Текст книги "Прихожанка нарасхват"

Но я снова предалась пустым рассуждениям. А анекдот Настасья рассказала неплохой. Медсестра из их клиники узнала о вредной привычке дочери потрясающим образом. Девушку отселили в пустующую бабушкину квартиру, балкон которой был виден из окон родительского дома. Дитя знало, если проштрафится, лишится упоительной иллюзии свободы в собственной норе. Поэтому перед встречей с мамой оно вывешивало одежду для проветривания на воздух. А мама, регулярно посматривая в окна на дочкин балкон, где шевелились на ветерке сухие тряпки, взяла да и догадалась про курение. «Меня другие прокуривают», – пыталась оправдываться девчонка. «Не ври, – сказала наблюдательная мать, – чужой табак не выветривают. Выветривают только свой грех».

– Так что, надо селиться подальше от родителей, – со смехом вывела Настасья.

Я представила себе разлуку с повзрослевшим Севкой и не согласилась. Один вариант – когда он с моими родителями или со своим отцом. Другой – когда один. Чокнуться можно от беспокойства. Гениально сказала Татьяна Доронина: «Я бы замучила ребенка своей любовью». У меня тогда сердце остановилось на миг от понимания не умом, а этим перебоем ритма: да, настоящая любовь мучительна, потому что неотступна. Нельзя же звонить сыну каждую минуту, нельзя отнимать собой его жизнь, но труднее всего вынести именно наличие у него этой жизни, в которой нет тебя. Поэтому при неизбежном переезде Севки, я не отказалась бы хоть в бинокль видеть, зажегся ли вечером в его доме свет.

– Ты рассуждаешь так, потому что он еще маленький, – сказала Настасья.

Но Мария поддержала меня не горячо, а прямо-таки горячечно:

– А мой большой. Он всего несколько месяцев в Англии, и у меня дня светлого не было. Живу от письма до письма, от звонка до звонка. Знала бы, что так отреагирую, никогда не отпустила бы из дома, из Москвы, из страны. Вернется, будет жить под боком. И еще одно важно. В моей старости, когда мне понадобится его помощь, он не должен терпеть лишних неудобств и тратить много времени на мать. Думаете, нам эта квартира сильно нравится? Или нравилась при покупке? Ничуть. Но отсюда десять минут пешком до родителей Семы и до моих, хоть и в разные стороны. Я выгуливаю собаку и заодно навещаю то тех, то других. Необременительно. Спокойно. Радостно.

– И покупать детям квартиры надо немедленно, – разошлась я и процитировала яркий пассаж из сегодняшней речи экс-супруга о росте цен и тенденциях развала бизнеса.

Мария, вероятно, тоже вспомнила что-то из Семена Олукревского:

– Абсолютно согласна. Через несколько лет приобретение квартиры в собственность без кабалы кредита будет привилегией фунтовых миллионеров. И еще отчитывайся перед государством, на какие шиши решил жилищную проблему собственного ребенка. Вот, когда дети на улице оказываются, государство никаких отчетов не требует.

Настасья поскучнела и запросилась курить. Я отправилась травиться вместе с ней. Мария осталась с мужчинами, которые спорили о футболе.

Затянувшись, подруга пожаловалась:

– Вы так азартно рассуждаете о недвижимости. А у меня в кошельке пусто. Слушаю, как сказку.

– Насть, я опять по мужниному велению и хотению сумку покупала. Как обычно оставила сдачу. Не печалься, и до зарплат дотянем, и домой отсюда на моторе двинем.

Раньше Настасья бросалась мне на шею. А тут осунулась на глазах и твердо сказала:

– Поль, отдай предназначенное мне отцу Михаилу на храм.

Ой, не напрасно девушка при нем побыла, пока стол накрывали. Не знаю, чего ему удалось добиться от Вадима и Александра, но Настасья готова была терпеть безденежье без дураков.

– Ты всерьез полагаешь, что Богу хорошо, когда ты голодаешь? Что кирпич в церковной стене важнее операции, которую ты обязана делать больному в нормальном физическом состоянии?

