Текст книги "Детские клятвы"

      Она усадила Рена перед большим тяжёлым зеркалом с литыми ангелами по краям и сложной ракушкой на самом верху.

      « Если такое упадет на голову, череп разлетится, как горшок…» – мельком отметил он и , вдруг увидев собственное отражение, оцепенел.

      Никогда прежде он не думал о человеческой красоте и тем более о собственной привлекательности, но теперь, неотрывно следя за внимательным движением светлых глаз , чувствовал, что через пару лет ему откроются новые перспективы. А пока холодные лезвия с мерным звуком срезали его волосы, открывая юное лицо.

– Ну вот, другое дело. – с выражением величайшего удовлетворения Арлен отложила ножницы. – А теперь ступай, матушка скоро вернётся.

      Он послушно удалился.

      Из таких мимолётных моментов и состояло из общение, в конце концов у юной госпожи имелись собственные дела, и юноша все больше времени проводил в уединении.

      Разговоры с Арлен шли только на пользу, хотя Рен едва ли умел вести беседу. Часто он замолкал, не чувствуя права быть болтливым и разговор умирал, задушенный линией сомкнутых губ.

– Ты больше ничего не спросишь? – со смехом уточнила Арлен как-то, пытаясь втолковать ему, как все же работает магия. Ей страшно нравилось объяснять ему все эти элементарные вещи. Может, это тешило самолюбие или она и впрямь хотела вырастить из Рена настоящего мага, почувствовав в нем потенциал, но со временем они все чаще стали вместе бывать в библиотеке. Рен никогда ничего не спрашивал и однажды любопытство наконец доконало девушку.

– Зачем? – обескуражил ее Рен. -Ты ответишь, а мне ума не хватит понять. Видишь ли, там, где я вырос, волшебством считалась способность набрать в лесу пол лукошка лечебных трав и растолочь их в мазь. До тех пор, пока молодая госпожа не гонит меня взашей, я не стану надоедать расспросами. Мне есть, чем питаться и где зимовать, остальное подождёт.

– Ты не слишком амбициозен .

– Я всего лишь не в том положении.

      Тогда Арлен ничего не ответила и вернулась к этому разговору спустя немного времени. расчет оказался верен, Рен обжил домик на дереве, но ни колоть дрова, ни готовить, ни пасти стада, ни пахать не было необходимости и впервые за свою жизнь ощутил избыток минут в сутках. Бесконечным метаниям пришел конец, вдруг завершилась череда дней, когда он носился голодный в поисках работы или зазевавшегося богача, небрежно выставившего кошель напоказ, и Рен растерянно радовался возможности спать и есть вдоволь, не имея понятия, чем себя занять.

      Теперь он сам робко спросил :

– Арлен, а ты ведь, наверное умеешь читать?

– Умею.

– А писать, стало быть, тоже умеешь? – осторожно продолжил он.

– Естественно. – улыбнулась она снисходительно, мысленно умиляясь восторгу Рена, который тот тщетно пытался скрыть.

      Она ждал просьбы , но ее не последовало, и , пребывая в благостном расположении духа, девушка решила немного подтолкнуть мальчика.

– А что? Тебе нужно что-то прочитать? Или может, ты хочешь, чтобы я учила тебя грамоте?

– Ты стала бы? Мне ведь…

      -Тебе по-прежнему незачем платить мне дружок.

      С этого дня Арлен и впрямь стала учить его, и к тому моменту, как ему исполнилось тринадцать, он умел читать и сносно писал. Естественные науки давались ему не слишком, возможно, оттого, что у Арлен не было к ним особой склонности, за то у Рена обнаружилась отличная память – вскоре он стал разбираться в истории и географии. Впрочем, чем больше он познавал их, тем более странным казался ему перелет из Нирна в арерский лес, которого он не помнил .

      Ещё больше его волновала теперь личность Ренарда, но никто из его окружения не имел понятия , кого же Рен видел в ночь побега и вскоре он оставил попытки это выяснить.

