Текст книги "Пророчество: Дитя Земли"

7

– Ты бы хотела взглянуть на мои сокровища, Прелестница?

– Да, – ответила Рапсодия. Она еще не полностью оправилась от страха – еще немного, и ее сердце стало бы еще одним сокровищем дракона. Пока все шло хорошо, Элинсинос не пыталась ставить ловушки или как-то ограничивать свободу Рапсодии. Впрочем, окончательная ясность наступит, только когда она попытается уйти. – Почту за честь.

– Тогда пойдем.

Огромное существо приподнялось и начало медленно разворачиваться в зловонной воде. Рапсодия прижалась к стене, опасаясь быть раздавленной огромным чудовищем, но почти сразу поняла, что ей нечего бояться. Элинсинос прекрасно владела своим телом, к тому же у Рапсодии сложилось впечатление, что она не имеет определенной формы. Элинсинос перемещалась свободно и уверенно, и очень скоро ее огромная голова смотрела в глубину пещеры. Она дождалась, пока Рапсодия подойдет к ней, а затем повела ее в темноту.

Туннель, по которому они шли, постепенно опускался вниз и плавно поворачивал на запад, на его стенах плясали неясные блики, напоминающие далекие отблески пожара. Вскоре в подземелье начал проникать свет. Да и воздух изменился, в нем появился свежий соленый привкус. Рапсодия узнала запах моря.

Когда свет стал ослепительно ярким, Элинсинос остановилась.

– Иди вперед, Прелестница, – предложила она, слегка подталкивая Рапсодию лбом.

Рапсодия повиновалась и медленно двинулась к источнику света. Она непроизвольно зажмурилась – таким ярким было сияние. Она выставила вперед руку и на мгновение остановилась.

Когда ее глаза приспособились к яркому свету, она увидела, что находится в огромной пещере, залитой сиянием шести громадных люстр; на каждой плясали тысячи язычков пламени, и любая из них могла бы подойти для бального зала дворца. Помимо этого, свет отражался от невероятного множества блестящих предметов: драгоценных камней всех цветов радуги, монет из золота, серебра, меди, платины и райзина, редкого сине-зеленого металла, который добывали наины старого мира в Высоких Пределах Серендаира.

Рапсодия сразу поняла, что люстры сделаны из сотен корабельных штурвалов, монеты горами лежали в открытых капитанских сундуках и на растянутых парусах, концы которых крепились к стенам пещеры. На полу с любовью были разложены разбитые носы и палубы кораблей, якоря, мачты и несколько изъеденных солью носовых украшений; одно из них имело поразительное сходство с Рапсодией.

В центре пещеры находилась лагуна с соленой водой, по которой бежали легкие волны. Рапсодия подошла к воде и наклонилась, чтобы потрогать песок. Когда она посмотрела на пальцы, то увидела, что они покрыты золотой пылью.

На скалах, окружающих лагуну, были выставлены еще сокровища: статуя русалки с глазами-изумрудами и хвостом, каждая чешуйка которого была выточена из самоцвета, длинный бронзовый трезубец с обломанным кончиком. Чуть в стороне, на сухом песке, лежали десятки сфер (нечто похожее показывал ей Ллаурон), морские карты и навигационные маршруты, а также корабельные приборы – компасы, подзорные трубы и секстанты, шкивы и румпели, ларцы, набитые лоциями. Настоящий морской музей.

– Тебе нравятся мои сокровища? – Мелодичный голос подхватило эхо, по поверхности лагуны прошла рябь. Рапсодия повернулась к Элинсинос, в чьих радужных глазах горел восторг.

– Да! – с восхищением ответила Рапсодия. – Это невероятно. Я… – Она не знала, что сказать. – … Никогда не видела таких замечательных сокровищ.

Элинсинос радостно засмеялась. И ее смех поразил Рапсодию – высокий, напоминающий перезвон колокольчиков. Разве может столь огромное существо так смеяться?

– Хорошо, я рада, что тебе понравилось. – Элинсинос действительно выглядела очень довольной. – А теперь иди сюда. Я хочу кое-что тебе вручить.

Рапсодия удивленно заморгала. Про драконов всегда рассказывали, что они алчные существа, для которых их драгоценности превыше всего. В старом мире она слышала легенду про дракона, уничтожившего пять городов и несколько деревень только для того, чтобы вернуть обычную жестяную кружку, которую кто-то случайно забрал из его сокровищницы. А теперь прародительница всех драконов этого мира собирается сделать ей подарок. Рапсодия не знала, как реагировать, и потому молча последовала за гигантской рептилией мимо лебедок, колоколов, весел и уключин.

