Текст книги "Ангел мести"

Вскоре Рид уселся рядом с ней. Он вдоволь напился из фляги и уже начал снимать сапоги… но тут Тресси уловила, как он весь напрягся, и миг спустя услышала предостерегающий шепот:

– Тс-с!

– Что такое? – еле слышно произнесла она, тронув Рида за руку.

– Тс-с! Не двигайся!

«Господи, – подумала Тресси, – это же вернулись индейцы. «Не двигайся», как же!» Девушка вся подобралась, готовая вот-вот вскочить и броситься наутек. Ее даже знобило от мучительного желания обратиться в бегство. Каждая клеточка ее тела в полный голос вопила: «Беги! Беги!»

– Сиди смирно. Я возьму ружье, – шепнул Рид и беззвучно отступил назад. Тресси решила не открывать глаз. От страха по спине у нее забегали мурашки. Девушка уже успела вообразить себе, что над ней стоит, возвышаясь, как гора, размалеванный краснокожий дикарь. Интересно, с нее сразу снимут скальп или вначале поизмываются вволю?

Где-то позади оглушительно грохнуло старое ружье – эхо выстрела громом отозвалось в ушах Тресси. Она взвизгнула, услышав крик Рида, и проворно нырнула в заросли кустарника – хоть какое-то, да убежище.

Рид вдруг забормотал: «Черт, черт, черт!», все стихло, но Тресси ждала, боясь даже дохнуть – не то что открыть глаза или шевельнуться.

Секунды через две он окликнул ее:

– Тресси! Черт побери, детка, ты куда делась? Кажется, я его подстрелил. Пойди-ка глянь, ладно?

– Я здесь! – пискнула Тресси, высунув руку из кустов. – Сам пойди и глянь! Я боюсь.

– Кого это ты боишься, оленя, что ли? Что ты делаешь в кустах? Черт возьми, детка, ты была права насчет ружья. У него просто дьявольская отдача. Послушай, на том берегу ручья был олень, и я в него, кажется, попал.

Тресси выбралась из укрытия и увидела, что Рид растянулся на земле, потирая плечо. Девушка бросилась к нему:

– Что с тобой?

Рид невесело ухмыльнулся:

– Да что это ты так разволновалась? Просто это чертово ружье едва не вышибло из меня дух. Все в порядке. Ну, поди глянь, как там олень. Чего доброго, убежит подраненный – за ними такое водится. Господи, да неужто ты не чуешь во рту вкус жареной оленины? Поспеши, детка, я сейчас приду.

Тресси не стала дожидаться, пока он неуклюже поднимется на ноги. Вприпрыжку перебежала она через мелкий ручей, мысленно уже наслаждаясь роскошным ужином.

Этим вечером им очень пригодился опыт Тресси в разделывании крупной дичи. Вдвоем с Ридом они за задние ноги приволокли молодую олениху к стоянке и подвесили к длинному крепкому суку дерева. Рид достал из сумки удобный нож с длинным лезвием. Тресси одним движением рассекла ножом оленье брюхо – да так ловко, что ее спутник замер от восхищения.

– Господи, детка, где только ты этому научилась? Тресси пожала плечами, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, но в душе она просто лопалась от гордости. Наконец-то и ей удалось внести свою лепту в общее дело!

– Принеси котелок, я брошу туда сердце и печень, – велела она. – А потом, кстати, можешь развести костер.

Рид дурашливо отдал ей честь и строевым шагом направился к вещам. Настроение у обоих было отменное: во-первых, они наконец отыскали воду, а во-вторых, еще и поужинают парной олениной!

Когда мясо изжарилось, уже совсем стемнело. Сидя у огня, Тресси и Рид поедали толстые ломти жареной оленины. Жаркое Рид нарезал новым блестящим ножом – прежде Тресси у него такого не видела.

– Где ты взял этот нож? – спросила она, потрогав пальцем острое лезвие.

– Снял с мертвеца, – ответил он, как ни в чем не бывало отправляя в рот изрядный кусок мяса.