      Всему свое время. Очередная простая истина, о которой все знают, многие признают ее справедливость, и мало кто принимает ее во внимание. Рена

часто считали человеком крайне толстокожим, особенно сердобольные усматривали за его скучающим видом хорошо скрытые душевные терзания, на деле же ни юный возраст, ни красоты родного края не смягчали огромного безразличия к столь многим вещам, что порой Рен и сам ощущал укол страха так никогда и ничего не почувствовать.

      Однако он лукавил, пускай его сердце не переполняла щемящая нежность, оно было покойно и билось ровно от теплого ощущения безопасности.

Эти воспоминания вызывали улыбку у обоих и по сей день. Теперь, глядя на похорошевшего пятнадцатилетнего юношу с аккуратно подстриженными волосами и внимательным взглядом холодных светлых глаз, поверить не могла, что своими руками выудила эту жемчужину с самого дна, а то, как он улыбался ей, точно старшей сестре, наполняло уставшее от заточения сердце радостью. За эти два года, Рен так и не у знал, почему молодая госпожа заперта в глуши, так же как она не узнала, почему он скитается, точно неприкаянная душа.

Ей только теперь, когда он лежал без сознания от удара старинным фолиантом, пришла в голову мысль, что он еще юн и, к сожалению, за свой недолгий век повидал немало горя и, может, его судьба трагичнее ее собственной.

***

      Перед закрытыми глазами Рена же вместо бесконечных книжных полок предстала совсем иная картина.

      Его куда-то тащат, перед глазами – подсвеченные солнцем переплетения нитей. На голову, наверное, наброшен мешок. Идти совсем недалеко, прежде , чем Рен успел испугаться, его усадили на стул.

      Довольно жёстко.

      В следующую секунду мешок сорвали.

– Небо всегда было таким огромным? – беззвучно шепчут губы, но Рен не властен над ними.

      Знакомое чувство, он снова спит и видит обрывок истории хозяина этой грёзы.

      Небо и впрямь велико. Столь высокое и чистое, что захватывает дух. Все лазуриты и аметисты не заслужили сравнения с его предвечной скорбной синью, с его невидимой божественной дланью, прижавшей смертных к земной тверди. Холодно его молчаливое пророчество, тихо его вековое сиротство, нарушенное резким , как скрип, голосом толпы.

      Взгляд опустился.

      Теперь всюду лица, но Рен не может разглядеть ни единой черты, точно кожа натянута на тряпичную куклу и за ней ничего нет. Их губы открыты и из них льется непрерывное жужжание, они вертят головами, как марионетки, и все пытаются что-то лепетать.

      Лишь одна не размыкает губ. Свет ласкает золото ее косы и белизну влажной щеки.

      И ее глаза!

      Будто небо потеряло свою часть и вся власть его теперь заключена меж светлых ресниц. Крупные капли падают с них , стремясь к своей погибели и кажется, за ними рухнет на землю она, и весь небосвод, и несправедливый мир.

Страшное чувство неотложности и бессмысленности происходящего наполнило грудь. Рен знал, что оно ему не принадлежит и все же был причастен.

– Спасибо, что ты по мне плакала. – еле слышно шепчет он.

– Ренард Лефевр обвиняется в убийстве Хранителей дара бога огня Бротагима и бога металла Адор, покушении на Хранителей дара богини воздуха Эсоэллы и богини землю Наи, и следовательно королевской измене и приговаривается к казни через обезглавливание. У тебя есть право на последние слова…

      Он не ответил, Рен почувствовал как губы растянулись в улыбке. Вот в чей сон он проник – безумца смеющегося на эшафоте.

      Почему ему не страшно?

      Та девушка с небесными глазами скорбит по нему, ее лицо выражает тоску и одно лишь подходит печальному моменту смерти , но осуждённый глух к ее печали, он…

      Счастлив?

      Отчего-то грудь наполнилась тягучим, будто песня, весельем, он готов плакать от восторга, ведь все наконец пришло к завершению и он утащил на тот свет столько Хранителей, сколько сумел, пусть и замкнул этот список собственной казнью. В один миг Ренард Лефевр обречён и удовлетворен таким исходом, этот печальный осколок души.

