Текст книги "Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой"

Мое место под солнцем

С Клифтом мы снимались в «Месте под солнцем» у Джорджа Стивенса. Самоуверенная звезда, у которой множество и женихов и ролей, вдруг получила прекрасный урок своего почти ничтожества. Если замужество было розовым облаком, с которого я грохнулась, то моя самоуверенность потерпела на съемках еще более сокрушительное потрясение!

Не все в Голливуде с придыханием относятся к капризам звезд, у многих режиссеров выработалось невосприятие чужой звездной болезни. Одним из таких талантов был Джордж Стивенс. Вообще, этот фильм так много значил для меня, что я должна рассказать, хотя ни «Оскара», ни чего-то подобного я за него не получила. Многие даже не помнят фильм, а уж меня в нем и подавно. Как бы то ни было, звездный блеск с меня во время съемок основательно слетел… Я получила хороший урок по поводу того, чего в действительности стою и чего стоят другие.

К слову сказать, «Место под солнцем» «Оскаров» получил, и даже с лихвой, но меня не было даже в числе номинантов. Кто бы еще недавно мог ожидать, что я спокойно перенесу этот факт? Мама возмущалась, а я была согласна, просто моя игра и настоящая игра настоящих актеров рядом слишком разнилась. Я обрела прекрасный опыт работы с настоящими профессионалами и опыт того, как помогать другим, а не думать только о себе. А попутно была почти отучена «звездить» и капризничать на площадке. Не моя вина, что позже меня снова пристрастили к этому…

«Место под солнцем» – вторая попытка экранизации «Американской трагедии» Драйзера. Мне это абсолютно ничего не говорило! Политикой я не интересовалась совершенно, как и тем, что вообще происходит вне съемочной площадки, если это не касалось кино. Достаточно объяснения, что я играю богатую молодую леди, в которую влюблен главный герой и которого любит она сама. Капризная богачка? Эта роль по мне, уж капризничать меня учить не надо!

Я не сразу осознала то, что капризы в жизни и по роли не одно и то же. Мои капризы воспринимались моими, а не чертами характера героини. А рядом спокойно работал Монти Клифт, у которого получалось все в тысячу раз лучше, я на его фоне выглядела просто деревянной куклой, неуклюжей и нелепой, несмотря на мою внешность и все мои старания.

Больше всего я хвалю себя за то, что сумела увидеть, как Клифт относится к роли, как он работает над ней, увидела, что у Монти есть техника актерской игры, которой у меня не было и быть не могло. Удивительно, но оказалось, что внешности и умения закатывать звездные скандалы мало, нужно еще и понимать, что именно играешь и как это выразить.

Пониманию меня научил Монтгомери. Монти учился в Актерской студии у Ли Страсберга, был знаком с Системой и не присутствовал на площадке, а действительно играл, серьезно относясь к каждой реплике. Мне очень захотелось так же, но ничего не получалось.

А для мамы самым важным было, чтобы моим (а вернее, ее) требованиям шли навстречу. Не спорю, многие из них вполне обоснованны, но некоторые вовсе нет. Хуже всего, что она принималась что-то требовать как раз тогда, когда у меня начинало что-то получаться. Все тут же разлаживалось, и настроение портилось. Наверное, она чувствовала, что теряет всеобъемлющее влияние на меня, нервничала и поэтому «звездила» от моего имени. Маму уже просто ненавидели в группе, и я заявила руководству студии, что мне не нужна опекунша на площадке! Хватит подсказывать что и как играть, для этого есть режиссер.

Однажды, окончательно запутавшись и осознав, что двигаюсь и произношу текст как заведенная кукла, я расплакалась.

– Беси Мей, почему слезы?

– Монти, почему ты зовешь меня так?

– Просто у меня есть одна знакомая Элизабет, весьма неприятная и капризная особа. Не хочу, чтобы что-то ее напоминало. Так из-за чего слезы?

Я не поняла, лжет или нет он о знакомой (Монтгомери так и продолжал звать меня Беси Мей), но в тот момент это оказалось не важно.

