал ее лысой головой всякий раз, когда брал ломтик и клал его на весы, а порой давно дохлая муха срывалась с ленты и падала, как сушеная смородина, на прилавок. Его покупательница, застигнутая в разгар рассказа о каких-то смутных злоключениях, умолкла, когда в магазин вошли Сибил и Вилли, и в дальнейшем только погода – ни капли дождя за последние две недели, и, похоже, жара продержится до самого сбора урожая, – стала предметом обсуждения в присутствии леди.

– И белая шерсть, миссис Хью. Двухниточная, «Патон», вам такую? У нас еще есть пушистая шетландская.

– Мне для шали, – сказала Вилли. Они выбрали шетландскую, Сибил купила еще моток белой хлопковой пряжи.

– Надеюсь, миссис Казалет-старшая здорова?.. Все верно.

Фланель была завернута в мягкую коричневую бумагу и перевязана шпагатом. Шерсть сложили в бумажный пакет. Миссис Крамп старательно, как от зачумленного, отводила глаза от живота Сибил.

Но как только они с Вилли вышли из магазина, заявила:

– Если сроки у нее еще не на подходе, провалиться мне на этом месте.

А миссис Майлс, покупавшая бекон, поддакнула:

– Не удивлюсь, если у нее двойня.

Миссис Крамп была шокирована: высказывания по адресу покупателей она считала своей прерогативой.

– У них не бывает двойняшек, – возразила она. – У леди – никогда.

В машине Вилли спросила:

– Как думаешь, Клэри было бы лучше уйти из школы и учиться у мисс Миллимент вместе с нашими девочками?

– Для Клэри – намного. Но разве Руперту это по карману?

– Два фунта десять шиллингов в неделю! Это наверняка дешевле, чем ее школа.

– Возможно, ему, как преподавателю, дали особую скидку. Или он вообще не несет никаких расходов, кроме дополнительных.

– Мы тоже платим дополнительные.

– С ними может помочь Рейчел. Или Дюши поговорит с Бригом. Или ты могла бы – во время ваших прогулок верхом. Он наверняка прислушается к тебе, ты ведь с ним так хорошо ладишь.

– Давай сначала поговорим с Рупертом. – Вилли игнорировала этот комплимент, как и все прочие в последнее время. – Разумеется, расходы будут. Ей придется ходить пешком до Шефердс-Буш и ездить в подземке. Но мне все-таки кажется, что в домашней обстановке ей будет лучше, именно это ей сейчас нужно. Таких условий дома ей, по-моему, недостает.

Сибил напомнила:

– И конечно, у Зоуи скоро появятся свои дети.

– Боже упаси! Я убеждена, что она их не хочет.

– Как всем нам известно, далеко не все зависит от желания иметь детей, – сказала Сибил.

Вилли бросила на нее изумленный взгляд.

– Дорогая! Неужели ты… не…

– Не особенно. Но разумеется, теперь я очень рада.

– Ну конечно же.

К этой теме они приближались настороженно, как входили в воду – опасаясь забрести на глубину и в то же время не желая топтаться на мелководье.

* * *

Почти весь день Руперта и Зоуи прошел отлично. Они отправились на машине в Рай, довольно медленно, потому что Руперт наслаждался первым утром его каникул, живописной загородной местностью и прекрасным днем. Они ехали мимо полей пшеницы, среди которой пестрели маки, мимо почти созревшего хмеля, через дубовые и каштановые рощи, по дорогам, высокие откосы вдоль которых заросли дикой земляникой, звездчаткой и папоротником, между живых изгородей, украшенных последними цветами шиповника, почти выбеленными солнцем, через деревни с белыми коттеджами, обшитыми досками внакрой, и садами с яркими мальвами, флоксами и розами, а иногда – с прудом и белыми утками в нем, мимо серых церквушек в окружении тисовых деревьев и поросших лишайником надгробий, первых скошенных лугов, ферм с кучами дымящегося навоза, белых и рыжих кур, ищущих корм. Иногда машина останавливалась, потому что Руперту хотелось что-нибудь рассмотреть как следует, и Зоуи, хотя и не вполне понимала, зачем ему это, сидела с довольным видом, наблюдая за мужем. Ей нравилась его шея с крупным адамовым яблоком и то, как он прищуривал темно-синие глаза, когда что-нибудь разглядывал, а потом, насмотревшись, виновато улыбался ей, переключал рычаг передач и трогался с места.