– Поля, я грешница, – сообщила подруга. – Когда-то после курсов усовершенствования мы с коллегами устраивали вскладчину банкет. Я взялась купить торты. А сама тогда голодала, и занять не получалось. Тебя тогда в городе не было, не хмурься. У меня уже и на метро денег не хватало. Я всерьез собиралась пару недель пожить в клинике, потому что добираться до работы не могла. Нашла торты подешевле, разницу прикарманила. Ее только на дорогу и хватило, ела я остатки больничных обедов вместе с санитарками. Но до сих пор стыдно.

Я вышла в коридор, сжав зубы и кулаки. Вынула из сумки все, что осталось от долларов экса. Две купюры. Сначала я хотела положить в карман дубленки Настасьи более крупную. Потом решила исполнить ее волю. Карману дубленки досталась бумажка достоинством помельче, карману супер-пальто отца Михаила – покрупнее. На всякий случай поясню, что сую я что-то в чужие карманы или сумки, не заглядывая в них и не ощупывая. Однажды одному страдающему лютой похмелюгой приятелю также вслепую опустила бутылку в баул. Она недовольно звякнула, но явно не разбилась. Я не любопытствовала, к чему стекляшка присоседилась. И только через два часа, когда он попытался добиться справедливости от своего шефа, а тот вызвал полицию, выяснилось, что на дне баула лежал автомат.

Пальто я нашла во вместительном встроенном шкафу. Мне бы такой. В центре на полу лежал небольшой квадратный коврик. Я бы не удивилась, будь он старым. У Марии явно не поднимались руки что-либо выбрасывать. Но и покупать новый для, в общем-то, кладовки было совершенно не в ее духе. Я приподняла его и увидела крышку люка с обычным дверным замком. Погреб на третьем этаже? Бардачок для щеток? Тайник? Вместилище каких-нибудь регуляторов подогрева пола или новомодной сигнализации, установленной после трагедии? Спросить бы, да неудобно. Я поправила коврик и вернулась к подруге. У нее был распухший нос и затравленный взгляд.

– Слушай, исчадие ада, я сунула деньги ему в карман. Настя, ты помнишь, что рассказывала мне про тот ваш банкет? На следующий же день?

– Про свое воровство я умолчала.

– Дура! Соберись, ну. Твои коллеги не после мероприятия, а по ходу открыто прятали в сумки бананы, апельсины, конфеты, куски колбасы и сыра. Их, между прочим, кто-то мог хотеть съесть.

– И что? Я их не осуждаю, тогда все бедствовали.

– Разве это не повод больше себя не грызть?

– Поль, ты, правда, положила?

– Клянусь.

Настасья порозовела и попыталась улыбнуться:

– Спасибо, Поля. А то вдруг я отца Михаила больше не встречу. Так хочется ему помочь, но я хронически без денег. Обидно, что крестил он обеих, а толк есть только от Марии.

Опять ей понадобилось быть вровень с Марией. Но я осталась спокойной. Наверное, потому что уже устала волноваться.

– Знаешь, за что я тебя люблю? За то, что ты не спросила, сколько я положила на храм. Ты очень порядочный человек, Настя. И толку от тебя поболее, чем от Марии. Ты сколько жертвователей церкви обеспечиваешь ежедневно? Родственники за здравие свечки бесперебойно ставят, прооперированные после выписки бегут Бога благодарить. Разве не так?

– Часто бегут, – озадаченно признала Настасья.

– Тогда давай сменим пластинку.

Этому посодействовала хозяйка. Она возникла в дверном проеме и недовольно сморщилась:

– Хватит дымить, кондиционер не справляется. Ты, Настя, врач, должна бороться с курением, а сама вовсю балуешься.

Настасья послушно затушила окурок. Я сделала неторопливую затяжку:

– Идите, девочки, сейчас догоню.

В комнату я вошла с решимостью попрощаться. Но Настасья пила кофе и уписывала за обе щеки торт. Пришлось дожидаться сладкоежку, потому что на сей раз она засобиралась со мной. И еще, если честно, мне хотелось бы убедиться в том, что, случайно обнаружив деньги в своем кармане, она не переложит их в карман священника. Мужчины предпочли остаться. Мария вынесла из спальни мои вещи. На подкладке шубы возле воротника змеился ее волос. Примеряла, пока мы с Настасьей курили. Я незаметно стряхнула чужое. Она учла мои претензии к джентльменам и вывела Вадима. Пока он держал мои меха, Настасья успела напялить шапку и дубленку. Сколько можно учить? Не спеши. Меня подмывало спросить, кто будет драить посуду. Я сдержалась.

