Текст книги "Все меняется"

Так что все замечательно. Она согласилась, вместе они выскользнули из дома через кухонную дверь и прошли по гаревой дорожке к двору перед конюшней и гаражами.

Только когда они уже сидели в машине и пропускали толпу пешеходов, поворачивающих налево, к Уотлингтону, а сами собирались повернуть направо, к Бэттлу, он вдруг заволновался – даже оробел, осознав, что остался с ней наедине. Как объяснить ей то удивительное, что случилось с ним? Стоит ли ему воспринимать этот день просто как праздничную вылазку? Или попытаться со всей серьезностью рассказать ей о своих чувствах? И в том, и в другом подходе было что-то неправильное. Так или иначе, он решил ничего не предпринимать, пока он за рулем. Он проедет мимо Бэттла до того места, где есть поворот в лес. А когда свернет туда, то предложит прогуляться и попросит разрешения сделать несколько снимков.

Так он ей и сказал, и она как будто бы отнеслась к услышанному спокойно и радостно.

Он прибавил скорость – ему не терпелось поскорее доехать до леса.

День был по-настоящему зимний, безветренный, голые деревья казались сложным каркасом, приготовленным для скульптуры из их листвы. На плотном свинцовом небе тускло-оранжевое солнце незаметно клонилось к горизонту, оставляя сумеречный мазок.

Он нашел поворот к лесу, оба вышли из машины.

– Если ты меня сфотографируешь, ты отправишь снимок в журнал?

– Не знаю, – ответил он и, заметив, что она приуныла, добавил: – Думаю, когда-нибудь – да. Дай мне руку. Боже, да ты продрогла!

На ней была новая зимняя куртка – оливково-зеленая, с капюшоном, отделанным мехом – по его мнению, он подчеркивал загадочную красоту ее лица. Отщелкаю несколько кадров, а потом все ей объясню, думал он.

В нескольких ярдах от тропы упал большой благородный каштан – или, скорее, был повален, потому что не с вывороченными, а с обрубленными корнями лежал под наклоном, сцепившись верхними ветками с соседними деревьями. Невилл подсадил Джульет на толстую часть ствола, достал карманный фотоаппарат, с которым не расставался, и попросил ее снять капюшон. Свет был слабым, приятно угасающим до сумеречного, и он понимал, что снимки получатся так себе, но она-то этого не знает, а он сделает еще много других, которыми наверняка угодит ей.

– Так, а теперь я, как заправский профессионал, буду тобой командовать.

– Ладно.

Приятнее всего было притворяться, будто ей не очень-то и хотелось. На снимках большинство моделей выглядели скучающими, и теперь она старалась подражать им, но добилась только одного: он решил, что она испугалась, стал ласково поддразнивать ее, уговаривать повернуть голову, сместить корпус, поставить руки так, как ему хотелось.

Он работал, пока она не застучала зубами от холода, а его не захлестнули угрызения совести.

– Моя дорогая, надо же было сказать мне! Когда я увлекаюсь, я не замечаю ничего. Мне так жаль, – он сам надел на нее капюшон, растер ей ладони, а потом, обняв ее, помог встать на ноги, которых она уже не чувствовала, потому и споткнулась. Тогда он подхватил ее на руки и понес к машине.

– Я хоть немножко сгодилась? – спросила она, когда снова смогла говорить.

– Сгодилась – для чего?

– Для работы моделью.

– А, это! Да, разумеется. Из тебя получилась чудесная модель. Лучше и не придумаешь.

Она испустила глубокий вздох удовлетворения.

Он порылся в боковом кармане и вытащил помятый пакетик мятных «поло».

– Они тебя согреют.

– А ты будешь?

– Буду. Положи мне. – Он сбавил скорость, повернулся и на секунду ощутил губами прикосновение ее холодных пальцев.

Уже почти стемнело, крупные снежинки с праздной неопределенностью медленно слетали с неба.

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцать. Ну, вообще-то почти шестнадцать, – ответила Джульет сдержанным, взрослым голосом: вопросы про ее возраст она терпеть не могла, потому что слишком уж часто за ними следовал тошнотворный покровительственный тон. – А тебе?