Тресси поперхнулась. Ей показалось, что мясо во рту превратилось в кусок липкой глины. Давясь, она все же попыталась его проглотить, но безуспешно. Волна тошноты подкатила к горлу. Прижав ладонь ко рту, девушка вскочила и опрометью бросилась в лес. Там она упала на колени, и ее вывернуло наизнанку – весь роскошный ужин пропал зазря. Постанывая, Тресси прислонилась к стволу дерева и вытерла лицо. Тут она услышала, как хрустят опавшие листья под тяжелыми сапогами Рида, и ее охватил жар стыда. Господи, как глупо все получилось!

Рид опустился на колени рядом с ней, обвил рукой дрожащие плечи.

– Ну как, пришла в себя? Должно быть, тебе попался слишком жирный кусок… или ты отвыкла от плотной еды. Или слишком жадно ела.

«Пусть себе так и думает, – решила Тресси. – Это лучше, чем признаться, что ее стошнило от мяса, которое резали ножом мертвеца».

Рид помог ей встать.

– Пойдем, тебе нужно умыться и выпить воды. Может, и поесть еще сумеешь, если не спеша и понемногу.

– Да, наверное, – пробормотала Тресси и покорно пошла за ним, но к оленине больше притронуться не решилась.

– Может быть, завтра, – сказала она наконец. – Жаль, что сейчас так жарко – мясо, наверно, испортится.

Рид беспокойно шевельнулся и встал.

– Ты куда? – спросила Тресси.

– Приготовлю нам в дорогу вяленого мяса, да и жареного пару ломтей можно взять. Будем есть его, пока совсем не протухнет, а тогда перейдем на вяленое. Полустухшей олениной еще никто не отравился.

Тресси во время их долгого пути и вправду довелось есть тухлое мясо – когда иного выбора уже не оставалось. Она приняла это как должное – так уж заведено в прериях. Тресси знала также, что больше ее не стошнит по такому пустячному поводу. Рид был прав – отчасти ее тогда замутило еще и потому, что слишком много съела мяса на пустой желудок.

Разбрызгивая воду, Рид перебрался через ручей. Он волок за собой заднюю ногу оленихи. Присев на корточки, он вырезал из ноги приличный кусок и принялся обрезать с него со всех сторон тонкие ломтики, пока не получился длинный плоский ломоть коричневатой мякоти. Рид разложил его на ветвях поваленного дерева, затем нарубил зеленых веток, связал их в пучок и поставил так, чтобы дым от костра проходил сквозь это сооружение. Подвешивая мясо над костром, он сказал:

– У моей бабушки это получалось куда лучше, но и я постараюсь не ударить лицом в грязь. А теперь давай-ка глянем на то, что ты раздобыла в фургоне.

Самым ценным приобретением была, несомненно, одежда – несколько пар рубашек и брюк, шерстяные носки, два платья и теплые женские панталоны. Тресси испытывала смешанные чувства при мысли о том, что чужая трагедия оказалась для них истинным благословением.

– Почему же индейцы не забрали эти вещи? – спросила она.

– Индейцы? При чем тут индейцы?!

– А как же погибли эти двое? И куда делся их скот?

Рид заострил ножом тонкий сучок и принялся выковыривать мясо, застрявшее между зубов.

– Наверно, разбежался, или кто-нибудь увел. Впрочем, нет – тогда забрали бы и вещи.

Тресси молча ждала объяснений. Ветер к ночи унялся, и над крохотным лагерем стоял сытный запах жареного мяса. Где-то в темноте, на дереве заворковал голубь и завозился, устраиваясь на ночлег. Рид молчал.

– Что же случилось, Рид? – тихо спросила Тресси.

– Болезнь, – едва слышно ответил он.

– О господи! – Девушка провела ладонью по лоскутному одеялу, на котором она сидела. Одеялу, которым некогда укрывались двое несчастных, погребенных в чужой земле и никем из близких не оплаканных. Тресси могла лишь гадать, откуда они прибыли, осталась ли в тех краях родная душа, которая желает ушедшим за счастьем долгой и радостной жизни в земле обетованной. Как это все печально! Тресси кашлянула и поднялась. Из-за туч грациозно выскользнула почти полная луна, и тотчас окрестности залил ее серебристый колдовской свет.

Рид поглядел на девушку, и в глазах его стоял невысказанный вопрос, на который она никак не могла ответить. По крайней мере, словами.