– У меня ничего не получается…

– Послушай меня. Когда-то в греческом театре актеры не просто играли, они проживали роли, и если по роли полагалось умирать – умирали. Это один подход – влезть в шкуру героя и умереть с ним вместе. Есть другой – научиться изображать эмоции, не испытывая их совсем. Это сберегает нервы и сердце, но оставляет холодными глаза.

– Но плохо и так и так!

– Да, лучше, если ты объединишь оба метода. Попытайся не просто двигаться по площадке, демонстрируя, насколько ты красивая, а жить жизнью героини, тем более она на тебя похожа. Но при этом не нужно умирать вместе с ней, смотри на себя чуть со стороны, понимая, что ты взяла яблоко не потому что этого потребовал режиссер, а потому что твоей героине некуда девать руки от волнения, и она занимает их подвернувшимся яблоком. Попробуй понять, что именно чувствует и думает в любой момент героиня, а потом уже показывай это.

Клифт учил и учил, пытаясь быстро вложить в меня то, что узнал у Страсберга. Он показывал, как, по его мнению, должна жестикулировать, двигаться, даже говорить моя героиня. Я впитывала его наставления, как сухой песок воду.

Нужно ли говорить, что я влюбилась в красавчика Монти? Учиться у Монти, играть влюбленную в него девушку, целоваться и при этом самой остаться равнодушной невозможно. Мама не на шутку испугалась, возможно, и этим объяснялись ее выпады против всех – режиссера, актеров, студии…

Она переживала зря, Монти, очаровательный Монти, в которого была влюблена половина девушек Америки (вторая половина в Кларка Гейбла), женщинами не интересовался. Да, Клифт не скрывал, что он гомосексуалист, однако был столь талантлив и хорош собой, что на эти «грешки» закрывали глаза. На MGM, где Майер категорически не переносил гомосеков, Клифту делать нечего, но хватало других студий, «Парамаунт» снимала красавчика с удовольствием, не обращая внимания на его сексуальные пристрастия.

Я пережила «неправильную» ориентацию Клифта, и мы стали друзьями. Наверное, тогда я поняла, что мне проще дружить с гомосексуалистами, ни они на тебя не претендуют, ни ты на них. Дружба с женщинами даже сложнее, они все равно соперницы и в тебе видят соперницу, а такие, как Монти, нет. У меня было много друзей-гомосеков.

Нет, я не делала выбор между мамой и Клифтом, просто поняла, что есть сферы, где она некомпетентна, неспособна подсказать правильно, нужно слушать других. Удивительно, но мама, сама актриса, никогда не говорила о Системе, она много занималась со мной пением и танцами, красиво одевала, следила за моей внешностью, водила на занятия по постановке голоса, но никогда не учила актерской технике. Не умела сама? Думаю, да.

Уроки Монтгомери очень пригодились. Мы подружились на всю жизнь. Его жизнь, поскольку она оборвалась куда раньше моей. Неужели мне суждено пережить всех друзей?! Какой ужас…

По коммерческим причинам фильм положили на полку на целый год, но мне было все равно, в это время я выходила замуж и разводилась. Монти был против моего брака, но не отговаривал. И правильно делал, шишки нужно иногда набивать самой, конечно, необязательно лезть в любую лужу, чтобы понять, что это грязь, но шлепнуться, как это получилось у меня, бывает полезно.

Быть миссис Хилтон не получилось, Монти Клифту я оказалась не нужна, но я все равно стала грозой, даже скорее угрозой для Голливуда. Стоило начать встречаться с Стенном Доненом, как его супруга Джинн подала на развод, во мне уже видели коварную разлучницу. А было всего лишь мамино внушение: женщина обязана быть замужем, независимо от того, какая у нее карьера. Множество актрис снимаются и рожают детей.

Я очень хотела выйти замуж и быть образцовой женой. Правда, вовсе не вкладывала в эти слова намерения самой заниматься нудной домашней работой, нянчить детей или замыкаться дома. Нет, я была приучена совсем к другому – для домашней работы есть прислуга, для детей – няни, мое дело рожать, а главное – блистать!

