Текст книги "Прихожанка нарасхват"

– Знаешь, мама, мужчины в костюмах и при галстуках все так же сидят там. И что-то читают. Возможно, «Плэйбой». Теперь это нанятые церковью охранники…

Мои воспоминания прервал телефонный звонок. Проснувшаяся и позавтракавшая превращенными в голубцы полуфабрикатами Настасья возжаждала дружеского общения. Не привыкла она к свободному утру, о чем сразу после отчета о вкусовых недостатках голубцов мне и сообщила:

– Ерундистика какая-то, Поля. Вроде и за то домашнее дело схватиться хочется, и за это. А знаю, что не успею до полудня закончить, и руки опускаются.

– Тогда не принимайся ни за что. Я сейчас приеду, привезу тортик.

– Надо чаще оставлять тебя с носом, – захохотала коварная Настасья. – Ты сразу на торты разоряешься. А то в прошлый раз конфету для меня пожалела.

– Ты сама просила сопротивляться, если запросишь сладкого и вознамеришься смешать белки с углеводами, – напомнила я. – На твоем знамени было начертано: «Да здравствует раздельное питание», и ты им передо мной угрожающе размахивала.

– Я тогда не ела белков! Только салат с оливковым маслом. А жиры нейтральны и сочетаются со всем.

– Ты съела триста граммов колбасы.

– Правда? – поразилась Настасья. – Вообще-то, Поль, ту колбасу тоже можно считать углеводами и жирами. По-моему, мясо в ней отсутствовало, а соя с крахмалом были. Так что зря ты «Белочку» зажала.

– Господи, – застонала я, – да захвачу я тебе «Белочку». И «Мишку косолапого», если приспичило.

– Лучше «на Севере». И конфеты торт не исключают, – по-детски заторговалась Настасья.

Все ясно. Она снова решила опробовать какую-то диету, и пару дней будет наедаться впрок.

– Если не будешь потом обзывать змеей-искусительницей, куплю бисквит с белковым кремом.

– С масляным, Поля. И корж хочу не бисквитный, а песочный.

– Тебе же сливочное масло нельзя по группе крови. Доктор Д Адамо не одобрил бы такого срыва.

– Пошел он, натуропат несчастный, бородавка на теле настоящей медицины. Я разочаровалась в его методе.

– Настя, а почему в школьные годы ты со мной и с Ленкой по церквям не моталась? – сменила тему я.

– Взбредет же в башку! Какая связь со сладостями и натуропатией? А, ладно, все равно не отстанешь. Я, Поля, в отличие от тебя тогда училась на износ. И без блата и взяток с первого раза поступила в медицинский.

Настасья начинала звереть. Промедление с тортом было чревато ссорой. Я быстро оделась и выскочила из дома. Я мало смотрю по сторонам на улицах. Вот и неслась этакой типичной горожанкой до метро, потом до автобуса, потом до дома подруги. Повторюсь, на мели была, хотя наш общественный транспорт тоже рубли сшибает, словно находчивый бомж. Настасья живет на противоположной моей окраине. О, у нее уникальная мама – тетя Зоя. Комбинаторствовала бесподобно. Сделала с символической доплатой из двухкомнатной квартиры однокомнатную себе и трехкомнатную повзрослевшей доченьке. Не в центре, разумеется, но в добротных кирпичных домах. А в сорок восемь лет нашла жениха, развелась с Настасьиным отчимом, подарила ему квадратные метры и рванула в Австрию, откуда и подбадривает время от времени всех знакомых депрессивных соотечественников. Я с удовольствием думала о предприимчивой, неунывающей тете Зое. На моей памяти она пожаловалась лишь на одно жизненное обстоятельство – рано осиротела и овдовела, на руках грудная дочь, вот и пришлось после МГИМО преподавать французский будущим торгашам. За экзамены она никогда ничего не брала. Но за репетиторство требовала не только деньги, но и дефицит, от хрусталя до талонов на мебельные гарнитуры. И прозорливо не отказывалась от антиквариата. Когда одноклассники впервые оказывались у Настасьи дома, они шепотом спрашивали: «А кто у тебя мать»? Рубли тогда стоили еще дешевле, чем теперь, хотя поверить в это трудно. Просто раньше, как объяснила мне моя мама, за них купить было нечего. Я не совсем понимаю, не все ли равно, купить нечего или ничего не купишь. Но опытные люди уверяют – разница есть.