– Мне надо искупаться, – вполголоса, хрипловато проговорила она. – И на этот раз, пожалуйста, никаких баек о змеях. Пойдем со мной, вот и все.

Она протянула руку Риду, и кровь быстрее побежала по жилам, когда его твердые пальцы стиснули ее ладонь. Рид поднялся и шагнул к ней.

5

Рид присел на берегу, чтобы снять сапоги, но не сводил с Тресси зачарованного взгляда. То, что они задумали сделать, – неправильно и опасно, но он не мог больше сдерживать себя – проще достать луну с неба. В бархатисто-зеленых глазах Тресси он читал то же самое чувство. Все равно, что упасть со скалы: стоит только шагнуть – и возврата уже нет… а они оба сделали этот первый шаг. Рид понятия не имел, что так изменило их отношения, что разрушило все преграды между ними. Может быть, неотступное желание осознать, что они все-таки живы.

Тресси сбросила башмаки и взяла его за руку. Она все еще боялась, что он повернется и уйдет прочь. Вместе они, одетые, вошли в ледяную воду. Дно ручья было усыпано гладкой галькой, и кое-где камешки поросли скользким мхом. Тресси крепче ухватилась за руку Рида, чтобы не оступиться.

Неподалеку от галечной отмели быстрое течение вырыло в каменистом ложе ручья глубокую впадину. Рид и Тресси бок о бок спустились туда. Вкрадчиво бормочущие струи обтекали их, сквозь намокшую одежду ласково касаясь полных грудей Тресси с отвердевшими от холода сосками. Рид накрыл ладонями эти соблазнительные округлости и даже сквозь одежду ощутил трепет живой упругой плоти.

Скоро пути назад уже не будет, мельком подумал Рид… да он и не хочет отступать. Видит бог, он желает эту девушку, желает всей душой. Глубоко вздохнув, он наклонился к Тресси, и она, охваченная желанием, самозабвенно ответила на его поцелуй. Луна смотрела на них с небес, молчаливыми свидетелями высились вокруг горы, и ручей журчал, нашептывая что-то ласковое и ободряющее.

Неловкими пальцами Рид нашарил пуговички на ее рубашке. Чуть отстранившись, Тресси подняла голову и прямо взглянула в его затуманенные глаза. Рид коснулся губами ее щеки, и во взгляде его вспыхнул немой вопрос.

Девушка согласно кивнула.

– Дай-ка я, – сказала она и принялась расстегивать его рубашку, потом спустила ее с плеч. Лунный свет заблестел на его широкой мускулистой груди. Дрожащими пальцами Тресси отвела с его щеки черную прядь, и пальцы ее запутались в теплых жестких волосах.

– Детка, так нельзя, – прошептал Рид, но все же чуть повернул голову и прильнул губами к ее ладони, провел по нежной коже кончиком нетерпеливого языка. Дыхание его обжигало.

– О нет, можно. – Тресси уверенным движением расстегнула пряжку ремня, и рука ее скользнула ниже, к горячей, напрягшейся мужской плоти.

Почти обезумев от желания, Рид наконец рванул ее рубашку, и ветхая ткань с треском лопнула, обнажив высокие крепкие груди. Прозрачная вода колыхалась вокруг них, и свет луны матово играл на нежной коже. Омываемые мягким течением, тела их слились в неистовом объятии… и когда страсть достигла наивысшего предела, с губ их разом сорвался слитный восторженный крик. Высоко, на берегу все так же потрескивал костер, и струйки дыма вкрадчиво тянулись в темноте к обнаженным телам любовников.

Упиваясь восторгом, Рид осыпал поцелуями хрупкое тело Тресси, словно стремился испробовать на вкус ее всю. Тесно прильнув к нему, девушка ощутила, как он возбужден. Теперь ничто не в силах помешать им стать единой плотью, как заповедано с начала времен. Рид желал ее, и его желание отзывалось волнами страсти во всем ее теле.

Крепко обхватив ладонями тонкую талию девушки, Рид легко поднял ее из воды и прижал к себе. Тресси обвила его ногами, и тела их слились, словно были предназначены для этого и вот наконец обрели долгожданное единение. Он был бережно нежен, и острая боль, на миг пронзившая ее плоть, тут же растаяла бесследно в волнах сладкой обжигающей страсти. Они двигались в колдовском ритме, и вода мерно плескалась в такт их движениям, а луна и звезды беззастенчиво глазели на свершавшееся внизу чудо.