Так осталось на всю жизнь, мне никогда не приходило в голову, как некоторым звездам, встать у плиты и самостоятельно приготовить мужу завтрак или того хуже – перестирать все белье и выгладить его. Каждый должен заниматься своим делом.

С мамой мы поссорились, она не только мешала мне сниматься, но и старательно уговаривала помириться с Ники. С этого времени мама уже больше не опекала меня на площадке, тем более, побывав замужем, я больше не считалась несовершеннолетней и не нуждалась в опекунше. Видимо, чтобы избежать скандала с ее стороны, студия все же выплачивала маме зарплату, якобы за работу со мной.

А меня саму от греха подальше отправила на съемки фильма «Айвенго» в Англию, дабы я не смущала умы неустойчивых американских режиссеров и сыновей миллионеров.

Я с удовольствием уехала и не только снялась в фильме, но и… снова вышла замуж. И снова со скандалом. Я не скандалила, вовсе нет, но второй раз за столь небольшой срок оказалась разлучницей.

Майкл Уайлдинг выглядел надежной стеной, за которой так хотелось спрятаться. Спокойный, мягкий, интеллигентный, на двадцать лет старше, отчего казался папочкой, чем не отец будущим детям? Проблема только в его супруге и еще больше… его любовнице – самой Марлен Дитрих! Сейчас я могу признаться, что это стало важным аргументом за атаку на Майкла. Отбить любовника у Марлен Дитрих!.. И пусть меня называют разлучницей!

Если честно, то Майкл маялся, тогда я этого не замечала, а теперь прекрасно понимаю. Он уже запутался в своих отношениях, как муха в паутине, не хотелось ссориться с женой, и Марлен доставала… Есть такой сорт мужчин (подозреваю, что их большинство!), которые не могут решить проблему отношений сами, разрубив гордиев узел, им требуется хорошенький пинок женской ноги. Либо возмущенная жена должна пнуть под зад, спуская с лестницы вслед за вещами, либо любовница хлопнуть перед носом дверью. У Майкла это не решалась сделать ни та, ни другая.

Когда мужчина принадлежит сразу двум нерешительным женщинам, он не принадлежит никому! Умный, интеллигентный, спокойный, симпатичный и не слишком избалованный женским вниманием (все боялись Марлен) – прекрасный кандидат в мужья и отцы моих детей! Я понимаю Мэрилин Монро, приложившую столько усилий, чтобы создать семью с Артуром Миллером, она глупышка только в том, что потом пустила все на самотек. Если такой мужчина попал в сети, его надо держать рукой в металлической перчатке, при этом ласково улыбаясь.

Это я сейчас так рассуждаю, а тогда, в двадцать лет, по уши влюбилась в Майкла Уайлдинга и искренне не понимала, почему меня за это порицают. Я сама предложила пожениться? Ну и что? Во-первых, было не совсем так, во-вторых, почему в нашем весьма свободном мире мужчина может сделать предложение, а женщина нет?

Я ничего не делала, просто надоели нерешительные метания Майкла, и когда он подарил мне кольцо с сапфирами и бриллиантиками, расценила это как знак желания связать свою судьбу с моей. Не могу сказать, чтобы он сильно сопротивлялся, скорее вздохнул почти обреченно. Для Майкла я была выходом из запутанной ситуации, в ответ на мой вопрос: «Милый, ты женишься на мне?» он промямлил нечто невразумительное, что при желании вполне можно принять за согласие или обещание. Перед всем миром Уайлдинг картинно развел руками:

– Ну что я могу поделать, если эта красотка вцепилась в меня, как кошка, всеми своими коготочками!

Хуже всего, что, обнадежив меня в Лос-Анджелесе, Майкл тут же вернулся в Лондон и стал встречаться с прежней любовницей Марлен Дитрих! Каюсь, если бы он просто отделался от меня кольцом, вернувшись к жене, я быстро утешилась бы в объятиях кого-то другого, но возвращение к старой любовнице от молодой красавицы!.. Ну уж нет, дорогой! Марлен Дитрих – талант и красавица, но она стара!