      Эта сцена немало смутила разум Рена, он раз за разом прокручивал в голове небо, толпу, улыбку, и глаза девушки и все не мог понять своей роли в сцене, разыгранной сознанием. Все отличалось от простого сна, где незаметно и стремительно сменяется место действия, и хрупкая логика ломается под напором фантазии. Он не понимал, почему Ренард улыбался, но знал : это оттого , что не вся история ему известна и если бы он только видел то, как все пришло к подобному финалу, то непременно преисполнился сочувствия к Ренарду.

      Перечисленные преступления мало беспокоили его, может от природного безразличия к судьбе, а может от непонимания ситуации, так или иначе сон размыл ангельский образ Ренарда, но он же очеловечил его и приблизил к Рену.

Последние смазанные пятна и серая пыль – все, что видели глаза, когда лезвие отделило голову с золотыми кудрями.

      И Рен проснулся.

      Без крика и страха – это был не кошмар, и все же странное темное чувство тревожило его и он не удержался от вопроса.

– Арлен, ты знаешь, кто такой Ренард Лефевр?

– Видимо неслабо тебя книгой приложило. Где вообще ты слышал это имя?

      Рен сел на кушетке – вероятно, Арлен перенесла его туда, когда он потерял сознание. Тот факт, что с большой вероятностью, она сделала это самостоятельно, заставлял испытывать нечто среднее между уважением и страхом.

– Не припомню. Вижу, оно тебе знакомо.

– Ренард Лефевр – изменник и убийца, он даже покушался на жизнь моего отца, о таком человеке и говорить не стоит. Хотя, до этого они были приятелями , либо он обладал поистине змеиной натурной, либо что-то сбило его с верного пути.

– Откуда ты знаешь, разве твой отец не умер до твоего рождения.

– Он писал в дневнике.

– Прекрасно! – он светло улыбнулся – могу я…?

– Нет! – твердо ответила она и добавила уже несколько смущённо громкостью собственного голоса. – это все, что мне от него осталось. Извини…

– Это мне стоит извиниться за наглость. Не бери в голову.

      Таким образом Арлен подтвердила события сна, но не пролила свет на эту весьма туманную историю.

Позже – Рен, конечно, не гордился этим – он тайно умыкнул этот самый дневник. Он даже не мог внятно объяснить себе зачем это сделал, просто сыграло детское любопытство вкупе с воровским прошлым.

      Однако, это было позже, а сейчас Рен хотел расспросит Арлен о том, кто такие эти Хранители, но робел, неустанно напоминая себе о положении нахлебника или в лучшем случае гостя, и пока он внутренне боролся, ситуация неожиданно пришла к худшему исходу.

      Госпожа Дюран бесшумно вошла в библиотеку и уже некоторое время наблюдала свою дочь, которая, по ее мнению, искала уединения с весьма привлекательным юношей. Попутно с тем, как эта мысль развивалась в ее голове, обрастая подробностями их совместного досуга, ее лицо стремительно багровело. Казалось, в любую секунду она разразится гневной тирадой, но госпожа Дюран помнила о достоинстве и потому Рен услышал от нее одно лишь слово:

– Вон. – холодно приказала она и он послушно удалился в свой домик на дереве собирать скромные пожитки.

      Арлен пришла к нему спустя почти час с дурными вестями.

Оно молча села на край кровати, подперев голову обеими руками. Ее полная грудь вздымались от тяжёлых вздохов и девушка не поднимала серых глаз.

– Рен, я еду в столицу в конце недели. И выхожу замуж. – наконец тихо сообщила она.

– Вот как… – задумчиво ответил Рен, он успел морально подготовится к этому разговору – что ж , если бы не твоя доброта, я бы замёрз где-нибудь ещё два года назад. Все, что происходит и произойдет теперь – благодаря вам. Я покину поместье и буду поминать вас добрым словом, юная госпожа.

– Ты со мной не поедешь? – она искренне удивилась– Я бы хотела, чтобы ты сопровождал меня. Не хотелось бы переживать это одной.

