Текст книги "Преследование праведного грешника"

Верно, верно, верно, подумал Ханкен. Она казалась реальным воплощением добропорядочной тетушки Эдны[12]12
  Тетушка Эдна – прозвище, данное театралам или телезрителям, придерживающимся консервативных взглядов.


[Закрыть]. Очевидно, ей впервые довелось столкнуться с таким возбуждающим зрелищем, и она стремилась продлить свои переживания.

– И когда я увидела это… его… – Почувствовав, что Ханкен не склонен доверять показаниям слезливых женщин, она поморгала, словно боялась уронить непрошеную слезу. – Видите ли, я верю в Бога, в высшую цель, стоящую за всем происходящим. Но когда кто-то умирает подобным образом, то это испытывает мою веру. О, какое суровое испытание!

Она низко опустила голову, и пес, извернувшись, лизнул ее в нос.

Ханкен поинтересовался, не нужна ли ей помощь и согласна ли она, чтобы кто-то из полицейских отвез ее домой. Он предупредил ее, что позже у них, вероятно, появятся к ней новые вопросы. Она не должна покидать страну, а если соберется уехать из Шеффилда, то должна будет сообщить полиции, где ее можно найти в случае надобности. Он не думал, что у него появится необходимость еще раз допрашивать ее, но некоторые служебные обязанности выполнялись им чисто механически.

Место преступления находилось довольно далеко от шоссейных дорог, и добраться туда можно было только пешком, на горном велосипеде либо на вертолете. Рассмотрев эти возможности, Ханкен позвонил кое-кому из своих должников в штабе горноспасателей и сумел заполучить на время вертолет ВВС, который только что закончил поиск парочки туристов, заблудившихся в Черногорье. Вертолет уже ждал его, и инспектор немедленно направился к Девяти Сестрам.

Туман был не густым, хотя и чертовски влажным, и при подлете к роще Ханкен разглядел даже вспышки полицейского фотоаппарата, фиксирующего детали места преступления. К юго-востоку от каменного круга за деревьями собралась небольшая группа людей. Судебный патологоанатом и судебный биолог, полицейские в форменной одежде, эксперты-криминалисты, экипированные наборами инструментов, – все они дожидались окончания работы фотографа. И кроме того, все дожидались прибытия Ханкена.

Инспектор попросил пилота перед приземлением зависнуть ненадолго над рощицей. С двухсот пятидесяти футов над землей – достаточное расстояние, чтобы не испортить улики, – он разглядел что-то вроде палаточного лагеря на поляне, ограниченной древними камнями. Купол маленькой синей палатки возвышался на фоне обращенного к северу мегалита, а в центре гигантским глазным зрачком чернел костровой круг. На земле поблескивало серебристое запасное покрывало, рядом с ним желтел яркий квадрат надувного сиденья. Вокруг черного рюкзака с красной отделкой валялись какие-то вещи и упавшая набок походная горелка. С высоты место преступления выглядело не так уж плохо. Но расстояние приглушает детали, создавая обманчивое впечатление, будто не произошло ничего страшного.

Вертолет посадил его на землю в пятидесяти ярдах к юго-востоку от каменного круга. Пригнувшись, Ханкен пробежал под его лопастями и присоединился к своей наземной команде, как раз когда полицейский фотограф вышел из-за деревьев со словами:

– Жуткое дело.

– Понятно, – сказал Ханкен. – Подождите пока здесь, – велел он следственной бригаде и, хлопнув ладонью по известняковому стражу при входе в рощу, один отправился по тропе, вьющейся между деревьями, листва которых тут же начала сбрасывать ему на спину сгустившиеся водяные капли тумана.

Непосредственно перед Девятью Сестрами Ханкен остановился и обвел пристальным взглядом место преступления. Вблизи стало понятно, что палатка рассчитана на одного человека, как, впрочем, и все пожитки, разбросанные по поляне: один спальник, один рюкзак, одно запасное покрывало, одно надувное сиденье. Добавились и незамеченные им с воздуха детали. Раскрытый планшет с наполовину разорванными картами. Возле опустошенного рюкзака валялась смятая плащ-палатка. На обугленных поленьях кострища темнел маленький туристский ботинок, а рядом на траве лежал второй, почти разорванный. Все было облеплено множеством намокших белых перьев.