В феврале 1952 года мы поженились. В январе следующего года у нас родился Майкл Говард. Оба моих замечательных сына похожи на меня и мало похожи на Майкла-старшего.

Говорят, Марлен Дитрих возмущалась:

– Что такое есть у нее, чего нет у меня?!

Красота и молодость имелись у многих актрис Голливуда, но не у всех было горячее желание создать крепкую семью и иметь детей. У меня было. Может, именно этого не хватало божественной Марлен? Любовниц все же бросают (хотя жен тоже, по себе знаю).

Осуждение было подобно волне цунами, оно перехлестывало разумные пределы. Разлучница! Ее нельзя подпускать к мужьям, обязательно уведет! Несчастная обманутая супруга Уайлдинга!

Интересно, почему, когда Майкл Уайлдинг открыто наставлял супруге рога с Марлен Дитрих, никто не кричал, что Дитрих разбивает прочный союз или убивает жену Майкла? Почему за побочную связь и измены не осуждали ни Майкла, ни Марлен и не жалели жену Уайлдинга, а если я честно вышла за него замуж, это преступление? Почему ходить в любовницах почетней и простительней, чем выходить замуж за тех, кого любишь?

Я предпочла быть не любовницей, а женой.

Это был спокойный брак, подаривший нам очаровательных сыновей, слишком спокойный, чтобы продолжаться дольше четырех лет. Я работала, отправляясь на съемочную площадку едва ли не из больницы после родов, а Майкл… он просто был мужем. Английскому актеру не первой молодости, к тому же подверженному эпилепсии, мягкому, ненастойчивому очень трудно завоевать место в Голливуде, здесь нужны молодость, талант и хватка. Интеллигентность приветствуется только в качестве дополнения к первым качествам.

Почти пять лет бурления жизни на площадке и вокруг нее и полнейший штиль дома! Наверное, это было прекрасно для наших детей, но не для меня. Я снималась в одном фильме за другим, сначала просто как манекен для красивых нарядов, но постепенно стали замечать и мои актерские способности.

Успех принес снова Джордж Стивенс, сняв меня в «Гиганте». М-м-м… какая роль! Прожить на экране жизнь от молоденькой девчонки до зрелой женщины с двумя уже взрослыми сыновьями – мечта любой актрисы. Мне очень помогло рождение собственных мальчишек, и хотя далеко не все было сделано так, как хотелось бы, это великолепный опыт работы с настоящими профессионалами. Обожаю Стивенса, хотя немало ворчала на него.

И снова блестящие молодые партнеры – Джеймс Дин и Рок Хадсон. Ты, наверное, и не помнишь таких… Красавцы, умницы, таланты, играть с ними сплошное удовольствие. Одно «но» – терпеть друг дружку не могли, мне приходилось быть буфером, все время сглаживающим острые углы. Кажется, это на съемочных площадках у Стивенса я научилась быть внимательной и доброжелательной.

Да-да, Майкл, я такая, и не слушай тех, кто говорит иначе. Я звезда, понимаю это и люблю, когда это признают все вокруг. Но обожаю доставлять приятное членам съемочной группы, делать кому-нибудь макияж, стричь… Ты знаешь, что я почти мастерски владею парикмахерскими ножницами? Не знал? О, сколько ты обо мне еще не знаешь, несмотря на многолетнюю дружбу. Я тебе все расскажу, все, у нас впереди вечность, теперь уже вечность…

А потом одна за другой две страшные катастрофы.

Мы закончили съемки «Гиганта», и в честь этого я подарила Дину сиамского котенка, показалось, что он очень похож на самого Джеймса. А через пару дней Дин на полном ходу врезался в своем роскошном автомобиле в другую машину и…

Я не пошла на церемонию вручения «Оскаров», потому что чертова Академия отказалась присудить Джеймсу Дину специальный приз посмертно. Они не пожелали признать его заслуги перед американским кинематографом!