С другой стороны пещеры висела сеть, удерживаемая гарпуном, глубоко вонзенным в скалу. Рапсодия вздрогнула, когда представила, какой силой обладал тот, кто так глубоко вогнал его в камень. Элинсинос протянула коготь и вытащила из сети тщательно отполированную лютню. Казалось, мастер лишь вчера закончил над ней работать. Элинсинос обвила лютню тонким змеиным хвостом и протянула ее Рапсодии.

Певица с благоговением взяла инструмент и принялась его рассматривать. Он находился в превосходном состоянии, несмотря на то что многие годы подвергался воздействию соленого воздуха и воды.

– Хочешь послушать, как она звучит? – спросила она у Элинсинос.

Переливающиеся глаза засверкали.

– Конечно. Я ведь именно для этого и вручила ее тебе.

Рапсодия уселась на перевернутую шлюпку и настроила лютню. Она почувствовала, как ее охватывает волнение.

– Что ты хочешь послушать?

– Ты знаешь песни о море? – спросила дракониха.

– Несколько.

– Они из твоего дома, из старого мира?

На мгновение сердце Рапсодии остановилось. Она ничего не рассказывала Элинсинос о своем происхождении. Дракониха улыбнулась, обнажив похожие на мечи зубы.

– Тебя удивляет, что я знаю, откуда ты пришла, Прелестница?

– Не слишком, – призналась Рапсодия.

Она прекрасно понимала, что дракону под силу почти все.

– Почему ты боишься говорить о своем родном мире?

– Если честно, я и сама не знаю. Люди из этого мира проявляют неуемное любопытство относительно моего прошлого, но крайне неохотно отвечают на вопросы о своем. Создается впечатление, будто намерьены дали клятву хранить тайну, будто им есть чего стыдиться.

Элинсинос понимающе кивнула.

– Человек, который тебя сюда привел, хотел узнать, намерьенка ли ты?

– Да.

Дракониха рассмеялась.

– Ты можешь ему сказать, Прелестница. Он и сам все понял. Это очевидно.

Рапсодия почувствовала, что краснеет.

– В самом деле?

– Боюсь, что да, Прелестница. В тебе есть огонь, время и музыка. Внутренняя магия – верный признак принадлежности к намерьенам, другие люди не обладают этими свойствами. – Она внимательно посмотрела на Рапсодию, которая опустила голову. – Почему мои слова тебя огорчили?

– Не знаю. Наверное, все дело в том, что намерьены не способны быть откровенными даже наедине с собой.

– Это вина Энвин, – сказала Элинсинос, и в ее голосе появился гнев. – Она заглянула в Прошлое и наделила его силой. Она в ответе за все. – В воздухе вновь повисло напряжение.

– Какую силу она дала?

– Злую. Ф'дор.

Удары собственного сердца громом зазвучали в ушах Рапсодии.

– Что ты хочешь этим сказать, Элинсинос? Здесь разгуливает ф'дор? Ты уверена?

Глаза Элинсинос зажглись ненавистью.

– Да. Это демон из старого мира, он явился к нам слабым и беспомощным, но начал быстро набирать могущество. – Ноздри драконихи угрожающе раздувались. – Энвин знала, ей известно все, что происходило в Прошлом. Она могла уничтожить ф'дора, но предпочла впустить его в мои земли, чтобы, когда придет время, воспользоваться его услугами. Так и получилось. Она плохая, Прелестница. Она дала возможность ф'дору жить, хотя прекрасно знала, на что он способен, как знал и тот, кто увел его от меня. Он так и не вернулся. Я больше никогда его не видела. – Воздух вокруг них буквально звенел от напряжения, и Рапсодия услышала, как за стенами пещеры раздаются раскаты грома – так проявлялась связь драконихи со стихиями.

– Меритин? – мягко спросила она.

Гул стих, и на глазах Элинсинос вновь появились слезы.

– Да.

– Мне очень жаль, Элинсинос.

Рапсодия протянула руку и погладила огромное плечо, ее пальцы скользнули по множеству чешуек. Кожа Элинсинос была прохладной и будто подернутой туманом; Рапсодии вдруг показалось, будто она опустила руку в грохочущий водопад. В теле драконихи твердость необъяснимым образом сочеталось с иллюзорностью, словно оно не являлось плотью, а лишь результатом действия ее воли. Рапсодия быстро убрала руку, опасаясь, что ее может увлечь в этот водопад.