Настасья порядком устала. Обрадовалась легко поймавшемуся такси, забилась в салоне в угол, отдала мне снадобье для успокоения Бориса Юрьева и сразу заснула. Вот так со свидания в клинику, а оттуда в гости кочевать. Дешевле было сначала забросить домой меня, но я не решилась оставлять спящую подругу на попечение водителя. Труднее всего было растолкать ее, объяснить со сна, что она уже возле своего подъезда и выпихнуть из машины. Сама я выскочила резво. И пошагала быстро, надеясь без приключений донести на плечах до шкафа единственную свою стоящую шубу.

Не так давно упоминание о сублимации энергии вызывало у меня ухмылку. Конечно, если не тратить килоджоули на переваривание излишков пищи, очищение от алкогольных и табачных токсинов, а также на любовные утехи, можно увлеченно трудиться сутками. Хотя, насчет увлеченности есть сомнения. Особенно удачно это должно получаться, если врач запретил вам пить, курить, приговорил к чудовищной сыроовощной диете, и, если вы недавно импотент или давно фригидны. Однако, вернувшись от Олукревской, я поймала себя на категорическом нежелании пить и есть. А ведь позавтракать не успела, потом Настасья своим звонком отвратила меня от обеда, и в гостях к советским яствам я почти не притрагивалась. Более того, очень надеялась на то, что вымотанный Вик не будет претендовать на ласку, и его хватит только на ужин и сон до утра, можно в пальто и ботинках. Легче было завтра постирать простыни, чем сегодня петь ему колыбельные. При этом я осуществляла хаотичное движение по квартире, натыкалась на мебель и пыталась выстукивать зубами какой-то мотивчик, что свидетельствовало о наличии сил. Я знала, мне необходимо «поработать головой», но о роде деятельности не догадывалась, как ни старалась. Неужели придется этой частью тела биться о стену?

«Оливье», «шуба», картошка с мясом, – забормотала, наконец, я. – И запах – чуть затхлый, не знаю, как выразить, похоже пахнет у мамы из специального шкафа с дорогим сердцу старьем. У кого бывает такой жилой, что ли, дух? У тех, кто регулярно готовит, стирает, гладит дома. М-да, выпендреж наличествует, но с буржуазностью у мадам Олукревской не складывается. Стоп, она сама говорила про приходящую домработницу… Что меня так мучит? Запах… Прислуга… Готовка… Стирка… Глажка… Уборка… Уборка!

Я поняла, зачем мне нужна была голова. Чтобы шарахнуть себя кулаком по лбу. В туалете у Олукревской стояла мокрая швабра в мокром же ведре. А полы были чистые, но, скажем так, не только что вымытые. Предательские мелочи. Кем бы ни притворялась, кем бы ни считала себя Мария Олукревская, но по натуре она была домохозяйкой. Перед приходом людей смахнула пыль, сервировала кухонный стол, на пару с комбайном сварганила еду – долго ли, умеючи. И осталось у нее немного времени. Кто-то музыку послушал бы, аперитивчику принял бы, по телефону поболтал, помолился, в конце концов. А она, лапушка, в одной или двух дальних комнатах, куда нас натаптывать не пускала, влажную уборку произвела. После ухода мужчин наверняка домоет остальное. И велит домработнице неделю отдыхать. Экономия.

«Полина, ты чокнутая? – свирепо спросила я себя. – Ради этого вывода надо было метаться, сшибая пепельницы и будильники, и лупить себя по башке»? Зазвонил телефон. Я была рада уйти от ответа, схватила трубку и услышала:

– Поля, ты чокнутая?

Судьба. Я вздохнула и призналась:

– Бесспорно.

– Я повторяю, где ты находишь шушеру, подобную Козыреву? – бушевал бывший муж в недрах то ли городской квартиры, то ли загородного дома.

Взялась говорить правду, не останавливайся. И я чуть было не призналась: «В рюмочной». Но вспомнила маму, собравшуюся заточить себя и меня в клинику для зависимых, и прикусила язык.