Вот такие заморочки я сортировала дорогой. И вдруг удостоилась чудного спектакля. Названия места не открою, чтобы не рекламировать обычную по сути своей рюмочную. Но именуется она красиво и располагается как раз на полпути от метро к автобусу. Мученики мегаполисов соображают, насколько доходная точка. Я регулярно посещаю Настасью, но меня никогда не тянуло произвести в заведении фурор среди алкашествующей публики. А теперь на моих глазах туда направлялся… отец Михаил! Я видела это длинное бордовое пальто минимум за две тысячи баксов на вешалке в доме Олукревской. Но ни с трех, ни с тридцати раз не догадалась бы, что оно – верхняя одежда священника, такая своеобразная накидушка на рясу для утепления. Не думая, я ломанулась следом внутрь. И обалдела: там пили очень приличные мужики. Дам не было. Я приостановилась возле одного, особенно импозантного, и попросту спросила:

– Разминаемся? А где ужинать будем?

– Милая, мы перед ужином еще будем обедать в уютной лачуге на природе. К сожалению, не могу пригласить.

– Елки-палки, третий мужчина в течение трех дней за шалаву принимает, – воскликнула я. Народ вокруг заволновался. Но мне от горечи и возмущения было уже плевать на общественность. – «Будем» – не в смысле вместе, а в смысле выглядите богато и пристойно. «Мы, Николай второй». Комплимент, понимаете?

– Третий мужчина за три дня? – не удивился, а, скорее, уточнил он. Подумал и постановил: – Говори, что двое приняли за шалаву. Меня, ребенок, можешь исключить.

– Вы галантны.

– Я тут о деде своем размышляю, – меланхолично сообщил он. – Фронтовик, герой, орденоносец. Вернулся после ранения без обеих ног. Жена была рада, не бросила. А он ни любить, ни жить не пытался. Умер от горя. Но ни разу слова дурного не сказал о своей стране.

– Это – величие духа. Вы правильно им гордитесь, – легко выдержала откровение я.

– Горжусь? Да, скорее всего. Выпьешь, ребенок?

– За законченную алкоголичку принимают тоже второй раз, – вспомнила я.

– Извини. Сообразил вдруг, что про деда лет десять даже с родственниками не говорил. Думал, окосел, хотел, чтобы и у тебя язык развязался. А ты не нуждаешься, ты потрезву такая понимающая и общительная?

– Вам повезло, что вы меня пьяной не видели и не слышали. Вот тогда я действительно общительная и понимающая.

– Представляю себе, – чуть вздрогнул он. – Слушай, ребенок, я обедаю с деловым партнером, действительно пригласить тебя не могу. Зато потом – в твоем распоряжении.

– Прошу прощения, я, конечно, сама к вам привязалась, но исключительно с целью устного общения.

– Я могу сделать для тебя что-то большое и красивое? За общение.

– Можете. Подойдите, пожалуйста, вон к тому святому отцу и мягко выясните, зачем он тут. Иначе я умру от любопытства.

– И пойду, раз обещал. Самому тоже давно интересно. Видишь, ребенок, мы с тобой похожи. Только хлопну последнюю рюмашку.

– Со святым отцом и хлопнете, если вы здесь не пития для, а, представления не имею, чего ради.

– Смотри, он сам к нам движется.

– Очки темные есть? – засуетилась я в крайне нежелательной ситуации.

– Есть. Ребенок, ты кто в реальности?

– Вчера познакомилась с ним в одном доме. Нет охоты светиться при пастыре в злачном месте.

– Прихожанка, – как-то горько сказал он. – Сейчас все прихожанки – нарасхват. Держи очки, раба Божия.

Я еле успела напялить их и стереть салфеткой губную помаду. Отец Михаил очутился возле нас. Он умиротворяюще улыбался, словно со стороны мы с мужчиной выглядели готовыми к драке. Поздоровались. Мой собеседник вел себя по-человечески, сразу же оттянув внимание на себя. Возможно, несколько нарочито, но отец Михаил счел это естественным. Укорил и похвалил меня мельком:

– Достойно ли вашего пола находиться здесь? Но спиртное не употребляете, вижу. Жене пагубно. А мужу можно, день не постный.