– Море его забрало, – печально сказала Элинсинос. – Он не покоится в земле. И я не могу ему петь. Как он может спать спокойно, если обречен бесконечно слушать рокот волн? Он никогда не узнает мира. – Огромная слеза прокатилась по чешуйкам и упала на заблестевший золотой песок.

– Он был моряком, – презрев осторожность, ответила Рапсодия. – Моряки находят покой в море, как лирины – под звездами. Через огонь мы отдаем наши тела ветру, а не земле, так и моряки вручают свои тела морю. Когда ты ищешь покой, важно не то, где находится тело, а то, где осталось сердце. Мой дед был моряком, Элинсинос, он рас сказывал мне об этом. Любовь Меритина здесь, с тобой. – Она оглядела множество сокровищ моря, коими была полна пещера. – Я уверена, что именно тут его дом.

Элинсинос фыркнула, но потом кивнула.

– Так где же моя морская песня? – осведомилась она. Тон драконихи так резко изменился, что по спине Рапсодии пробежал холодок. Она тронула струны лютни и заиграла простой мотив, негромко подпевая. Дракониха вздохнула, и от ее горячего дыхания взметнулись волосы Рапсодии, и ей пришлось сосредоточиться на своем огненном даре, вбирая жар кончиками пальцев, чтобы уберечь чудесный инструмент.

Элинсинос опустила голову на землю и закрыла глаза, впитывая песню Рапсодии. Дающая Имя пропела все печальные песни о море, не обращая внимания на огромные слезы, от которых промокли ее одежда и сапоги. Рапсодия знала, что иногда необходимо хорошо поплакать, чтобы смыть боль утраты, – она и сама в этом нуждалась. Почти все песни она пела на старом намерьенском, некоторые на древнем лиринском; Элинсинос либо знала оба языка, либо слова ее не интересовали.

Рапсодия не смогла бы сказать, сколько часов она пела, но наступил момент, когда она исчерпала весь свой запас морских песен. Она отложила лютню и поставила локти на колени.

– Элинсинос, ты споешь для меня?

Открылся один огромный глаз.

– Почему ты хочешь, чтобы я спела, Прелестница?

– Мне бы очень хотелось узнать музыку драконов. Наверняка я никогда не слышала ничего подобного.

На лице Элинсинос появилась улыбка.

– Возможно, ты даже не поймешь, что это музыка, Прелестница.

– Пожалуйста, спой для меня.

Дракониха вновь закрыла глаза. Через мгновение Рапсодия услышала, как волны в лагуне изменили свой бег, возникли диковинные щелкающие ритмы, напоминающие биение трехкамерного сердца. Поднялся ветер, он постоянно менялся, свистел на разные голоса. Земля под лодкой, на которой она сидела, начала мерно покачиваться, монеты в ларцах зазвенели.

«Песня стихий», – заворожено подумала Рапсодия.

Из горла драконихи вырвался скрежещущий звук, высокий и тонкий. Казалось, рядом храпит во сне человек. Музыка драконихи по-настоящему потрясла Рапсодию. Не много придя в себя, она вежливо захлопала в ладоши.

– Тебе понравилось, Прелестница? Я рада.

– А ты любишь песни намерьенов, Элинсинос?

– Люблю. Знаешь, тебе следует сделать их своим сокровищем.

Рапсодия улыбнулась:

– Ну, в некотором смысле так и есть. Песни и мои музыкальные инструменты; дома у меня их довольно много.

Музыка и мой сад – вот все мои богатства. А еще одежда, по крайней мере, один из моих друзей сказал бы именно так. Огромное существо покачало головой, подняв тучу песка, и Рапсодия на мгновение ослепла.

– Нет, не музыка, Прелестница. Намерьены.

– Я не поняла.

– Тебе следует сделать намерьенов своим сокровищем, как когда-то поступила Энвин, – ответила Элинсинос. – Только ты не должна причинять им вред и нести смерть, как Энвин. Они будут слушать тебя, Прелестница. Ты сможешь вновь их объединить.

– Твой внук поставил перед собой такую же задачу, – осторожно проговорила Рапсодия. – Ллаурон мечтает объединить намерьенов.

