Текст книги "Беззаботные годы"

Отец Зоуи погиб в битве при Сомме, когда ей было два года. Она его совсем не помнила, хотя мама говорила, что когда ей было полтора года, он играл с ней в лошадки. Маме пришлось поступить на работу к Элизабет Арден, целыми днями заниматься чужими лицами, и Зоуи в пять лет отправили в пансион – в Элмхерст, неподалеку от Кемберли. В пансионе она оказалась самой младшей, все любили и баловали ее. Там ей нравилось, зато она ненавидела каникулы, когда приходилось торчать в Западном Кенсингтоне, в тесной квартирке, отделанной в персиковых тонах; мать уходила на весь день, а Зоуи оставляла на попечение постоянно меняющейся нудной прислуги. Развлечением у них считались поездки на автобусах, прогулки в Кенсингтонских садах и чаепития в чайной. К тому времени, как Зоуи исполнилось десять, она решила покинуть этот дом как можно раньше. Как только она немного подросла, ей стали доставаться роли главных героинь в школьных постановках, но не потому, что она хорошо играла, а из-за внешности. Она собиралась пойти в актрисы сразу же после окончания учебы. Только бы не повторить путь своей матери, в жизни которой, кроме отвратительной работы, была лишь череда унылых стариков: за одного из них она даже, кажется, собиралась замуж, но передумала, узнав от Зоуи, что тот пристает к ней каждый день, дождавшись, когда мать уйдет на работу. Разыгрался ужасающий скандал, после которого мать перестала красить волосы и начала жаловаться на то, как тяжело ей живется.

Единственным вопросом, по которому они с матерью воодушевленно сходились во мнениях, была внешность Зоуи. Из симпатичного младенца она выросла в необычайно хорошенького ребенка и ухитрилась нисколько не подурнеть даже в подростковые годы. Она так и не утратила гибкости и легкости фигуры, ее не мучили ни прыщи, ни сальность волос, и ее мать, считавшая себя авторитетом в вопросах внешности, рано поняла, что ее дочь растет красавицей, поэтому постепенно все надежды на собственную уверенность в завтрашнем дне и комфорт – на мужчину, который позаботится о ней, в итоге необходимость в тяжелой работе отпадет, – перенесла на Зоуи. Она обещала стать такой блестящей красавицей, что могла бы выйти за кого угодно, что для миссис Хэдфорд означало настолько богатого человека, которому не составило бы труда обеспечить и свою тещу. Поэтому она учила Зоуи ухаживать за собой: холить свои чудесные густые волосы с помощью хны и яичных желтков, расчесывать ресницы на ночь с вазелином, промывать глаза горячей и холодной водой, дефилировать по комнатам со стопкой книг на голове, спать в хлопковых перчатках, смазав руки миндальным маслом, и еще многим другим ухищрениям. Прислуги у них уже не было, но от Зоуи никогда не требовали ни готовить, ни заниматься другой домашней работой; ее мать купила подержанную швейную машинку, шила ей красивые платья и вязала свитера, а когда Зоуи в шестнадцать лет получила школьный аттестат, заявила, что учиться ей осточертело, и захотела пойти на сцену, миссис Хэдфорд, к тому времени начавшая побаиваться ее, немедленно согласилась. Известно, что и герцоги женятся на актрисах, и поскольку миссис Хэдфорд была не в состоянии вывозить дочь, как полагается, со светскими сезонами и так далее, альтернативу она сочла приемлемой. Она объяснила Зоуи, что выходить замуж за артиста ей ни в коем случае нельзя, сшила ей простое, но изысканное облегающее платье оттенка ее зеленых глаз специально для прослушиваний и замерла в ожидании дочерних славы и успеха. Но отсутствие у Зоуи актерского таланта скрадывал недостаток опыта, и после того, как два антрепренера посоветовали ей поучиться в актерской школе, миссис Хэдфорд поняла, что ей опять придется платить за обучение. Два года Зоуи посещала школу Элси Фогерти и научилась отчетливо выговаривать слова, следить за своей мимикой и жестами, ходить, немного танцевать и даже чуть-чуть петь. Ничто не помогло. Она была настолько очаровательна и так старалась, что преподаватели продолжали попытки превратить ее в актрису гораздо дольше, чем сделали бы, будь она не столь хороша собой. Она так и осталась скованной, напряженной и совершенно неспособной произнести естественно хотя бы одну реплику. Единственное, что ей удавалось, – движения, она любила танцевать, и в конце концов было решено, что ей, пожалуй, лучше сосредоточить внимание на танцах. Она бросила актерскую школу и начала брать уроки степа и танца модерн. Следует добавить только, что хотя в актерской школе за Зоуи по пятам ходили толпы влюбленных студентов, она держала их на расстоянии. Пренебрегая очевидным объяснением этому, миссис Хэдфорд сделала опрометчивый вывод, что Зоуи «благоразумна» и знает, чего ей предстоит достичь.