Крепко прижимая к себе Тресси, Рид вынес ее из ручья и вместе с девушкой опустился на расстеленное у костра одеяло. Тела их, блестевшие в лунном свете, вновь и вновь сплетались в неистовом танце страсти – юная плоть Тресси казалась ненасытной. Вновь и вновь девушка с восторгом предавалась властной нежности своего любовника и спасителя, и хотела лишь одного – чтобы так было всегда. Теперь они вместе, они навеки принадлежат друг другу… и все страхи, все сомнения сгинули бесследно в этой залитой лунным светом глуши.

Они так и уснули, сплетясь в тесном объятии, утомленные страстью, нагие Адам и Ева.

* * *

Рид проснулся с рассветом, но вставать не стал, не желая будить Тресси. Она спала сладко, чуть посапывая и уткнувшись носом в его плечо. Не смея шевельнуться, Рид лежал неподвижно и размышлял – что, если просто взять да и увезти ее с собой, куда-нибудь подальше от Баннака? Но тогда что дальше? Рано или поздно их разыщет какой-нибудь солдат или Рид заметит знакомое лицо – и сбежит без оглядки, как и положено трусу. Ему совершенно нечего предложить Тресси. Всю свою жизнь он только и знал, что скитался, не зная приюта и обращаясь в бегство при первом же признаке опасности. Точно таким же был и отец Тресси – зачем же ему, Риду, еще больше осложнять ей жизнь?

Он почувствовал ее взгляд и, повернув голову, посмотрел в сонные бархатисто-зеленые глаза.

– Какой ты грустный, – сказала Тресси, кончиком пальца дотронувшись до его подбородка. – Что случилось?

Захваченный врасплох, Рид так резко дернул головой, что черная прядь упала на глаза. Тресси смотрела, как он нетерпеливым жестом отбросил волосы со лба, и все явственнее ощущала его отчужденность, смятение.

– Что случилось, Рид? – спросила она и села, не обращая внимания на то, что лоскутное одеяло соскользнуло с обнаженной груди. Несчастный вид его яснее слов говорил, что дело плохо, но Тресси, убей бог, не могла понять, почему.

– Мне очень жаль, что так вышло… прошлой ночью.

– Жаль? – эхом повторила Тресси, и в груди ее застыла тупая боль.

Рид кивнул и отвернулся, чтобы не видеть ее искусительной наготы.

– Оденься, – бросил он, и это слово прозвучало грубее, чем он рассчитывал. Рид сразу пожалел об этом, увидев, что в глазах Тресси заблестели слезы.

Разочарование мгновенно сменилось гневом. Схватив охапку одежды, Тресси не разбирая дороги бросилась в заросли. Она выбрала платье, взятое в фургоне погибшего семейства. Оно оказалось чересчур велико, и подол волочился по земле, так что Тресси пришлось подобрать его, чтобы ненароком не наступить. Как посмел Рид Бэннон так с ней обойтись? Она отдала ему самое дорогое, что у нее было, а он… Кипя гневом, Тресси босиком направилась к прогалине, но хитроумный Рид уже куда-то ушел, так и не дав ей возможности высказать ему в лицо все, что она о нем думает. Типичные мужские замашки!

К тому времени, когда он вернулся, злость Тресси сменилась угрюмым молчанием, и она только отвернулась, делая вид, что не замечает своего спутника.

Рид принес мокрый насквозь комок одежды.

– Вот нашел в воде, ниже по течению… но ничего, скоро высохнут. – Он расправил брюки Тресси и свою рубашку, развесил их на ветвях ближайшего дерева. – Извини, твоей рубашки я так и не нашел. Должно быть, ее смыло течением.

Тресси с ненавистью глянула на него. Как может этот человек таким обыденным тоном говорить о том, что так много значило для нее? Неужели он и вправду всего лишь бродячее отребье, мелкий вор, если не хуже?

Рид исподтишка разглядывал ее хорошенькое личико, которое не могла испортить даже угрюмая гримаса. Да, Тресси поступила так, как хотела, а последствия ничуть ее не заботят – во всяком случае, пока. И сейчас ей нужен только он, Рид Бэннон. Что же, она нужна ему не меньше, но, слава богу, он еще не растерял здравого смысла. В один прекрасный день Тресси еще поблагодарит его за такое благоразумие… а между тем надо бы как-то поднять ей настроение.