– Мне двадцать шесть. Довольно-таки юные двадцать шесть.

Господи, думал он. Нам придется ждать долгие годы.

– На десять лет больше, чем мне, – со спокойным удовлетворением подытожила она. – Это не так-то мало. Но на самом деле ты не кажешься таким уж старым.

Он начинал ей нравиться – за внешность, которая, если приглядеться, оказалась и яркой, и романтичной: на лоб косо падал темный локон, скулы были высокими, глаза менялись каждый миг – становились то насмешливо-обаятельными, то приобретали иное, незнакомое ей выражение. Эта загадочность пришлась ей очень по душе.

Снегопад усилился, снежинки становились белыми, только когда долетали до ветрового стекла, зато теперь не таяли, а лежали там, где упали; вскоре от снега обочины, живые изгороди и поля за ними заблистали. «Дворники» вместо того, чтобы нехотя и небрежно описывать дуги по стеклу, двигались с трудом и протестующе скрипели. Ветровое стекло изнутри начало запотевать от их дыхания, и они по очереди протирали его ладонями. К тому времени как они миновали Сэдлском и добрались до поворота налево, который выходил к шоссе на Бэттл, разыгралась метель.

– Ты как, ничего, моя дорогая? Извини, что здесь так холодно.

– Немножко замерзла, но в остальном все хорошо. – Поездка превратилась в настоящее приключение. Помолчав, она спросила нерешительно – не хотела показаться слишком наивной: – А почему ты все время говоришь мне «моя дорогая»?

– Потому что я обнаружил, что так оно и есть, – прежде чем броситься в омут головой, он чуть помедлил. С чего начать? – Это началось сегодня за обедом, то есть совсем недавно. Дело в том, что я увидел сегодня, как ты сидишь за столом напротив меня, и вдруг – разумеется, ничего подобного я и не ожидал, – вдруг испытал к тебе чувства… да, пленился. Вообще-то я полюбил тебя – влюбился. Теперь я понимаю, почему это называют «любовью с первого взгляда».

Он остановил машину, чтобы как следует разглядеть ее – узнать, как она восприняла его слова.

Она обхватила себя обеими руками и обратила на него сияющие глаза.

– Влюбился в меня? Честно и по правде? Вот это да! Так ты поэтому подарил мне то миленькое зеленое колечко?

– Да, пожалуй.

– В знак помолвки?

Он кивнул. И осознал – уже не в первый раз за этот день, – что она еще совсем ребенок, хоть и выглядит старше своих лет.

– Но мне кажется, нам никому не следует об этом говорить, – продолжал он, и она прервала:

– Нет, конечно! Гораздо интереснее, если это будет секрет. А то мама взбесится. Она считает, что я еще слишком мала и не доросла для всего взрослого и увлекательного.

Дальше заходить нельзя, подумал он. Приложил руки к ее щекам, взял ее лицо в ладони и запечатлел целомудренный поцелуй на ее нежных алых губах.

– Вот так. Это чтобы скрепить второе соглашение между нами. Никаких насмешек над жертвами банановой кожуры, и никому из родных ни слова о нашей тайне.

Она снова вытерла стекло, и он очень медленно повез их обоих домой.

По пути она сказала:

– А в пьесе настоящей Джульетте было всего пятнадцать.

– Ну, в то время многое случалось раньше. Люди умирали довольно молодыми.

– Во всяком случае, они не были родственниками, – сказала она.

Он чуть было не сказал – да, не были, как и они, но вовремя спохватился. Как она относится к нему, он плохо себе представлял, и вопросы об этом казались ему рискованными. Но тут она снова заговорила:

– Ну конечно! Ты ведь мой сводный брат. И кажешься намного старше. Ничего такого я о тебе не думала. – Помолчав, она безнадежным, тонким голоском спросила: – Так что тебе нет никакого смысла влюбляться в меня, правильно?

– Это тут ни при чем. Дорогая Джулс, когда любишь кого-то, все в этом роде не в счет. Вся эта чушь насчет инцеста – пустая болтовня. Даже не задумывайся о ней. Всего-навсего устаревшие пуританские условности. Не надо портить наш чудесный секрет. Ты все равно ничем не помешаешь мне любить тебя.