Зоуи поддерживала связь с одной из подруг по Элмхерсту, некой Маргарет О'Коннор. Маргарет жила в Лондоне, и когда обручилась с одним врачом – «довольно старым, но ужасно милым», – она пригласила Зоуи потанцевать с ними. «Иэн приведет друга», – обещала она. Этим другом и оказался Руперт. «Ему сейчас так тяжело. Надо хоть немножко развеяться», – сказала ей Маргарет в дамской комнате клуба «Горгулья». Руперт решил, что никого красивее Зоуи в жизни не видел. А Зоуи мгновенно и безумно влюбилась в Руперта. Через шесть месяцев они поженились.

– …Ты там?

Зоуи вышла из ванны, закуталась в полотенце и отперла дверь.

– Здесь жарища, как в турецкой бане!

– Все лучше, чем эскимосское иглу. В столовой, наверное, ледяной холод, как обычно?

Его лицо стало замкнутым, и она пожалела о своих словах. Он не выносил ее критики в адрес родителей. Усевшись в ванну, он принялся старательно умываться. Она наклонилась и поцеловала его в потный лоб.

– Прости!

– За что?

– Ни за что. Я надену платье в ромашках?

– Хорошо.

Она ушла.

Свожу ее в кино в Гастингс на следующей неделе, думал Руперт. Нормальной семейной жизни она никогда не знала, потому все это кажется ей настолько странным. Мысль о том, что, возможно, она благодарна судьбе за это неведение, мелькнула и улетучилась, развивать ее он не стал.

* * *

Невилл и Лидия сидели каждый в своем конце ванны. Он дулся, потому что Лидия ушла, не дождавшись его. Когда она попросила не брызгаться, а он почти не брызгался, он нарочно заколотил пятками по воде и окатил ее. Эллен и няня ушли ужинать, так что он мог делать все, что хотел. Взяв губку, он с угрожающим видом сжал ее в руке, глядя на Лидию. Потом плюхнул губку себе на макушку, и она восхищенно засмеялась.

– А я так не могу. Не люблю, когда вода попадает в глаза.

– А я люблю, когда вода попадает куда угодно. Я ее пью! – Он приложил губку ко рту и начал шумно высасывать воду.

– Она же вся мыльная, тебя стошнит.

– Не стошнит, я привык, – в доказательство он высосал еще немного. Было противно, и он перестал. – Если захочу, я выпью всю ванну!

– Да уж, ты можешь. А я видела, как хорек ест кусок кролика прямо с шерстью.

– Если только кусок, значит, он был уже мертвый.

– А может, кролик был целый, и хорек его уже доедал.

– Жаль, что я не видел. Где это было?

– В садовом сарае. В клетке. Это был кролик мистера Макалпайна. У него такие маленькие красные глазки. По-моему, он злой.

– Сколько хорьков ты видела за всю жизнь?

– Не то чтобы много. Нескольких.

– Знаешь, все хорьки кого-нибудь едят, – он пытался представить, какой он, этот хорек; звери с красными глазами ему еще никогда не встречались. – Завтра пойдем и посмотрим вместе, – предложил он. – Я еще и не такое видал.

– Ладно.

– Что нам дадут на ужин? Ужасно хочу есть.

– Ты же выплюнул малину, – напомнила ему Лидия.

– Только последние четырнадцать штук. А потом снова съел некоторые. И вообще, не твое дело, – добавил он. – Заткнись, черт бы тебя побрал!

Лидия не успела ответить: в ванную вошла Вилли.