Не прошло и года, как Монти, возвращаясь с вечеринки, которую я устраивала в своем доме, тоже на полном ходу врезался в дерево. О боже! Даже сейчас, вспоминая страшную картину, я покрываюсь холодным потом. Когда мы добрались до места аварии, Клифт был едва живой и пытался что-то сказать. Я с трудом разобрала, что он просит освободить язык.

Майкл, представляешь, два его зуба прокусили язык и застряли там. Это спасло Монти от попадания языка в глотку, но мне пришлось снимать его израненный язык с зубов. Я сумела, понимаешь, голыми руками сделала это!

Бедный мальчик, он сломал себе все, что только можно сломать, – челюсть, нос, еще кучу костей. Восстанавливался тяжело, но быстро. Пришлось делать несколько пластических операций, но Монти справился, он был очень сильным.

Видишь, снова «был»…

Тогда я опекала его в больнице и сняла для Клифта дом по соседству со своим, чтобы иметь возможность в любой момент прийти на помощь. Монти выкарабкался и даже стал снова сниматься. Правда, восстановили лицо, а вот позвоночник давал о себе знать до конца жизни, его недолгой, к сожалению, жизни. Из-за диких болей Клифт вынужден принимать наркотики и много пить.

Мало кто знает вот эту сторону актерской жизни – бесконечные травмы. Если человек каждый день спокойно ездит в свой офис или ходит пешком в соседний магазин, с ним может за всю жизнь ничего не случиться. Для актеров же переломы, в том числе и позвоночников, не редкость, скорее можно перечислить тех, кто этого не испытал.

Если тяжелую травму получит обычный человек, он будет беречь свою спину, шею, руку, ногу всю оставшуюся жизнь. У актеров такой возможности нет. Конечно, существуют дублеры, но замена не всегда возможна, да и несколько часов на площадке в напряжении вовсе не то, что за столом в офисе. Я ничего не имею против служащих, но работа все же разная.

И травм часто не удается не только избежать, но и залечить полностью, чтобы не срывать графики работы, мы выходим на площадку прямо с больничных коек, а бывает и вместо них. Кому я это объясняю?! Майклу Джексону, который обгорел на сцене, много раз ломал все подряд, разбивался, а потом, наглотавшись обезболивающих, часами танцевал во время представления. Ты не хуже меня знаешь, что такое «надо» и как выходить под софиты, скрывая слезы от боли, знаешь, каково это – зависеть от болеутоляющих и суметь избавиться от этой зависимости.

Ты лучше меня можешь понять, каково артисту восстановиться после повреждения лица.

Клифт восстановился, а любопытная публика валом валила в кинотеатры не столько, чтобы посмотреть на игру Монти, сколько на то, удалось ли ему вернуть лицо. Сеансы посещали по несколько раз, принося с собой фотографии прежнего Клифта, сравнивая «как было и как стало». Вот она, судьба звезды, даже в гробу будут смотреть, как ты выглядишь!

Майкл Уайлдинг переживал вместе со мной, но переживал так спокойно, что однажды я взорвалась. Швырнула в камин газету с кроссвордом, которую он привычно мусолил, сидя в кресле, и заорала, что мне надоело!

Майкл все так же спокойно наблюдал за моей истерикой.

– Ну, ударь меня, ударь!

Вызов ни к чему не привел, муж пожал плечами:

– Никогда не бил истеричек.

– Ты даже этого не можешь! А что ты можешь?! Спокойно дожидаться старости?!

– Я говорил, что у нас нет будущего…

Он и правда говорил, но я этого не понимала, когда я боролась за Уайлдинга, меня мало заботило даже ближайшее будущее, я должна стать его женой, и точка! А теперь пожинала плоды необдуманной настойчивости. Так еще не раз было в моей жизни, но я все равно не жалею. Почти пять лет мы были мужем и женой, родили двух великолепных мальчишек, которые потом подарили мне внуков… И хотя роды были очень трудными, мамашу едва спасли, оба раза сделав кесарево с осложнениями, все равно я рада, что родила детей.