– Ты поставила меня в крайне неприятное положение. Мужика кое-кто хотел использовать для серьезной бизнес-игры. Под предлогом обеспечения его безопасности приставили соглядатаев в виде почетного эскорта. Представляешь, кем выглядел я, наводя справки?

Я представила. Он действительно сильно рисковал.

– Прости, а?

– Бог простит. А я уже, не привыкать. Так вот, твой Козырев у парней из БМВ, профессиональных головорезов, между прочим, уже в печенках сидит. Мотал их сутками, поручения давал, наслаждался.

Я вспомнила, как Настасья отправила такого профи в магазин, и у меня защипало в носу. Вот откуда было то физическое ощущение ужаса. Сработало чутье на убийц, за которое меня трогательно жалеет полковник Измайлов.

– Итак, Козырев Валентин Арсеньевич, – выдавила из саднящего горла я.

– Крупная сошка в мелкой фирме. И, если бы фирма не понадобилась довольно мощным ребятам, его тщеславие тешить не стали бы. У людей не было времени на лишнюю возню. Быстрее и проще всего было найти Иуду.

– Предал своих? Продал?

– В принципе лавочка так и так была обречена. Но, если бы я и этим поинтересовался, звонить тебе было бы некому.

– Да, конечно, извини. А как ты отбоярился?

– Рассказал про твою заботу о подруге, которой повезло с кавалером. Было настолько глупо, что, кажется, сошло.

«Угу, сошло бы, как же. Просто пастухи этого барана подтвердили его случайное знакомство с двумя ненормальными бабами и поведали о мордобое тортом», – подумала я. Мысленно же обозвала себя сволочью и поклялась не сиротить Севку по отцу раньше времени.

Из трубки раздался мелодичный, придираться не следует, женский смех. Бывшего благоверного нежно окликнул по имени юный голос.

– Выйди, – зарычал он.

– Не ори на нее, – взвилась я. – Это шатенка, которую ты выгуливаешь в театры? Повышаешь культурный уровень девушки или сам пытаешься до нее дорасти? Или твоя давешняя блондинка перекрасилась?

Чем я могла его отблагодарить? Только раззадорить самомнение.

– О, да ты держишь меня в поле зрения? Ведешь учет моих пассий? Польщен, – охотно поддался он.

Скажи я: «Жены бывшими не бывают», осчастливила бы вконец. Но я сказала:

– Спасибо огромное. Спокойной ночи.

– Тонко издеваешься, Поля. Тебе того же.

Издеваюсь? А, совсем без любви и нежности отупела. Получилось, будто я пожелала, чтобы у него ночью ничего не получилось с любовницей. Лучше бы про бывших жен ляпнула… И вдруг меня буквально затрясло. Дошел смысл сказанного о Козыреве. Ведь я совсем недавно слышала историю про крысятничество. И вот вторая. Пока мы с эксом отвлекались на его личную жизнь, они незаметно наслоились друг на друга и совпали полностью. Оставалось только убедиться, еще раз проверить себя. Но было страшно.

Дрожащими пальцами я вытащила из сумки визитку Алекса, кое-как набрала номер. Гудок, гудок, гудок… Не вернулся еще от Олукревской?

– Слушаю, – вдруг отозвался компьютерщик.

– Александр, это Полина. Скажите, вы не говорили Марии о нашей утренней встрече?

– Нет, что вы, – забеспокоился он. – А вы? Я же просил. Вы обещали.

– И держу обещание, не нервничайте. Знаете, мой компьютер действительно неплохо бы модернизировать.

Он обрадовался. Мы договорились встретиться у меня через день.

Тыркаясь бесчувственными пальцами в список контактов, я трижды начинала сначала – рука не слушалась. «Только бы не подвести Сергея Балкова, – кипело где-то в макушке. – Нет, не подведу, не должна. Юрьев сам видел меня возле квартиры Олукревской, сам набросился с кулаками, сам выдал себя. Настасья трепалась о моем прошлом и только, я ей верю. Алекс хранил тайну встречи в госучреждении, напрасно я его подозревала. Но кто-то разболтал, разболтал, разболтал о настоящем! Кроме Юрьева некому».

