Текст книги "Прихожанка нарасхват"

Полагаю, Валентин Арсеньевич не известил любовницу о розовом и зеленом креме на своих густых бровях. Детали, отвлекающие от главного. Во-первых, вечером я успела «допросить» Вадима. С утра пораньше кинулась выслеживать отца Михаила. «Довела» его до рюмочной и там решилась на контакт со служителем культа, не иначе с целью очередного «допроса». Добро, у Александра хватило хитрости не сообщать Марии о встрече со мной. А то дама подумала бы, что я и до последнего из ее свиты добралась. Да так шустро – убойщики отдыхают.

Я отхлебнула остывшего эликсира бодрости и впервые за много-много дней захохотала, представив военные советы Олукревской и Козырева, наверняка происходившие по сто раз в день. На каком-то из них любовники и постановили вытягивать информацию обо мне из Настасьи. Я не могла отказать этим сорокалетним интриганам в глубоком уме. Было бы громадной ошибкой пускать в ход чары Марии и расспрашивать Юрьева. Так же недопустимо было на первом же свидании терзать Настасью разговорами обо мне. Они разделили функции. Валька отправился охмурять докторшу на будущее, а Мария сама пригласила меня в гости.

Я невольно скуксилась. Напялила меха, выгибалась, идиотничала, а видавшая виды баба умело искала точки соприкосновения – дети, родители, недвижимость. Словно убеждала, ничего ты тут не вынюхаешь, я такая же, как ты, приглядись.

– Ты другая, Мария, – сказала я вслух и чуть не подавилась кофе, к которому как раз прикладывалась.

Откашлялась, поднялась, выключила музыку и начала прятать все атрибуты домашнего уюта и признаки пребывания в квартире ребенка. Завтра мне предстояло убедить Александра в том, что это – мой кабинет на отшибе. Могу позволить себе писать без помех. Вообще много чего могу себе здесь позволить.

Я прервалась лишь на кратковременное общение с Настасьей. Она позвонила, чтобы сказать спасибо за обнаруженные утром в кармане деньги. Судя по тому, как дрожал ее голос, в кошельке было абсолютно пусто. Спросила:

– Поль, ты листовку-вкладыш к лекарству изучила?

– Да. Насть, там написано: «Потенцирует действие алкоголя». Я понимаю, значит, усиливает. А в чем это проявляется?

Еще не хватало, чтобы поневоле излечиваемый Юрьев, хлопнул с устатку рюмочку и наворотил бед. Тогда меня Балков, которому предстояло усовершенствовать чай Бориса, со свету сживет. Да я и сама себе никогда не прощу.

– Как тебе объяснить, Поля? – напряглась Настасья. – Потенцирование – это, когда вместо речи словоизвержение, вместо смеха гогот, вместо скупой слезы рыдания, хотя выпил человек немного. Плюс тяжелое похмелье даже с малых доз.

– Тогда рекомендуй дозировку.

– Спиртного?

– Нет, конечно. Сама знаю – граммов сто коньяка или четыреста-пятьсот вина или литр-полтора пива. С этого он, как огурчик.

– Вес потребителя ты знаешь так же точно? – ехидно поинтересовалась Настя. – Судя по перечисленному мужичок мелкий. Колись, твой полковник Викник совсем заработался? Бессонница, хандра, раздражительность?

– Симптомы налицо. Только он не полковник, а капитан, ему далеко до тридцати, рост около метра восьмидесяти, сухощав, но не истощен. А пьет мало и редко из принципа.

– Наконец-то взялась за ум! – завопила Настасья. – Поль, у меня вопросы. Неужели нельзя было здорового найти? И не прикончит ли вас Измайлов из этого, как оно называется, табельного оружия? Или ты моим лекарством собралась усыпить Викника на сутки, чтобы не помешал насладиться капитаном?

– Настя, я тебя прошу…

– Прикинула я дозировку, прикинула, – захихикала подруга.

И выдала рекомендации по безопасному, допустимому и нежелательному применению медикамента.