Войдя наконец в круг, Ханкен занялся обычным предварительным осмотром места преступления: останавливаясь над каждым достойным внимания предметом, он пытался дать логические объяснения его виду и местонахождению. Он знал, что большинство детективов сразу направляются к жертве. Но по его мнению, вид трупа – явления смерти, вызванной человеческой жестокостью, – производил настолько травматическое воздействие, что убивал не только чувства, но и разум, лишая человека способности увидеть реальную картину происшедшего. Поэтому Ханкен спокойно переходил от одной вещи к другой, рассматривая их, но ничего не трогая. Точно так же он предварительно осмотрел палатку, рюкзак, сиденье, планшет и все остальные вещи – от носков до мыла, – разбросанные на поляне. Дольше всего он размышлял над фланелевой рубашкой и ботинками. Вволю наглядевшись на все эти предметы, он направился к телу.

За всю свою практику он редко видел таких ужасных мертвецов. Убитым оказался молодой парень лет девятнадцати или двадцати, не больше. Тощий, почти как скелет, с тонкими запястьями, изящными ушными раковинами и восковой бледностью смерти. Хотя одна сторона его лица сильно обгорела, Ханкен отметил нос правильной формы и красиво очерченный рот, да и общий вид у парня был каким-то женственным, от чего он, похоже, пытался избавиться, отрастив жиденькую черную бороденку. Он буквально истек кровью из-за многочисленных ран, скрываемых лишь легкой черной футболкой, – и никакой куртки или свитера поблизости. Черные джинсы изрядно посерели в самых изношенных местах: по швам, на коленях и на заднице. А вот размер обуви у него был на редкость большим, и добротные массивные ботинки, судя по виду, произвела фирма «Док Мартенс».

Под этими ботинками, наполовину скрытыми сейчас спальным мешком, который осторожно откинул фотограф, чтобы зафиксировать на пленку положение тела, лежало несколько листков бумаги, испачканных кровью и подмоченных влагой осаждающегося тумана. Присев на корточки, Ханкен внимательно изучил их, разделяя кончиком вытащенного из кармана карандаша. Эти листки, как он заметил, напоминали традиционные анонимные письма: кривоватые ряды букв и целых слов, тщательно отобранных и вырезанных из газет и журналов. Тематически они были одинаковы: в них содержались угрозы смерти, хотя предполагаемые ее обстоятельства варьировались.

Ханкен перевел взгляд с этих писем на скорчившегося на земле парня. Он размышлял, можно ли сделать вывод, что их адресат встретил свой конец в соответствии с упомянутыми в анонимках угрозами. Такое заключение могло бы показаться приемлемым, если бы интерьер окруженной мегалитами поляны не поведал совершенно иную историю.

Широкими шагами Ханкен проследовал обратно по тропе между березами.

– Приступайте к осмотру окрестностей, – отрывисто приказал он следственной группе. – Мы ищем второе тело.

Глава 3

Барбара Хейверс, сотрудник Нью-Скотленд-Ярда, поднялась на лифте на тринадцатый этаж корпуса «Тауэр». Там находилась обширная библиотека лондонской полиции, и она знала, что в этом зале, среди множества справочников и пухлых папок следственных отчетов, никто ее не потревожит. А в данный момент она особенно нуждалась в таком спокойном месте. Ей требовалось побыть в одиночестве, чтобы прийти в себя.

Помимо того что эта библиотека вмещала множество томов, которые и сосчитать-то было невозможно, не то что прочитать, из ее окон открывалась великолепная панорама Лондона. На востоке за неоготическими башнями и шпилями зданий Вестминстера виднелись более современные постройки южного берега Темзы. На север простирался лондонский деловой центр, над которым доминировал на фоне неба купол собора Святого Павла. А как раз сегодня ослепительные лучи жаркого летнего солнца сменились наконец более приглушенным и тонким осенним сиянием, придающим особую четкость и красоту всему, чего касается этот матовый свет.