– Алло.

– Борис, – сказала я вмиг осевшим голосом, – извини, что поздно. Ты рассказывал обо мне Марии Олукревской?

Он молчал.

– Боря, это очень важно. Сегодня я второй раз была ее гостьей. Она пригласила меня, Настасью, отца Михаила, Александра и Вадима. Убийства Семена и хода расследования мы не касались. Виктор Николаевич не знает, что Настасья случайно затащила меня к ней. И, надеюсь, ты его в известность не поставишь. Боря, ты рассказывал?

– Да, – тоже просипел Юрьев. – Речь зашла о сыщиках – любителях. Я назвал только твое имя. Только имя вырвалось, больше ничего, пригодного для идентификации.

– Не переживай. Как всегда – стечение обстоятельств. Теперь сосредоточься. Вы с ней говорили в присутствии троих штатных утешителей?

– С глазу на глаз. Они тогда вообще отсутствовали. Я работал с ней, честно работал! Надо было, чтобы она расслабилась и перестала плакать.

– Спасибо. Пока.

– Поля, что-нибудь стряслось?

– Нет. Но не хочу, чтобы. Удачи, Борис.

– Спокойной ночи, Полина.

Пожалуйста, никакого подтекста. Тем не менее, спокойных ночей «впредь до выяснения» не предвиделось.

Глава двенадцатая

Наутро в редакции повезло – пятиминутка оказалась всего лишь сорокавосьмиминуткой, потому что главного пригласили на какой-то «круглый стол» в какое-то министерство. На сей раз моя статья ему понравилась. Мне даже неловко стало – за полчаса накропала от нечего делать. Я удостоилась очередного задания. Как обычно: пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что. Одно редактор знал точно – я пойду и принесу. А уж потом он погонит меня «расширять рамки» и «высвечивать детали». Ибо моим главным недостатком считается склонность «копать узко и так глубоко, что на дне жуть берет».

В тот день желания болтать и гонять чаи у меня не было. Коллективу столь грубый отрыв не понравился. И он прикрыл свою кровоточащую рану дерзким Нэлкиным:

– Полина, зря ты наш тусняк херишь.

– И правда, Полина, хоть бы навещала негров на плантации, – сказал Родик. – Что ты все время дома делаешь? Абзацы шлифуешь?

– Гений – это девяносто процентов задницы, – смиренно сообщила я. – А твой намек на девяносто девять процентов, Родион, я не принимаю. Тусуйтесь. Пошла творить.

Прикрывая дверь, я слышала, как ребята поопытней учили Родика со мной не связываться. Потому что я кадр особо ценный – могу единолично номер сделать, если припрет. Номер сделать я действительно могла. А вот совладать с навалившейся еще вчера тоской нет.

В половине десятого, не заходя к себе, я ввалилась в квартиру Вика, гадая, ночевал он дома или не ночевал. И обнаружила любимого, но подзабытого уже мужчину под душем. Поговорить мы не успели – вода заливала рты, но везение, подцепленное в редакции, длилось.

Около полудня позвонил Антон. Пригласил в поход:

– Сядем в электричку, выйдем на любой станции, пошатаемся.

– Надо же когда-то осуществлять наши давние планы, – рассудила я.

И сразу стала собираться. Мне было необходимо отвлечься, потому что вечерний внутренний сумбур никак не превращался в порядок. Даже водные процедуры с Измайловым не помогли. Антону предстояло поработать талисманом. Уж как с ним все было мрачно и запутано, а теперь лежало в душе аккуратным теплым клубком, из которого хотелось вязать дружбу.

Мы сели, вышли, помотались, поели тошнотиков с капустой и попили горячего какао в какой-то кривобокой харчевне, отметив, что молоко за городом вкусное. Снова пошатались, вошли, сели, вышли. Уже вовсю морозило, и переходы из тепла в холод и обратно необыкновенно веселили. Расстались в метро, довольные друг другом. Условились о следующей прогулке. Поднявшись из подземки, я обнаружила, что стемнело. Но минувшего дня не было жаль. Не скажу, что с Антоном мне было интереснее, чем с другими. Парню не мешало почитать, чтобы не плутать в поисках издревле открытых истин. И все-таки он отличался от большинства искренностью. Даже невинной, неосознанной, чтобы понравиться, лжи не допустил. Надеюсь, я платила ему той же монетой.