– Дети, скорее! Желающих мыться еще много, – она развернула полотенце, и Лидия выбралась из ванны к ней в объятия. – А ты, Невилл?

– Меня Эллен вытрет, – ответил он, но Вилли уже взяла свежее полотенце и помогла ему выйти из воды.

– Мама, он ругается! Знаешь, что он только что сказал?

– Не знаю и знать не хочу. Хватит выдумывать и наговаривать на других, Лидия, это некрасиво.

– Конечно, – согласилась Лидия. – И хоть он наговорил ужасных вещей, я тебе не скажу каких. Ты почитаешь мне, мама? После нашего скучного ужина?

– Не сегодня, дорогая. Гости приедут к нам выпить, а я еще не переоделась. Завтра. Но я приду пожелать тебе доброй ночи.

– Очень-очень надеюсь, что ты придешь.

– Она очень-очень надеется, что ты придешь, – передразнил ее Невилл. – И думает, что это лучше, чем ничего, – он усмехнулся Вилли, обнажая розовые десны с показавшимися краешками новых, крупных зубов.

* * *

В ожидании своей очереди в ванную Эдвард решил сходить к Старику и выпить виски с содовой. На одном из причалов возникли сложности, которые ему хотелось обсудить в отсутствие Хью. И теперь такой шанс ему представился: он видел Хью в саду с Дюши. Эдвард заглянул в кабинет, и его отец, который сидел за столом и обрезал сигару, поманил его к себе.

– Плесни себе виски, старина, и мне тоже налей.

Эдвард выполнил просьбу и устроился в большом кресле напротив отца. Уильям придвинул к нему ящик с сигарами и протянул гильотину.

– Итак, что тебя гложет?

Удивляясь тому, что отец догадался, как всегда, Эдвард заговорил:

– Честно говоря, сэр, мысли о Ричардсе.

– Не только тебя, но и всех нас. Знаешь, ему все-таки придется уйти.

– Вот об этом я и хотел поговорить. Мне кажется, нам не следует спешить.

– Зачем держать управляющего причалом, которого почти никогда нет на месте? Во всяком случае, когда он тебе нужен?

– Как вам известно, Ричардс едва пережил войну. Он был ранен в грудь и так толком и не оправился после ранения.

– Поэтому мы и наняли его когда-то. Хотели дать ему шанс. Но если щадить каждую старую развалину, будет уже не до бизнеса.

– Совершенно с вами согласен. Но ведь Хью… – Он собирался сказать, что здоровье Хью тоже оставляет желать лучшего, а им и в голову не приходит уволить его, когда Старик перебил:

– Хью разделяет мою точку зрения. Но считает, что, пожалуй, нам стоит не попрощаться с ним окончательно, а найти ему работу полегче, с меньшим грузом ответственности, и так далее.

– И платить меньше?

– Ну, мы могли бы что-нибудь придумать с его жалованьем. Смотря что мы для него подыщем.

Последовало молчание. Эдвард знал: если уж Старик упрется, его никакими силами не сдвинешь с места. И разозлился было на Хью за то, что тот обсуждал такие вопросы с отцом за спиной его, Эдварда, но тут спохватился и понял, что сейчас делает то же самое. Он предпринял еще одну попытку:

– Знаете, Ричард ведь славный малый. Его преданность непоколебима, он заботится о благе компании.

– И я вправе рассчитывать на это, черт возьми! Вправе надеяться на преданность каждого, кто служит у нас, и пусть только попробует кто-нибудь меня разочаровать! – Потом он слегка смягчился и добавил: – Мы ему что-нибудь подберем. Пусть распоряжается грузовиками. Я все равно невысокого мнения о Лоусоне. Или дадим ему работу в конторе.

– Не можем же мы платить ему за работу в конторе шесть сотен в год!

– В таком случае поставим его на продажи. Посадим на комиссию. Тогда все будет зависеть от него.

Эдварду вспомнилась худосочная нескладная фигура Ричардса и его виноватые карие глаза.

– Не выйдет. Ничего из этого не выйдет.

– Что же ты предлагаешь?

– Я бы хотел сначала все обдумать.

Уильям допил свой виски.

– Он ведь женат? И дети есть?