– Ладно, не буду. – Ей совсем не хотелось рассказывать о нем подружкам. Они не поверят, только посмеются над ней – этой мысли она ужаснулась. – Не буду, – повторила она. – Обещаю.

Когда они вернулись, чай уже почти закончился, но все явно вздохнули с облегчением, увидев их. Его удивило самообладание, с которым она отвечала на расспросы – ездили в лес за Бэттлом, Невилл фотографировал ее, на обратном пути попали в метель, потому и задержались, – удивило и слегка опечалило.

Эдвард и Хью

– Ну, если уж ты настаиваешь на том, что Саутгемптон надо сохранить, нам пора всерьез задуматься о том, кто будет управлять им. А то сейчас там неизвестно что творится.

– Насчет этого не знаю.

Эдвард безнадежно смотрел на своего дорогого, упрямого и несговорчивого брата. И обнаружил, что сдерживается с трудом.

Спор о слишком крупных средствах, вложенных в недвижимость, они вели уже несколько месяцев, и каждый раз Эдварду казалось, что он уже почти сдвинул дело с мертвой точки, но когда вновь заговаривал о том же, понимал: Хью так и не внял никаким его уговорам.

– А как тебе Макайвер? Преданный, подчиненные его любят, местный…

Он еще не закончил перечислять его достоинства, как Хью перебил:

– Да знаю я, старина, все знаю, но он не Казалет. А нам нужен член нашей семьи. Заправлять делами должен Казалет.

– Но почему, скажи на милость, почему?

– Потому что мы – маленькая семейная компания.

Они обедали в клубе Эдварда, «Ройял Темз» в Найтсбридже, и теперь он предложил перейти в кофейную. Может, капелька бренди снизит напряжение. Но когда они наконец расположились с кофе для обоих, бренди и сигарой для Эдварда, клубным портвейном и сигаретами для Хью, тот заявил:

– Собственно говоря, я надеялся, что это дело ты возьмешь на себя.

Миг абсолютного ужаса. Господи!

– Исключено, к сожалению. Знаешь, я ведь наконец купил тот дом в Хоукхерсте. Я просто не смогу ездить оттуда, а Диана уже прикипела к нему… А если Руп?

На этот раз они впервые переглянулись с одинаковым выражением снисходительного единодушия.

– Ты же знаешь, Эдвард, он далеко не самый решительный человек в мире. Боюсь, из этого ничего не выйдет.

– Конечно же, ты абсолютно прав. – Было так приятно сойтись во мнении хоть о чем-нибудь. Обед начался со спора по поводу Суэцкого канала: Хью считал, что британцы и французы вправе попытаться удержать его в своих руках – «ведь как-никак мы с французами взяли на себя большинство расходов. А египтяне вложили жалких десять тысяч фунтов». Но Эдвард утверждал, что канал построен на территории Египта, вдобавок не предпринималось никаких попыток договориться мирным путем.

– За его состоянием вряд ли будут следить как полагается. Товарищ по яхт-клубу рассказывал мне, что заградительные сети уже перестали чинить, а это значит, что в Эгейском море вскоре прибавится довольных и голодных акул. Он даже видел одну такую – большой черный плавник рассекал воду со скоростью, не предвещающей ничего хорошего, – как подводная лодка.

– Ну что ж, – после неловкой паузы заговорил Хью, – пожалуй, момент самый подходящий, чтобы повысить в должности юного Тедди. С клиентами он работал успешно, я отправлял его на наши пристани примерно раз в неделю. А ты как думаешь?

– Не слишком ли он молод?

– Чепуха. Ему ведь… скоро тридцать три? Я бы сказал, в самый раз. И Макайвер поможет ему разобраться, что к чему. Тебе следовало бы им гордиться, Эд. Хотел бы я, чтобы Саймон был похож на твоего сына, но что есть, то есть… Боже! Только взгляни на часы.

Эдвард подал знак официанту принести ему на подпись счет.

Пока они спешили под внезапным прерывистым дождем к машине Эдварда, Хью сказал:

– Ну же, Эдвард, признай, что хоть в этом ты можешь со мной согласиться.