Александр явился в условленное время, минута в минуту. Одарил меня с порога крупной бордовой розой и приветливой улыбкой. Непринужденно поздоровался. Настроение у него было превосходным. Наверное, устал сдавать экзамены на владение компьютером старым толстым мужьям. Я тоже не кисла. Когда по утрам мне не хочется бегать и делать гимнастику, а я себя перебарываю и затем начинаю испытывать удовольствие, возможно, правда, от приближения окончания тренировки, у меня бывает похожее состояние. Александр не озирался украдкой по сторонам, а открыто и пристально обозрел комнату. Одобрил:

– Стильно. Подчеркнуто не будуар, а кабинет. Мы на вы, на ты?

– Да, кабинет. Убежище. На ты. Чай? Кофе?

– С коньяком.

Он достал из прихваченного с собой из прихожей рюкзака пол-литровую бутылку посредственного бренди. Я не угощаю малознакомых мужчин спиртным ни на своей, ни на нейтральной территории. Но, поскольку инициатива исходила от него, развязывать язык выпившему легче, и мне совершенно не хотелось травиться принесенной им гадостью, я метнула на стол двухсотграммовую фляжку более качественного напитка. Алекс расцвел.

Похоже, он был ровесником Антона. Я подумала, что парень более нахрапист и развязен, но одернула себя: Антон не собирался работать на меня за деньги, а сравнивать людей можно только в одинаковых условиях. «У тебя, Полина, прямо площадка молодняка, а не дом», – подумала я. И вдруг впервые ужаснулась. Ко мне регулярно приходят люди, я накрываю этот стол, мы рассаживаемся на диван, в кресла и часами разговариваем. И я хожу к приятелям, и они выставляют еду и питье, и у них болтаем. Недавно кто-то из наших высокопарно назвал это духовной жизнью. Я засмеялась: «Духовно было бы потрудиться прекратить сплошное словоблудие». И мы продолжили треп о человечестве, мире, космосе, национальном самосознании, но все равно треп. «Надеюсь, ты не собираешься ломать привычки именно сейчас? – вкрадчиво обратилась я к себе. – Тебе ведь предстоит не бесцельное, а целенаправленное общение. Давай, не теряй времени, спроси про Олукревскую».

Оказалось, Александр дорожил секундами больше. Пока я с собой разбиралась, он разлил коньяк в «тюльпаны», кофе в чашки и поднял бокал:

– За знакомство. Зови меня Алексом.

Про себя я давно так его и звала. Бодро откликнулась:

– Здрав будь, Алекс.

Он сделал большой глоток и налег на сыр, печенье, шоколад. Я опасливо лизнула кружок лимона и встала:

– Не перебивай аппетит. Сейчас принесу салат и отбивные с грибами.

– Какие отбивные?

– Свиные.

– Класс!

Не могу спокойно смотреть на голодного человека. Однажды обнаружила в нашем подъезде двух бомжей – молодого и старого. Они бывают разными по степени запущенности. Эти выглядели просто обреченными из-за бледности и ветхости лохмотьев. Люди сидели на корточках, грели полиловевшие на морозе руки в батарее и переговаривались шепотом. Я ринулась домой, а там – шаром покати. И на работу надо было срочно. Соорудила что-то, вынесла, отдала, бормоча извинения за скудость угощения. И денег, как назло, не было. И вдруг за спиной раздался визг соседки. Сначала она объяснила бомжам, кто они такие. Те мигом удрали. Потом пришел мой черед:

– Мало того, что вечно кошек прикармливаешь, теперь за этих ублюдков взялась!

Я стояла перед ней и все понимала – про антисанитарию, обворовывание квартир, отрицательные эмоции взрослых и испуг детей при виде… Так молча и ушла. И еще долго удивлялась тому, что безмолвствовать, а не спорить позволило потрясающе глубокое чувство собственной правоты.

Но вернемся к Александру. Идя из кухни, где мне и вспоминались бомжи, с хлебницей, я вынуждена была попятиться и переждать в коридоре несколько минут. Потому что Алекс, допив первую порцию коньяка, торопливо налил себе еще и опрокинул залпом. Ладно, дело житейское, этим, как говорится, грешат и студенты, и профессора, когда стесняются своей привычной дозы. У меня есть подруга, которая в любой компании сразу наливает себе стакан водки, выпивает три четверти и с остатком доходит до финиша. Граждане, презрительно морщившиеся при виде ее старта, давно хрюкают. А барышня, объявив: «Теперь опохмел», заглатывает свои последние пятьдесят граммов и трезвая уходит.