Сей муж, только что насмехавшийся над прихожанками, которые нарасхват, вдруг кротко сказал:

– Благословения в этом притоне, позвольте, не испрашивать. Но что привело Вас сюда, отец…

– Михаил.

– Отец Михаил?

Священник объяснил, что место, где православные чинно вкушают свои сто – сто пятьдесят граммов вовсе не притон.

– Подожду на воздухе, – вздохнула я, догадываясь, чье присутствие превращает богоугодную рюмочную в это самое.

– В магазин зайди, присмотри себе что-нибудь.

Соскучившийся по задушевным разговорам о солдатском долге незнакомец бросил это столь машинально, что мы оба рассмеялись. Он извиняющимся жестом обозначил свое раскаяние за ляп. Я поводила у своего носа пальцем, дескать, не забывайся. Отец Михаил терпеливо вынес эту вечную пантомиму. Но в принципе я еще в форме. Потому что странный посетитель рюмочной, извинившись перед священником, вышел со мной на улицу, не спрашивая, сколько авто за последний год я угнала, усадил в неизвестную мне модель Лады и предложил:

– Погрейся, ребенок. Вернусь, расскажу, зачем батюшка по вертепам шляется.

Я слегка расслабилась. Ему шла отечественная машина, наверняка сделанная на заказ. Не упрощала, не корректировала имидж. Скорее, сама становилась приемлемее в качестве средства передвижения. Однако через минуту мне пришлось напрячься снова: его охранники вылезли из двух новеньких БМВ и принялись дефилировать по территории. То ли меня от его машины защищать собирались, то ли все-таки ее от меня.

«Нет, России до формирования сословий очень далеко. Владелец того, в чем я сижу с натяжкой, но еще может посетить такое заведение в минуту тоски. А с двумя иномарками телохранителей…», – принялась я отвлекать себя от раздражающего танца охраны. И едва не клюнула носом стекло. В рюмочную, как к себе домой, входил Антон! «Если через минуту заявятся Олукревская, Вадим, Александр, Юрьев и Настасья, не переживу», – подумала я. И принялась выламываться из машины. Не помню, что я собиралась натворить в питейном заведении, но наверняка без скандала не обошлось бы. Удача великая, что у богатых есть служба безопасности. Стоило мне коснуться асфальта носком сапога, как рядом возникли «двое из ларца, одинаковых с лица». И этот мультфильм продолжился вопросом:

– Чего изволите?

– Малого. Взгляните, чем занимается юноша, который вошел последним.

Наверное, каким-то образом мой интерес состыковался у них с выполнением служебных обязанностей. Потому что неприметный малый бросился присматривать за Антоном по щелчку пальцев старшего. И какие вышколенные стервецы! Чего изволю, спросили у меня. А о результатах доложили хозяину, когда он возник на пороге. Я попыталась сжать кулаки и лишь тогда сообразила, что и в рюмочной, и в машине держала в руках купленный возле своей станции метро торт. Нет, не торт, а материализовавшееся в нем «помни о смерти». Настасье после полудня в операционную, а я торчу тут! Да она меня на кусочки порежет!

Подосланный мною к отцу Михаилу собеседник отсутствовал минут пятнадцать, которые после обнаружения торта показались мне пятнадцатью часами. Плюхнулся на сиденье, попенял:

– Ребенок, не успела сказать, как зовут, а уже нагружаешь мальчиков работой. Парнишка твой кинулся к отцу Михаилу, как к родному. Пока они радовались встрече, я откланялся.

– Спасибо. Меня зовут Полина.

– А меня Валентин Арсеньевич.

«Еще и Вальки здесь для полной неразберихи не хватало», – подумала я. И набралась-таки наглости:

– Валентин Арсеньевич, вы с Вадимом дружите, да? С тем, у которого доберман умер? Жалко их обоих.

– Впервые слышу. Однако, ребенок, ты странная личность. Прилепилась легко. Значит, я правильно понял, что обозналась.