Я побаивалась исповедальных диалогов, но Антон повел себя умно, говоря лишь о том, что видел вокруг. Оказывается, в своем привычном громадном кругу эгоистов я едва не потеряла способность обсуждать сырые внешние впечатления. Только переваренные неврастениками уже не один год доводилось. Подумала: «Этак он скоро научит меня копать широко. А главный редактор припишет изменение стиля своему благотворному влиянию». Я понимала, что это всего лишь первая прогулка, что рано радоваться и глупо загадывать, но свежий воздух и долгая ходьба не располагали к унынию даже в городе. И я улыбалась до ушей, вспоминая, как изящно Антон выручил пьяненького мужичонку на платформе.

Тот обнимал слегка поддавшую, явно испытанную в борьбе с похмельем, скукой и одиночеством подругу. Оба были опрятны, смешливы и взахлеб обсуждали, как, добравшись домой к мужичонке, разогреют в теплой печи пирожки с грибами. А, пока они будут греться, запарят брусники и клюквы с медом. У нас с Антоном слюнки текли. И вдруг женщина закапризничала. Дескать, куда вы меня, господин нехороший, заманиваете? Вы – домовладелец? Не верю. А сопровождать вас на ближайшую помойку не намерена. Мужичонка сначала опешил: «Валь, ты че»? Потом понятливо крякнул и принялся увещевать, мол, сударыня, разве я осмелился бы предложить недостойные вас условия? Разве позвал бы такую чувствительную кралю, не имея за душой пирожков, брусники, клюквы и меда? Но Валя передернула плечами и отошла в сторону.

– Фантастика, – шепнула я Антону. – Они же играют.

– Играют, – согласился он. – Киснуть друг другу не дают. Наслаждаются моментом. А ты думала, для этого нужны два высших образования?

Я вспомнила знакомых, у которых на двоих было пять университетских дипломов. Примерно то же самое творили.

Мужичонка серьезно обратился к нам:

– Видали, молодые люди? Она из порядочных. Как ей доказать, что я не бомж, а хозяин?

– Слова тут бессильны, – поддержал действо Антон. – Вы ей ключ от дворца покажите.

– Ключ? Дак мы его в поленницу прячем, с собой не носим.

Антон вытащил из кармана связку ключей и протянул мужичонке:

– Держите, дерзайте, может, какой-нибудь подойдет к ее сердцу.

Мне показалось, что Антон издевается над неюной и нетрезвой парой. Я нахохлилась. Но к полнейшему моему изумлению кавалер сходил к даме, показал ей связку, что-то долго горячо внушал, потом вернулся к нам.

– Благодарствуйте, – солидным баском произнес он и отдал ключи Антону.

– Поверила?

– А то нет. Но от сердца, говорит, не на этом кольце, а в поленнице ключ.

И влюбленные под ручку пошли с платформы к недалеким бревенчатым домам.

Я уставилась на Антона, словно ждала признания в каком-то розыгрыше.

– Без комментариев, пока не осмыслим, – засмеялся он. – Хотя, разве обязательно все осмысливать?

Я подумала, что уже ради этого стоило с ним встретиться.

После нашей с Антоном чудесной вылазки я не наматывала круги по комнатам и не била себя по лбу кулаком. А сварила себе кофе впрок, повыбирала между Рахманиновым и Моцартом, предпочла первого, забралась с ногами в кресло и стала думать по всем правилам. То есть сначала позволила мыслям атаковать себя. И они, толкаясь, ринулись все вместе – про Вика и Антона, бывшего мужа и Севку, маму и папу, Настасью и Олукревскую, статью и главного редактора, новые пледы и старые чашки. Постепенно их мельтешение ослабло, затем сошло на нет. И в опустевшую до гулкости голову по-царски вплыла тема для размышлений, которым уже нечему было мелочно мешать.