Алекс не стал кокетничать, а сразу взялся за нож и вилку. У Настасьи в ходу смешное профсловечко – нуждаемость. Так вот нуждаемость парня в ноже мне понравилась. Он спросил:

– Ты на диете?

– Нет. Просто уже ела.

– Не скучно одной ужинать?

– Нет.

– А я не люблю. Питаюсь в кафе.

– Хорошо, что телевизор не включаешь, – одобрила я.

– Не признаю. У меня к экрану свои требования.

– Скажи уж, что некогда смотреть.

– Если охота, всегда есть когда, – рассмеялся он. – Давай еще выпьем и поговорим о деле.

Бывший муж в таких ситуациях отвечает: «Одно из двух». Но я за свои дела получаю гораздо меньше, поэтому не столь строга:

– Давай. Хотя спешить некуда. Я имею представление о том, что нужно моему компьютеру. И о ценах.

– Я не врач из частной клиники, лишних процедур не назначаю и витамины под видом спасительных лекарств не впариваю.

– Приятно слышать.

Он взялся за бутылку бренди. Я было хотела предложить ему не крахмалиться, а принять сразу, сколько душа просит. Но передумала. Перебьется без райских условий.

– Алекс, ты настаиваешь на том, чтобы держать Марию в неведении относительно твоей возни с моим агрегатом? А Настасью? Я не привыкла скрытничать, так что обоснуй необходимость.

– Законно. Попробую. Где ты хранишь консервы, Полина? Помидоры, огурцы?

– Я ничего не консервирую.

– Но, если бы довелось?

– Не знаю. Какой-нибудь ларь на балкон заказала бы – снаружи дерево, изнутри войлок. Полагаю, выдержали бы в таком банки московскую зиму.

– А в стенной шкаф, где висит верхняя одежда, лежат шапки?

– Фу…

– Вот! Мы после гибели Семена встретились у Маши с отцом Михаилом и Вадимом. Стали поминать новопреставленного. Вадим отважился попросить соленый огурчик – закусить. Маша на дыбы: «Мне сейчас не до того». Но отец Михаил просьбу поддержал. Ему она не отказала. Влезла в свой стенной шкаф, двери закрыла, минут пять выбирала банку, вынесла, наконец… Понимаешь, на пол в этот в сущности чулан коврик постелила, вроде продвинутая, а соленья вперемешку с обувными коробками ставит. Мы – разные люди, Полина. Она славная женщина, но другая какая-то. Может, оттого что старше? Хотя и более солидные возрастом дамы по-европейски дома держат.

Алекс был тем, кто мне нужен. Он адекватно оценивал Олукревскую. Но явно осторожничал в характеристиках. Это заставляло предполагать, что за один раз ничего конкретного из него не выбьешь. Так и будет давить на мои собственные ассоциации. И не подпоишь его: толерантность, сразу видно, высокая. Выхлебает все, не опьянев толком, а потом просто упадет и заснет.

– Хочется горячего кофе, – сказала я. – Ты не возражаешь, если я больше не буду носить в кофейнике? Остывает быстро. Лучше в чашках, но почаще.

– Найди, кто возразил бы.

Я снова удалилась в кухню. Пусть прикладывается к коньяку без помех. Мне надо было поразмыслить и решиться. Но первым пунктом программы я пренебрегла. И так было ясно, что поступлю дурно, оправдания сама себе найду слабые и долго буду содеянного стыдиться. В последнем телефонном разговоре с Настасьей я попросила:

– Объясни мне только одно. Ты умница, труженица, бессребреница, честный, добрый и порядочный человек. Была же у тебя какая-то мотивация такого поведения и до крещения. Почему ты решила ее подкорректировать? Раньше была щедрой, скажем, из жалости к нищим, а теперь из желания в рай попасть?