– Трое, и скоро будет еще один.

– Мы что-нибудь придумаем. Чем вам с Хью надо заняться в первую очередь, так это поисками нового человека на его место. Нам жизненно важно найти хорошего работника, – он взглянул на Эдварда проницательными голубыми глазами. – Ты наверняка это уже понял.

– Да, сэр.

– Уходишь?

– Хочу принять ванну.

Он ушел, а Уильям задумался о том, что даже не попытался сказать, что от Ричардса на его работе вообще нет толку, так что Хью совершенно прав.

* * *

Из окна своей спальни Рейчел увидела, что прибыли таинственные гости. Они вошли через белую калитку со стороны подъездной дорожки той нерешительной походкой, которая выдает людей, впервые направляющихся в незнакомый дом, тем более такой, где не сразу найдешь входную дверь. Рейчел положила письмо обратно в карман кардигана: читать, что пишет Сид, сейчас бесполезно, в спешке все удовольствие будет испорчено. Весь день она пыталась выкроить тихую минутку, чтобы почитать без помех, и всякий раз уступала своей доброте или чувству долга, или же отказывалась от своих намерений просто потому, что повсюду были люди. А теперь надо идти и помочь Дюши выяснить, как все-таки зовут вновь прибывших. Но это затруднение было вскоре преодолено: она услышала, как отец появился из своего кабинета с радушными возгласами:

– Привет, привет! Рад вас видеть! Боюсь только, напрочь забыл вашу фамилию, но такое рано или поздно случается с каждым из нас… Пикторн! Ну конечно! Китти, Пикторны приехали! Итак, позволите предложить вам выпить, миссис Пикторн? Глоток джина? Все мои невестки пьют джин – мерзкий напиток, но дамам, кажется, он по вкусу.

Рейчел услышала, как зазвенели бутылки на сервировочном столике, вывезенном из дома, и увидела, что выкатил его Хью. Может, теперь-то она наконец сможет прочитать письмо, а уж потом спустится к остальным? В этот момент в ее дверь постучали – робко, неуверенно.

– Входите!

В дверь заглянула Клэри и застыла на пороге, прижимая к себе одной рукой другую, замотанную какой-то сероватой тряпкой.

– Что это с тобой, Клэри?

– Ничего особенно. Но кажется, у меня бешенство.

– Утеночек мой, с чего вдруг тебе это пришло в голову?

– Я водила Лидию в сарай смотреть хорька мистера Макалпайна. Потом за ней пришла няня и увела, а я вернулась еще раз посмотреть на хорька, а он перестал есть кролика, потому что уже почти доел, и мне показалось, что ему так одиноко в клетке, что я его вынула, а он меня укусил – несильно, но до крови, а значит, надо раскалить железо или что-то в этом роде и прижечь место укуса, а мне страшно, и еще я не знаю, где в этом доме найти железо. Так в книжке написано у Луизы Олкотт, а папа в ванне, он меня не слышит, поэтому я подумала, может, ты отведешь меня к ветеринару или еще чего… – Она сглотнула и добавила: – Мистер Макалпайн наверняка разозлится и будет ругаться, поэтому не могла бы ты сама сказать ему?

– Дай-ка взглянуть на твою руку.

Рейчел размотала повязку, оказавшуюся одним из носков Клэри, и осмотрела горячую, серую от пыли ручонку. Укус на указательном пальце выглядел неглубоким. Промывая его водой из кувшина и доставая из аптечки йод и пластырь, Рейчел объясняла, что бешенство в Англии уже искоренили, поэтому прижигать рану незачем. Обработку йодом Клэри выдержала храбро, но что-то по-прежнему тревожило ее.

– Тетя Рейч! А ты не могла бы сходить со мной и снова посадить его в клетку? Чтобы мистер Макалпайн ничего не узнал?

– Мне кажется, у нас с тобой ничего не получится. Но ты обязательно должна сходить к мистеру Макалпайну и извиниться перед ним. И он посадит хорька обратно в клетку.

– Ой, нет, тетя Рейч! Он так ужасно разозлится!

– Я пойду с тобой, но извиниться ты должна сама. И пообещать больше никогда так не делать. Это был очень нехороший поступок.

– Я не нарочно. И я прошу прощения.