Элинсинос фыркнула, выпустив струю пара над головой Рапсодии.

– Никто не станет слушать Ллаурона. Во время войны он принял сторону Энвин, его никогда не простят за это. Нет, Прелестница, они будут слушать только тебя. Ты так замечательно поешь, и у тебя удивительные зеленые глаза. Тебе следует сделать их своим сокровищем.

Рапсодия не смогла сдержать улыбки. Несмотря на всю свою мудрость, Элинсинос явно не понимала, что такое происхождение и какое значение имеет среди людей право наследования.

– А как насчет другого твоего внука?

— Которого?

Рапсодия удивилась.

– А разве у тебя их несколько?

– У Энвин и Гвиллиама родились трое сыновей, – сказала Элинсинос. – Энвин сама выбирала время для появления на свет каждого из них. Перворожденные расы, как и драконы, управляют своим деторождением. И по большей части ее выбор оказался удачным. Старший, Эдвин Гриффит, мой любимец, но я не видела его с тех пор, как он был юношей. Он ушел в море, родители и их война вызвали у него отвращение.

– А другие? В манускриптах о них ничего не упоминается.

– Анборн, самый младший, принял сторону отца, но потом и он не выдержал. Со временем даже Ллаурону пришлось уйти в море – кровожадность Энвин стала не выносимой. Но Анборн остался, пытаясь исправить зло, которое причинили приспешники его матери.

Рапсодия кивнула.

– Я не знала, что Анборн сын Энвин и Гвилдиама, но теперь многое встает на свои места. – Она подумала о хмуром генерале в черной кольчуге с серебряными кольцами, сердито глядевшем на нее лазурными глазами, восседая на своем черном жеребце. – Мы с друзьями встретили его в лесу, когда направлялись к лорду Стивену Наварну, кроме того, его имя упоминалось в книге, которую мы нашли в Доме Памяти.

– Твои друзья – вас трое?

– Да, а почему ты спрашиваешь?

Дракониха улыбнулась.

– Многое встает на свои места, – повторила она вслед за Рапсодией, но что именно, уточнять не стала. – А как ты попала в Дом Памяти?

Рапсодия зевнула, до сих пор она и сама не понимала, как сильно устала.

– Я бы с удовольствием тебе рассказала, Элинсинос, но, боюсь, у меня слипаются глаза.

– Подойди ко мне поближе, и я укачаю тебя, Прелестница, – предложила дракониха. – И не дам приблизиться к тебе плохим снам. – Рапсодия встала и без страха подошла к огромному существу.

Она села и прислонилась спиной к драконихе, ощущая гладкость ее медной чешуи и жар дыхания. Рапсодии даже в голову не пришло, что происходит нечто необычное.

Элинсинос протянула коготь и с величайшей осторожностью убрала прядь волос с лица Рапсодии. Напевая свою удивительную песню, она осторожно взяла Рапсодию на руки.

– Мне снилось, что ты спасла меня, Элинсинос: ты подняла меня на руки, когда мне грозила опасность, – сонно проговорила она.

Элинсинос улыбнулась, когда сон сморил маленькую лиринскую женщину, которую она держала на руках. Она наклонила голову поближе к уху Рапсодии и ответила, хотя знала, что Певица ее не услышит:

– Нет, Прелестница, в твоем сне была не я.

8

Он не мог дышать, не мог открыть глаза, его окру жал невыносимый жар. Едкий дым, заполнивший пещеру до самого потолка, вытеснял воздух из его легких. Грунтор отчаянно размахивал руками, чтобы очистить от обжигающего пепла пространство перед собой, но ему никак не удавалось сделать вдох.

Вокруг него пылал зловонный воздух. Великан закрыл руками глаза и попытался избавиться от тлеющих угольков, попавших ему в легкие, но лишь глотнул какой-то жуткой дряни. Задержав дыхание, он с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел вперед, отчаянно пытаясь добраться до туннеля, который, как ему казалось, находился где-то за пеленой тумана.

Но пещера разрушилась, со всех сторон падали обломки скал, стены туннеля смыкались. Легкие Грунтора не выдержали мучительной агонии, и он вдохнул отвратительный воздух.

Он спотыкался о мягкие холмики чьих-то тел, содрогался, ощущая, как ломаются кости, и слышал сдавленные стоны. Люди наваливались на него со всех сторон, толкались, пытались прорваться туда, где еще оставался свежий воздух. Грунтор не видел, как они вышли из застывших в молчании зданий Лориториума; он заснул, набираясь сил, когда воздух вокруг превратился в обжигающий огонь. Он смутно ощущал присутствие людей – огромная толпа, в панике бегущая по улицам, забившая все выходы, пытающаяся найти хоть глоток чистого воздуха.