Рен нервно усмехнулся.

      Она была похожа на трофей, и хотя ее окружали красота и роскошь, Арлен всегда выглядела печальной. Рен искренне не понимал, ее несчастья, и едва ли не смеялся над ее заточением, ему казались глупыми ее беды, когда вокруг простирались великолепные сады, а стены дома сияли изяществом .

Ему было безразлично все, что она ему говорила. А ей– слушают ли ее. Тем не менее, сегодня он был к ней внимателен.

– Ты ведь сирота? – неожиданно спросила она.

– Именно.

– Мне даже немного… – Рен ждал, что она скажет «жаль», но Арлен продолжила – … завидно

      На мгновение юноша опешил, не находя, что ответить на это заявление. К нему относились со снисхождением, с состраданием, порой довольно искренним, с презрением, в конце концов. Но с завистью – никогда.

– Это ведь чудесно, идти ,куда хочешь, не думать , что и как ты делаешь, просто жить в удовольствие, без инструкций и предписаний. Как я мечтала об!

– На самом деле мой отец жив. Скорее всего. – резко ответил Рен, смущенный внезапным энтузиазмом.– Я просто ушел, вы тоже так можете, молодая госпожа. Однако, я бы не стал отказываться от вашей нынешней жизни.

Она помолчала, а потом ответила задумчиво и мрачно

– Какие всё-таки страшные у тебя глаза.

– Пусть так…– безразлично бросил он.

      Спустя пару дней сборов они вдвоем отправились в Ареру. Госпожа Дюран не путешествовала из-за слабого здоровья и отправила дочь под присмотром личной служанки, но за прошедшие два года Рен успел полюбиться ей и в итоге мать Арлен осталась в неведении относительно компании дочери. Через неделю служанка благополучно вернулась и отчиталась, что доставила юную госпожу в целости и сохранности, слегка опустив подробности, а для Арлен и Рена пришло время расставаний.

      Когда Рен попал в город было ранее утро и столица встретила его сумрачным предрассветные молчанием твердынь. Первый луч коснулся холодным блеском шлема дремлющего на посту стражника, метнулся на его алебарду и, точно сорвавшись, с ее лезвия, устремился по каменной кладке по улицам, впуская в город солнце. В тишине захлопали крыльями птицы, оставившие за собой летучие тени… Пахло камнем и пылью, горожане уже не замечали этого аромата, но Рену, привыкшему к запаху сырого дерева и соломы, он казался удивительным и манящим. Холодное солнце взирало безразлично

Перед ними высились ворота, величественные, страшные и манящие, за ними остались лишь воспоминания о кратком времени, когда у него был дом.

Арера. Едва ли он, проведя всю жизнь в крошечной деревушке, у которой вместо названия был номер, мог представить себе столицу во всем великолепии ее высоких храмов и дворцовых башен. Аккуратные каменные дома здесь выстроились четкими улицами, столь же правильно и ровно стояли фонари, фонтаны, висели на цепочках вывески бесчисленных таверн, и даже остриженные деревья походили на часовых в нерушимой закономерности расположения.

      И Рену вдруг подумалось, что, может быть, в огромном городе, где никто не знает его, где для всего есть порядок и причина, и ему найдется местечко. Совсем крошечное, ненужный чердак или старый склад, лишний угол, в котором он постелил бы солому и который стал бы звать домом, отбивая его у мышей.

– Как же ты прекрасна! – восхищённо прошептал Рен. Столько надежды пропитывало простые слова!

      Ему казалось, что все, чего он только мог пожелать, совершилось. Арера, огромная величественная, прямо перед ним, раскрыла путнику объятья каменных аллей и только ждёт, когда нога бесстрашного оставить след на серой мостовой.

                        3. Вивьен Грапнет.