– Ты похожа на девочку в маминой одежке, – сказал он и рассмеялся, когда Тресси, гневно тряхнув головой, хотела было гордо удалиться, но наступила на подол платья. – Прежде чем двинуться к горам, мы постоим здесь день-два. Отдыхай.

– Как прикажет ваша светлость! – огрызнулась она.

Так и продолжалось в этот и на следующий день. Спали они по разные стороны от костра. Тресси от души обрадовалась, когда Рид сказал ей, что наутро они выходят в путь. Уж лучше путешествовать с упорно молчащим Ридом, чем терпеть его же молчание, сидя на одном месте.

Наутро она поднялась ни свет ни заря, торопливо оделась и состряпала на завтрак оладьи. Они ели в полной тишине, избегая смотреть друг на друга. Потом Рид принялся укладывать вещи, а Тресси спустилась с бурдюком к ручью. Выплеснув остатки протухшей воды, она хорошенько ополоснула бурдюк и окунула его в прозрачные струи. Вверх побежали цепочки пузырей – бурдюк, шумно булькая, понемногу наполнялся доверху. Вставив пробку, Тресси положила бурдюк на берег и наклонилась к воде, чтобы напиться самой. Ледяная чистая влага показалась ей слаще, чем бабушкин яблочный сидр или молодое вино.

Воздух слабо пахнул землей и сосновой хвоей. К этим ароматам примешивался чуть заметный запах дыма. Выгнув спину, Тресси с наслаждением потянулась и провела ладонями по упругой высокой груди. Затем пальцы ее скользнули ниже, к лону, еще хранившему сокровенную память о наслаждениях той, теперь уже такой далекой ночи. Кровь в висках застучала жарко и часто. Тресси зажмурилась, изнывая от неутоленного желания. Черт бы побрал Рида Бэннона! Вначале он дал ей вкусить неземное блаженство… а затем бесцеремонно прогнал прочь.

Прячась за деревьями, Рид украдкой взглянул на Тресси – и у него перехватило дыхание. В бледно-золотистой рассветной дымке Тресси казалась ему нереальной, словно сказочный сон. Но он без труда мог вообразить все волнительные изгибы ее тела. Рид с великим трудом подавил желание шагнуть к ней, заключить в объятия, рассказать о том, как он ее любит, как она нужна ему… Нет, нет! Рид отчаянно замотал головой, отгоняя наваждение. Каким же он был болваном! Как он смел возжелать достойную женщину, если сам недостоин зваться мужчиной?

Солнце поднималось все выше, а стало быть, пора трогаться в путь. Еще раз оглянувшись, Рид поспешил вернуться в лагерь. Злясь на собственную слабость, он решительно взвалил на плечо тюк поувесистей, тот, что был связан из армейского одеяла. К нему прибавились ружье и туго набитые седельные сумки.

Натянув носки и башмаки, Тресси критическим взором окинула его ношу.

– Я тоже должна что-то нести, – решительно заявила она и ухватилась за тюк поменьше, но тут же охнула: – Тяжелый!

Рид покосился на Тресси. Что ж, по крайней мере, она больше не отмалчивается.

– Оба тюка тяжелые, – заверил он, – просто мой побольше. Бурдюк с водой понесем по очереди, идет? – Рид вопросительно глянул на нее, и в глазах его заплясали искорки.

– Ладно, – кивнула Тресси и сморщила нос. – Что это так воняет?

– Не я, это уж точно. Мы ведь купались вместе, помнишь?

Тресси и ухом не повела в ответ на эту попытку пошутить. Да, вернуть ее расположение будет не так-то легко.

– Воняет тухлым мясом.

– Оно еще не совсем протухло и пока годится в пищу. Мне пришлось положить его в твой тючок – уж прости, иначе никак не выходило. Если тебя начнет тошнить от этой вони, выбросим остатки на корм червям.

Тресси выразительно скривилась.