Мне представился Вадим. С тех пор, как параллели между ним, Настасьей и Борисом стали очевидными, я повадилась жалеть его, как своих. Они не были нужны Олукревской и нуждались в ней вопреки пониманию, что их чувства навсегда безответны. Весь мир будет доказывать – она дрянь. А они не согласятся. Есть страдальцы, которым становится легче, если они заставляют мучиться других. Эти – сплошная темень. Есть те, кто приходит в себя, пытаясь облегчить чужие мучения. С Вадимом получилось странно: он не пытался, но своим горьким монологом в беседке детского сада очень мне помог. Поэтому я благодарно зачислила его в страдальцы светлые.

В сущности, он рассказал мне все. О юношеском их с Валькой увлечении религией, о «сборе компромата на Святую Троицу». О том, что друг предпочел деловые отношения с Богом по принципу: «Я плачу церкви, а она пусть отрабатывает, молясь за меня». Он описывал, как грубо Мария обошлась с Валькой в присутствии мужа и его, Вадима, не сняв с двери цепочку и наврав в щель, будто Семена нет дома. Он кусал губы, признаваясь, что готов был выдать другу секреты своей фирмы и прощал попытки гнать через себя дезинформацию. Да и сама манера обращения Вальки с Вадимом была тождественна манере обращения с ним Марии. Итак, не забыв повесть Вадима, полюбовавшись вчера неприязненно-повелительными манерами Олукревской и услышав от экса, что БМВ с охраной Козыреву не принадлежат, что он используется кем-то для развала уже не Вадимовой, но «родной конторы», я поняла – Валентин Арсеньевич и Валька – одно лицо. Плюс его безупречное владение религиозной терминологией, отмеченное Настасьей. Она сказала больше: они с Валентином, видите ли, будто вместе с Марией у отца Михаила крестились, настолько одинаково все чувствовали и одними словами выражали. Но я была свидетельницей первой встречи Валентина Арсеньевича с отцом Михаилом. Они действительно познакомились в рюмочной. Следовательно, надоумить господина Козырева, чем увлечь Настю без неуместных сексуальных посягательств, могла лишь госпожа Олукревская. А он, натренированный некогда в беседах со склонным пофилософствовать Вадимом, без труда перенял стиль.

А ведь я, было, записала в любовники Марии Александра. Но он попытался переметнуться ко мне на заработки не в то время. Ему пристало напряженно ждать вступления Олукревской в права наследования. Предлагая свои услуги другой женщине, мальчик рисковал. Значит, у Олукревской ему ничего не светило.

Вбив себе в голову, что сердечный друг у Марии есть, я даже на Вадима грешила. Приняла то, что Олукревская неприкрыто помыкает им, за тонкий конспиративный ход. Нет, это было обращение богатой хамки с симпатичным только ее мужу нищебродом, который не спешит скрыться с глаз, как ни унижай. Конспирацией был спектакль, когда Вальку при Вадиме не подпустили к Семену, якобы оберегая его покой от одноклассников. Как она Вадима-то заодно приложила! А он в упоении мнимым избранничеством не сообразил. Воистину, невозможно обидеть того, кто не собирается обижаться.

По всему выходило, что Мария изменяла Семену с Валькой. Это вполне в ее духе. Пусть другие средневозрастные дамы бросаются на юнцов вроде Алекса. Но разве такой способен хранить тайну? Где гарантия, что развратного мальчишку не потянет на шантаж? А обеспеченный и семейный Валентин Арсеньевич Козырев – иной вариант. В отличие от Семена он строен, высок, импозантен. И душа родственная – открыто презирает неудачливых вадимов, не стесняется хотеть из всего извлекать пользу и выгоду, не боится извлекать.

Мое открытие отнюдь не отменяло заинтересованности во вдовстве Олукревской Александра, Вадима и даже отца Михаила. Тем более, что связь Марии и Вальки тщательно скрывалась, и каждый из мужчин мог надеяться на деньги освобожденной из узилища брака женщины. Просто появился четвертый персонаж, в отличие от трех первых не пассивно ждущий, а активно действующий вместе с Марией. Мне стало противно. И Олукревская, и Козырев были взрослыми людьми. Они могли жить по-своему, и мне не было дела до их жизни. Но я намеревалась в нее вмешаться, чтобы спасти Бориса. А он меня просил? Сергея Балкова просил? Может, страсти по Марии ему необходимы? Вдруг его душа так развивается? «Спокойно, – сказала я себе. – Твоя душа тоже имеет право на развитие. И, если на данном его этапе она нуждается в разгадывании всяческих загадок, не противься. Ты же прекрасно знаешь, что независимо от твоих выводов Юрьев сам будет принимать решения и действовать. Не корчь из себя вершительницу судеб, и все уладится».