Семья Грапнетов всегда производила на окружающих крайне приятное впечатление: отец имел в обществе определенный вес, мать выглядела моложе истинного возраста лет на десять, говорила редко, и если уж, выходя в люди, открывала рот, то для положительного замечания или цитаты из священного писания. Когда, тринадцать лет назад, они по доброте душевной взяли из приюта сироту, в последствии «внезапно» оказавшегося носителем особой силы, как-то позабылось, что состояние отец семейства нажил весьма сомнительными способами, и для всех наступило спокойное время.

      Семилетний Вивьен поначалу очень радовался хорошей одежде и вкусной еде, но быстро понял одну вещь: Сила – это титул, а титул нужно уметь нести.

До недавнего времени ему это удавалось.

      Однако теперь он стоял в светлом кабинете и в тысячный раз выслушивал бесполезные нотации. Граф Грапнет сидел спиной к высокому окну, против света, и сам оставался не более, чем бесформенным черным пятном, слившимся со столом и бесчисленным множеством всевозможных статуэток, чернильниц и прочей мелочи, лежавшей на нем. Мачеху Вивьен даже не сразу заметил: она безмолвной тенью таилась за спиной своего мужа.

– Почему мне снова приходят анонимные письма о твоих любовных похождениях?! – Кричал отчим. Отвечать было бессмысленно: как только кто-то повышает голос, все слова становятся оправданиями, а Вивьен не хотел просить прощения.

– Ну как же так, ты ведь был таким хорошим ребенком. – негромко причитала женщина, чтобы заполнить образовавшуюся в крике паузу.

      Вообще-то Вивьену было, что сказать, свое упрямство он прекрасно понимал, а разврату находил оправдания, но сильный голос отца, его жесты и воззрения всякий раз отбивали желание объясняться.

– Щенок, сколько можно трепать всем нервы?! – тяжело гремел его густой бас – жизнь дана для великих дел, в не для того, чтобы шляться по кабакам и девок брюхатить.

– Тебе откуда знать, зачем мне моя жизнь? – холодно заметил он.

– Гниденыш! – он все же не удержался и швырнул чернильницу в приемного сына. Тот не увернулся, металлическая кожа легко отразила удар. Жаль только запачкался пиджак…

– Сыночек, ну пожалуйста, не зли отца, не пререкайся.

– Ты понимаешь, что будет, если какая-нибудь из твоих пассий утаит ребенка?! Нам снова выслеживать Хранителя дара Адор по приютам и свалкам?

– Что ж, во всяком случае в этом у вас уже есть опыт.

– Стоит оставить тебя на секунду, как ты начинаешь позорить доброе имя Грапнетов. А твоя невеста? Пора бы уже сыграть свадьбу и, если тебе так не терпится…– он запнулся, но продолжил с уверенностью – то зачни ребенка с законной супругой. Хватит с нас безродных хранителей божественной силы и их поисков по всему материку.

– Мне это неинтересно. Это вам зачем-то нужно, чтобы новый Металлический не родился не пойми от кого, а мне это уже будет безразлично, я его никогда не увижу.

– Да как ты смеешь? Мы столько денег тратим на твое лечение, неблагодарный стервец!

– Стоило выбирать внимательней. – Холодно заметил Вивьен.

      Такие разговоры за закрытыми дверями происходили не реже двух раз месяц, несколько дней все отходили, а затем все начиналось по новой: летали чернильницы и статуэтки, разбиваясь о тело того, кого едва ли стоило назвать человеком, отец пил вечерами пустырник, иногда коньяк, а мать плакала, когда Вивьен уходил из дома, подальше от шумных споров и поближе к прекрасным, теплым и мягким женским телам.

      И он, и граф злились скорее по привычке, за тринадцать лет им так и не удалось стать семьей, и Вивьен ни разу не назвал старшего Грапнета отцом, а его красивую, но безропотную жену – матерью.

Разврат и пьянство соответствовали его понятию полной жизни и задушенное запретами и запертыми дверями подростковое стремление к свободе, многократно умноженное, позднее дало о себе знать. Он сам не знал, зачем гуляет, просыпаясь рядом с незнакомой женщиной и собирая из сбивчивых воспоминаний подробности кутежа, задавался вопросом, так ли приятно ему головокружительное пьяное веселье и чувство падения, когда закрываются веки.