– Уж лучше питаться тухлятиной, детка, чем подыхать с голоду, а мне, как ни странно, покуда еще хочется жить. Впереди нас ждут места не слишком изобильные. – Рид махнул рукой в сторону кряжистых гор. – Далеко не все тамошние обитатели годятся в пищу.

«Тухлая оленина тоже не слишком годится в пищу», – мрачно подумала Тресси, но вслух ничего не сказала. В конце концов, если они и живы до сих пор, то только благодаря Риду.

– А воды нам хватит? – Она взвесила на руке кожаный бурдюк с широким наплечным ремнем.

– Должно хватить – бурдюк и так чересчур тяжелый. Если будет трудно нести, – прибавил он, – отдашь мне.

Тресси горделиво вздернула подбородок, надела через голову ремень и пристроила бурдюк за правым плечом. Риду пришлось помочь ей надеть тюк, к которому он пришил лямки. При этом он изо всех сил старался не коснуться самой Тресси – ни ее атласно-гладкой кожи, ни длинных, пламенно-рыжих волос.

Забрасывая песком кострище, он бормотал себе под нос: «Вот упрямая чертовка!», и Тресси показалось, что в его голосе звучало сожаление.

Очень скоро она поняла, почему Рид настаивал на двухдневном отдыхе. Идти здесь было нелегко – даже там, где местность казалась относительно ровной.

Однажды она сказала об этом вслух, и Рид от души расхохотался:

– Да ведь мы давно уже поднимаемся в гору! И на скалы не лезем только потому, что ты еще не привыкла к этому занятию.

Боязнь неведомого заставила Тресси перестать относиться к своему спутнику с прежней холодной враждебностью. Если он и не захотел быть ее возлюбленным, то, по крайней мере, остался защитником и покровителем. В конце концов, кроме них, здесь на много миль окрест нет ни единой живой души – во всяком случае, Тресси на это надеялась. Не так уж трудно вообразить, что за каждым валуном затаились кровожадные индейцы.

Когда солнце поднялось совсем высоко, они устроили привал и уселись у груды гигантских валунов, чтобы подкрепиться жестким вяленым мясом. Тресси спросила:

– А ты бывал раньше в этих краях? Тебе здесь как будто все знакомо и привычно.

Как всегда, Рид долго размышлял, прежде чем ответить на ее вопрос. Глядя на дальние, укрытые снегом пики гор, он мысленным взором видел мальчишку, быстрее ветра скачущего по бескрайней прерии: черные волосы развеваются на ветру, худые ноги ловко и крепко обхватили конский круп, гибкое тело точно слилось с могучим скакуном… Индейцы сиу были лучшими наездниками в мире. Никто не мог с ними сравниться. Однажды, не так уж давно, Рид собственными ушами слышал, как один генерал назвал сиу «лучшей легкой кавалерией всех времен и народов». Эх, если бы у него сейчас был конь!..

Он тряхнул головой и внимательно вгляделся в заснеженные силуэты гор, отгоняя давние, непрошеные воспоминания. Те далекие дни, как и многое другое, ушли безвозвратно. Когда-то Рид искренне считал себя индейцем, но это заблуждение давно рассеялось. Как видно, в этом мире для него и вовсе нет места, потому что среди белых людей он тоже не смог ужиться.

Наконец Рид покачал головой, оглянулся посмотреть на пройденный с утра путь и лишь тогда ответил:

– Я когда-то жил в окрестностях форта Ларами, но это было давно. Потом я решил, что уже стал мужчиной и вправе проливать кровь в этой дурацкой, бессмысленной войне. С тех пор, конечно, места эти мало изменились. Все будет иначе, когда людям надоест наконец воевать и они двинутся на запад осваивать новые земли. – Рид помолчал, задумчиво жуя ломтик жесткого мяса. – А впрочем, вряд ли даже тогда кому-нибудь удастся покорить эти горы. Индейцы объявили их священной землей, значит, наверняка есть веская причина сюда не соваться.

– Отчего же мы тогда не пошли к Орегонскому тракту? Дорога была бы не в пример легче.

– Мы ведь направляемся в Грассхопер-Крик, то есть к северу от форта Ларами. Да тебе бы там все равно не понравилось. Ничего, мы так или иначе одолеем эти горы. До нас с этим справилось множество народу – трапперы, к примеру, или индейские колдуны. Во мне намешано довольно крови и тех и других, так что беспокоиться тебе не о чем.