Стоя у библиотечных окон на тринадцатом этаже, Барбара подумала, что если ей удастся сосредоточиться на опознавании всех раскинувшихся внизу зданий, то, возможно, она успокоится и забудет унижение, через которое только что прошла.

После трех месяцев вынужденного отпуска в этот знаменательный четверг в половине восьмого утра в ее доме раздался долгожданный телефонный звонок. Ей передали тонко замаскированный под просьбу приказ. Не соблаговолит ли сержант уголовной полиции Барбара Хейверс подойти к десяти часам утра в кабинет старшего суперинтенданта сэра Дэвида Хильера? Голос звучал безупречно вежливо и невероятно осторожно, даже намеком не выдав осведомленности его владельца о том, чем вызвано такое приглашение.

Барбара, однако, почти не сомневалась в назначении этой встречи. Последние двенадцать недель она провела в вынужденном отпуске в связи с поступившей на нее жалобой, и поскольку прокуратура отклонила выдвинутые против нее обвинения, то ее делом начал заниматься отдел внутренних расследований столичной полиции. Были вызваны очевидцы ее противозаконного поведения. Эти очевидцы предоставили подписанные показания. В качестве места и орудия должностного преступления доскональному изучению и оценке подверглись большой катер с мощным мотором, полицейский карабин и полуавтоматический пистолет «глок». И печальная участь Барбары, по идее, уже давно должна была так или иначе решиться.

Поэтому телефонный звонок, прервавший ее и без того беспокойный сон, не застал ее врасплох. В конце концов, она уже с начала лета знала, что два аспекта ее неправомерного служебного поведения стали объектом расследования. Перед лицом обвинений в агрессивных действиях и попытке убийства в сочетании с дисциплинарным обвинением, включающим оскорбление вышестоящего по званию и неподчинение его приказу, любой полицейский, имеющий хоть каплю здравого смысла, в ожидании неминуемого краха уже начал бы приводить в порядок свои дела и подыскивать новое место работы. Но Барбара служила в полиции почти полтора десятилетия, эта служба стала смыслом ее жизни, и Барбара не представляла, как будет жить без нее. Находясь в своем вынужденном отпуске, она успокаивала себя тем, что каждый очередной день, прошедший без объявления об увольнении, увеличивает вероятность того, что она выберется из трясины этого расследования целой и невредимой. Но это, конечно, был не тот случай, и более реалистичный офицер мог бы догадаться, что ждет его в кабинете старшего суперинтенданта.

Барбара тщательно оделась, предпочтя своим обычным свободным брюкам юбку и жакет. В вопросах одежды она оставалась безнадежным профаном, поэтому выбранная ею цветовая гамма совершенно ей не шла, а ожерелье из искусственного жемчуга было нелепым штрихом, который лишь подчеркивал полноту шеи. Но по крайней мере, она не поленилась начистить туфли. Правда, вылезая из своей старушки «мини» в подземном гараже Ярда, Барбара зацепилась ногой за шероховатый край металлической двери, и в результате на колготках поползла предательская петля.

Впрочем, идеальные колготки, приличное украшение и более подходящий цвет костюма вряд ли смогли бы отменить неизбежное. Едва войдя в шикарный кабинет старшего суперинтенданта Хильера, подтверждающий всеми своими четырьмя окнами, каких олимпийских вершин достиг его обитатель, Барбара сразу увидела вывешенный на стене приказ.

И все-таки она не ожидала, что это наказание обернется таким унижением. Разумеется, старший суперинтендант Хильер всегда был ревностным служакой, но до сих пор Барбаре не приходилось испытывать на себе его карающую длань. Он, по-видимому, решил, что строгого разноса недостаточно для выражения неудовольствия ее возмутительным поведением. Недостаточно было и гневных обличений типа «подрыв репутации всей столичной полиции», «дискредитация беспорочной службы тысяч достойных офицеров», «постыдное клеймо неподчинения, неслыханное за всю историю существования полиции», занесенных в личное дело Барбары, дабы ее будущие начальники знали, с кем им придется иметь дело. В дополнение ко всему этому старший суперинтендант Хильер счел необходимым лично прокомментировать деятельность, которая привела к отстранению Барбары от работы. И, понимая, что без свидетелей он может отчитать сержанта Хейверс, не стесняясь в выражениях, Хильер включил в свою речь рискованные выпады и инсинуации такого рода, какие иной подчиненный офицер – в менее угрожающем положении – мог бы расценить как выход за рамки, отделяющие профессиональное от личного. Но Хильер был отнюдь не дурак. Он прекрасно осознавал, что поскольку наказание не подразумевает увольнение, то Барбара будет вести себя благоразумно и безропотно скушает все его пилюли.

Естественно, ей было очень неприятно слышать из его уст такие выражения, как «тупоголовая дрянь» или «мешок с дерьмом». И она не могла притворяться, что ее не задели прозвучавшие в отвратительном монологе Хильера унизительные оценки ее внешности, сексуальных предпочтений и возможностей как женщины.

Да, она была ошеломлена. И теперь, стоя у окна библиотеки и обозревая здания, высившиеся между Нью-Скотленд-Ярдом и Вестминстером, Барбара изо всех сил старалась унять дрожь в руках и коленях. От пережитого потрясения ее подташнивало, и она судорожно хватала ртом воздух, точно утопающий.

Ее могла бы успокоить сигарета, но, войдя в благословенную безопасность библиотеки, она оказалась в одном из многочисленных запретных для курения помещений Нью-Скотленд-Ярда. В другое время Барбара наплевала бы на все запреты и выкурила сигаретку, но сейчас она не могла себе это позволить.

«Еще одно нарушение приказа, и с вами будет покончено!» – выкрикнул в заключение Хильер, и его цветущая физиономия приобрела кирпично-малиновый оттенок, точно совпавший с цветом галстука, дополняющего его ультрамодный, сшитый на заказ костюм.

Почему с ней уже не покончено – это оставалось загадкой для Барбары, учитывая, насколько враждебно настроен к ней Хильер. Слушая его пламенную речь, она готовилась к неизбежному увольнению, однако ее ожидания не оправдались. Ее отругали, смешали с дерьмом и очернили. Но заключительный выстрел словесной пальбы Хильера не убил ее наповал. Было ясно как божий день, что самому-то Хильеру очень хотелось не только всячески оскорбить ее, но и уволить. И то, что он не смог это сделать, подсказало ей, что на ее сторону встал какой-то влиятельный человек.

Барбаре хотелось быть благодарной. На самом деле она понимала, что даже обязана быть благодарной. Но в тот момент единственным владевшим ею чувством было колоссальное ощущение предательства, порожденное тем, что старшие офицеры, дисциплинарный суд и расследующий жалобы отдел не сумели понять ее правоту. Собрав все факты, думала она, любой здравомыслящий человек мог бы понять, что для спасения жизни ей не оставалось ничего другого, кроме как воспользоваться подвернувшимся под руку оружием. Тем не менее вышестоящие органы усмотрели в ее действиях совсем иные мотивы. За исключением того человека, который встал на ее защиту. И она практически не сомневалась насчет того, кто этот человек.

Когда у Барбары начались неприятности, ее давний напарник, детектив-инспектор Томас Линли, проводил свой медовый месяц на острове Корфу. Вернувшись домой с молодой женой после десятидневного отдыха, он обнаружил, что Барбара отстранена от дел и начато расследование ее недостойного поведения. Пребывая в естественном недоумении, он в тот же вечер примчался к ней через весь город, чтобы услышать объяснения от самой Барбары. Хотя их предварительный разговор прошел не так гладко, как ей хотелось бы, в глубине души Барбара понимала, что инспектор Линли не останется безучастным и не позволит свершиться несправедливости, если у него будет хоть малейшая возможность предотвратить ее.

Вероятно, он торчит сейчас в своем кабинете, ожидая известий о ее встрече с Хильером. И, придя в себя после этой самой встречи, она сразу же зайдет повидать его.

Кто-то вошел в тихий зал библиотеки. Женский голос сказал:

– Да говорю же тебе, Боб, что он родился в Глазго. Я отлично помню это дело, потому что долго разбиралась с ним, а потом мы составляли отчеты о текущих событиях.

Боб ответил:

– Полнейшая чушь. Он родился в Эдинбурге.

– Нет, в Глазго, – настаивала женщина. – И я предоставлю тебе доказательства.

Предоставление доказательств подразумевало поиск библиотечных материалов. А это значило, что уединение Барбары закончилось.

Покинув библиотеку, она медленно пошла вниз по лестнице, выигрывая дополнительное время, чтобы успокоиться и обдумать слова благодарности инспектору Линли за его помощь. Она не представляла, как ему это удалось. Они с Хильером враждовали почти постоянно, поэтому он должен был обратиться за поддержкой к тому, кто стоял выше Хильера. А подобные действия, насколько она знала, могли дорого обойтись его профессиональной гордости. Такой человек, как Линли, не привык выступать в роли просителя. И необходимость смиренно просить о чем-то у начальства, откровенно завидовавшего его аристократическому происхождению, могла стать для него мучительным испытанием.

Барбара нашла инспектора Линли в его кабинете в корпусе «Виктория». Он разговаривал по телефону, развернувшись на стуле спиной к двери. Его голос звучал довольно игриво:

– Дорогая, если уж тетушка Августа объявила, что считает нужным навестить нас, то я не представляю, как нам удастся избежать ее визита. Это все равно что противостоять тайфуну… Гм, да. Но мы должны постараться удержать ее от перестановки мебели, если еще и матушка надумает приехать вместе с ней. – Он помолчал, слушая ответную реплику, потом рассмеялся каким-то словам, произнесенным в трубку его женой, и добавил: – Понятно. Все хорошо. Мы заблаговременно объявим, что гардеробные закрыты для посещения… Спасибо, Хелен… Да. У нее же добрые намерения.

Он положил трубку, повернул стул к столу и тут заметил в дверях Барбару.

– Хейверс, – произнес он удивленно. – Привет. Что это вы здесь делаете сегодня утром?

– Я разговаривала с Хильером, – сказала она, входя в кабинет.

– И?..

– Выговор с занесением в личное дело и четверть часа монолога, который я предпочла бы поскорее забыть. Вспомните о склонности Хильера доводить любое дело до абсурда, и вы будете иметь отличное представление о том, какую он разыграл сцену. Наш Дейв – отъявленный скандалист.

– Сочувствую, – сказал Линли. – И это все? Нравоучительный монолог и выговор в личное дело?

– Нет, не все. Меня понизили до констебля с функциями детектива.

– А-а… – Линли положил руку на магнитный держатель для скрепок, стоящий перед ним на столе. Нервно поглаживая пальцами закругленные концы скрепок, он, очевидно, собирался с мыслями. – Могло быть хуже, – произнес он. – Гораздо хуже, Барбара. Все могло закончиться увольнением.

– Конечно. Да-да. Я понимаю. – Барбара постаралась придать своему голосу оттенок искренности. – Что ж, Хильеру удалось поразвлечься. Можно не сомневаться, он еще повторит отдельные перлы своей речуги за обедом с нашими начальниками. Где-то посреди его монолога мне захотелось попросить его заткнуться, но я придержала язык. Вы могли бы гордиться мной.

Линли откатился на стуле от стола и, подойдя к окну, уставился на маячивший за ним корпус «Виктория». Барбара заметила, что на его скулах напряглись желваки. Она уже собиралась разразиться потоком благодарностей – нехарактерная для Линли сдержанность наводила на мысль о той огромной цене, которую он заплатил, выступив в ее поддержку, – но тут он заговорил сам и сразу затронул больную тему:

– Барбара, вы хоть понимаете, какие усилия пришлось предпринять, чтобы предотвратить ваше увольнение? Сколько было встреч, телефонных звонков, соглашений и компромиссов?

– Наверное, много. Именно поэтому я и хотела сказать…

– И все ради того, чтобы предотвратить наказание, вполне заслуженное вами, по мнению половины сотрудников Скотленд-Ярда.

Барбара неловко переступила с ноги на ногу.

– Сэр, я понимаю, как вам трудно было вступиться за меня. Я знаю, что без вашего заступничества меня бы просто вышвырнули на улицу. И я заглянула к вам лишь для того, чтобы сказать, как я благодарна вам за то, что вы правильно поняли мои действия. Еще хочу сказать, что вы ничуть не пожалеете, что вступились за меня. Я не дам вам повода. Впрочем, как и никому другому. В дальнейшем я буду вести себя благопристойно.

– По-моему, вы заблуждаетесь, – сказал Линли, вновь поворачиваясь к ней.

Барбара непонимающе заморгала.

– Я… Почему?

– Я не выступал в вашу защиту, Барбара.

К его чести, сделав такое признание, он не отвел от нее глаз. Вспоминая позже их разговор, Барбара неохотно позавидовала его мужеству. Карие глаза Линли, такие добрые и такие необычные, если принять во внимание его белокурые волосы, прямо и открыто смотрели на нее.

Барбара нахмурилась, пытаясь осмыслить его слова.

– Но вы… вы же знаете все факты. Я рассказала вам, как все произошло. И вы прочли отчет. Я подумала… Вы же сами только что упомянули о встречах и звонках…

– Они не имеют ко мне отношения. По совести говоря, я не могу позволить вам думать, что тут есть моя заслуга.

Выходит, она ошиблась. Слишком поспешила с выводами. Зря она думала, что он встанет на ее сторону только потому, что они давно работают вместе. Она сказала:

– Значит, вы на их стороне?

– Кого вы имеете в виду?

– Половину сотрудников Ярда, считающих, что меня наказали за дело. Я спрашиваю только потому, что хочу выяснить, каковы теперь будут наши отношения. Если, конечно, мы еще собираемся работать вместе. – От волнения она начала захлебываться словами и, взяв себя в руки, произнесла более спокойно: – Так как же, сэр? Вы на их стороне? На стороне той половины?

Вернувшись к столу, Линли опустился на стул. Он внимательно посмотрел на Барбару, и она с легкостью прочла на его лице выражение некоторого сожаления. Непонятно только, к чему оно относилось. И это непонимание испугало ее. Ведь он был ее напарником. Или уже нет? Она повторила:

– Так как же, сэр?

– Даже не знаю, на чьей я стороне.

Барбаре показалось, что из нее вдруг выкачали весь воздух и ее съежившаяся телесная оболочка рухнула на пол кабинета.

Линли, должно быть, почувствовал ее настроение, поскольку добавил более сердечным тоном:

– Я всесторонне изучил вашу ситуацию. Целое лето, Барбара, я обдумывал это дело.

– Это не входит в ваши обязанности, – вяло произнесла она. – Ваше дело расследовать убийства, а не заниматься… моими проблемами.

– Я знаю. Но мне хотелось понять. И я до сих пор хочу понять. Мне думалось, что если я сам разберусь во всем, то сумею взглянуть на ситуацию вашими глазами.

– Но вам так и не удалось. – Барбара постаралась не выдать своего отчаяния. – Вы не поняли, что на карту была поставлена жизнь. Не поняли, что я не могла позволить утопить восьмилетнего ребенка.

– Дело не в этом, – сказал ей Линли. – Все это я понимал и понимаю сейчас. А не могу я уразуметь то, как вы посмели превысить свои полномочия и нарушить приказ ради…

– И не я одна, – перебила его Барбара. – Она и ее подчиненные тоже превысили свои полномочия. В обязанности полиции Эссекса не входит патрулирование вод Северного моря. А именно там все и произошло. И вам это известно. Именно в море.

– Конечно известно. Я все знаю. Поверьте мне, я все отлично знаю. Знаю, что вы преследовали подозреваемого, а этот подозреваемый сбросил ребенка с лодки. Знаю, какой приказ был отдан вам после этого и как вы отреагировали, услышав его.

– Я не могла просто бросить ей спасательный пояс, инспектор. Он бы не долетел до нее, и она утонула бы.

– Барбара, пожалуйста, выслушайте меня. Вы не имели ни прав, ни обязанностей принимать решения или делать выводы. Порядок подчиненности в нашем ведомстве очень важен. Оспаривая приказы, мы можем дойти до полного хаоса. Но хуже всего, что вы угрожали старшему офицеру оружием…

– Наверное, теперь вы боитесь, что следующим будете вы, – с горечью произнесла она.

Линли не ответил на ее слова. Они словно повисли в воздухе между ними, и Барбара тут же захотела взять их обратно, понимая, насколько несправедливо ее предположение.

– Я сожалею… – хрипло сказала она, чувствуя, что эта хрипота в голосе была худшим предательством, чем все, что она когда-либо делала.

– Знаю, – откликнулся он. – Знаю, что вы сожалеете. И мне тоже жаль.

– Детектив-инспектор Линли?

Этот тихий призыв раздался со стороны двери. Линли и Барбара обернулись на голос. На пороге кабинета стояла секретарша их суперинтенданта, Доротея Харриман. Элегантная во всем, от прекрасно уложенных светло-медовых волос до строгого костюма в тонкую светлую полоску, она могла бы стать законодательницей моды. И, как обычно в присутствии Доротеи, Барбара тут же почувствовала себя кошмарным пугалом.

– В чем дело, Ди? – спросил Линли вошедшую молодую женщину.

– Суперинтендант Уэбберли просил вас зайти, как только вы освободитесь, – ответила Харриман. – Ему позвонили из управления. Что-то случилось.

Бросив взгляд на Барбару, она кивнула ей и удалилась.

Барбара замерла в ожидании. Ее сердце вдруг мучительно забилось. Приглашение к Уэбберли не могло прийти в более неподходящее время.

«Что-то случилось» – так Харриман условно обозначала то, что наклевывается новое дело. И в прошлом после таких вызовов к Уэбберли инспектор зачастую приглашал сержанта Хейверс участвовать вместе с ним в расследовании порученного дела.

Барбара ничего не сказала. Она просто выжидающе смотрела на Линли, отлично понимая, что в следующие несколько мгновений определится его точка зрения на их дальнейшее сотрудничество.

Из застеленного линолеумом коридора доносились отзвуки голосов. В комнатах отдела звенели телефоны. Начались утренние совещания. За дверью кабинета жизнь шла своим чередом, но здесь, в его стенах, Барбаре казалось, что они с Линли перенеслись в какое-то другое измерение, в котором определится все ее будущее, а не только профессиональные связи.

Наконец он встал из-за стола.

– Я должен узнать, что понадобилось Уэбберли.

Барбара отметила, что он употребил личное местоимение единственного числа, ясно обозначая свои намерения. Но все-таки она спросила:

– Буду ли я… – и внезапно обнаружила, что не может закончить вопрос, так как не готова услышать ответ. Поэтому она спросила по-другому: – Сэр, а чем бы вы посоветовали заняться мне?

Он размышлял об этом, отвернувшись от нее и устремив пристальный взгляд на висевшую у двери фотографию, на которой был запечатлен смеющийся парень с крикетной битой в руке и большой дыркой на испачканных травой брюках. Барбара знала, почему Линли держит эту фотографию у себя в кабинете: она служила ежедневным напоминанием об этом человеке и о том, что стало с ним по вине Линли после пьяной вечеринки, закончившейся автокатастрофой. Большинство людей предпочли бы выкинуть из головы неприятные воспоминания. Но инспектор Томас Линли волею судьбы не относился к большинству.

– Я думаю, что вам, Барбара, пока лучше всего залечь на дно. Пусть пыль осядет. Люди должны выпустить пар. А потом они все забудут.

«Но вы не сможете забыть?» – мысленно спросила она, а вслух лишь уныло сказала:

– Да, сэр.

– Я понимаю, что это трудно для вас, – сказал он, и его голос стал таким сердечным, что ей захотелось зареветь. – Однако в данный момент я не готов дать вам другой ответ. Мне и самому хотелось бы найти его.

И вновь она смогла выдавить из себя всего несколько слов:

– Да, сэр. Я понимаю, сэр.

– Понизили до детектива-констебля, – сказал Линли, войдя к суперинтенданту Малькольму Уэбберли. – И это только благодаря вам, сэр?

Уэбберли, удобно устроившись за письменным столом, дымил сигарой. К счастью, он плотно закрывал дверь кабинета, оберегая остальных офицеров, секретарей и служащих от дыма, производимого этой вредоносной трубочкой свернутых табачных листьев. Однако такая мера не защищала входящих к нему посетителей, вынужденных дышать едким дымом. Линли старался не делать глубоких вдохов. Привычно пошевелив губами и языком, Уэбберли переместил сигару в другой уголок рта. Это перемещение послужило своеобразным ответом на вопрос инспектора.

– Не хотите объяснить мне почему? – спросил Линли. – Прежде вы никогда не заступались за офицеров, уж мне ли этого не знать! Но почему-то решили выступить адвокатом в данном случае, хотя он явно не стоил вашего особого внимания. И какую цену вы заплатили за ее спасение?

– У нас у всех есть должники, – отозвался суперинтендант. – Я обратился к некоторым из них. Да, Хейверс совершила проступок, но сердцем она приняла верное решение.

Линли нахмурился. С тех самых пор, как он узнал о позорном проступке Барбары, он все время пытался настроиться на такое же заключение, но оказался неспособным на подобный подвиг. Всякий раз, как он старался мысленно оправдать ее, в памяти всплывали факты ее виновности. Причем большинство этих фактов он собрал лично, съездив в Эссекс и переговорив с главной участницей событий. Представляя картину во всей ее полноте, он не понимал, как – а тем более почему – Уэбберли мог оправдывать решение Барбары Хейверс взять на прицел старшего офицера Эмили Барлоу. Если не принимать во внимание его дружеские отношения с Хейверс и даже если забыть об основных принципах субординации, все равно Линли не мог не задавать себе вопрос: до какой же степени анархии они могут докатиться, не наказав должным образом сотрудника полиции, совершившего такой вопиющий проступок?

– Но стрелять в офицера… И вообще хвататься за оружие, когда у нее не было на это полномочий…

Уэбберли вздохнул.

– Подобные вещи, Томми, не бывают чисто белыми или чисто черными. Хотелось бы, чтобы все было предельно ясно, но это невозможно. Попавший в эту историю ребенок…

– Барлоу приказала бросить ей спасательный пояс.

– Верно. Но умела ли девочка плавать? И кроме того… – Продолжая говорить, Уэбберли вытащил сигару изо рта и задумчиво уставился на ее кончик. – Эта девочка – чей-то единственный ребенок. Очевидно, Хейверс это знала.

А Линли знал, как много это обстоятельство значит для самого суперинтенданта Уэбберли, для которого его единственная дочь Миранда была смыслом жизни.

– Теперь Барбара Хейверс – ваша должница, – заметил Линли.

– Надеюсь, она с лихвой отплатит мне.

Уэбберли кивнул на желтый блокнот, лежащий перед ним на столе. Взглянув на открытый лист блокнота, Линли увидел написанные черным фломастером строчки и узнал неразборчивый почерк суперинтенданта.

– Ты помнишь Эндрю Мейдена? – спросил Уэбберли.

Услышав этот вопрос, вернее, имя, Линли сел на стул, стоящий возле стола.

– Энди? Конечно. Как же можно забыть его.