И Эдвард с облегчением – он и вправду гордился Тедди – и готовностью отозвался:

– По-моему, ему можно только позавидовать. Отличная мысль.

Часть 5
Весна 1957 года

Саймон и Уиллс

Они условились встретиться на углу в «Лайонз», неподалеку от Мраморной арки. Идею подала Джемайма, упомянув о встрече во время рождественских каникул. «Ты часто в последнее время видишься с Уиллсом?» – спросила она, и Саймон ответил отрицательно.

– Он или гостит у школьного друга, или болтается по Хоум-Плейс. А у меня не так много времени. Невилл совсем меня загонял. – Он считал своим долгом выгораживать Уиллса, подозревая, что младший брат живет так же, как и он сам: бесцельно топчется на одном месте и, вероятно, почти все время изнывает от скуки. Почему-то к таким людям его совсем не тянуло.

– Ты же знаешь, ему скоро в армию.

– А я и забыл. Службу он наверняка возненавидит, как и я.

– Вот я и подумала, что было бы полезно, если бы ты рассказал ему о службе. Послушай, ты ведь соглашался присматривать за ним, когда мы с твоим папой ходили в театр. По словам папы, получал за это пятерку. Так что мог бы позволить себе сводить его на ужин – угостить, как полагается хорошему старшему брату.

Мысль о возможности кого-то пригласить на ужин и чем-то порадовать сразу же пришлась ему по душе.

* * *

Через несколько дней они сидели друг напротив друга за крошечным столиком, изучая меню и пытаясь притвориться, будто делают это ежедневно. За двадцать пять шиллингов с носа они могли получить обед из двух блюд плюс по порции пива и кофе каждому.

– Как тебе – годится, Уиллс?

– А тебе?

– Мне все сойдет. Невиллу плевать на еду, так что мы едим или жуткие помои, или вообще ничего. А ему все нипочем. Всякие арт-директоры водят его в разные шикарные места, а я хорошо если перехвачу сандвич где-нибудь на бегу. Может, попросим принести нам пива сейчас, пока мы выбираем?

– Это мысль.

Саймон помахал ближайшей официантке, она сразу же сделала знак другой, в которой он с запозданием узнал ту, что принесла им меню.

Доставая откуда-то из-за уха карандаш, она одновременно отцепила от белого кружевного передничка блокнот. «Ну, джентльмены, чего вам принести?» И оба сразу поняли, что с заказом лучше не тянуть. Саймон спросил, с каким мясом пирог, официантка ответила, что с говядиной, очень даже ничего. Есть еще картофельная запеканка с мясом. Тоже ничего.

Наконец оба торопливо заказали мясной пирог и два пива.

– Если хотите, можете на первое взять суп.

Уиллс отозвался:

– Мне бы лучше десерт. Мороженое.

Саймон подхватил:

– Собственно говоря, и мне тоже. Какое мороженое у вас есть?

Она отбарабанила весь ассортимент, закончившийся на «Никербокер Глори»[5]5
  Слоеный десерт с мороженым, сиропом, сливками и фруктами в высоком коническом стакане (прим. пер.).


[Закрыть].

– Вот его мне и дайте, – сразу заявил Саймон. Против такого десерта он ничего не имел, если не требовалось произносить вслух дурацкое название. Уиллс поддержал его. Он опасался, что Саймон сочтет его выбор десерта детским, но если и он возьмет себе такой же, значит, наверное, в этом нет ничего такого.

Оба настолько проголодались, что за мясным пирогом им было не до разговоров. Порции оказались щедрыми, к ним полагались капуста, картофельное пюре и морковка. Вместе с пирогом они почти допили и пиво.

Уиллс улыбнулся:

– Спасибо. Было потрясающе.

Подходящий момент настал.

– Насколько я понимаю, тебе нельзя строить никаких планов насчет того, чем ты хочешь заняться, – сначала надо отбыть свой срок в армии?

Его лицо омрачилось.

– Нельзя, само собой. Наверное, там будет почти как в школе, только хуже. Представить не могу насколько, но догадываюсь. А как было у тебя?

Первую ужасную неделю Саймон обошел молчанием: сон в душной казарме с более чем пятьюдесятью другими мужчинами; овсянка, которую он терпеть не мог, с темно-бурым чаем (им он утешался, пока не услышал от кого-то, что в чай им подмешивают что-то, чтобы их не тянуло к женщинам); бесконечные пробежки, когда вначале адски холодно, а в конце задыхаешься и обливаешься потом, и все время на тебя орет какой-то самодур из низших офицерских чинов, явно презирающий таких, как ты. Многочасовое стояние по стойке «смирно» во время смотров, тошнотворные водянистые рагу и вязкие сыроватые пироги с овощами и одним-двумя кусками мяса – как говорили, китового, опять бурый чай, фрукты из консервных банок и заварной крем, долгие часы изучения радиоаппаратуры в самолетах и правил ее обслуживания, «чай» в шесть – пересушеная яичница-болтунья или скользкая ветчина, кекс с изюмом, в котором изюма не сыщешь, печенье и все тот же бурый чай.

– Ты привыкнешь, – вот и все, что он сказал. – Тебе в какие войска?

– Я еще не решил окончательно. Думал про флот, но потом вспомнил, как жутко меня тошнило на яхте дяди Эдварда. Потом вроде остановился на ВВС, потому что у них там полно хороших музыкантов, или раньше было полно. А ты на моем месте куда бы подался?

Саймон попытался представить.

– Туда же, где и служил. Но имей в виду: офицеры шастают по ванным нагишом. А тебе их мыть, – объяснил он. – В смысле, ванные. Одно хорошо – что это всего на два года.

– Но что же мне делать потом, кто бы знал?

Боже, мелькнуло у Саймона, он совсем как я.

– Пожалуй, ты мог бы поработать в компании.

К счастью, как раз в этот момент принесли их десерт с непроизносимым названием и замечательными длинными ложками, которыми так легко достать до самого дна высоких стаканов. Мороженое они уничтожали с откровенным удовольствием, и когда Уиллс начал расспрашивать брата о жизни, Саймон обнаружил, что ему и вправду хочется поговорить.

Нет, в фотографы его не тянет, нет, работать в компании он вообще не собирался, но отпахал три месяца, потому что так хотел их отец; неплохо было бы стать музыкантом, но он знал, что способностей у него маловато; девушки ему попадались сплошь зазнайки и воображалы, которым нет дела ни до чего, кроме своей внешности и фигуры, почти все они сидели на диетах и от этого были раздражительными и легко утомлялись.

Но если девушка на диете, разве это не значит, что выходы с ней в люди обходятся дешевле?

– Ты не поверишь, но если они и соглашаются перекусить, то лишь какой-нибудь дюжиной устриц, truite au bleu[6]6
  Форель, отваренная в бульоне с вином (прим. пер.).


[Закрыть] и как раз теми фруктами, для которых в то время вообще не сезон. Однажды я поддался, и это стоило мне месячного жалованья. С девушками я более-менее завязал, – мрачно заключил он.

Уиллс впечатлился. В школе у некоторых мальчишек только и разговоров было что о девчонках; ему хватило ума сообразить, что почти все это пустая бравада, но все равно он часто и с беспокойством гадал, каково это – быть с девушкой. Один парень, иностранец, родители которого казались богатыми до безумия, говорил, что ходил в лондонский публичный дом вместе со старшим братом и за один вечер ему достались две девчонки и две бутылки до отвращения поганого шампанского, но брат за все заплатил. Секс гораздо лучше, если за него уплачено. Ведь как-никак, если женишься (придется, конечно, рано или поздно, если хочешь иметь сыновей), твоя жена будет обеспечена на всю жизнь, а тебе придется платить за нее, даже если она тебе уже осточертела.

Эти рассуждения шокировали Саймона. Почему-то они казались в корне неверными. Ему вспомнился его отец после смерти Сибил: не вызывало никаких сомнений то, что он любил ее до конца и горевал много лет, пока не нашел Джемайму, которую тоже явно любил. Возможно, думал он, все дело в том, к какой стране принадлежишь, потому что он просто не мог представить себе, чтобы кто-нибудь в его семье верил в такую чепуху.

Спеша сменить тему, Уиллс сказал:

– Ну ладно, по-моему, когда я вернусь, по сравнению с армией хорошо будет все, чем бы я ни занялся, – и он посмотрел на Саймона с такой надеждой, что у того не хватило духу предостеречь его от напрасных ожиданий.

Вместо этого они заговорили о своей обожаемой сестре Полли.

– Как дела у леди Фальшь?

– Я виделся с ней в прошлый раз еще до Рождества. В то время она была в порядке, только растолстела ужасно. Ты, конечно, в курсе, что она снова ждет ребенка.

– Конечно, в курсе. Он, наверное, должен родиться со дня на день.

– Вроде бы она ожидает его в этом месяце. Чертовски долго все это тянется, правда? Хорошо еще, места у них в доме хватает.

В этот момент официантка явилась убрать со стола и принести им счет.

– Большое спасибо за еду. Было потрясающе вкусно.

Саймон рассеянно кивнул, занятый подсчетом чаевых. В конце концов он прибавил пять шиллингов, и официантка поблагодарила его. Он надеялся, что она осталась довольна, но не знал наверняка. С Уиллсом он попрощался на автобусной остановке.

– Когда будешь уходить на службу, сообщи мне, – попросил он, и Уиллс пообещал.

Саймон перешел через дорогу к остановке в свою сторону, а потом передумал, решил пройтись пешком до Мейда-Вейл. Его совсем не тянуло в тоскливую квартиру Невилла, где наверняка чего-нибудь полным-полно – или грязных чашек и стаканов, которые ему предстоит перемыть, или незнакомых ему людей. И все они будут развлекаться под пластинки модных рок-н-ролльных групп, которые дрянная вертушка Невилла проигрывает так громко, что не уснешь. Скорее всего, решил он, в квартире будет полно всего сразу. Разговор с Уиллсом растревожил его. Какого черта он творит с собственной жизнью? Он вдруг с беспокойством осознал, что всегда думал о том, что ему не нравится, даже не пытаясь искать альтернативы. Чего ему хочется по-настоящему? Ответ явился с той же плавной легкостью, с какой выдвигается билетик из автомата. Ему хочется жить с Полли, стать у нее садовником или хотя бы учиться им быть, и в то же время помогать ей обустраивать дом для проведения свадеб. Помнится, он хотел этого, когда еще гостил у них, но так ничего и не предпринял. Он напишет Полли, спросит, можно ли ему приехать на выходные, тогда и поговорит с ними обоими. И он сам изумился, заметив, как повеселел от этого решения.

Рейчел и Сид

Эта ссора стала первой настоящей для них, и она чувствовала себя отвратительно. Да, между ними случались маленькие размолвки, но такие, как эта, – никогда. Всю дорогу обратно из Хоукхерста в Хоум-Плейс Рейчел отказывалась говорить, замкнулась в ледяном молчании, которое ощущалось как полное безразличие, позиция «мне совершенно все равно», чего раньше между ними никогда не бывало.

Все началось с того, что Эдвард и Диана пригласили их на ужин. Сид не хотелось ехать: отчасти потому, что она побаивалась Диану, но еще и потому, что ей действительно нездоровилось. У нее уже несколько месяцев «пошаливал», как она выражалась, живот, то есть пищеварение стало ненадежным, и она всегда чувствовала себя скверно, стоило ей поесть чего-нибудь калорийного. А она полагала (справедливо), что ужин окажется именно таким. Но Рейчел вбила себе в голову, что обязана помирить своих братьев, и считала поездку к Диане первым шагом к этому примирению. Отстаивая свое решение, она даже возмущенно предложила вызвать такси, если Сид не хочется садиться за руль, но Сид, конечно, не смогла с этим смириться. «Мотовство», – заявила она и больше слушать об этом не желала. И они отправились, Рейчел вооружилась букетиком фиалок из сада Дюши. Обе озаботились своей одеждой, Рейчел надела свой лучший синий льняной костюм, Сид – тоже костюм, но брючный, с шелковой рубашкой, которую Рейчел подарила ей на предыдущий день рождения.

Найти Парк-Хаус оказалось непросто, они заплутали, пришлось останавливаться и спрашивать дорогу у фермера на тракторе, везущем прицеп с тюками сена. Наконец они отыскали поворот на узкую дорожку, ведущую к дому.

– Вид на редкость внушительный, – заметила Сид и услышала от Рейчел:

– О, Эд всегда любил большие дома.

В холле их с разной степенью воодушевления приветствовали Эдвард, Диана и желтый лабрадор.

– Как чудесно видеть тебя, милая… лежать, Хани, ЛЕЖАТЬ! Это Диана.

– А это Сид, – сказала Рейчел.

– Рад видеть вас, Сид. – На краткий миг ее окутали ароматы сначала лавандовой воды, потом ливанского кедра, пропитавшие одежду Эдварда, и он повел обеих в гостиную.

Пол в этой комнате полностью покрывал ярко-желтый ковер, одно окно выходило на подъездную дорожку, два других – в сад с лужайкой, кедром и широкими клумбами травянистых растений вдоль трех огораживающих его стен.

Пока она разглядывала все это, а Эдвард откупоривал бутылку шампанского, произошел следующий диалог:

Рейчел: «Я привезла букетик маминых фиалок. Это давний сорт, она всегда считала, что они пахнут лучше всех».

Диана: «Как это мило с вашей стороны. Жаль, что срезанные фиалки так быстро вянут, правда?»

Обернувшись от окна, Сид увидела, что Диана положила цветы на ближайший столик. На ней было креповое платье насыщенного и яркого пурпурного цвета с рядом черных блесток вокруг низкого выреза. Я всегда буду недолюбливать ее, мелькнуло в голове у Сид.

Эдвард разлил шампанское по четырем бокалам и раздал их: «Выпьем за всех нас». Он поднял свой бокал, и все они выпили – точнее, Рейчел слегка пригубила шампанское. Она пила очень мало, но в ее семье всегда относились к вину серьезно, и, естественно, она не желала обидеть Эдварда. Сид бездумно отпила глоток; раньше она обожала шампанское, но последние два или три раза оно вызывало у нее острое несварение. Ну и ладно, мне незачем допивать, ведь я за рулем, подумала она. Вспомнив об этом оправдании, она воспряла духом и задумалась, как долго еще Диана будет избегать разговоров с ней.

К тому времени как допили шампанское, пришла пора ужинать. Столовая была отделана в темно-красных тонах: богатого вида обои под дамаст, бархатные шторы более темного малинового оттенка, абажуры трех пар настенных светильников, дающих приглушенный электрический свет. Сервировка круглого стола палисандрового дерева выглядела изысканной. Сид успела заметить все эти детали, пока Диана занималась «размещением», как она выразилась.

– Да ладно тебе, дорогая! Все просто: садись на свое обычное место, я сяду напротив, а девочки – между нами. Это же семейный ужин: лорд-мэр, к сожалению, не смог выкроить время.

И они все расселись, как было сказано.

– Наверное, ты забыл, дорогой, что я не знакома с твоими родными. Разумеется, я наслышана о вас – можно мне звать вас Рейчел? – а вот вас я знаю лишь по имени. Мисс Сидней, не так ли? Как австралийский город. Вы, случайно, не оттуда родом?

– Нет. Я сугубо европейского происхождения. Собственно говоря, еврейского.

Как раз в этот момент подали суфле.

– Пожалуй, я сама разложу его, Эми. А вы расставьте тарелки и позаботьтесь, чтобы они были подогретыми. Оно крабовое, – пояснила Диана.

Пока Сид лихорадочно соображала, как бы ей отвертеться от этого угощения, Рейчел попросила положить ей совсем немножко, так как она обычно ест очень мало.

– А насколько я понимаю, предстоит еще что-то.

– В этом отношении мы с Рейчел одинаковые, – подхватила Сид.

Но Диана повела себя так, словно не слышала ни ту, ни другую, раскладывая по тарелкам полные ложки с горками одинаковых размеров. Тем временем Эдвард наливал в бокалы белое вино и объяснял гостьям, что это особый совиньон, откупоренный в их честь: «С крабами он особенно хорош!» Пришлось съесть немного суфле, и как оказалось, справиться с ним легче, если запивать вином.

Разговор зацепился за проблемы с Суэцким каналом и довольно вяло вертелся вокруг них. Эдвард говорил, что и представить себе не мог, чтобы Насер согласился на управление канала международным органом. Его следовало остановить, надо было выдвинуть против него войска сразу же, как только произошел захват. Рейчел возмущалась тем, что политики считают силу лучшим способом решения каких бы то ни было затруднений. Диана уверяла, что всецело согласна с Эдвардом, и находила утешение в том, что французы на нашей стороне.

Рейчел ухитрилась переложить почти все свое крабовое суфле на тарелку Эдварда и теперь о чем-то беседовала с ним так тихо, что Сид не слышала ни слова.

Диана позвонила в ручной колокольчик, подавая знак убирать со стола. И многозначительно посмотрела на Сид, но ничего не сказала. В самом деле, думала Сид, им явно нечего сказать друг другу, но она знала, что Рейчел необходимо поговорить с Эдвардом о Хью, а ей – каким-то образом отвлечь Диану. Новый дом показался ей наиболее многообещающей темой для разговора.

– Дом прекрасный. Долго пришлось подыскивать его?

– Вечность. Эдвард, дорогой, много времени прошло, прежде чем мы нашли Парк-Хаус?

– Дорогая, я же понятия не имею. Всю работу проделала Диана – пересмотрела десятки домов и выбрала три, чтобы показать мне.

– Дом должен был находиться на таком расстоянии от Лондона, чтобы Эдварду было удобно ездить на работу, которой в последнее время прибавилось – с тех пор, как Тедди отправили в Саутгемптон. Бедный старичок возвращается домой без сил, мы оба с нетерпением ждем вечера пятницы.

Внесли следующее блюдо: оленину, тушенную, как объяснила Диана, в вине и бренди. Эдвард встал, чтобы взять с буфета бутылку бургундского.

Посудину с дымящимся содержимым поставили перед Дианой; от запаха Сид затошнило, заныла спина. Она попросила самую маленькую порцию и на этот раз коснулась руки Дианы, подчеркивая важность своей просьбы.

– Мы с Рейчел привыкли к очень легким ужинам – омлету или миске супа.

– Ох, Эдвард! Что же ты мне не объяснил? Сказал только, что хочешь угостить Рейчел особенным ужином, так что я, конечно, задумала небольшое пиршество. И, как выяснилось, напрасно. Мог бы и предупредить!

Рейчел, которая расстроилась не на шутку, поспешила вмешаться:

– О, Диана, не слушайте Сид! Вечно она тревожится из-за еды, особенно когда речь обо мне. А оленина пахнет просто восхитительно, мне не терпится попробовать.

Диана, которую удалось кое-как задобрить таким способом, положила в тарелку полный половник и протянула через стол своей золовке. Горничная внесла два овощных блюда – молодой картофель и горошек.

– Угощайтесь, – предложила Диана.

Эдвард, закончив разливать бургундское, повернулся к Рейчел:

– Это любимое бургундское Брига. Оно досталось мне, и эта бутылка была последней.

– Ох, Эдвард, дорогой, как это мило с твоей стороны.

Когда дошла очередь до тарелки для Сид, Диана, подчеркивая каждое движение, демонстративно положила ей половину морковки и два совсем крошечных кубика мяса. И подлила столько соуса, что утопила в нем все, что было на тарелке, которую затем протянула Сид.

– Надеюсь, ты голоден, – обратилась она к Эдварду зловеще-спокойным голосом.

– Разумеется. – Он злился: все складывалось совсем не так, как он рассчитывал, и он не мог понять почему.

Рейчел предпринимала отчаянные попытки спасти положение. Она осторожно глотнула вина, похвалила его, посмотрела в свою тарелку и решительно принялась за еду. В Сид она метнула взгляд, явно означающий «делай, как я», но от паров, поднимающихся над соусом, на Сид снова накатила тошнота, и после кошмарного инцидента в Хоум-Плейс ее парализовало от ужаса. Она даже не знала, где здесь находится ближайшая уборная… Так что в итоге она просто не стала есть.

С этого момента Диана игнорировала ее.

– О чем вы двое говорили? – спросила она через стол.

– Да так, о семейных делах, – ответил Эдвард.