Тресси решила, что так, видно, никогда и не узнает, почему Рид упорно избегает населенных мест. Сама она не прочь была бы хоть ненадолго вернуться к цивилизованной жизни.

Больше всего ее поразило то, что на вершинах гор лежит снег – а ведь сейчас, по всем приметам, разгар июля! Каково же здесь зимой? Тресси всем сердцем молилась о том, чтобы никогда не узнать этого… но, господи, когда же наконец они доберутся?

Вскоре им стали попадаться груды причудливо сложенных валунов – точь-в-точь гигантские растения. Рид указал Тресси на кустарник с корой медного цвета и назвал его горным акажу. Снова им пришлось включить в свое меню кактусы. Тресси так ни разу и не удалось проглотить без гримасы вонючий, отвратительно горький сок – отрава похуже, чем настойка из женьшеня или сассафрасовый чай.

– Глотай, глотай, – подбодрил Рид Бэннон, когда однажды Тресси замотала головой и плотно сомкнула губы. – Он полезный. Будешь пить – никогда не подхватишь шулерию.

Тресси подчинилась, с новым уважением глянув на своего спутника.

– Что такое шулерия? – спросила она, вытирая губы и глядя, как Рид, запрокинув голову, запросто выжимает сок в свой открытый рот и даже не морщится.

– Болезнь такая, – хмыкнул он. – Случается с теми, кто не пьет кактусовый сок. От нее ноги чернеют.

– Правда?

– Истинная правда. Сначала все тело обсыплет болячками, потом пронесет так, что света белого не взвидишь, ну а в конце концов почернеют ноги.

– И что тогда? – У Тресси округлились глаза. Рид наверняка шутит, но ведь и вправду каких только хворей не бывает на свете – в два счета уморят совершенно здорового человека.

– Помрешь, – ответил Рид со смаком и проглотил остатки сока.

Тресси так испугалась, что он решил сменить тему. Собрав в пучок длинные черные волосы, он крепко стянул их на затылке кожаным ремешком.

– Мы здесь обросли, как сущие дикари, – пожаловался он. – Где бы подыскать хорошего парикмахера?

И добавил, задумчиво потирая отросшую бородку:

– Вот будь я чистокровный индеец, никогда бы в жизни не пришлось бриться.

С этими словами Рид проказливо дернул Тресси за длинную рыжую прядь. Тресси отпрянула и рассмеялась, но сколько они ни дурачились, рассказ Рида не шел у нее из головы. Она решительно не хотела умирать, и уж тем более с почерневшими ногами, а потому мысленно дала себе страшную клятву пить проклятущий кактусовый сок каждый день.

На следующую ночь, после изнурительного дневного пути, когда, по словам Рида, они прошли всего лишь пять миль, Тресси проснулась от рези в животе. Голова у нее кружилась, и все тело сотрясалось в горячечном ознобе. Она попробовала переменить позу, но легче от этого не стало. Казалось, что она лежит прямо на остром осколке гранита, среди которых они брели весь минувший день. Тресси онемела от ужаса, решив, что это и есть обещанная болезнь. Так она и пролежала без сна остаток ночи, попеременно дрожа то от холода, то от сильного жара. Когда резь в животе усилилась, Тресси сунула кулачок в рот, чтобы стонами не разбудить Рида.

Он проснулся на заре и отошел от стоянки. Вернувшись, он окликнул Тресси:

– Подъем, детка, пора в путь! Она шевельнулась и застонала:

– Не могу! Больно!

Рид присел рядом с ней и тыльной стороной ладони коснулся пылающего лба. На миг его черные глаза словно остекленели, уставясь в никуда. «Господи, – взмолился он мысленно, – только не это!»

– Я сейчас приду в себя, – пролепетала Тресси, – дай мне немного отлежаться. Наверное, это из-за кактусов… или тухлой оленины.

В ответ на эту слабую попытку пошутить Рид в упор, без тени улыбки поглядел на Тресси и покачал головой.

Сраженная новым приступом боли, она схватилась за живот и застонала. Глядя снизу вверх в бородатое, озабоченное лицо Рида, она вспомнила вдруг, как глядел он на нее той блаженной ночью, в ручье, как улыбался, что-то шепча, и в черных глазах светились нежность и страсть…

– Ты вернулся, Рид! Как я по тебе соскучилась! Где же ты пропадал?