      Впрочем, теперь все оказалось не так просто.

      -Могу я идти? – скучающего спросил он, оглядывая темные пятна на рукаве.

– Нет не можешь! Вот, полюбуйся! – старший Грапнет с силой впечатал в стол конверт. – Король хочет тебя видеть.

– Зачем?

– Может, до него дошли слухи о твоих похождениях? Если ты забыл, то, чем ты тешишь свою плоть, является преступлением против королевской семьи. Видимо, мне придется за свой век дважды смотреть на казнь Хранителя. – Он вздохнул то ли от усталости, то ли от воспоминаний. – Сходи и узнай, он вызывает тебя завтра в полдень, будь добр и постарайся, чтобы хотя бы во дворце тебя не видели с похмелья, а ворот рубашки скрывал…это! Господи, этих девок не кормят что ли?

– Я тебя понял.

– Уж надеюсь. Все, прочь с глаз моих.

– Наконец-то.

Как бы холодно он не отвечал отчиму, приглашения самого короля пошатнуло его спокойствие. Из августейшей семьи лично он знаком был только с принцессой Мэрион – некоторое время назад между ними имела место быть небольшая интрижка – правителя же он, как и все граждане Ареры, видел только издалека во время обращений или больших праздников.

Статус Хранителя, вне зависимости от происхождения, давал магу привилегии и, присягнув королю, обладатель этого почетного титула становился вхож во дворец, но в мирное время стражи предпочитали посещать его только в случае бала.

Вивьен знал, что в окрестностях Нирна воспитывается юный Каменный, Огненный –необразованный дикарь из крохотного племени, Водный пропал без вести после смерти предыдущего представителя, Воздушный Хранитель четвёртого поколения еще жив и принимает активное участие в делах страны, а о Древесном ходят странные слухи, которых пока никто не подтвердил и не опроверг, но лично не был знаком ни с кем из них.

Нынешнюю пирушку пришлось пропустить. Являться во дворец с перепоя – действительно не лучшая из затей. Впрочем, эта жертва вполне себя оправдала, когда Вивьен переступил порог королевского кабинета ровно в назначенное время, успев прежде побриться, выбрать подходящий наряд, купить новые туфли и пофлиртовать с хорошенькой горничной.

      Кабинет, как и полагается, радовал глаз убранством, каждая деталь в нем говорила о том, что владеет ей не простой смертный, а настоящий король и относиться к ней стоит соответственно. Как каменные замерли тяжёлые складки портьеры, золотые кони по бокам дорогих часов, остановился блеск на вышитых обоях и блик на изящной чернильнице. Двое, ожидавшие гостя в мягких кожаных креслах остались недвижны и лишь перевели на него одинаковый полный холодного любопытства взгляд.

Женщина, лет пятидесяти, может старше, с очень большими глазами и крохотными губами, осмотрев Вивьена, тихо вздохнула. Очевидно, в молодости она была красавицей и в глазах гостя подметила самоуверенный огонь прекрасной юности. Он совсем не понравился ей, успевшей познать и полюбить спокойную жизнь в смирении. Хотя тень озорства порой осеняла ее дни. Едва ли нашлась бы еще одна женщина, уже перешагнувшая полвека, способная явиться во дворец со свежими пионами в волосах, так невыгодно оттенявшими ее возраст. Все в ней казалось неправильным. Если когда-то очарованные мужчины видели в ней фею, то теперь от чудесного образа остались лишь слишком круглые и слишком светлые глаза.

      Справа от нее скучал в дорогом кресле Сесиль, верховный маг. Его лицо скрывал капюшон, а высокомерная поза создавала двоякое чувство восхищенного уважения перед талантом и бессознательной неприязни. Как и все придворные маги он всегда носил мантию с вышитым на спине королевским гербом.

      Опередив Сесиля, женщина заговорила первой, чем очень обрадовала Вивьена – увидев, что перед ним леди, он несколько расслабился, обворожительно улыбнулся и без раздумий поцеловал ей руку, а затем обменялся несильным рукопожатием с магом.