– Благодарю за признание личностью, раз. Прилепилась легко, потому что понравились, два. Если через пять минут не накормлю талантливого хирурга женского пола обещанным тортом, она или сама умрет, или меня убьет, три.

– Поехали, – растрогался он. – Голодный хирург женского пола – это почище бабы за рулем.

– Опять про обезьяну с гранатой! – взвыла я. – А нельзя про отца Михаила?

– Ну и переходы у тебя, ребенок. Люди наверняка часто обижаются.

– Меня Настасья сегодня уже воспитывала по этому поводу.

– Кто она?

– Хирург!

– Так едем. Куда, кстати?

Я назвала адрес.

С отцом Михаилом все оказалось несложно. Ревностный служитель церкви занимался активным поиском пожертвований. Посещал рюмочные, недорогие барчики, разговаривал с людом, кто пообеспеченней выглядел, о нуждах наших душ, дарил календарики с ликами святых. Напрямую денег не просил, но бил в одну точку – нечего грехи словесами замаливать, надо и кошельки открывать.

– Нормальный современный человек, поглощенный своим делом, – прокомментировал Валентин Арсеньевич.

Я согласилась. До зуда хотелось спросить, дал ли он что-нибудь. Сдержалась. А потом узрела Настасью. Она гордо шагала с двумя коробками – торт и конфеты, будто они ей и родственники, и подруги и вообще все.

– Опоздали, – выдохнула я. – Дама сама себе купила то, что я взялась привезти. Теперь можно к ней не подниматься, живьем слопает.

– Та мило встрепанная пышечка людоедка?

Пышечка – ладно. Но назвать лохматую Настасью, которая от злости явно забыла причесаться, мило встрепанной мог только маньяк. Я слегка отодвинулась. Не заметив моей робости, Валентин Арсеньевич выхватил торт и встал перед яростной подругой моей с покаянным стоном:

– Настенька, мы с Полиной едва успели, то есть не успели совсем, но сейчас я все организую и надеюсь на чашку чая.

Я даже удивиться не успела, реакция не та, что у Настасьи. Все-таки хирург не только профессия, но и характер.

– Где Поля? – мрачно спросила она, за неимением скальпеля замахиваясь одновременно тортом и конфетами.

Неслабо тертый жизнью Валентин Арсеньевич мгновенно оценил серьезность намерений и поднял свой, то есть мой торт, как щит. Я заорала, чтобы угомонились, но в это время Настасья ловко хрястнула тортом напугавшего ее джентльмена. Не знала же, что его предки верно послужили отечеству, а сам он был так добр со мной. Надо было видеть не эту пару с разорванными коробками, с бровями и челками в красном и зеленом креме. Хотя такое все в кино видели. Не мешало полюбоваться охранниками, замершими в сложных, вернее, дурацких позах. Почему-то все, кто успел вывалиться из машин, держались за двери. Ребята были готовы уберечь барина от пули, клинка, гранаты, яда, но не от Настасьи, которой из-за привычки к моим злоключениям почудилось, будто вмиг возникший перед ней тип что-то со мной сделал, неким кошмарным способом выпытал координаты и приехал, пардон, колбасить ее. Да еще и тортик сволочь прихватил для конспирации. Тортик, последнее лакомство, которым бедная Поля в своей короткой непутевой жизни собиралась попотчевать лучшую подругу. Сама, сама предложила угостить!

Через минуту разобрались. Настасья и Валентин Арсеньевич действительно были настоящими бойцами и достойными противниками – ни он, ни она не смутились.

– Лайф из лайф, и вся не в кайф, – сказала Настя, сердито глядя на порушенные торты.

– Но в Московском маргарине пять процентов эфедрина. Мы с закуски ловим кайф, вот такая наша лайф, – утешила я.

Валентин Арсеньевич вдруг по-настоящему побледнел, и сипло спросил:

– Ребенок, откуда?

– В смысле, чье сочинение? – легкомысленно откликнулась я, гордясь подругой, у которой не было столь выраженного окончания шока. – Мама говорила, на кафедре филологии, где она в молодости преподавала, был талантливый мальчик. В таком духе шутил. И женился на девочке, тоже умевшей выдавать вирши типа: «Ехала girl в трамвае, видит, стоит кондуктор»… Там так смешно кончалось плачем о пропавших трех копейках. Я сейчас переволновалась, точно не вспомню. В каждом поколении есть свои затейники. Но про этих двоих я слышала в детстве, вот и запомнились…

– Где она сейчас?