Я сварила еще кофе, поставила диск с изысками Моцарта. Его музыку давно растащили по попсовым припевам всего мира, а она от этого становится все уникальнее. Под эти мысли я позволила себе перетащить сигареты из кухни в комнату. Ладно уж, подымлю, а потом улягусь в норе Севы и хорошенько тут проветрю. Осталась самая нервная часть задачки: с какого боку в этой свистопляске Настасья. Вчера, звоня Борису, ища, кто кроме подруги мог говорить обо мне с Олукревской, я решала ее по наитию. И хорошо, что поздно побеспокоила сыщика: от неожиданности он выложил правду, а не послал меня на три буквы. Сегодня мне надобно было «оформить решение и полностью записать ответ», как говаривала наша математичка.

Итак, Боря Юрьев, чтобы развеселить Марию, рассказал обо мне. Наверняка получился шарж. Но суть прослушивалась – он знаком с ненормальной, которую регулярно выносит на убийства. И, что самое смешное, котелок у нее варит. Доказать ничего не может, изрядно досаждает профессионалам, но идеи подбрасывает стоящие. Полиной зовут.

Вскоре пришел Борис к вдове продолжать расследование и застал у нее троих мужчин. Какая уж тут работа. Выдворить их у него повода не было, он хлопнул дверью. Мария, скорее всего, лишь усмехнулась и поправила прическу. А через минуту-другую Настасья, которой «было назначено», ввела неожиданную гостью, представившуюся Полиной. Так Юрьев сам себе сильно навредил. На месте Олукревской я решила бы, что это он меня подослал. Дескать, сядь на хвост Настасье, дилетантка, проникни в дом и подпитай свою странную интуицию, поскольку убийство Семена раскрытию обычными методами не поддается. После того, как мы с Вадимом попрощались, Мария принялась расспрашивать мою подругу. Той хотелось и позабавить новообретенную сестру во Христе, и нашу договоренность не болтать друг о друге лишнего соблюсти. Она сочла за благо рассказать о моей прежней «шикарной замужней жизни», полагая, что именно это Олукревской и может быть интересно.

Если Мария недооценила уверений Бориса в спонтанном выносе меня на кровавые преступления, то рассказ Валентина Арсеньевича про рюмочную должен был поставить ее в стойку. Если подозревала, что Борис причастен к моему появлению у нее, тем более. Собственно, что Козырев доводил до ее сведения? Анекдотец. Во-первых, он видел отца Михаила, о котором наверняка много слышал от Марии, в злачном месте. Вряд ли Олукревская и подобные ей прихожанки знали, где священнику приходится искать жертвователей. Валя с Машей посмеялись. «Во-вторых» было уже грустным. Я почти уверена, что за сутки Олукревская успела растрезвонить любовнику о вездесущей Полине. Ведь только после того, как мы представились друг другу, Валентин Арсеньевич перестал спешить на свой деловой обед. И уже не пытался от меня избавиться, наоборот. Моя слежка за отцом Михаилом его насторожила. Далее я сделала все, чтобы он решил, будто сам тоже мне нужен. Дождалась в машине. Сглупила, спросив, не дружен ли он с Вадимом. Тут Валька должен был пожалеть, что назвался своим настоящим именем. И тоже сглупил, отказавшись от друга. Сказал бы правду или признался в шапочном знакомстве. Тогда я просто выложила бы Насте все, что узнала от Вадима, оставила дальнейшее на ее усмотрение и не наводила о нем справки. Что еще я выломила? Ляпнула про подругу-хирурга. И Козыреву стало уже необходимым увидеть ее для отчета перед Олукревской. Он убедился в том, что это та самая доктор Анастасия Павловна – роскошных форм растрепанная фурия, способная проломить череп подручными средствами. Значит, и Полина та же, о которой проговорился глупый влюбленный опер Юрьев.