Пылающий черный туман заклубился у него перед глазами, и кто-то схватил его за плечи, крича что-то непонятное. Грунтор застонал, собрал последние силы и отбросил человека к стене пещеры. Потом он побрел дальше, стараясь не дышать. Мир вокруг начал тускнеть.

Прошло несколько мгновений, прежде чем стены пещеры перестали вращаться. Акмед схватился за голову и с трудом поднялся на ноги, он все еще не оправился от удара. Грунтор застал его врасплох – в янтарных глазах великана он увидел безумный страх, но никак не ожидал такой реакции.

– Грунтор! – снова крикнул он, но могучий болг ничего не слышал.

Грунтор наносил отчаянные удары и нетвердой походкой двигался по пустым улицам Лориториума, ведя отчаянную схватку с невидимыми демонами. И у Акмеда складывалось впечатление, что великан проигрывает этот бой.

Акмед оперся о стену, и его пальцы коснулась маслянистой поверхности. Подсознательно он отметил сильный запах, похожий на вонь горящей смолы. Затем Акмед устремился вслед за Грунтором, направлявшимся в сторону центрального сада.

Задыхающийся великан опустился на четвереньки. Акмед осторожно приблизился к нему, повторяя его имя, но Грунтор не обращал на него внимания. На оливковой коже великана появились жуткие пурпурные пятна. Тяжело дыша, он размахивал руками, словно пытался освободить про ход. Перебравшись через стоящие вокруг фонтана скамейки, он направился на юго-запад.

Акмед почти догнал своего друга, и вдруг лицо Грунтора приобрело спокойное выражение. Он широко раскрыл глаза и повернулся к югу, словно услышал, что кто-то его зовет. Акмед наблюдал, как великан выпрямился и зашагал через сад, навстречу голосу, который слышал только он.

Подойдя к одному из алтарей, Грунтор опустился на колени и положил на него голову.

Сквозь чудовищный шум Грунтор различил ясный и чистый звон колокола. И в тот же миг хаос и дым исчезли, остался лишь прозрачный звук, отозвавшийся в его сердце. То была песнь Земли, низкий мелодичный гул, поселившийся в его крови с того самого момента, как он услышал его в первый раз – когда попал в сердце мира. Мелодия звучала только для него.

Грунтор почувствовал, как отступает кошмарная волна огненной смерти. Пламя в его легких погасло, на его место пришла музыка.

Она лилась из неизвестного источника, значительно сильнее, чем фоновая мелодия, всегда звучавшая в его сознании. Кожа покраснела, и он ощутил знакомое покалывание – так было, когда они выбрались из Пламени в чреве мира. Теперь ощущение вернулось – безусловное радостное приятие мира, которое он тогда познал. Только сейчас Грунтор понял, как ему этого не хватало.

Подойдя ближе, он увидел источник музыки, и весь остальной мир исчез. На противоположной стороне централь ной площади Лориториума находился участок земли, имевший форму алтаря, – глыба Живого Камня. Грунтор никогда не видел Живой Камень, но слышал, как лорд Стивен упоминал о нем в намерьенском музее, когда рассказывал о пяти базиликах, посвященных стихиям.

«Это единственная неорланданская базилика – церковь Единого Бога, Короля Земли, или Терреанфора. Базилика высечена на поверхности Ночной горы, и даже в полдень свет не может до нее добраться. Сорболд – бесплодное пыльное место, царство солнца. В сорболдианской религии нетрудно найти языческие корни, поэтому неудивительно, что ее последователи продолжают поклоняться Единому Богу. Они верят, что, когда рождался наш мир, Земля была живой, и сейчас, спустя неизмеримое количество лет, часть Земли все еще жива, и Ночная гора – одно из мест, где находится Живой Камень, а вращение самой Земли освящает землю, на которой стоит базилика. Поскольку я сам там бывал, могу с уверенностью сказать: жители Сорболда правы. Те места исполнены магии».

Место, исполненное магии. Грунтор остановился перед алтарем Живого Камня, сражаясь с болью и удивлением. От огромной глыбы исходили эманации, гасящие панику, шепчущие слова утешения. Боль в груди исчезла, он вновь мог свободно дышать. И хотя Грунтор не различал слов, он понимал, что Живой Камень называет его имя.