– Ах, эта местность! – наконец воскликнул он. – Для меня она – лучшее, что есть в Англии.

– А ты повсюду бывал?

Он рассмеялся.

– Нет, конечно. Просто дал волю своей пристрастности!

Во время последней из таких остановок он вышел из машины; Зоуи последовала за ним, они подошли к какой-то изгороди с воротами и прислонились к ней. Сейчас они находились на гребне холма, откуда открывался взгляд на мили вокруг – все то, что они видели по отдельности по пути сюда, очутилось перед ними на обширном пространстве, зеленом и желтом, позолоченном солнечным светом. Руперт взял Зоуи за руку.

– Дорогая, правда великолепный вид?

– Да. И небо такое чудесное, голубое, – подумав минутку, она добавила: – Именно такого голубого цвета больше нигде не увидишь, да?

– Ты совершенно права… насколько точно подмечено! – Он восхищенно пожал ей руку. – Такие вещи настолько очевидны, что о них не говорят. То есть их не замечают, – добавил он, вглядываясь в ее лицо. – Нет, правда, милая Зоуи, я серьезно, – и он не шутил: ему действительно хотелось видеть ее ценительницей, чем-то большим, чем просто она сама.

В Рае он накупил ей подарков. Шагая по круто спускающимся улочкам к гавани, они увидели витрину какой-то лавчонки, полную украшений и мелких серебряных вещиц, а на самом виду были разложены на подносе старинные кольца. Руперт решил купить ей одно, и они вошли в лавку. Он выбрал розовый бриллиант в оправе с черной и белой эмалью, но Зоуи это кольцо не понравилось. Ей хотелось изумруд в окружении розовых бриллиантов, но он стоил слишком дорого – двадцать пять фунтов. Пришлось довольствоваться огненным опалом с мелким жемчугом вокруг него, за десять фунтов, но Руперт сумел купить его за восемь. Они не знали, что это огненный опал, пока продавец не объяснил им, просто решили, что его оранжевые переливы восхитительны, а когда Зоуи узнала, что это за камень, то прямо-таки влюбилась в него.

– Он и правда чудо! – воскликнула она, показывая им кольцо на своей белой руке.

– Этот камень не для всех, мадам, но вам он подходит идеально.

– Вот так-то, мадам, – заключил Руперт, когда они вышли. – И куда мадам желает пойти теперь?

Ей захотелось книгу, чтобы читать по вечерам, когда все заняты шитьем, игрой на рояле и так далее. Поэтому они отправились в книжный магазин, и она выбрала «Унесенные ветром», про которую знала, что ее читали все и говорили, что там неплохие сцены страсти. После они пообедали в пабе – точнее, в саду возле паба: ветчина, салат, майонез «Хайнц», полпинты горького для Руперта и шанди для Зоуи. За обедом о детях не говорили, как и потом, когда поехали в Уинчелси, поскольку Руперту хотелось взглянуть на витражи Стракена, но когда уже возвращались в Хоум-Плейс, Зоуи сказала:

– О, дорогой, как прекрасно мы провели время, и мне так нравится новое кольцо!

Руперт подтвердил:

– Да, прекрасно, правда? А теперь пора домой, в лоно семьи. К обезумевшей толпе.

– Обезумевшей?..

– Это книга Томаса Харди.

– А-а.

Как же много он все-таки знает.

– И нам обязательно надо придумать что-нибудь особенное, чтобы завтра порадовать детей.

– А по-моему, они и так довольны – со своими кузенами и так далее.

– Да, но я имел в виду всех детей. Наш долг – взять на себя часть обязанностей.

Она молчала. Он мягко добавил:

– Знаешь, милая, мне кажется, ты относилась бы к семейной жизни совсем иначе, если бы у тебя был ребенок. Если бы он был у нас, – поправился он.

– Не сейчас. Я еще не настолько взрослая.

– Ну, когда-нибудь повзрослеешь.

Ей двадцать два года: всего лишь двадцать два, напомнил он себе.

– В любом случае, – заговорила она, – мне кажется, это нам не по карману. Пока ты не найдешь другую работу. Или не станешь знаменитым, или еще что-нибудь. Мы ведь небогаты, не то что Хью и Эдвард. У них, как полагается, для работы есть прислуга. Сибил и Вилли не приходится готовить.

Пришла его очередь отмалчиваться. Почти всю еду готовила Эллен, сам Руперт с Клэри каждый день ходили куда-нибудь обедать, но бедняжка Зоуи терпеть не могла готовить, он знал это, как и то, что за три года она научилась лишь разогревать консервы на сковородке.

– Знаешь… – наконец сказал он, не желая портить день, проведенный вдвоем, – это просто мысли вслух. Подумай о них.

«Просто мысли вслух»! Да если бы он имел хоть какое-нибудь представление, как она относится к рождению ребенка, он бы об этом даже не заикался. Страх, мгновенно разрастающийся до размеров паники, не давал ей зайти в воображении дальше собственной беременности: вот она становится все толще и толще, ее щиколотки отекают, походка становится переваливающейся, утиной, мучает тошнота, а потом роды, жуткая боль, которая может продолжаться много часов подряд и даже убить ее, как героинь в романах, которые она читала. И не только в романах: взять хотя бы первую жену Руперта! Она тоже умерла родами. И даже если она, Зоуи, выживет, ее фигура будет безнадежно испорчена: груди станут дряблыми, соски – огромными, как у Вилли и Сибил, которых она видела в купальных костюмах, талия расплывется, появятся ужасные растяжки на животе и бедрах – у Сибил они есть, а Вилли, кажется, пронесло, – и варикозные вены, которые у Вилли есть, а у Сибил нет, и конечно, Руперт разлюбит ее. Он наверняка притворялся бы, что все равно ее любит, но она-то сразу поняла бы, что это не так. Потому что одно Зоуи знала наверняка: людей интересует или волнует только ее внешность, ведь ей, в сущности, больше нечем привлекать и удерживать, у нее ничего нет. На протяжении всей своей жизни она привыкла получать то, чего хотела, а больше всего ей хотелось заполучить Руперта. Поэтому теперь она должна воспользоваться своей внешностью, чтобы удержать его. Хоть она и не придавала этому значения, но знала, что не очень-то сообразительна, не способна ни к умственному, ни к физическому труду; мать всегда говорила ей, что это неважно, если хорошо выглядишь, и эти слова она твердо усвоила. Почему же Руперт этого никак не поймет? У него уже есть двое детей, на них уходит прорва денег, с ними только тревоги и заботы. Порой ей хотелось, чтобы Руперт был тридцатью годами старше, уже слишком старым, чтобы заботиться о ком-либо, кроме нее, – или, во всяком случае, достаточно старым, чтобы лишиться желания быть отцом и уже до конца довольствоваться одной ею. За три года их брака он прежде заговаривал о ребенке лишь дважды: один раз в самом начале, когда полагал, что она хочет забеременеть, а потом – через полгода, когда она по глупости пожаловалась на неудобство колпачка. Тогда он сказал: «Полностью с тобой согласен! Так, может, перестанешь им пользоваться, и не будем вмешиваться в естественный ход событий?» В тот раз она как-то выкрутилась – сказала, что хочет сначала привыкнуть к супружеской жизни, или что-то вроде того, лишь бы он сменил тему, – а после этого стала вставлять колпачок задолго до его возвращения с работы и больше о нем ни словом не упоминала. Она думала, что он уже отказался от затеи с ребенком, но теперь с отчетливым ужасом поняла: нет, не отказался. До самого дома они ехали молча.

* * *

Весь день Клэри трудилась не покладая рук. Поначалу она спешила изо всех сил наперегонки со временем, потому что знала: как только у Лидии и Нева закончится послеобеденный отдых, они примчатся к ней в сад, захотят помогать, начнут вмешиваться и все портить. Но они не примчались; мало того, няни увели их на унылую по жаре прогулку до магазина в Уотлингтоне, и по мере того, как время шло, а они все не появлялись, Клэри стала действовать медленнее, временами останавливаясь и обдумывая следующий шаг. Зеркальце, вдавленное в песок, было похоже на воду, а когда она обложила его по краям мхом, стало еще лучше. Клэри сделала прелестную живую изгородь из мелких обрезков самшита, тесным рядом воткнутых в песок, причем переделывать ее пришлось дважды, потому что в первый раз песок оказался недостаточно плотным. Потом пришла очередь усыпанной гравием дорожки, которая вела вдоль живой изгороди к озеру, потом понадобилась вторая изгородь с другой стороны, и Клэри занялась ею. Бедные ромашки Лидии уже увяли, поэтому она выдернула их из песка; втыкать в него цветы ни к чему, ей нужны растения. И потом, сажать их надо в землю, хорошо размятую, без комков, иначе они завянут. В садовом сарае она разыскала немного почвенной смеси для горшков и сделала клумбу, которая поначалу была квадратная, а потом стала яйцевидной. Клэри собрала немного алого очного цвета и вероники – выглядела она неряшливо, зато заполнила место, немного обломков камня, найденных у стены, окружающей огород, и крошечный папоротник. Стало лучше, но свободного места оставалось еще много, поэтому она срезала несколько головок лаванды и воткнула их на дальнем плане пучками по несколько штук. Так они больше напоминали целые растения, а поскольку были сухие, то могли обойтись без корней. Выглядели они отлично. Понадобится несколько недель, чтобы доделать садик, поняла она. В том числе этим он и хорош. Ей нужны еще деревья и кусты и, наверное, маленькая скамеечка для людей, которые будут сидеть на берегу озера – его пришлось постоянно полировать послюненным пальцем и одним из носков, потому что каждая песчинка портила вид. Еще надо сделать газон из пучков травы, посаженных близко друг к другу и подрезанных маникюрными ножницами Зоуи. Подали сигнал к чаю, уходить ей не хотелось, но тогда ее наверняка хватятся и найдут здесь. И она пошла, прихватив с собой сандалию Невилла, чтобы угодить Эллен. Шагая к дому, она задумалась: пожалуй, можно было бы показать кому-нибудь ее садик – папе или тете Рейч. Обоим, решила она.

* * *

После чая все дети играли в «увидалки» – игру, которую они придумали сами и по традиции играли в нее на каникулах. Тедди считал, что уже перерос ее, и Саймон делал вид, что и он тоже, хоть так на самом деле и не думал. Игру придумала Луиза как разновидность пряток, только найденных не надо было ловить, достаточно было увидеть их и узнать, кто они такие, и убегающим приходилось постоянно искать новые укрытия, а когда их обнаруживали, то запирали в старую конуру, откуда их могли освободить друзья. Водящий выигрывал лишь в том случае, если ухитрялся переловить всех и посадить под замок. Лидия и Невилл, которые проводили в конуре больше времени, чем все остальные, так как их было легко поймать, радовались, как никто, потому что играли вместе со всеми, хотя и жаловались, что нечестно ловить их так часто, тогда как Полли, к примеру, почти совсем не ловят.

Хью и Эдвард заняли теннисный корт. Вилли и Дюши играли в четыре руки на двух фортепиано концерты Баха, а Сибил и Рейчел кроили ночные рубашки на столе в маленькой столовой. Няня читала отрывки из «Мира детской» вслух Эллен, пока та гладила белье. Бриг, сидя в кабинете, писал главу о Бирме и ее тиковых лесах для своей книги. Жаркий золотистый день с небесами безупречной лазури клонился к вечеру с удлинившимися тенями, комарами, мошкарой и визитами молодых кроликов в сад.

Флосси, которая позволяла миссис Криппс считаться ее хозяйкой, поскольку миссис Криппс распоряжалась едой, поднялась со своего плетеного кресла в зале, потянулась всем своим хорошо отдохнувшим телом и выскользнула через распашное окно на вечернюю охоту. Она носила практичную шубку и, как однажды заметила Рейчел, подобно самым сытым из англичан, охотилась исключительно из любви к этому виду спорта, причем действовала весьма неспортивными методами. Она точно знала, когда в сад выходят кролики, и как минимум у одного из них не было ни единого шанса против ее внушительного опыта.

* * *

Когда Руперт и Зоуи вернулись из поездки, Зоуи сказала, что пойдет мыться, пока всю горячую воду не извели дети и теннисисты. Оставшись один в спальне, Руперт подошел к окну, из которого были видны его сестра и Сибил, расположившиеся с шитьем под араукарией. Они сидели в плетеных креслах на ровно выстриженном зеленом газоне, спиной к темно-зеленой живой изгороди из тиса, на фоне которой их летние платья – голубое у Рейчел и зеленое у Сибил – приобрели утонченность оттенков воды. Плетеный стол стоял между ними, занятый корзинкой для шитья, чайным подносом и чашками с орнаментом из ивовых веточек на нем; ворох кремовой ткани дополнял сцену. Угол цветочного бордюра с одной стороны и угол белых ворот у подъездной дорожки с другой выглядели лишними. Ему захотелось рисовать, но к тому времени, как он приготовится, они, возможно, уже уйдут; хотелось набросать их прямо отсюда, из окна, где он сейчас стоял, но скоро вернется Зоуи, и ничего не получится. Он отыскал в своей холщовой сумке самый большой альбом для рисования и коробку масляной пастели, и по меньшей из лестниц спустился к входной двери.

* * *

– Так нечестно! Вы не говорили, что уже не играете!

Луиза открыла дверцу конуры.

– Вот мы сейчас и говорим.

– А до сих пор мы не знали. Так нечестно!

– Слушайте, мы сами только что закончили, – сказала Полли. – А пока не кончили, не могли сказать вам.

Лидия и Невилл выбрались из конуры. Им не хотелось, чтобы игра завершилась так быстро, и они были недовольны тем, что она нечестная. Никому из них так и не представилось случая стать водящим.

– Тедди и Саймону надоело играть, они ушли охотиться. И теперь нас для игры слишком мало, – Клэри подошла к ним.

– И вообще, вам скоро пора будет мыться. За вами в любую минуту могут прийти.

– Проклятье!

– Не обращайте на него внимания, – сказала Луиза своим самым раздражающим тоном.

– Какая ты противная, Луиза! Противная-препротивная!

Когда Лидия произнесла это голосом маминой подруги Гермионы, Луиза невольно восхитилась тому, как точно она передразнила ее, но говорить об этом вслух не собиралась. Две актрисы в семье – это уж слишком, благодарю покорно. Она подала Полли их тайный знак, и они внезапно и очень быстро сорвались с места и побежали прочь от Лидии и Невилла, которые кинулись было за ними, но вскоре потеряли их из виду. Возмущенные вопли только помогли Эллен и няне быстрее найти их и увести купаться.

* * *

Отправившись на поиски папы и тети Рейчел, чтобы показать им садик, Клэри обнаружила, что им обоим не до нее. Папа сидел на большом деревянном столе, за которым пили чай на открытом воздухе, и рисовал тетю Рейч и тетю Сиб, поочередно поглядывая на них и внезапно делая в альбоме короткие нервные штрихи. Клэри немного постояла, наблюдая за ним: он как будто хмурился и время от времени тяжело вздыхал. Иногда он стирал только что сделанные штрихи пальцем. В левой руке он держал пучок мелков и время от времени совал туда же мелок, которым только что рисовал, и вытаскивал другой. Клэри решила подержать для него мелки, но едва шагнула ближе, чтобы предложить, тетя Рейч приложила палец к губам, подавая ей знак молчать. Подойти к тете Рейч и попросить пойти с ней Клэри не могла, потому что не хотела попасть на картину, поэтому просто села на траву и стала наблюдать за отцом. Волосы все падали и падали на его костистый лоб, и он встряхивал головой или отводил упавшую прядь рукой. «Я могла бы придерживать ему волосы, – думала Клэри. – Почему нет хоть чего-нибудь, что я могла бы делать для него так, чтобы он не мог без меня обойтись?» «Клэри незаменима», – будет говорить он людям, которые придут, чтобы полюбоваться его картинами. И вот она уже совсем взрослая, с волосами, собранными в пучок, в длинной юбке, как у тетушек, а лицо у нее худое и интересное, как у папы, и люди в такси и в оранжереях, таких, как в Кенсингтонских садах, делают ей предложения, но она их все отвергает ради папы. Она вообще никогда не выйдет замуж, ведь она ужасно незаменима, и поскольку Зоуи умерла, наевшись мясных консервов в жару, – Дюши говорит, что от этого умирают, – кроме нее, Клэри, у папы больше никого нет в целом мире. Папа прославится, а она…

– Руперт! Куда ты положил мою книжку? Руперт!

Подняв голову, Клэри увидела, что кричит Зоуи, высунувшись в своем кимоно из открытого окна спальни.

Последовала пауза, Клэри увидела, как ее отец изменился в лице, а потом еще раз, и его выражение стало терпеливым и добродушным.

– Ты, наверное, оставила ее в машине.

– Я думала, ты ее захватишь.

– Нет, я не брал, дорогая, – повернувшись к ней, он заметил Клэри. – Клэри принесет ее тебе.

– Какая книжка? – Клэри нехотя поднялась. Если папа просит, придется сходить.

– «Унесенные ветром», – крикнула Зоуи. – Принесешь ее мне, Клэри, милочка? Ах ты ангелочек!

Клэри удалилась рысцой. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя менее похожей на ангелочка. Зоуи назвала ее так, только чтобы казалось, будто она ее любит, а на самом деле не любит вовсе. «И я ее не люблю, – думала она, – совсем не люблю, ни капельки, нисколечко. Я ее ненавижу!» Одной из причин ее ненависти к Зоуи были вот эти самые чувства. Больше Клэри ни к кому не испытывала ненависти, значит, человек она не злой, но Зоуи вынуждала ее чувствовать себя ужасной и порой испорченной: ей бы в голову не пришло пожелать кому-нибудь другому отравиться мясными консервами. А для Зоуи она придумывала причины смерти десятками, и если Зоуи действительно умрет по какой-нибудь из них, в этом будет виновата она, Клэри. Она надеялась, что найдется еще какая-нибудь причина, о которой она забыла, должна найтись, ведь люди могут умереть от чего угодно. Змея укусит, привидение напугает до смерти, случится грыжа, про которую говорила Эллен, от штуки с таким названием наверняка можно умереть. Вот опять, теперь вероятность ее вины еще больше. Закрыв глаза, Клэри затаила дыхание, чтобы прервать мысль. Потом открыла дверцу машины и нашла книгу на заднем сиденье.

* * *

Вечер вылился в жаркую безветренную ночь. Обезумевшие мотыльки бились о пергаментные абажуры, и серебристая пыльца этих столкновений порой опадала на шитье Сибил. Ей отдали целый диван, чтобы она могла вытянуть ноги. Бриг и Эдвард играли в шахматы и курили гаванские сигары. Играли очень медленно, время от времени невнятно восхищаясь мастерством друг друга. Дюши вшивала рукава-фонарики в шелковое платье для Клэри. Оно было щедро украшено вафельными сборками по вишневому шелку: Дюши славилась умением вышивать такие сборки. Зоуи свернулась клубочком в потертом кресле, читая книгу. Хью, который заведовал граммофоном, выбрал посмертный опус Шуберта, сонату си-бемоль, зная, что ее особенно любит Дюши, и слушал ее, закрыв глаза. Вилли вышивала один из своих гигантских комплектов салфеток под приборы мелким черным крестиком по плотному льну. Руперт полулежал в кресле в глубине комнаты, вытянув ноги перед собой и свесив руки с подлокотников, слушал музыку и наблюдал за остальными. Для начала он поразился сходству Эдварда с их отцом. Тот же лоб, волосы, выходящие на него мыском посередине и редеющие (у Эдварда гораздо заметнее, чем у отца) по обе стороны от него. Те же кустистые брови, те же голубовато-серые глаза (хотя манеру смотреть прямо в глаза собеседнику Эдвард перенял у Дюши, у которой она составляла основную долю обаяния, «я совершенно не согласна с вами», могла заявить она, и ее полюбили бы только за это), высокие скулы, армейские усы. У Брига они были не только белыми, но и более длинными и пышными; Эдвард носил усы армейской щеточкой. Кисти рук обоих имели одинаковую форму, как и длинные пальцы и довольно заметно вогнутые ногти; у Брига руки были испещрены возрастной пигментацией, у Эдварда поросли волосками с тыльной стороны. Любопытно, как усы скрадывают рот; он становится несущественной деталью, как, по всей видимости, и подбородок, если на нем борода. Однако Эдварду была присуща неотразимость, которой не обладали его родители, и хотя он, бесспорно, выглядел лучше своих братьев, эту неотразимость порождало то, что он явно не сознавал ни преимуществ своей внешности, ни воздействия, которое она оказывает на других людей. К примеру, его одежда выглядела эффектно просто потому, что ее носил Эдвард – сегодня на нем была белая шелковая рубашка с бутылочно-зеленым фуляром, завязанным на шее, и льняные брюки того же оттенка, но если вдуматься, он, наверное, все-таки уделил внимание своей одежде, тщательно выбрал ее, значит, он все же не настолько безразличен к ней? Эдвард определенно знал, что женщины находят его привлекательным. И даже те, кого он не привлекал, всегда и сразу замечали его: так, Зоуи сказала, что хоть он и не в ее вкусе, ей с первого взгляда стало ясно, каким успехом он пользуется у некоторых. Отчасти успех объяснялся тем, что Эдвард всегда казался довольным, жил настоящим – был поглощен им, и никогда, казалось, ничего не обдумывал ни с какой стороны.

Руперт, будучи шестью и семью годами младше своих братьев, избежал войны: пока его братья сражались во Франции, он учился в школе. Хью ушел первым, в Колдстримский гвардейский полк, а Эдвард, который не смог мобилизоваться вместе с ним по возрасту, попал в пулеметный полк несколько месяцев спустя. Вскоре Эдвард получил свой первый Военный крест и был представлен к Кресту Виктории. Но когда Руперт пытался расспросить, за что его наградили, чтобы похвалиться братом перед мальчишками в школе, Эдвард сказал только:

– За то, что помочился на пулемет, дружище, чтобы немного охладить его. Он слишком раскалился, его заклинило.

– Под огнем неприятеля? – Да, Эдвард признал, что в тот момент постреливали. И перевел разговор на другое. К двадцати одному году он был уже майором с планкой своего креста, а Хью – капитаном, удостоенным креста, и раненным. Вернувшись домой с войны, они не говорили о ней: Руперту казалось, что Хью молчит, потому что воспоминания о войне невыносимы для него, а Эдвард, похоже, утратил к ней всякий интерес и всецело увлекся тем, что ждало его дальше, – работой в компании и женитьбой на Вилли. Однако Хью прежним так и не стал. После ранения в голову его мучили страшные мигрени, он лишился руки, с пищеварением у него было неважно и порой снились кошмары. Но это еще не все: Руперт заметил и до сих пор замечал что-то странное в выражении его лица, в его глазах: взгляд был затравленным, полным гнева и даже боли. Если Хью окликали и он оборачивался, чтобы посмотреть в упор, как Эдвард, как их мать, – это выражение можно было успеть заметить прежде, чем оно растворялось в легкой обеспокоенности, а затем в обычной для Хью приятной любезности. Он любил свою семью, никогда не стремился обзавестись компанией за ее пределами, ни разу не взглянул на других женщин и был особенно ласков со всеми детьми, особенно малышами. Но Руперт, глядя на Хью или думая о нем, ощущал иррациональные уколы совести за то, что сам он так и не познал ад войны.

Шуберт отзвучал, и Сибил, не поднимая глаз от шитья, спросила:

– Спать, дорогой?

– Если ты готова. – Хью убрал пластинку, подошел к матери и поцеловал ее. Она любовно потрепала его по щеке.

– Спи спокойно, дорогой.

– Буду спать, как сурок. Я всегда здесь так сплю. – Направляясь к своей жене, он коротко улыбнулся Руперту, а потом, словно чтобы прервать череду его сентиментальных мыслей, подмигнул. Руперт подмигнул в ответ по их давней привычке.

Все начали собирать шитье и расходиться. Руперт взглянул на ничего не замечающую Зоуи: он впервые видел, чтобы она так увлеклась книгой.

– Мне удастся заинтересовать тебя сном?

Она подняла глаза.

– А что, уже поздно?

– Скоро будет. Книга, наверное, замечательная.

– Неплохая. Все про гражданскую войну в Америке, – добавила она, отмечая место, где остановилась. Вилли слегка приподняла губу, мимолетно переглянувшись с Сибил. Они с Сибил обсуждали эту книгу, когда она только вышла в начале года, одолжив ее у Гермионы; Вилли, полиставшей ее, показалось, что героиня неглубока, как суповая тарелка, и поверхностна, что на уме у нее только мужчины, наряды и деньги. Сибил предположила, что эпизоды с гражданской войной должны быть неплохими, а Вилли, которая их пропустила, возразила, что, по ее мнению, они играют очень незначительную роль. Сибил сделала вывод, что, кажется, эта книга не в ее вкусе. Попросив Хью подержать ее шитье, Сибил спустила ноги с дивана, но встать сама не смогла, и Руперт подошел, чтобы помочь ей. Вилли тоже решила, что пора ложиться, чтобы уснуть к тому моменту, когда Эдвард закончит партию.