«Чего тебе не хватает?» – риторически вопрошала мама. И правда, чего?

Жизни.

Я женила Уайлдинга на себе, чтобы иметь спокойного, выдержанного мужа, но как раз его спокойствие и выдержка и оказались камнем преткновения. Мне нужна бурная семейная жизнь, пусть с ссорами, но с такими сладкими примирениями, нужно, чтобы все бурлило, чтобы мужчина пытался подчинить меня своей воле, а я, сначала сопротивляясь, все же поддавалась, но ненадолго, а завтра все начиналось сначала – ссоры, крики, примирения, сопротивление и подчинение… Сплошное укрощение строптивой.

Этого категорически не было с Уайлдингом, такое я позже нашла у Бартона, если бы Ричард не пил, мы бы жили вместе до сих пор, и он не умер бы! Ричард умер не от сердечного приступа, а от излишней опеки и безделья, от этого умрешь скорей, чем от нагрузки. Пусть его так называемая вдова твердит что угодно, я знаю Ричарда куда лучше, я сама такая. Вот ты, Майкл, смог бы ходить по одной доске, жить по команде и ничего не делать?

Кошмар! Неужели ты от этого и умер?! Боже…

Я никогда всерьез не задумывалась, насколько тяжело в той клетке, куда тебя загнали. Да, мои поклонники тоже истеричны, и в свое время даже на собственную свадьбу приходилось продираться сквозь толпу с помощью активно работавших локтями полицейских. Но я была молода, и мне нравилась такая популярность, к тому же я всегда умела справляться с толпами фанатов.

А потом они почти перестали проявлять ко мне бешеный интерес, уже не было беснующихся толп, хотя репортеров всегда пруд пруди. Но не могу сказать, чтобы меня страшно обременяли фанаты, скорее, я купалась в их обожании.

У тебя другое, ты не можешь не только просто выйти в магазин, но и показаться на балконе. Все время под охраной, все время в гриме или под маской – это не жизнь. А когда еще и множество проблем с внешним видом… Майкл, они доконали тебя!

К сожалению, я не научила тебя противостоять всем этим нападкам, как восторженным, так и злобным, которых в последнее время было много больше. Когда ты на вершине, ты мишень, и у слишком многих появляется желание плюнуть или бросить комок грязи. Каждый делает это в меру своей собственной загаженности. В утешение могу напомнить только одно: когда плюют или кидают дерьмо вверх, оно редко доверху долетает, зато шлепается обычно на того, кто это сделал.

Сейчас, когда тебя уже нет в живых, это слабое утешение. Надо было научить огрызаться и скалить зубы раньше, а я, дура старая, не сообразила это сделать. Кстати, «старая дура» – это кокетство, я не старая и не дура.

Как относиться к сплетням и выдумкам досужих дураков?

Да плевать на них! Если бы я прислушивалась ко всему, что обо мне выдумывают, то давно лежала бы завернутой в простынку в этаком красивом деревянном ящике, который вообще-то называют гробом.

О… чего только обо мне не болтали и в чем только не обвиняли те, кто этим зарабатывает деньги! От умопомрачения меня спасли две вещи: уверенность в себе и знакомство с Хеддой Хоппер. Уверенность пришла постепенно (ее можно воспитать), а Хедда была в некоторой степени моей крестной матерью в мире киногрез. Еще девочкой увидев работу этой потрясающей собирательницы светских сплетен, я осознала их ценность и то, насколько актеры, тем более звезды, уязвимы перед любыми нападками. Хорошо, что была еще начинающей звездой, а потому прежде усвоила, как относиться к сплетням, а потом активно принялась давать для них повод. А еще научилась быстро ставить на место всех, кто пытался распускать языки…

Нельзя быть таким стеснительным и смущенно позволять загонять себя в угол! У того, кто постоянно является мишенью для тысяч гадких языков, должна быть непробиваемая броня и очень язвительный собственный язык. Несколько раз дашь отпор – больше не рискнут задираться.

А чтобы не превратиться в злую фурию, нужно подходить ко всему философски и уметь найти смешную сторону.

Смешное бывает в самых неожиданных ситуациях. Когда я немыслимыми усилиями похудела, таблоиды вопили, что это при помощи… солитеров! Мол, мы с… ладно, не буду повторять чужих сплетен, я и только я нарочно наглоталась глистов, чтобы те, постепенно увеличиваясь в размерах, пожирали внутри все, что съедено за столом!

Боже, даже сейчас с трудом удерживаюсь, чтобы не вывернуть вчерашний обед. А тогда точно похудела, потому что, прочитав этот бред, несколько дней попросту не могла проглотить и кусочка. Чертовы придурки, надо же придумать такую гадость, чтоб у них самих в задницах глисты завелись!

Да, после «Вирджинии Вульф» мне пришлось быстро худеть, поскольку для роли я набрала слишком много, и позже боролась с лишним весом, но все при помощи диет и упражнений, а не из-за глистов или другой живности в прямой кишке. Мне там и геморроя вполне хватало!

Бартон с трудом удержал меня от телеграммы в газету: «Глисты кончились, что посоветуете еще?»

Иногда приходилось шокировать вполне почтенных дам…

Когда я еще выглядела невинной овечкой, во время какого-то приема малознакомая леди осторожно поинтересовалась:

– Ах, в газетах пишут, что вы, милочка, мастерски… как бы это выразиться… сквернословите…

Я сделала круглые, почти невинные глаза, мысленно давясь от смеха. Дама восприняла это, как категорическое несогласие с газетной информацией, но возмутиться печатным произволом не успела. Наклонившись ближе к внушительного размера бриллианту, болтавшемуся в ее ухе, я тихонько поинтересовалась:

– А там не упоминали, как именно матерюсь, так или так?..

Далее последовали выражения покрепче «фак ю!», от чего глаза леди стали похожи на блюдца. Не в силах сразу осознать произнесенное мной, она растерянно выдохнула:

– Не-ет…

– Жаль!

С того вечера почтенная любительница газетных сплетен держалась от меня подальше во избежание еще одного потрясения и болтать о моих забористых ругательствах тоже не рисковала.

Вообще, ругательства иногда помогали переносить непереносимое.

Госпиталь… после тяжелой операции геморроя, большой кровопотери, когда не только сесть, но и лечь нормально несколько дней невозможно, когда никого не хотелось ни видеть, ни слышать, в палату заявилась дама, которую я с трудом терпела и до операции. Интересно, почему неприятные люди умудряются оказываться рядом, когда и без них тошно?

Я пошевелиться не могла, все болело, а она впорхнула, обдала ароматом дорогих духов, изобразила легкий поцелуй в щеку и поинтересовалась:

– Как дела? Как жизнь?

Мне показалось, что геморрой вернулся… Голос в ответ был мрачен:

– Вы знаете, что такое дерьмо?

– Д-да… – не слишком уверенно кивнула нежеланная гостья.

– Так вот оно просто клубничный джем по сравнению с моей жизнью.

Визит сократился до необходимых по правилам приличия двух минут, зато я, глядя вслед закрывшейся двери, облегченно вздохнула. Не хватает еще любезничать, уткнувшись лицом в подушку и ноя от боли в… в низу того, на чем сидят!

Я прекрасно понимала, где и с кем можно распускать язык и, конечно, не стала бы ругаться в присутствии герцога и герцогини Виндзорских или даже рядом с Жаклин Кеннеди, а вот при Монти Клифе или Мэрилин Монро, которая и сама знаменитая матерщинница, делала это легко! Они приятели, с ними можно. Монтгомери говорил, что брань, слетавшая с моих прекрасных губ, звучала особенно утонченно.

Иногда приходилось делать это и прилюдно… Нет-нет, никто ни разу не заметил, во всяком случае газетчики не поняли, иначе какой лакомой темой это было бы для всех!