Он с благоговением опустился перед ним на колени и положил голову на алтарь, вслушиваясь в историю, которую рассказывал Живой Камень. Через мгновение он повернулся к подошедшему Акмеду. Глаза великана были полны понимания и скорби.

– Здесь что-то произошло. Ужасное. Хочешь спуститься дальше и узнать? – Акмед кивнул. – Ты уверен, сэр?

На лбу короля фирболгов появились морщины.

– Да. Почему ты спрашиваешь?

– Земля говорит, что там тебя ждет смерть, сэр. Пока ты еще не знаешь, но очень скоро завеса откроется.

В далеких глубинах Земли вновь проснулась Праматерь – ее разбудило Дитя, которое вдруг начало дрожать. Древние глаза Праматери, хорошо приспособленные для темных пещер и туннелей Колонии, незаметно вглядывались в окружающий ее мрак. Затем она спустила хрупкие ноги с каменной плиты, служившей ей постелью, и медленно встала. Ее движения были удивительно грациозными, не смотря на древний возраст.

Глаза Дитя были все еще закрыты, но веки подрагивали от страха – ему снился кошмар. Праматерь провела ладонью по его лбу и, сделав вдох, начала издавать щелкающие звуки, которые часто помогали успокоить плачущее Дитя. В ответ она услышала невнятное бормотание. Праматерь закрыла глаза и накрыла Дитя флюидами поиска, ее кираем. Самая низкая из четырех ее гортаней сформулировала гудящий вопрос:

– З-з-з-з, ш-ш-ш-ш, моя маленькая, что тебя тревожит? Расскажи, я постараюсь тебе помочь.

Но Дитя продолжало бормотать, охваченное страхом. Праматерь молча за ним наблюдала. Что ж, все произойдет так, как должно, пророчество будет исполнено. Дитя не сможет произнести слов мудрости, которые вот уже множество столетий ждет Праматерь. Она еще раз погладила серый гладкий лоб, чувствуя, как расслабляется холодная кожа под ее длинными чувствительными пальцами.

– Спи, Дитя. Отдыхай.

Через некоторое время Дитя всхлипнуло и погрузилось в глубокий сон – теперь кошмары оставят его в покое. Праматерь продолжала напевать свою странную песню без слов, пока не убедилась в том, что худшее позади, после чего улеглась обратно на каменную плиту, подняв взор к темному потолку пещеры у себя над головой.

Грунтор закрыл флягу, вернул ее Акмеду и, прислонившись спиной к алтарю, глубоко вздохнул. Король фирболгов не сводил с него глаз.

– Все прошло?

– Да. – Грунтор встал и стряхнул пыль с плаща. – Извини, что так получилось, сэр.

Акмед скупо улыбнулся.

– Ну? Ты расскажешь мне, что с тобой произошло? Что ты видел?

Грунтор покачал массивной головой:

– Хаос. Толпы людей, давящих друг друга у входов в туннели, заполненные пламенем и дымом. Я вроде как там побывал. Пахло, как в кузне.

– Кузнечный горн?

– Может быть. – Грунтор провел рукой по спутанным волосам. – Но не просто кузня. Мы такого места никогда не видели. Ой считает, что он побывал в землях, не при надлежащих намерьенам.

– Ты сумеешь его найти?

Грунтор рассеянно кивнул. Он думал о Рапсодии и о том, как он обнимал ее, когда она металась, сражаясь с демонами кошмара, как это только что делал он. Только теперь он понял, почему она так яростно от них отбивалась.

И он вдруг вспомнил слова, которыми они обменялись перед расставанием:

– Ты знаешь, что Ой, если б мог, взял бы себе худшие из твоих снов, твоя светлость.

– Я знаю, что ты бы так и сделал. И поверь мне, будь на то моя власть, я бы отдала тебе худшие из них.

Возможно, так и вышло. Возможно, эта шутка пробудила ее способность Дающей Имя. Эта способность изменила имя Акмеда и вырвала его из лап демона, а теперь случайно открыла дверь, за которой прятались ее кошмары. Может быть, он и в самом деле забрал себе один из кошмаров Рапсодии. Грунтор понял, что очень сильно скучает по ней.

– Придется проделать новый туннель, – наконец сказал он. – Но он не будет слишком длинным. Скажи, когда будешь готов продолжить путь.