– Поля, неужели ты сама не чувствуешь, что с годами все труднее оставаться порядочной? – с болью спросила она. – Я много неприятного о себе узнала. Может, дров еще не наломала, но помыслила обо всех без исключения мерзостях.

– Так серьезно? Уже только Бог может удержать в рамках теории?

– Остри, остри. Но у меня такое ощущение, будто я по мере сил учила, а теперь пора сдавать экзамен.

– Сдала. А потом?

– Снова учить.

– Еще немного, и у меня разовьется комплекс неполноценности, – честно предупредила я.

А теперь, стоя у кофеварки и вспоминая Настины слова, с необычайной робостью предложила себе: «Не делай того, что собралась. Сию секунду поднатужься, собери волю в кулак и не греши. Сейчас твой, если не экзамен, то зачет».

– Не готова. Провалю, – вслух пробормотала я.

Достала предназначенное Борису Юрьеву успокоительное, потенцирующее при всем при том действие алкоголя. И, не перекрестившись, хоть на это совести хватило, добавила самую маленькую из разрешенных Настасьей доз в кофе Алекса.

Это было настолько похоже на кино, что я сама не верила в происходящее. Однако минут через двадцать пять сомнений не осталось – лекарство потенцировало, да еще как. Проблема Олукревской у Александра явно существовала, потому что он вдруг сам начал говорить о Марии. И остановить его я не смогла бы даже при крайней потребности отдохнуть в тишине. Параллельно он нахваливал свое мастерство электронщика и радовался моей молодости, но это можно опустить. К сожалению нельзя поступить так же с другим фактом: я улучила момент и включила хранящийся в тумбочке возле кресла Александра диктофон. Представления не имею, зачем я это сделала. Не иначе шпионские страсти захватили. Обычно люди расчетливо совершают не очень красивые поступки, а после спасаются самоиронией. У меня получилось наоборот. Я подтрунивала над собой вначале и четко осознавала собственную мерзость к концу. Но об этом тоже много не скажешь. Изложить бы связно наблюдения и выводы Алекса. Он очень веселился, повествуя, перескакивал с одного на другое, потом неожиданно возвращался к незаконченной фразе, а то и слову, и вновь, не дойдя до точки, поддавался порыву «вспомнить что-нибудь еще из этой оперы», хотя опера была уже совсем другая. В общем, смысл таков.

Семен Олукревский был искренне убежден, что Вадиму не нужны деньги, квартира, машина, дача. Он держал одноклассника за бродячего философа. Кем мнил себя, не ведомо. Но беседовал на отвлеченные темы охотно. А Мария таких, как Вадим, ненавидит, ибо не верит в добровольную аскезу мирян. Регулярно накручивает себя, дескать, в наши дни каждый может заработать по потребностям. Но все равно при встрече с малоимущим, словно удара из-за угла, ждет просьбы одолжить, пристроить, да просто выслушать жалобы на нищету. Если таковых от бедняка не поступает, она начинает его побаиваться. Считает философствующих аскетов скрытыми буянами, которые в любой момент от зависти могут слететь с катушек. Поэтому она потихоньку, чтобы не раздражать мужа, старалась одноклассника отвадить. Любой не вынес бы ее нападок и пренебрежения. Но кое-чего в Вадиме Мария не учла. Он мог ссориться с собственной женой, выслушивать ее оскорбления, но та психологически зависела от него, иначе давно сбежала бы. В фирме, женщины коллеги, не желая себе таких мужей, по-человечески понимали Вадима и сочувствовали ему. А Мария не зависела, не понимала, не жалела, то есть в сущности одна относилась к нему, как к полноценному мужику. Отталкивая, она его все сильнее притягивала.