Меня постоянно окружали толпы любопытных, не всегда это были поклонники, часто именно любопытные и не совсем доброжелательно настроенные. А нужно улыбаться даже сквозь слезы. Вот тогда помогал такой прием: я само очарование, на лице улыбка, ручка приветственно помахивает и сквозь чуть приоткрытые губы с легким кивком головы налево и направо:

– Фак ю! Фак ю!

В гомоне толпы или за стеклом автомобиля слов не слышно, только улыбка и кивки. Особенно хорошо удавалось в машине или с балкона…

Впервые услышав такое, Бартон долго икал от хохота, уткнувшись мне в плечо.

Но бывают глупости просто обидные. Мне приписывали рождение ребенка уже после того, как я перенесла… частичную гистерэктомию (удаление матки)! Секрета из этой операции не делали, а потому газетные сплетни по поводу внебрачного ребенка были настоящей подлостью. Можно бы подать в суд и непременно выиграть дело с хорошей компенсацией, но я решила, что их осудит Бог, и никакие деньги не могут компенсировать нескольких часов рыданий из-за мерзостности писак.

Я с детства привыкла ко лжи о себе, научилась не обращать внимания, не слишком оберегала и детей, если их водить под прозрачными накидками, то они будут бояться собственных лиц. Не стоит, пусть лучше научатся посылать любопытных подальше.

Не сомневаюсь, что после моей смерти найдется немало моих «внебрачных детей», а также «тайных мужей», желающих присоединиться к дележу пирога из драгоценностей. И немало тех, кто будет продавать «мои секреты», утверждая, что им и только им я изливала душу на досуге.

Никогда, даже в пьяном виде Элизабет Тейлор не теряла контроля над своим языком. Если что и сболтнула, то только под наркозом во время операции (я слышала, что такое бывает).

Если ты звезда, никому и никогда нельзя открывать самые большие тайники, вчерашние друзья завтра могут стать соперниками, а сегодняшние доброжелатели, получив хорошие деньги, начать поливать тебя грязью. Очень трудно, но нужно следить за каждым своим словом, понимая, что его могут использовать против тебя. Но главное – никогда не выдавать своей неуверенности! Это же лакомый кусок для журналистов, стоит им уловить у тебя малейшие признаки сомнения в своей правоте, дожмут, заставят признаться в убийстве последнего мамонта на планете или в том, что по ночам летаешь на метле вокруг статуи Свободы.

Мой принцип: атаковать и атаковать, все или почти все произносить с вызовом, так, чтобы быстро пропало желание задавать каверзные вопросы или на чем-то ловить. Иначе нельзя, иначе завлекут в свои сети и опозорят.

Поэтому я пожелала присутствовать на интервью Опры Уинфри с Майклом. Опри девушка выдержанная, гадить не станет и после интервью, как Мартин Башир, не вывернет все наизнанку, но присмотреть не мешало. Очень жаль, что я не смогла приглядывать и за Баширом, все мои болячки проклятые, к тому же хитрый Башир снимал долго и нудно, вел себя весьма любезно, а потом вдруг раз – и наговорил чуши.

По этому поводу могу только сожалеть и ругаться, во-первых, на Башира, который поступил довольно подло, во-вторых, на самого Майкла и его помощников. Какого черта было распахивать душу и позволять ему болтать что угодно? Убаюкал, усыпил бдительность и прокомментировал совершенно очевидные факты пакостными ремарками. Но главное – не стоило потом оправдываться! Снять свой фильм – да, отдать его бесплатно на все телестудии, выпустить огромным тиражом в качестве подарка к новому альбому, заплатить за показ в лучшее эфирное время… но только не оправдываться! Если человек оправдывается, значит, он виноват – это же простая логика.

И самим снимать надо было не только Майкла, но и этого чертового Башира! И ему вопросы каверзные задавать, из него душу тянуть. Пусть бы поерзал в кресле задницей, как на горячей сковороде, узнал, что такое, когда у тебя выискивают гадости!

Вчера хохотала до колик. Одна из сиделок на вопрос, помнит ли она хоть одну мою роль, с важным видом ответила:

– А как же! Клеопатру!