– Да, вот так и скажи – только ему. Ну, пойдем.

С чтением письма опять пришлось повременить.

* * *

Пикторны задержались до двадцати минут девятого, и к тому времени какая-то случайная реплика хозяина дома наконец убедила миссис Пикторн, что на ужин их все-таки не пригласят. «Нам правда уже пора», – сказала она дважды: сначала робко, потом с отчаянием. Ее муж, который и в первый раз услышал ее, притворился, что не слышит, оттягивая до последнего возможного момента ссору с ней в машине. Но все было напрасно. С готовностью вскочив, Уильям довольно болезненно сжал руку миссис Пикторн выше локтя и повел ее к воротам, поэтому прощаться с остальными ей пришлось, оглядываясь через плечо на ходу. Мистеру Пикторну осталось лишь последовать за ней; он умудрился забыть свою панаму, но девочку, которая разносила маленькое круглое печенье, послали с ней вдогонку – так сказал дядя Эдвард.

– Обязательно приезжайте еще, и поскорее! – крикнул Уильям, когда они уже благополучно уселись в машину. Мистер Пикторн натужно улыбнулся и заработал рычагом передач, прежде чем с ревом мотора покатиться прочь по подъездной дорожке. Миссис Пикторн сделала вид, что не слышит.

– Я уж боялся, что они никогда не уедут! – воскликнул Уильям, тяжелой походкой входя обратно в калитку.

– Они думали, что ты пригласил их на ужин, – объяснила Рейчел.

– Да нет, вряд ли. Не может быть. Разве я их звал?

– Конечно, звал, – спокойно отозвалась Дюши. – Вечно у тебя одно и то же, Уильям. Это было очень некрасиво по отношению к ним.

– Теперь вернутся домой, к какой-нибудь жестянке раздора с сардинами, – вставил Руперт. – Не хотел бы я сейчас оказаться на месте мистера Пикторна. Наверняка всю вину свалят на него.

Айлин, которая медлила со своим известием за дверью добрых полчаса, вошла и объявила, что ужин подан.

* * *

– Что он на самом деле сказал, – уже в четвертый раз пытался втолковать он, – так это «обязательно заезжайте к ужину». А уже потом, когда мы выходили из поезда, – «приезжайте к шести, выпьем вместе».

– Вот именно!

– Ну вот, опять, как обычно, во всем виноват я, – сказал он, чтобы прервать враждебное молчание.

– Думаешь, от этого легче? Если ты во всем виноват, значит, и говорить не о чем?

– Милдред, ты же знаешь, я тебе не запрещаю говорить ни о чем.

– У меня нет никакого желания продолжать.

Немного погодя она заявила:

– Дома нечего есть.

– Можно открыть банку сардин.

– Сардин! Сардин! – повторила она таким тоном, словно речь шла о консервированных мышах, засунуть которых в жестянку могло прийти в голову лишь сумасшедшему. – Можешь есть сардины, сколько пожелаешь, если они тебе так нравятся. А что от них творится со мной, ты прекрасно знаешь!

«Я знаю, что хотелось бы сотворить с тобой мне, – мысленно откликнулся он. Сначала – медленно-медленно задушить, а потом выкинуть в колодец». Жестокость этой мысли, а также легкость и быстрота, с которой она возникла, вызвали у Пикторна отвращение. «Я ничем не лучше Криппена», – подумал он. Зло, непостижимое уму. Он положил руку на ее колено.

– Прости, что испортил тебе вечер. Развлечение вышло так себе, верно? А что на ужин, мне неважно. Что бы ты ни подала на стол, будет замечательно, как всегда, – мельком взглянув на нее, он убедился, что нашел верные слова.

– Если бы ты только слушал, что тебе говорят! – вздохнула она. – Надеюсь, у нас еще остались яйца.