Иногда покорностью и самоуничижением Вадиму удавалось даже чистую слезу из Маши выжать. Недавно он заявил ей: «Семен жизнелюб, отличный семьянин, нужен большим людям для больших дел, и погиб. Я же всем в тягость, ни на что не годен, сотню раз мечтал о смерти, а копчу небо. Несправедливо. Прости меня». Мария разрыдалась, бормоча: «Да, да, да». Это явно было не прощение, а согласие с тем, что справедливость засбоила. Но Вадим по своему обыкновению не обиделся. После убийства мужа Олукревская перестала церемониться с одноклассником. Ей просто пока было не до посыла: «Пошел вон, кретин, и не вздумай здесь показываться». Это понимали все. А Вадим простодушно объяснил Алексу и отцу Михаилу: «Я знаю, что выгляжу нелепо, но Марии необходимо на ком-то срываться, выпускать пар, давать волю нервам, иначе она сойдет с ума». Александр не исключал, что это правда. Отец Михаил вообще благословил Вадима на подвиг жертвенной дружбы.

Алекс и самого отца Михаила объявил полезным для здоровья Марии – утешает, растолковывает, что происходит и будет происходить с Семеном на том свете, учит, как ему помочь, адаптирует к кошмару вдовства, словом. И себя парень из числа нужных Олукревской людей не исключил. Она владеет компьютером, как печатной машинкой. И, когда неизбежно захочет покопаться в том, что осталось после Семы, или избавиться от этого, ей понадобится специалист. Только специалистов вокруг – пруд пруди. Попадешь под горячую руку или холодное нежелание видеть компьютерщика, обслуживавшего мужа, и прощай без прости. Он признался в маленькой хитрости, до которой они с Вадимом додумались одновременно, но независимо друг от друга. Отец Михаил навещает Марию дважды в неделю. Алекс и Вадим, не сговариваясь, начали приходить в те же дни чуть позже священника. При нем Мария их не прогоняла.

– В Маше есть магнетизм, – внушал мне Александр. – Она правильная. Она честна в желаниях – деньги, дом, секс и никакого экстрима, никаких подвигов. Всем надо того же, но не сознаются, усложняют себя, геройствуют не по делу. И она не просто хочет, а имеет. Что там мягкотелый Вадим, жесткий полицейский Юрьев слету втюрился. Маша уже готова скандалить с его начальством из-за того, что он вместо расследования, вместо поиска убийцы бегает к ней за жизнь трепаться. Дурак! Демонстрирует широту интересов и эрудицию, а ей именно это и ненавистно. Она и Семины-то бредни терпела с трудом. Но терпела, потому что Сема, побредив для разрядки, молча шел деньги делать. Ты оцени, Полина, женщина никогда никому не льстит, слова с душевным жаром, даже просто с теплом не скажет, но умеет так уйти в тень, что любой мужик верит, будто он эту защитную тень и отбрасывает. А на самом деле ей все по барабану, кроме Семы и сына. Нас наше существование не устраивает, а ее устраивает и наше, и свое. Мы жаждем многое изменить, а она ничего менять не собирается. Тем более в нас, у нас, за нас…

Меня потянуло растолковать Александру, что Вадима отлучали от дома прежде всего из-за Вальки. Увидел бы случайно бывшего друга с Марией и отреагировал непредсказуемо, к примеру, выложил все Семену. Отовраться было бы легко, но Олукревская действительно стремилась к нерушимому покою. Причем, сообщить Семену о контактах его жены с Валькой Вадим мог и, не заподозрив их в связи. Я однажды за милую душу заложила подругу ее благоверному, едва не спровоцировав развод. Мне тогда в голову не приходило, что она тайно сдает квартиру нашему общему знакомому, и что он – ее любовник. Посему за каким-то праздничным столом я словоохотливо делилась открытием: позвонила туда, надеясь ее застать, а нарвалась на него. Я не замечала яростно-пытливых взглядов супруга. И на ее настойчивые уверения, дескать, ошиблась ты, Поля, элементарно номером ошиблась, с пеной у рта отвечала клятвами в собственном психическом здравии. Только когда мы вышли курить на лестничную площадку, она открытым текстом растолковала мне, что я идиотка в кубе… Разумеется, Алексу о Вальке я и словом не обмолвилась. Спросила, знал ли кто-нибудь посторонний, что Олукревкий в день убийства поедет домой один.

– Будешь смеяться, но знали все, – до слез заржал Алекс, в котором потенцировались все новые и новые порции алкоголя.