Поверхностный осмотр улиц Лориториума позволил Акмеду и Грунтору найти множество защитных приспособлений и ловушек, оставленных строителями города. Грунтор восхищенно покачал головой.

– По-моему, они перестарались, так много ловушек и так мало места, – презрительно бросил он. – Один хороший взрыв или обвал – и им конец. Эти болваны даже не позаботились о путях отхода.

— К тому моменту, когда болги начали просачиваться в Канриф, Гвиллиам мог окончательно потерять чувство реальности, – заметил Акмед, рассматривая огромный полукруглый резервуар, высеченный в западной стене.

Он провел пальцами по широкому каналу, ведущему к каменной глыбе в центре стены, затем понюхал их и отдернул голову – таким резким оказался запах.

— Наверное, в резервуаре хранились запасы масла для фонарей, – предположил Акмед. – В манускрипте описывается, как один из главных каменотесов Гвиллиама обнаружил громадный естественный колодец с маслянистой жидкостью, которая горела, как смола, только ярче. Они создали единую систему подачи масла, чтобы ученые могли иметь постоянный источник света.

– И у них получилось?

Акмед изучающе посмотрел на каменную глыбу, а потом оглядел Лориториум.

– Колодец с жидкостью находится позади резервуара. Гвиллиам изобрел систему, благодаря которой резервуар заполнялся доверху, затем масло распределялось по городским каналам. Топливо попадало в емкости внутри каждого фонарного столба, и фитили горели постоянно. Противовесы внутри главного туннеля контролировали поток масла при помощи специального клина, и если оно текло быстрее, чем светильники его потребляли, то клин автоматически перекрывал доступ и открывался, как только топлива станови лось недостаточно. Здесь главное было соблюдать равновесие и осторожность.

Акмед вытер руки о плащ и прошел вдоль главного канала к центру маленького города. Он остановился возле высохшего бассейна, стараясь держаться как можно дальше от блестящей серебристой лужи. Затем он осторожно прикоснулся к облицовке фонтана и тут же отдернул руку.

– Здесь пылал огненный фонтан, вроде вечного огня в базилике Бетани, – сказал он. – Наверное, поменьше, но источник у них одинаковый. Он берет свое начало в чреве Земли. Здесь изучали магию стихий. А Гвиллиам использовал огненный источник для обогрева и освещения города.

– Чтоб мне провалиться! – пробормотал Грунтор. – Отчего он потух?

– Подозреваю, что здесь произошла катастрофа. С потолка упал здоровенный осколок, который повредил выходное отверстие. Жар источника никуда не исчез. Помоги мне, и мы сумеем его открыть.

– Может, следует подождать ее светлость, – неуверенно проговорил Грунтор. – Во-первых, она на нас обидится за то, что мы нарушили обещание. Во-вторых, она не боится огня. Не удивлюсь, если она сумеет зажечь огонь и не опалить себе нос. Ой не уверен, что у нас это получится, сэр, со всем моим уважением.

– Если верить Джо, то мое лицо едва ли от этого пострадает, – сухо заметил Акмед.

— Ой не стал бы беспокоиться на твоем месте, сэр. Свиньи, с которыми ты обычно трахаешься, ни разу не пожаловались на твою внешность.

Акмед засмеялся.

– Кстати, ты ее освободил?

– Да.

– Хорошо. Ну, мы посмотрели достаточно, будем ждать возвращения Рапсодии. Ты все еще хочешь продолжить поиски того, что возникло в твоем видении?

Грунтор серьезно посмотрел на Акмеда:

– Скорее это твое решение, сэр. Я лишь рассказал о том, что видел и слышал.

Акмед кивнул.

– Ну, если я умер и сам не заметил, мне бы хотелось понять, что произошло. С чего начнем?

Грунтор показал на юг:

– Пойдем туда.

Болги собрали свое снаряжение и зашагали к южной стене Лориториума. Грунтор бросил последний взгляд на алтарь Живого Камня, понимая, что ему будет трудно от него уйти. Он сделал глубокий вдох, прислонился к каменной стене, как уже делал раньше, открыл проход и на чал стремительно продвигаться вперед. Акмед подождал, пока перестанут сыпаться камни и песок, и последовал за ним.

Они ушли слишком далеко и поэтому не видели, как над улицами Лориториума поднялись серебристые призраки, приобрели очертания человеческих тел, а потом вновь исчезли.