– Доброе утро, лорд Грапнет. – Мягко произнесла она, будто была несколько сконфужена.

– Прошу прощения, лорда Сесиля я прежде видел на приемах, но с вами еще не знаком лично. Вивьен Грапнет.

– Эрисоэлла Легран, четвертый Хранитель дара богини воздуха. Ваше незнание совсем неудивительно и не нуждается в извинениях, пятое поколение приходится собирать по крупицам, я была слишком занята поиском Водного, но они, увы, не увенчались успехом. Впрочем, довольно о неудачах, ведь Хранитель дара бога огня уже в пути.

– Безмерно рад.

– Ваш сарказм неуместен. Раз уж вы теперь знаете, кто перед Вами, то должны понимать: Ваши мысли для меня как на ладони. Теперь, когда с формальностями покончено, простите мою бестактность, и позвольте говорить свободно. – Она снова сдалась первой. Сесиль усмехнулся. – Сколько ещё вы намерены испытывать судьбу своим неподобающим проведением?

– Вы вызвали меня во дворец, чтобы узнать это? Впрочем, вероятность того, что случайная женщина родит нового Хранителя крайне мала, вы ведь знаете это. Лет в тридцать я возьму в жены милую богатую девушку, намного младше себя, к сорока дам жизнь новому Хранителю, посвятив двадцать лет служению Арере.

– Служению? Вы получили свой статус пять лет назад и что мы видим? Разочарование. Однако король милостив, он дает вам шанс послужить Родине.

– Премного благодарен, но чего же Его Величиство ожидает от недостойного раба своего?

– Довольно паясничать! – Возмущенно воскликнула она.

– Его Величество надеется, что бесполезнейший из Хранителей отыщет для него Одаренного богиней воды. – Вмешался Сесиль с холодной насмешкой в голосе.

– А если нет?

–У вас, лорд Грапнет, нет права выбора. Это приказ. Его высочество желает зачитать вам его лично, так что будьте добры явиться на следующий совет лордов.

***

      Голос, обладатель которого несомненно достоин вступить в блаженный рай и шествовать с хором ангелов, возвещая о пришествии Пресвятой Наи, серебряный пронзительный напев, полный силы и молитвенного светлого восторга, он, возможно, смог бы и утратившего веру заставить вновь склониться у ног каменной богини.

      Слышавшие его ждали, что с клироса спуститься не меньше, чем совершенная красота и под шелест крыл излечит горести и болезни тела, как прежде песней исцеляла души и возносила их наверх, где Милостивая Наи могла внимать им.

      Люди ждали затаив дыхание, но всякий раз платили за предвкушение растерянностью, ведь Лакрес, одарившая их своим пением, совсем не походила на любимицу богини.

      Удивительно, как быстро одухотворенность сменялась на оскорбительное удивление и безмолвное разочарование, когда на глаза попадалась маленькая фигурка с непослушными рыжими волосами и не слишком красивым лицом, вечно сохранившим какое-то жалостливое, несчастное выражение. Сама Лакрес переживала подобное отношение очень остро, однако жалеть ее, возможно, было бы не вполне уместно, ведь она могла оставить свое неблагодарное занятие и развлекать песней гостей отца или, скажем, подруг.

Пусть ей не доставало очарования, бессилье не стало бы ей упреком, когда за спиной столь влиятельная семья. Герцог Моро, богатейший и влиятельнейший человек в Арере, дальний родственник, но близкий друг самого короля, обеспечил дочери беззаботную жизнь. С детства она нередко бывала во дворце и водила дружбу с принцессой. Их объединяло не только высокое положение, но и безграничное желание соответствовать. Часами они обсуждали, как трудно дышать в корсетах, как болезненно впиваются в голову шпильки из сложной прически, как досадно всегда и везде быть лицом и телом и проявлять чувства лишь тогда, когда того требуют приличия: падать в обморок от дурных вестей и изображать милосердие, обсуждая очередное благотворительное пожертвование. И в то же время между ними была пропасть, видимая только Лакрес. Принцесса принимала эти условности как свод правил для беззаботной и спокойной жизни, она приносила в жертву удобство в угоду собственным же интересам и всегда была в выигрыше, будто опытный шулер в партии с жизнью. Ее лицо всегда освещено, но руки остаются в тени, где вершатся дела, достойные королевского вмешательства.

      А где-то там, внизу, забытая, ненужная Лакрес, лишающая лоска всякое платье, маленькая, угловатая и неловкая девушка, чье единственное достоинство в приданном. Культ красоты для нее уже совсем не малоприятная обязанность считаться с веяниями моды, это ее ярмо.

Вот и теперь: принцесса после утренней молитвы ожидает подругу в трансепте, и к ней устремлены все взгляды, ее красивое юное тело – причина мужского восхищения, а хорошенькое лицо, обрамленное золотыми кудрями – женской зависти.

Стоило Лакрес окликнуть ее – все отвели взгляды, будто смотреть теперь не на что.

– Ах, дорогая, ты уже тут? Я право заждалась. Отчего эти молитвы такие скучные? – Уже выйдя из храма посетовала Мэрион, оправляя ворот бархатного платья.

– Зачем же ты ходишь?

– Разве набожность принцессы не пророчит стране светлое будущее? К тому же здесь порой происходят события куда более интересные, чем на балах… – она ненадолго задумалась и продолжила, изменив тон, будто вдруг вспомнила, что обижена – Говоря о балах, не слишком часто ли ты стала на них появляться? Не подумай, это прекрасно, но мне любопытно, с чего такие перемены в моей маленькой Лакрес, так страшащейся шумных сборищ. Или наконец ты приметила мужчину, ради которого стерпела бы все рауты и пустые беседы?

      Услышав это, Лакрес вздрогнула, щеки ее порозовели а ресницы опустились, чтобы скрыть смущение девушки.

– Кто он? – О, Мэрион была в восторге, как всем искусным сплетницам, более всего в этом мире ей нравилось слушать о сердечных тревогах.

– Ты станешь смеяться. – в отчаянии шептала леди Моро, не зная, куда деться от пристального взгляда принцессы.

      Однако и Мэрион не собиралась оставлять ее в покое. Она остановилась, приобняла подругу и доверительно, не сказать бы заговорчески, улыбнулась.

– Дорогая, ну что за тайны? Ну хочешь, и я тебе что-нибудь расскажу?

– Ах! Что же?

– Секрет за секрет. Скажи, кто украл твое сердечко, а я расскажу, на кого положила глаз. Договорились? – Лакрес ответила нерешительным кивком – Значит, поэтому служба затянулась, ты Его ждала?

– Что ты. Я всего лишь увлеклась пением, в последнее время только оно и радует мою душу. А, что до него… Нет, такие в храмы не ходят.

– Отчего же? – удивлённо вскинула бровь принцесса.

« Двоим богам не место под одним сводом» – подумала Лакрес и так смутилась от этой мысли, что вовсе замолчала.

– Смелее, дорогая, или это покушение на жизнь принцессы? Потому что я умру от любопытства. – прозвенел ее холодный смех.

– Я скажу, только…не здесь. Так много народу, разве разговор не подождёт момента, когда мы хотя бы окажемся одни в саду или будуаре?

– Уповаешь на мое великодушие? Будь по твоему, Лакрес.

      Она хотела добавить что-то ещё, но вдруг примерила в толпе знакомого и тут же направилась к нему, утянув за собой Лакрес.

– Вивьен, что ты здесь делаешь?

– Ах, какая встреча, Мэри! – он заметил девушек, лишь когда поравнялся с ними, и приветствие прозвучало нервно. – Обворожительна, как всегда, – улыбнулся льстец и поцеловал ее ручку – Вижу, ты не одна.

– Вы не знакомы? Как такое может быть? – воскликнула Мэрион, чтобы скрыть неловкость от осознания простой истины: ему не по вкусу была Лакрес и сколько бы судьба не сталкивала их на приемах, он неизменно – золото, а она – всего лишь пыль.