Он занимался компьютером Семена, потом они сели чаевничать: в отличие от жены гурман Олукревский любил поесть в компании. Затем пришел Вадим и под свирепым взором хозяйки рискнул присоединиться. Позвонил шофер Семы, сказал, что затемпературил – под сорок, до завтра не оклемается. Маша сразу заявила, в банк мужа подбросит, а обратно ему придется добираться своим ходом. В это время телефон занял отец Михаил. Он напоминал Марии о завтрашней встрече. Семен рассердился, а она легко соврала, будто у мужа заболел шофер, ей нужно забрать его с работы, поэтому все отменяется. Честный Вадим укорил:

– Зачем обманывать священника? Ты же Сему только утром отвезешь?

– Действительно, а какие у тебя планы на вечер? – нахмурился муж.

Оказалось, Мария согласилась сходить с отцом Михаилом в детский дом. Семен ядовито поинтересовался, скольких ублюдков она намерена осчастливить заработанными им кровью и потом рублями. Она отмахнулась: «Завтра ни одного». Потому что ей неожиданно перепал гостевой абонемент на занятие к модному психоаналитику. Отцу Михаилу невдомек, что приюты и сироты никуда не денутся и через месяц, и через сто лет. А возможность попасть к современному ученому чудотворцу может больше не представиться. Откровенничать с отцом Михаилом было глупо, он не жаловал специалистов по укреплению психики. Даже не занедужь водитель, она все равно отказалась бы, соврав. Потому что согласно разуму выбрала визит к психоаналитику. Сема, считавший отца Михаила нелечебной пиявкой, остался ею очень доволен. И начал распространяться о конкуренции между церковниками и светскими мастерами по устаканиванию внутреннего мира во внешней форме.

– Естественно, кудесник от психоанализа был в курсе трудностей с доставкой Семы, – трясся от смеха Алекс.

– В смысле?

– Да к любовнику она намылилась под видом занятия! Я в этом разбираюсь. Семе она изменяла, как бы поточнее выразиться, по-белому. Маша не шлюха. У нее кризис среднего возраста. В этом самом возрасте до женщины просто доходит, что не все упущения в жизни можно наверстать. Уже сегодня поздновато для коечной страсти, а завтра и пытаться не стоит. А Семен, между нами, и не Ален Делон, и не автор стишка: «Я сегодня очень – очень сексуально озабочен».

Я ему поверила. Эти женские кризисы Алекса кормили и поили. Вряд ли Вадиму или Борису удалось бы судить о них столь же здраво. «Однако священник думал, что Олукревские вернутся вместе», – машинально отметила я.

– Полина, ты наивная девчонка и о главном не догадываешься, – совсем распалился Александр. Ему не хватало моего жадного любопытства, и он боролся с разочарованием, как мог. – Сема вез с работы деньги! Это в кино показывают набитые ими кейсы. А в жизни умные люди носят несколько пачек подмышкой под пиджаком, чтобы не провоцировать грабителей. Но часто носят. Маша, еще не сообразив, что он мертв, сунулась в заповедную подмышку, потом с отчаяния во внутренний карман пиджака, в бумажник, а там – ничего.

Полицию вызывал консьерж. Пока он трудился, Мария успела позвонить Вадиму, Алексу и отцу Михаилу. Священник был далеко и добрался не скоро. Зато одноклассник и компьютерщик ухитрились опередить стражей порядка. И услышали о грабеже. Потом Олукревская опомнилась, вслух выругала себя за забывчивость, сказала, что перепутала день приноса денег. Даже улыбнулась им, прося забыть о том, что сказала.

– Может, это правда? – спросила я.

– Нет, – твердо заявил Александр. – Маша дни своего обогащения не перепутает, даже если саму душить будут. Просто сумма вызвала бы любопытство и полицейских, и боссов Семы, если бы она заикнулась о ней и настаивала на поиске и возвращении. Хотя внутри у нее наверняка все клокотало.

– Неужели Семен не мог подождать, пока поправится шофер? Зачем рисковал? – недоумевала я.

– Говорю же, наивная ты, – снисходительно повторил Алекс. – Сразу видно, что не используешь служебное положение для раздобывания заказов на индивидуальную деятельность.