Он не рычал, не лаял, но его тон ровно на секунду стал зловещим. Я чем-то в себе на ту же секунду поняла Настасью, испугавшуюся за меня и за себя. И необъяснимо испугалась за маму. По мере возможности беспечно спросила:

– Кто она?

– Девочка. Можешь справиться у мамы? Позвони ей прямо сейчас.

– Я забыла дома телефон. Иначе предупредила бы Настасью, что задержусь, – соврала я.

– Держи трубку.

– А толк? Моих номеров в вашей трубке нет.

– Ты мамин номер не выучила? Давай съездим за твоим телефоном. А лучше поройся в сумке. Сдается мне, что ты рассеянный ребенок.

Он ворчал уже добродушно. Если бы у меня было время на размышления, я обозвала бы себя психопаткой, вообразила, каково деловому человеку стоять посреди двора с кремом на морде и успокоилась. Но тогда в цейтноте чувствовала лишь некий сквозняк во внутренностях. Было противно и страшно. В сумке мобильного не оказалось, потому что он лежал в кармане. Я, как умела, сыграла удивление и радость неожиданного обретения.

– Теперь другое дело. Мама-то в отъезде. Если срочно, могу звякнуть ее приятельнице.

– Только имени моего не называй.

Пока мы переговаривались, Настасья развила так называемую бурную деятельность. Куда-то побежал неприметный тип, следивший в рюмочной за Антоном. А другой парень вообще пошептался с докторицей, достал баксы, развернул их веером, подождал, пока Настя ткнула пальцем в понравившуюся купюру, кивнул, сел в БМВ и укатил.

– Офонарела? – шепотом справилась я.

– Два торта пропали, – довольно громко сказала Настасья. – А теперь еще этого господина придется пригласить умыться. И умытому дать чаю.

– Делай, что хочешь, подруга. Мама уехала в Воронеж, так что нужно позвонить Ирине Семеновне, – почти по слогам произнесла я.

Настасья, знающая, что мама пасет Севку в Москве, вытаращилась, но сдержалась. Буркнула:

– Звони, кому хочешь. Но, черт возьми, лучше бы я сегодня с утра работала.

Я немного отошла, набрала номер и завопила:

– Ирина Семеновна, здравствуйте, Полина беспокоит. Мамы нет в городе, а мне срочно надо узнать, где сейчас девочка, написавшая некогда «Ехала girl в трамвае»? Помогите по мере сил, вы ведь тоже на кафедре работали.

– Какая девочка? Какая girl? Зачем и куда она ехала? Или они обе ехали? – потрясенно и очень тихо ответила бедная мама. Но, видимо, собралась, вспомнила и протянула: – В Канаде… С тобой все нормально, Поля?

– Благодарю вас, я в порядке.

– Она развелась с мужем, спряталась в Питере, буквально голодала там без работы. Потом нашла в Интернете приглашение – отличный же программист, и, никому ничего не сообщив, убралась заграницу. Оттуда через полгода связалась с родственниками. Еще через полгода информация дошла до приятельниц.

– Я всегда думала, что она тоже с филфака.

– Нет, нет. Поля, я должна позвонить Виктору Николаевичу?

– Нет. Спасибо, Ирина Семеновна, вы меня выручили. Удачи.

Прежде чем поворачиваться лицом к публике, я на всякий случай освободила память своего сотового от нескольких номеров.

Валентин Арсеньевич с кроткой улыбкой выслушал слово «Канада» и сдержанно поблагодарил. Меня осенило:

– Так это вы написали про кайф и закуску? Там ведь все начинается с Адама и Евы, а заканчивается предсказаниями в духе Нострадамуса, причем все уже сбылись. А искать счастья и денег в Канаду отправилась ваша жена? Ну, то есть бывшая.

– Постарайся не болтать о минутной слабости бизнесмена с мамой и ее подругами. Вообще-то я покончил с воспоминаниями. Просто услышал наши строчки, не самые удачные, кстати.

Настасья наклонилась к моему уху, испачкав его кремом, и едва слышно прогудела:

– Лишнего не болтай.

Но я покаянно затрясла головой. У скольких блестящих филологов в смутные времена рушились карьеры и семьи, как мучительно люди искали себя в бизнесе, любви, да везде искали. Горько он сказал о своем прошлом – минутная слабость. Нет, ничего человеческого во мне уже не осталось. В любую минуту причислю человека к подонкам и не перекрещусь. Мне захотелось сказать ему что-нибудь приятное.

– Не беспокойтесь, Валентин Арсеньевич, о нашей с вами встрече будет знать только Настасья. Но, представляете, вы развлекали знакомых смешными строчками, а они их запоминали, записывали, читали своим детям. Я, например, обязательно сына приобщу к вашему творчеству.

Он усмехнулся и отвесил полупоклон. Тут вернулась машина охраны. Ребята передали хозяину громадный торт и внушительных размеров пакет. Настасья вежливо пригласила Валентина Арсеньевича воспользоваться водой и мылом. У нее оставалось полтора часа до работы, у него до делового обеда. Мне предстояла трудная встреча с Сергеем Балковым, и нужно было разжиться у подруги сведениями об Олукревской. Теперь Валентин Арсеньевич был скорее помехой, но, что я могла изменить. Начала после гигиенических процедур и сумбурной сервировки стола дорогой снедью с отца Михаила – как-никак общий знакомый.

– Насть, почему отец Михаил так нескромно одет? Я имею в виду его брендовое пальто.

– А где ты его умудрилась встретить?

– В рюмочной. Я шла к тебе, увидела, как отец Михаил входит, последовала за ним, пристала к Валентину Арсеньевичу и попросила выяснить, с какой целью священник посещает питейные заведения.

У Настасьи округлились глаза. Мне вдруг пришло в голову, что мама и подруга меня знали, любили всякую, и ни одна не сплоховала – подыгрывали без лишних эмоций и слов. Валентин же Арсеньевич укоризненно посмотрел на меня и принялся оправдываться в раннем посещении рюмочной, словно дама могла продолжить драку тортом по малейшему поводу. Кое-как вернулись к сезонной верхней одежде служителя культа. Настя сообщила, что пальто отцу Михаилу подарил прихожанин. Тот дар принял и носит.

– Если продать эту роскошь, можно купить себе что-то теплое попроще, а остаток денег положить в церковную кружку. А то жертвователей по рюмочным ищет, пользуется, в сущности, нездоровым состоянием людей, – объяснила свое раздражение я.

– Да он знать не знает, сколько стоит пальто. И потом, где, кому и как он будет его продавать? Нет, Поля, эту по твоему выражению роскошь, отец Михаил будет носить лет двадцать. А жертвователей он не только ищет. Он их находит, – снисходительно объяснила Настасья. – Вам, Валентин Арсеньевич, он тоже предлагал внести посильный вклад в дело восстановления…

– Пригородной церкви, – охотно улыбнулся неожиданный гость, прикладываясь к чаю и шоколаду. – Да я, Настенька, и так не скуплюсь в этом смысле.

– Поля слишком строга к людям, – расцвела новообращенная. – А мы с Марией, ну, одной моей знакомой, у него крестились. Не здесь, в Самаре. Помнишь, Поля, меня туда приглашали на показательные операции? Мария гостила там у родственников, медиков. Познакомились случайно. Кстати, о строгости. Отец Михаил исповедуется своему духовнику в каждом поступке, каждой мысли, на все просит благословения. Так что ношение этого пальто одобрил священник саном повыше.

– А церковь, ребенок, богата, потому что служители ее пожертвования на Сейшелы не прокатывают, в церковь же и вкладывают. Ты заметила, что рукава рясы отца Михаила в заплатах? Настенька права, пальто свое он может до конца жизни носить. Ты видела храмы, особенно новые или восстанавливаемые? Вместо икон – репродукции. Облачение священников старенькое, тертое. А люди трудятся – крестят, венчают, отпевают, исповеди принимают, причащают, просто утешают. Да еще и постятся большую часть года. Не обижайся, ребенок, не люблю, когда считают чужие деньги.

– Почему вы ее ребенком называете?

– В голосе Настасьи зазвучали ревнивые нотки. Поняв, что наше сообщество случайно, она не желала делить со мной воцерковленного единомышленника.

– Непосредственна не по годам, – чуть ли не промурлыкал Валентин Арсеньевич, лаская взглядом румяные тугие щеки Настасьи.

Кажется, я была лишней в их компании. Настя заметила, что я готовлюсь прощаться. Гостя оставлять у себя было неловко, а отпускать его подруге не хотелось. Уникальный ведь мужчина – выдержал прилюдный мордобой тортом, не обиделся, с лихвой компенсировал потери продуктов и сидит, любезничает. Поэтому хитрюга затеребила меня:

– Поль, Поль, так ты будешь слушать про наше с Марией крещение?

Я так хотела услышать про ее крещение. Но поняла, что от Марии теперь никуда. Свидание с Балковым приближалось, и капризничать я не стала.

Встретившись в Самаре на медицинском междусобойчике, Настя с Марией отправились гулять и забрели в церковь. Там к ним подошел отец Михаил, заговорил, узнал, что дамы не крещены, но давно готовы, и сразу предложил свою помощь. Он был мягок без вкрадчивости. Просто легко согласился с тем, что во времена безбожия многие были отлучены от церкви не по своей воле. Он пояснил, что церковь – это не организация, но организм, в котором каждый человек – жизненно важный орган. И только став таким органом можно спасти вечную душу.

– Мария обрадовалась доступности процедуры, – откровенничала Настя, – а я растерялась. Денег не было. На обеды-то не хватало, что говорить о крестике. Покупать самый дешевый на веревочке при Марии было стыдно. Ты же знаешь, Поля, не Анастасии стыдно, а хирургу, кандидату медицинских наук. И, представляете, на следующий день мне больная подарила золотой крест на золотой цепочке. Обычно я подношений не принимаю, но тут решила – судьба. Поль, вот почему ты кривишься? Чистоплюйка несчастная.

Мне было стыдно. Настасья по натуре бессребреница. Она столько добра людям сделала, столько жизней бесплатно спасла. Некоторые ее коллеги катались, как сыр в масле, а она голодала и смеялась над человеческой алчностью. И вдруг при чужом человеке такое выдала. Но Валентин Арсеньевич был за Настасью во всем или во всем против меня, мне никак не удавалось в этом разобраться. Он снова сделал мне внушение:

– Такие совпадения действительно знак свыше. Как еще Бог мог дать понять человеку, что пора к Нему прибиться? Для мирян благословение Господне – это удача. Пациентка доктора не последним отблагодарила, ребенок, не волнуйся.

– Не волнуюсь больше, уговорили, – сказала я. – Берите у больных золото, у прихожан пальто за тысячи баксов. В конце концов, не вымогаете, и люди вы хорошие, для вас не жалко.

– Упрямая какая, – подмигнул Насте спевшийся с ней гость.

– Водится за ней такой грех.

Я чуть не выругалась. А Настасья безмятежно защебетала про отца Михаила. В душеспасительных беседах с москвичками он не скрывал, что скучает в провинции. Будучи семинаристом, участвовал в патриарших службах и восторгался ими. Столичные священнослужители были для него образцом эрудиции, ума, талантов. Деятельная натура его требовала масштаба покрупнее самарского.

– Самара ему мала была? Есть и сельские священники, – заикнулась, было, я.

Настасья и Валентин Арсеньевич откровенно засмеялись. В Самаре отец Михаил жил по принципу «под лежачий камень вода не течет». Ему был вверен полуразрушенный храм. Он собирал средства на его восстановление в питейных заведениях, где водились дозревшие до ощущения наличия в себе души и щедрости христиане. Звонил прихожанам, навещал их в офисах. И не скрывал от Марии и Настасьи, что, потрудившись во славу Божью и открыв церковь, надеется быть призванным в столицу.

– Карьерист, – вновь не выдержала я. – Хотя, что о нем говорить, если для Блаженного Августина толчком в христианство послужили почести, воздаваемые толпой какому-то принявшему крещение Виктору. Поймите, я ничего не имею против. Но и пожег же он народу потом. И еще утверждал, что очищал огнем, чтобы спасти грешников от ада и отправить прямиком в рай.

Настасья и Валентин Арсеньевич синхронно махнули на меня руками.

– Продолжай, Настенька, – смиренно призвал брат во Христе.

Его явно заинтересовал отец Михаил. С чего бы? «Не выдумывай, – приструнила я свою патологическую подозрительность. – Его больше интересует Настя. Может, ему нравится звук ее голоса».

Насколько я поняла, в Самаре Мария безропотно и щедро помогла отцу Михаилу деньгами на храм. С Настасьи взять было нечего, но и она ухитрилась занять у коллег и пожертвовать. Объяснила просто:

– Такое настроение было после крещения! Хотелось что-то наверстать, понравиться Богу, лишний грех замолить.

Потом они с Марией вернулись домой. И лишь вчера Настасья выяснила, что неустанной работой с вверившим ему свои души богатым и подвыпившим контингентом отец Михаил в рекордные сроки собрал-таки средства на реставрацию храма в Самаре. Но в Москве не осел, получил приход в Подмосковье. И теперь ремонтировал следующую, почти до фундамента разрушенную церковь.

– Я начинаю ему сочувствовать. Выказав такое рвение и способности, запросто можно вместо первопрестольной оказаться в захолустье. Монастырь среди болот будет строить.

– Пошлячка ты, Поля, – вздохнула Настасья.

– Ребенок не столько испорчен, сколько сведущ в отвратительных сторонах бытия, – смягчил ее высказывание Валентин Арсеньевич.

– Мне пора оскорбляться, или последует продолжение? – окрысилась я. – Когда всем миром собирали на Храм Христа Спасителя, Екатерина Васильева выстрадано говорила с экрана, дескать, не мы жертвуем, но Господь позволяет нам жертвовать. Вам же я свою уже распухшую от церковной тематики голову даю на отсечение, что отец Михаил начинает с предложений внести любую посильную лепту, а позже все жестче называет конкретные суммы.

– Нормальная практика, когда человек вынужден просить для определенной цели, – пожал плечами Валентин Арсеньевич.

– Не ссорьтесь, – вспомнила о хозяйских обязанностях Настасья. – Я вас сейчас посмешу.

– Последний раз ты меня смешила рассказом о чьей-то нестандартной дефекации, – вызверилась я. – И удивлялась, почему я не покатываюсь от хохота вместе с тобой.

– Настя врач, – сурово напомнил, похоже, все-таки потенциальный пациент. Уж очень защищал от лучшей подруги. Забыл, как крем «Шарлот»с ресниц соскабливал?

А доктор начала веселить. Все тем же отцом Михаилом. Итак, оцененный по достоинству, он перебрался в Подмосковье и быстро разыскал в Москве Олукревскую. Уговорил ее для начала освятить квартиру. Первым шоком Марии было его требование убрать на балкон обожаемого пса. Она представления не имела об отрицательном отношении православной церкви к собакам, как нечистым животным. Далее последовало застолье, в славном ходе которого отец Михаил дал ей понять, что жертвовать теперь придется беспрестанно. Наивный, не парившийся в миру человек! Своих денег у Марии не было. То, что она могла жертвовать самостоятельно, было целым состоянием для нищего на паперти. Но я была права, требования отца Михаила к достоинствам передаваемых на нужды храма купюр возросли. Такую статью расходов уже надо было согласовывать с мужем. А Семен Олукревский верил себе в Абсолют, не исповедовал ни одной религии и считал бросание своих кровных в церковные кружки величайшей глупостью. Он и с крещением жену поздравил издевательски, дескать, ты всегда была малость ограниченной, и, наконец, совсем отупела. С завершением цикла тебя, родная. Предполагать, что Олукревский кинется удовлетворять частые просьбы отца Михаила о пожертвованиях было безумием. Мария же родилась отнюдь не безумицей. Да и в прижимистости могла посоревноваться с мужем. Давать церкви она намеревалась столько, сколько могла. И таскать по ночам деньги из бумажника Семена, чтобы наутро исполнить свой христианский долг, не только не собиралась, но была категорически против такой трактовки воцерковленности. Почему-то ей вспомнилось, что в некоторых странах то ли был, то ли есть налог на церковь – как устроил бы ее этот вариант.