* * *

Этот ужин никогда не кончится, думала Зоуи. Они ели холодного лосося с молодым картофелем и горошком, пили неожиданно приятный рейнвейн (впрочем, Уильям, считавший белое вино дамским напитком, выпил бутылку кларета). На десерт подали шоколадное суфле, а потом наконец – стилтон и портвейн, но это случилось не скоро, потому что все были так увлечены разговором, что забывали положить себе овощи, которые им передавали, и мужчины съели по второй порции лосося, а потом, конечно, вспомнили об овощах. Руперту пришлось передавать их, и все это время они вели разговоры на несколько тем одновременно, в том числе и о театре, – ну, это и ей было интересно, только не французские пьесы, не Шекспир и чтобы роли не в стихах. Потом Эдвард повернулся к ней и спросил, какие пьесы ей нравятся, а когда она ответила, что в последнее время не видела никаких, стал рассказывать о пьесе «Французский без слез». И не успела она подумать, что название выглядит довольно скучно, рассмеялся и сказал: «А помнишь, Вилли, ту чудесную девушку, Кей, или что-то в этом роде, и как один из мужчин сказал: „Она дала мне зеленый свет“, а другой ответил, что, по его мнению, она вообще скуповата на красный и желтый?» А когда Вилли кивнула и улыбнулась так, словно делала ему одолжение, он снова повернулся к Зоуи: «Думаю, вам стоило бы посмотреть ее, она вас рассмешит». Эдвард нравился Зоуи, ей казалось, что его тянет к ней. Перед ужином, по пути в столовую, он похвалил ее платье. Платье было темно-синее, вуалевое, в крупных белых ромашках с желтыми серединками и довольно низким треугольным вырезом, и когда она почувствовала, что Эдвард разглядывает ее платье, то повернулась к нему – он и вправду смотрел на нее. Слегка улыбнувшись, он подмигнул ей. Она попыталась нахмуриться, но вообще-то это был лучший момент за весь ужин, и она задумалась, неужели Эдвард в нее влюбился. Само собой, было бы ужасно, но ведь она не виновата. Она будет держаться отчужденно, но с пониманием; она, пожалуй, позволит ему один поцелуй, потому что один раз не считается, и он застигнет ее врасплох, или пусть думает, что застиг. Но она объяснит ему, что так нельзя, что сердце Руперта будет разбито, и вообще она любит Руперта. Ведь это правда. Они пообедают в «Плюще» – это будет уже после поцелуя, обед предназначен для объяснений. Теперь, когда она вышла замуж, ее почти не приглашают на обеды, а Руперту, как преподавателю живописи, не по карману принимать у себя гостей. Эдвард будет умолять ее хотя бы о редких встречах, и она уже начинала подумывать, не согласиться ли хотя бы…

– Дорогая, это не тот человек, который смотрел на тебя в «Горгулье»?

– Какой человек?

– Ты знаешь, о ком я. Невысокий, с глазами навыкате. Поэт.

– Нет, не знаю. Я не спрашиваю фамилий у людей, которые глазеют на меня!

Ей показалось, что она попала в точку, но после минутной паузы Сибил вдруг произнесла:

– Дилан Томас в ночном клубе? Любопытно!

Руперт кивнул:

– Вот именно.

Дюши сказала:

– Поэтов всегда можно было встретить повсюду. Только сейчас они, похоже, ушли в подполье. Во времена моей юности они считались persona grata. Их можно было встретить как на званых обедах, так и в другой, совершенно обычной обстановке.

– Дюши, дорогая, «Горгулья» не в подполье, до нее вверх четыре этажа.

– Правда? А мне казалось, все ночные клубы находятся в подвалах, уж не знаю, почему. Я там никогда не бывала.

Уильям вставил:

– Теперь уж поздно.

– Слишком поздно, – невозмутимо отозвалась она и позвонила Айлин с приказом убирать со стола.

Не упуская случая приласкаться к ней, Эдвард заметил:

– Никогда не видел смысла в поэзии, не пойму, о чем вообще толкуют эти ребята.

Вилли, услышавшая его, возразила:

– Дорогой, но ведь ты вообще ничего не читаешь. Какой смысл делать вид, что не читаешь только поэзию?

Пока Эдвард добродушно отвечал, что одного интеллектуала в семье вполне достаточно, Зоуи оценивающе смотрела на Вилли. Почему-то она казалась не парой Эдварду. Она была… не то чтобы непривлекательной, но отнюдь не эффектной. Ее костистый нос был слишком крупным, массивные брови на угловатом лице – чересчур темными, а не сероватыми, как волосы, а фигуре, хоть и по-мальчишески стройной, тем не менее недоставало соблазнительности. Карие глаза выглядели неплохо, но губы были слишком тонкими. В целом удивляло, как красавец Эдвард мог выбрать ее в жены. Конечно, она многое умела – не только хорошо ездила верхом и играла в теннис, но и музицировала на фортепиано и еще каком-то инструменте вроде дудки, и по-французски читала, и плела настоящие кружева для подушек, и переплетала книги в мягкую кожу, и ткала коврики под приборы на стол, а потом украшала их вышивкой. Казалось, не найдется ничего такого, чего бы она не умела, причем она занималась всеми этими делами отнюдь не по практическим соображениям – Эдвард был гораздо богаче Руперта. А еще у Вилли, по выражению матери Зоуи (а следовательно, и самой Зоуи), имелись связи во влиятельных кругах, хотя Зоуи старалась о таком вслух не говорить. Отец Вилли был баронетом; у них в гостиной стояла его фотография в серебряной рамке: баронет выглядел ужасно старомодным, с обвислыми белыми усами, как у моржа, в воротнике-стойке, тугом галстуке и с меланхоличным выражением глаз. Он был композитором, и довольно известным. Зоуи мечтала, чтобы Руперт тоже прославился; портретами можно заработать кучу денег, надо только знать, кого писать. А леди Райдал – настоящая мегера. Зоуи виделась с ней только однажды, здесь же, вскоре после замужества. Дюши пригласила ее в гости, потому что все они очень любили сэра Хьюберта и сочувствовали его жене, когда он умер. Леди Райдал ясно дала понять, что не одобряет накрашенные ногти, девушек в шортах, кинематограф и женщин, пьющих спиртное, – брюзга и зануда.

– О чем задумалась, немногословная Зоуи?

– Руперт говорит, что думать мне вообще незачем, – отозвалась Зоуи. Она не слушала и не знала, о чем речь – не имела ни малейшего представления.

– Дорогая, я никогда такого не говорил. Если только то, что ты действуешь по наитию.

Дюши заметила:

– Женщины прекрасно приспособлены для мышления. Просто им приходится думать о других вещах.

Эдвард сказал:

– А я действительно не понимаю, с какой стати Зоуи задумываться о Муссолини.

– Вот именно! Чем меньше она думает о подобных вещах, тем лучше! И не вздумай забивать свою хорошенькую головку этим диктатором-макаронником, – ласково добавил Бриг, обращаясь к снохе. – Впрочем, должен признать, что с высадкой эвкалиптов и осушением болот он проделал неплохую работу. В этом надо отдать ему должное.

– Бриг, дорогой! Послушать тебя, так он сажал их своими руками, – по лицу Рейчел разбежались насмешливые морщинки. – Воображаю, как он наклоняется, так что китель чуть не лопается на нем, натягивая пуговицы…

Сибил, которая до этого с ласковым выражением лица слушала бесконечный рассказ Брига о его второй поездке в Бирму, спросила:

– Он ведь, кажется, построил также прекрасные дороги? То есть распорядился построить?

– Да, конечно, – подтвердил Эдвард. – Создал рабочие места, дал людям работу. И ей-богу, трудились они куда старательнее, чем здесь! Порой мне кажется, что и этой стране не повредил бы диктатор. Вы только посмотрите на Германию! Посмотрите на Гитлера! И на то, что он сделал для своего народа!

Хью был шокирован.

– Да не нужен нам диктатор, Эд! На самом деле ты так не думаешь.

– Само собой, не нужен! Что нам нужно, так это нормальное правительство социалистов. Из тех, кто понимает рабочий класс. Работать они будут, если у них появится стимул, – Руперт обвел вызывающим взглядом своих родственников-тори. – А нынешние думают лишь о том, как бы сохранить статус-кво.

Принесенное шоколадное суфле отвлекло их и помешало углубиться по знакомой тропе в дебри, хотя Зоуи услышала, как Эдвард буркнул, что лично он не усматривает в статус-кво ничего плохого.

После суфле Сибил и Вилли сказали, что пойдут кормить детей на ночь и укладывать их, а Зоуи, которая не хотела, чтобы кто-то увидел, как крошка Клэри любит ее, не сдвинулась с места. Заметив это, Рейчел сказала, что сейчас принесет сигареты. Дюши предложила оставить мужчин за столом, с сыром и портвейном.