И растолковал, что офисный сейф – не лучшее место для налички, полученной за частные консультации. Олукревский вовсе не обворовывал банк. Принимал собственных клиентов в кабинете в рабочее время и гонорары от них, например, по четвергам. Он был умным и знал, что у бдительного начальника всегда есть ключи от сейфов подчиненных и доступы в святая святых их компьютеров. Поэтому шустро перетаскивал домой все, что ему Бог послал. Да и чего Семе было опасаться? Такси от дверей банка до дверей подъезда. Лестница – на мониторе перед консьержем. Надо было только по ней подняться.

Я еще не успела переварить информацию о современных методах контроля над сотрудниками, а Александра уже несло дальше. То ли он всегда поверхностно сплетничал, то ли лекарство не давало углубиться в детали. Он сообщил, что Сема был аккуратистом и где-то записывал номера своих банкнот. «А ведь Олукревская тысячекратно права в защите собственного мирка от чужих глаз, – подумалось мне. – Если человек часто бывает в доме, от него трудно скрыть хозяйские секреты. Неужели все, разбогатев, обречены на одиночество»? Алекс потешался без остановок:

– Представляешь, Сема отследил судьбу своих купюр. Однажды дал в виде взятки рекомендованному проверенным сослуживцем лицу, а через неделю получил назад в виде взятки же от другого лица. Получил полное представление о внутреннем круговороте денежных знаков. И я уверен, не раз использовал себе во благо. Но это ему взбрело в голову, как шутка. А номера он фиксировал на случай банальной кражи. Чтобы полицейские знали, что искать и отдавать владельцу, и не зажимали чужое.

«Какая жалость, что ребятам Измайлова не будет толку от откровений Алекса, – загрустила я. – Он откажется от пьяного лепета, и ничего, кроме скандала, не получится. А ведь деньги меняют дело. Взять их у покойного мог тот, кто дал. То есть появляется неизвестный. Нет, безнадега, никогда они убийцу Олукревского не вычислят, не найдут». На секунду в этой мути мелькнула соломинка – брат Жени, преступный элемент, живущий по соседству и вполне пригодный для подкупа банковского служащего. Но даже при моем извращенном воображении и патологической жажде мести такой расклад казался фантастическим.

– Сема любил порассуждать о правильности окончательного и бесповоротного расслоения по доходам, – вещал Алекс, допивая бренди и уже не точно попадая вилкой в куски мяса. – Утверждал, что должны быть не оазисы элитных жилых комплексов в пустынях спальных районов, а элитные районы, в которые низшему сословию неловко сунуться. Вадим тогда сказал: «Возьмите связки ключей у тех, кто живет в хрущобах, и у владельцев зимних садов. Почти близнецы по форме. Но дают доступ к разному содержанию». Мы с ним, смеха ради, выложили свои отмычки. Действительно, один в один – от подъезда, от железной двери, от деревянной… Сема промолча, но его ключи мы видели – такие же. По-моему, ему даже это было неприятно.

Насколько я помнила, Александр контактировал с Семеном два года. Для такого срока его красочных зарисовок было маловато, хотя он наверняка и подслушивал, и подглядывал. Скрытно жили Олукревские. Единственный перл в сплетне о них – деньги. Да и о том лучше было бы не слышать. Потому что энная сумма на счете вдовы – это одни заинтересованные лица, а подмышкой у убитого – другие. Из добросовестности я спросила стремительно теряющего по моей вине человеческий облик Александра:

– Про баксы, как и про недомогание шофера, тоже все знали?

– Нетушки, – по-детски вскинулся он. – О них наверняка и любовнику не докладывали. Существует же в семьях настоящий интим. У Маши и Семы его олицетворяли деньги. Я, Полина, сейчас представляю себе, какой кайф Маша ловила в тот вечер. Телом была с милым другом, а мыслями с бумажником мужа. Почему все самое мерзкое случается именно на пике удовольствия, а?