И тут волна желанного забытья накрыла Тресси с головой… но и в бреду она все твердила имя Рида.

Он подхватил узкую загрубевшую ладошку и нежно прижал к губам. С той самой ночи у ручья они больше не были близки – грубая и жестокая реальность все время разделяла их, а незабытая ссора мешала заговорить об этом вслух. Какая же она маленькая и слабая! Только бы выжила, только бы не умерла…

Он понимал, что должен найти место, где они могли бы пока остаться. Рид боялся, что у Тресси холера, исход этой болезни почти всегда смертелен… но ему случалось видеть и выживших. Надо попытаться. Он сплел из березовых веток волокушу, перенес на нее девушку, закрепил вещи и впрягся в наскоро связанную сбрую.

Тресси между тем блуждала в жутком мире бреда, преследуя человека, который видом и голосом был похож на отца… но потом он обернулся, и она увидела, что у него кабаньи клыки, изо рта течет слюна, а голова лысая, как речной валун. Порой кошмар отступал, и тогда девушка ощущала на губах вкус ледяной воды. Изредка, она ненадолго приходила в себя, но тут же начинала корчиться от нестерпимой боли. Ей казалось, что нечто страшное поймало ее в силки и теперь волочит прочь. Один раз Тресси даже закричала, зовя на помощь отца. О боже, если б только он спас ее от этой чудовищной пытки, вернул домой, в Миссури, чтобы снова увидеть маму…

Весь день Рид Бэннон упорно тащил тяжелую волокушу. Каждая клеточка его тела ныла от усталости, в глазах мутнело, но он все искал места, где можно укрыть Тресси от холода и непогоды – ночью в горах зябко и сыро, да и весенние грозы нередки… К тому времени, как Рид наткнулся на трапперскую хижину, ему уже начало казаться, что он опять на войне, бредет по полю боя между раненых и умирающих, оглохнув от их жалобных стонов.

Неприглядное строеньице прилепилось к скальному выступу на тропинке, тянущейся вверх по склону горы. Эта хижина вполне могла послужить неким подобием форта – при известной сноровке в ней можно выстоять и против человека, и против дикого зверя. Да это и неважно – есть стены и крыша, а для Тресси это спасение. Кроме того, здесь была вода – рядом с тропинкой журчал ручей, сбегавший с гор.

Рид выпутался из сбруи и долгое время так и стоял, ссутулясь и постепенно приходя в себя. Нельзя тащить волокушу вверх по узкой козьей тропе – это слишком рискованно. Значит, придется нести Тресси на руках, потом переносить припасы, а это значит – самое меньшее три похода вверх и вниз по предательской, ненадежной тропе. Сил у него почти не осталось, вот-вот свалится с ног… и что тогда?

Над горами прокатился дальний, но зловеще отчетливый раскат грома. Ветер усилился, явственно похолодало. «Нет, – сказал себе Рид, – ты должен укрыть Тресси в хижине, и немедленно. До того, как начнется дождь. Иначе Тресси умрет, и это будет невыносимо».

Шагнув к девушке, надежно укутанной в одеяла, он негнущимися пальцами распутал узлы кожаных ремней.

– Мама… отец… – мотнув головой, едва слышно позвала она.

Рид потрогал ладонью ее лоб – и с ужасом отдернул руку. Бедняжка! Он старался не думать о том, что в бреду Тресси зовет отца – человека, который ее бросил и предал. После двух неудачных попыток ему наконец удалось поднять хрупкое, охваченное жаром тело девушки, не уронив одеял. В его руках она казалась такой маленькой, беспомощной, что Рид замер, ужаснувшись тому, что может ее потерять. Потерять!.. Как будто Тресси и впрямь принадлежит ему.

– Тресси, девочка моя, – прошептал Рид, чувствуя, как слезы подступают к глазам. От ее щеки исходил нестерпимый жар.

В лицо ударил хлесткий ледяной ветер, и тогда Рид начал подниматься в гору. Он шел медленно, осторожно нащупывая ногой дорогу перед тем, как сделать следующий шаг. Одно неверное движение – и оба они рухнут в пропасть.