* * *

Луиза и Полли приняли ванну вместе и оставили воду для Клэри, как им было велено, но ее нигде поблизости не было, а они не видели причин искать ее. Расчесав волосы, они общими усилиями заплели косу Луизе, а это было нелегко, так как волосы у нее были еще слишком короткими для настоящей косы. Она решила отрастить волосы, чтобы не пришлось носить парики, когда она станет актрисой.

– Но если придется изображать очень старых людей, тебе все равно понадобится парик, только белый, – сказала Полли, но Луиза возразила, что единственный старик, которого ей хочется сыграть (кстати, не изображать, а играть), – это Лир, – а в вопросе о раздаче женщинам приличных шекспировских ролей справедливость еще не восторжествовала.

– Пожалуй, я начну с Гамлета, – решила она.

– Не понимаю, почему бы тебе не быть просто Розалиндой. Или Виолой. Обе одеваются в мужское.

– Но под одеждой они женщины. В том-то и суть. А я надену эластичный бинт – другие всегда жульничают. Знаешь, Полли, тебе все-таки пора бы уже решить, чем ты займешься в жизни – ты уже слишком взрослая, чтобы этого не знать.

– Это-то я знаю. Пожалуй, я не прочь выйти за кого-нибудь замуж, – подумав, ответила она.

– Но это же убожество! Замуж выходят все! Это еще ничего не значит, ни то ни се!

– Я знала, что ты так и скажешь.

Теперь Луиза в любую минуту могла начать забрасывать ее жуткими советами. Она делала это так часто, что Полли уже думала, что скоро у нее иссякнут идеи, но идеи не заканчивались.

– А если торговать рыбой? Будешь носить длинный передник и симпатичную соломенную шляпку.

– Только не это. Кровь из рыбы брызжет всегда так неожиданно и противно.

– У тебя хорошо получалось бы раскладывать товар на прилавке.

– Получалось бы, только не с рыбинами.

– Не будь такой брезгливой, Полли. А то от тебя вообще ни в чем не будет толку. Вот мне, к примеру, придется и резать людей ножом, и душить их, и в обмороке падать с лестниц.

– Если не прекратишь, я лучше почитаю.

– Ладно, больше не буду. Пойдем разыщем Тедди и Саймона, поиграем в монополию.

Но в классной комнате они обнаружили, что у Тедди и Саймона в самом разгаре игра, которая, судя по всему, должна была закончиться еще не скоро.

– В следующую вас примем, – сказали мальчики, но обещание было пустым: скорее всего, их погонят спать еще до того, как они закончат эту партию.

– Можете посидеть здесь, только не болтайте, – добавили они, и девочки, конечно, убежали за своими подносами с ужином и вернулись с ними в классную. Пытаясь захлопнуть дверь, Луиза пролила свое молоко.

– Вот бы здесь был Помпей! Он обожает пролитое молоко, гораздо больше, чем из блюдца. – Они вытерли лужицу полотенцем для лица, а потом Полли любезно предложила сходить и попросить еще молока.

– Только пусть нальют в кружку. Ненавижу молоко в стакане, там оно как вода.

После ужина они улеглись в постели, Полли взялась за вязание, которое начала еще в рождественские каникулы, – толстый нежно-розовый джемпер, а Луиза открыла «Большой-большой мир» и вскоре уже всхлипывала и вытирала глаза простыней.

– Все, что имеет отношение к Богу, кажется таким грустным, – сказала она.

Полли отложила свитер, успев провязать почти целый дюйм, и начала читать «Коричневую книгу сказок», потому что не читать неинтересно, когда другие читают. Она включила свет, и сразу налетели мотыльки – мелкие суматошные и толстые, тяжело бьющиеся об абажур.

Войдя в спальню, Вилли и Сибил в унисон спросили, где Клэри.

Полли ответила:

– Не знаю.

– Мы про нее даже не вспоминали, – поддержала Луиза, и обе поняли, что неприятностей не избежать. После расспросов Вилли и Сибил ушли на поиски. Потом заглянула тетя Рейчел с тем же вопросом о Клэри.