Я смотрела на него и удивлялась все сильнее. Человека развозит, он должен беспокоиться, причину искать. А этот, наоборот, доволен. Получалось, что пил Алекс не ради баловства вкусовых рецепторов. Он хотел захмелеть. Давал действительности шанс полностью измениться к своему пробуждению после отключки, которой явно бесстрашно добивался. Значит, самоуверенность его была деланной. Мне стало не так совестно за добавленное в кофе снадобье. Помогла, можно сказать, обойтись малой кровью. А то пошел бы после наших посиделок догоняться сомнительного качества напитками. С моей же легкой руки количество алкоголя в его крови не было чрезмерным, зато эффект превосходил любые ожидания.

Пока я себя утешала, Алекс вольготно распластался в кресле и заснул. Обе емкости от спиртного были пусты, тарелки вычищены хлебными корками, в чашке не осталось кофейной гущи даже на гадание. Я убрала со стола, вымыла посуду, покурила. Гость не просыпался. Осторожно потрясла его за плечо. Тщетно. Такое положение наша Нэлка определяет красивым словом «непруха».

Поскольку я по мере сил способствовала этой самой непрухе, честно было бы дать Александру выспаться. Но и через час, и через два добудиться его не удалось. Через три он выказал признаки беспокойства, явно куда-то просясь. «Доведу до туалета, – решила я. – Втолкну внутрь. Проснется же он, в процессе, так сказать, облегчения. Потом изловлю на выходе и попытаюсь выяснить, куда его на такси отправлять».

Довела. Втолкнула. Изловила. Брюки застегнуть он смог, но заправить в них футболку и рубашку – нет. Кроме того, он зачем-то снял ботинки и носки. Алекс тяжким бременем повис на моем плече. На имя не откликался. На попытки пошевелиться реагировал угрожающими стонами. Я не успела отчаяться. Щелкнул замок, открылась дверь, и в трех метрах от меня возник Виктор Николаевич Измайлов. Так и застыли – у полковника в руках букет, а у меня расхристанный босой Алекс. «Сила привычки, – уныло подумала я. – Всегда вынимаю ключ из замка, чтобы Вик открыл своим. Ну, он и открыл. За что боролась, на то и напоролась».

– Детка, ты это на улице нашла и затаскиваешь или предназначаешь на выброс? – заботливо справился полковник.

– Это зовется Александром, – представила я.

– Хорошее имя, – душевно откликнулся Вик и побелел скулами. Потому что растревоженный звуком его голоса Алекс обхватил меня рукой за шею, трогательно припал щекой к щеке и чисто заплакал.

– Он собирался заняться моим компьютером, милый, – прокомментировала я.

– Не довелось.

При слове «компьютер» Александр встрепенулся и сказал:

– Машка в нем ни бум-бум.

– А Поля? – ревниво спросил Вик.

– Тоже.

– Ага, значит, к компьютеру вы действительно не приближались, – констатировал полковник, которому мое владение этим электронным изыском представляется виртуозным.

– Его нужно доставить домой, Вик. Но я не знаю, где он живет.

– Ну, хотя бы навещать не будешь.

– Послушай, мой новый знакомый всего-навсего перебрал.

– Понял, понял. Но я всем сердцем за недобор. Возьми-ка цветы, Поленька.

Я послушно приняла букет, и оставшийся без поддержки Алекс упал на пол с пробуждающим мою совесть грохотом.

– Ты мог его подхватить, Вик! – возмутилась я.

– Он мог не падать, – флегматично возразил Измайлов.

– Вот расшибся бы насмерть, прятали бы труп, как в детективе, – проворчала я.

– Хайям говорил, что у пьяных и влюбленных есть свой Ангел Хранитель.

– Александр не влюбленный.

– Тогда давай избавляться от тела. Убийство на почве ревности отменяется.

– А вдруг я в него влюблена, милый?

– Брось, детка. Однажды я был в подобном виде. Так ты мне споткнуться не позволила, не то, что рухнуть.

Сам себе все объяснил, и ладно.

Далее Виктор Николаевич повел себя вызывающе. Он наклонился над лежащим на спине Александром, наложил ладони ему на уши и начал тереть их так, как будто добывал огонь. Через минуту Алекс открыл глаза, четко произнес свой адрес и посоветовал: