Текст книги "Прихожанка нарасхват"

Подбежал Чарльз, и утомленный тяжкими навязчивыми мыслями Вадим взглянул на него с нежностью и благодарностью. На морде у щенка повис клок белой пены.

– Пойдем-ка домой, дружище. Перевозбудился ты.

Он пристегнул поводок и повел пса тем же путем. Снова Чарльз пугался трамваев, но их прогромыхало мимо всего два. По лестнице Вадим все еще носил пятнадцатикилограммового малыша и торопил время до исполнения Чарльзу четырех месяцев – очень уж неудобно было отпирать замок с такой ношей. Вадим вошел в прихожую, захлопнул ногой дверь и поставил Чарльза на пол. Отвернулся, включая свет, и услышал слабое чавканье.

– Что подобрал? Какую гадость? – ворчливо начал он. И вдруг завопил: – Чарльзушка, не умирай, а-а-а!

Щенок словно распадался на части, дрожа каждым мускулом и не сопротивляясь разъезжающимся лапам. Из пасти била пенящаяся слюна. Вадим упал на колени, обнимал, гладил, тормошил, умолял и требовал прекратить. Чарльз не реагировал на хозяина. Непоправимо застревая на каждой цифре в диске своего допотопного телефонного аппарата, Вадим набрал номер ветклиники, из которой являлся купировавший уши ветеринар.

– Дежурная лечебница, – неохотно сообщил женский голос.

– Дежурная? – тупо спросил Вадим.

– Сегодня воскресенье, мужчина, – напомнили ему. – Говорите, если что-нибудь серьезное.

– Очень серьезное, слишком, – завизжал Вадим. – Он упал, мой маленький доберман, лежит на боку, а из пасти – пена.

– Вас чужие собаки не кусали? – спросила женщина.

– Меня?

– Да добермана вашего! Слушайте, я уже терпение теряю. Держусь только на понимании, каково вам сейчас.

– Спасибо, – откашлялся Вадим. – Не было у нас контактов с чужими собаками. Кошками. Волками. Крокодилами. У нас была только комплексная прививка.

– Я полагаю, это не бешенство, – сохраняла спокойствие автоответчика невидимая женщина. – Говорите, впервые удалились от привычных мест выгула? Насильно тащили мимо трамваев? Вас бы так. Нервный криз у щенка, мужчина. Дайте полтаблетки димедрола, пустырничка и понаблюдайте. В случае чего завтра к нам. Или вызывайте частников, их сейчас полно, трудятся круглосуточно.

– Да, да, – послушно откликнулся несчастный хозяин и только тогда вспомнил, что у него совсем мало денег, и снять со счета еще немного он может только завтра.

Она не стала прощаться и положила трубку. Вадим опасливо посмотрел на Чарльза. Щенок бегал по удивительно правильной окружности, диаметр которой определяло расположение тумбочек.

– Чарльз, мальчик, – окликнул Вадим.

Пес даже головы не поднял. Ноздри его раздувались в попытке что-то вынюхать. У щенка были глаза. Взгляда не было.

– Он сошел с ума, – прошептал Вадим. – Но от чего? Неужели виноват трамвай?

Через полчаса в дверь затрезвонили. Вадим подскочил, Чарльз и не вздрогнул. На пороге стоял Валька. Выдержав торопливые и невнятные объяснения Вадима, он отказался войти в квартиру.

– Заходи быстрей, дует, – не понял Вадим.

– Нет, ты выйди на площадку.

Вадим оглянулся. Чарльз безразлично кружил по лужам слюны.

– Ужас, – ткнул Валька пальцем в сторону прихожей. – Предупреждал я тебя, не связывайся с большой собакой. Сколько денег, времени и сил на него угробил, а все равно сдохнет. Если он бешеный, сдохнете оба. Давай милицию вызовем, пусть пристрелят. А ты беги сдаваться инфекционистам. Может, сорок уколов в живот тебя, дурня, чему-нибудь научат.

– Теперь не сорок, а, вроде, десять. И, кажется, не в живот.

– Хоть сколько мало не покажется. Вызывай полицейских, его застрелить надо!

– Нет, – отрезал Вадим. И полюбопытствовал: – У тебя и пары сочувственных слов для меня не осталось? И что ты сказал бы в подобной ситуации своему шефу?

– Мне тебя не жалко. Только с такими, как ты, подобное случается. Мой шеф – настоящий мужик. Он давно разрядил бы в этого Чарльза охотничье ружье, выпил виски и договорился о покупке мастино. Но уже составил бы договор о том, что в случае неполноценности щенка заводчик забирает собаку, отдает деньги и возмещает моральный ущерб. Я проходить не буду. Мало ли что у твоего, а мне к Ральфу идти. И послушай разок доброго совета – верни его хозяину, потребуй назад свои тысячи и впредь живи по средствам. Это тебя Бог скромности научает.

– Спасибо, – серьезно сказал Вадим.

– Позванивай, – крикнул Валька откуда-то снизу.

Вадим вернулся к Чарльзу, склонился над ним и сразу отпрянул. Бешенство – это смерть. Чарльз привит, но никакая прививка не дает стопроцентной гарантии. Он уже весь в слюне больного зверя, пальцы разбиты в кровь, значит, заразился. Вадим сел, где посуше, насильно остановил щенка, прижал его к себе:

– У меня еще есть шанс в виде уколов, малыш. Я не боюсь.

Но он боялся. Пришлось достать справочник по уходу за собаками и выяснить, что судороги и слюнотечение бывают при любом поражении нервной системы – от острого отравления до эпилепсии, от перевозбуждения до инфекционного процесса. Вадим старался не обременять людей просьбами о помощи, сам выкручивался. Еще реже он обращался к Богу, считая, что на свете множество несчастных, от которых грешно отвлекать внимание высших сил своей мелочевкой. Но теперь у него не было иного выхода. Он встал на колени и захныкал:

– Господи, я у Тебя никогда ничего не просил. Иногда так хотелось заручиться конкретной поддержкой, а я сдерживался и выпрашивал не удачи в важном деле, а сил перетерпеть возможную неудачу. Потому что Ты сам все знаешь. Господи, сейчас я тебя умоляю, сотвори чудо, пусть Чарльз выздоровеет. Я собирался начать с ним новую богоугодную жизнь, измениться к лучшему, чистоты возжаждал. А, если он умрет, я опущусь, сопьюсь, из окна выброшусь. Неужели Ты не видишь, что силы мои на исходе!

Пока Вадим шантажировал молитвой Бога, Чарльз, вырвавшись из его рук, заозирался и вновь принялся описывать круги по прихожей.

Вадим вздохнул и на всякий случай промыл щенку желудок. Потом с грехом пополам впихнул таблетку снотворного и влил пустырник. Вымыл пол, вытер Чарльза полотенцем, переоделся сам. Он уже понял, что случилось со щенком. Чарльз утратил все рефлексы, вплоть до рефлекса есть. Он забыл свое имя, дом, хозяина. Кошмаром для Вадима стало то, что доберман послушно выполнял команду «сидеть». Он останавливался, на мгновение садился, глядя в никуда до краев заполненными чернотой зрачков глазами, и вновь превращался в раскручиваемую болезнью часовую стрелку. Плача, Вадим пытался кормить и поить его насильно. Пес отворачивался.

К ночи по состоянию Вадим очень напоминал Чарльза. У него вибрировали все внутренности, он плохо слышал и видел, не мог говорить и соображать. Время от времени он укладывал щенка на колени, прижимал грудью и удерживал минуту-другую, упрашивая:

– Отдохни, усни, бедняга. Завтра проснешься здоровым.

До утра Чарльз не издал ни звука. Он молча выкручивался из объятий Вадима, и хозяин впервые ощутил себя несуществующим в природе. Через семнадцать часов пена иссякла. Щенок бегал на дрожащих от слабости ногах и лапах. Вадим собрался, было, связать его, но не решился. Он носил равнодушного ко всему Чарльза по квартире, пропитываясь неудержимо льющейся из щенка мочой, но долго не выдерживал. Через двадцать часов Вадим заснул на полу. Проснулся он от холода и вони, вслушался в тишину и с облегчением открыл глаза. Чарльза в прихожей не было. Вадим кинулся в комнату и на пороге закачался от мерного стука когтей по полу. Чарльз наматывал свои круги.

– Но ты живой, Чарльзушка, – неуверенно сообщил щенку Вадим.

Тому было все равно.

По утренней привычке кормить пса Вадим разогрел мясо. Вспомнив, что Чарльза приходится поить из спринцовки и забрасывать крохотные кусочки пищи на корень языка, он недоуменно уставился на миску, но не выпустил ее. Так и склонился над доберманом – в правой руке еда, в левой спринцовка. Остановленный набегу, Чарльз позволил смочить себе пасть. Вдруг он рывком повернул голову и начал хватать и глотать мясо, не двигая челюстью, трудясь одной глоткой. От неожиданности Вадим уронил посуду, но пес даже не дрогнул, продолжал есть с пола.

– Ага, восстановил способность жрать, – грубо сказал Вадим. – Значит, вспомнишь и свое имя, и меня, и все, все, все. А не вспомнишь, за кусок научимся снова.

Он приободрился. Надо было переодеться и убрать квартиру. Где это видано, чтобы доберманы в грязи выздоравливали. Он позвонил на работу, его уверили, что там он никому не нужен.

– Как хорошо-то, – обрадовался Вадим.

А через секунду подумал: «Рехнулся я совсем, что же в этом хорошего».

За сутки удалось два раза заставить Чарльза спать, плотно закатав в одеяло и завязав темным платком глаза. Напичкать лекарствами. Ел пес превосходно. Уже не кружил, а сложно петлял по квартире. И Вадим счел уместным возблагодарить Бога, правда, уже мысленно и не преклоняя колени.

Через неделю доберман и человек заново познакомились. Вадиму казалось, что Чарльз прежний. Только одной новой привычкой одарило его несчастье – подставлять Вадиму горло для нежного почесывания. И терпеливо ждать этой хозяйской ласки. Вадим боялся выводить его на улицу, но однажды Чарльз сбежал туда сам, впервые преодолев лестницу. Он уселся на асфальте возле подъезда и дождался разнервничавшегося до заикания Вадима. Поводок теперь нужен не был. Чарльз ходил слева от хозяина, не отставая и не обгоняя, словно пришитый к брючине. Домой он никогда не торопился. Поднимался по ступеням самостоятельно, отбрыкиваясь от норовящего взять его на руки Вадима. Будто показывал, что после перенесенного лестница ему не страшна.

Как-то к ним подошли два мальчика и завели степенный разговор о собаке, – какая порода, высоким ли будет, много ли есть, сколько стоит. Удовлетворившись вежливой обстоятельностью Вадима, один сказал:

– Он у вас странный. Щенки бойкие бывают, шебутные. А этот тихий.

– Приболел, наверное, – выдавил из себя Вадим. – Хорошее ты слово знаешь, шебутные.

– Бабушка научила. А его жалко.

Ребята уже скрылись за углом, а Вадим все не мог успокоиться. Значит, он просто привык к Чарльзу и не замечает его вялости. Однако малыш растет, крепнет, коренные зубы вон на два месяца раньше срока меняются, шерсть сверкает, аппетит зверский. Что эти дети понимают. Они вошли в подъезд. Чарльз коротко заскулил и упал на левый бок.

– Только травм тебе, страдалец мой, не доставало. Ногу подвернул?

Вадим осторожно взял Чарльза на руки. Тот постанывал, но дома быстро утешился рисовой кашей. А потом его опять затрясло.

Для Вадима и щенка начались хождения из лечебницы в лечебницу. «Что-то врожденное, – говорили везде, – скорее всего, эпилепсия». Выписанные лекарства едва помещались в десятикубовый шприц. Каждый вечер при виде его Чарльз прятался под диван, но Вадим был неумолим. Предписания ветеринаров он выполнял рьяно. Улучшения не наступало. Вадим заметил, что Чарльзу плохо только в помещении. Они почти переселились в ближайший парк, возвращались домой лишь на ночь – на очередную муку. Теперь судороги пытали всего щенка. Он горестно скулили, менял положение, выгибался, но не мог себе помочь.

Наконец, Вадим попал в клинику ветеринарной академии к доценту и, судя по отзывам, великому специалисту по нервным болезням. Им оказалась встрепанная полная женщина лет пятидесяти с такими всепонимающими глазами, что Вадиму захотелось и про себя ей рассказать. Начать пришлось с Чарльза. Она ни разу не перебила. Потом задала вопросов сорок. Остальные обходились двумя-тремя. Выписала десять рецептов. Погладила Чарльза:

– Слишком хорош, мученик.

– Он может жить? – захрипел Вадим.

– Живут собаки. Бывает, раз в неделю эпилептический припадок, хозяева по несколько лет выгуливают с наполненными шприцами.

– И мой? – воспрянул духом Вадим.

– Ваш уже божий, – отвернулась она. – Разве что чудо, как говорится, израстется. Случается ведь. Давайте надеяться на лучшее, но готовиться к худшему.

– Сил нет, – прошептал Вадим. – С детства каждый день надеюсь и готовлюсь.

Она то ли не услышала, то ли привыкла к причудливым реакциям хозяев больных меньших братьев. Закончила:

– Если лечение принесет малейшее, слышите, малейшее облегчение, покажите мне его в следующую пятницу.

Вадим побоялся спросить: «А если нет»?

– Породистая собака – это рукотворная генетика, – сказала она на прощанье. – Отец, мать, братья, сестры здоровы, а на одном, поверьте опыту, самом лучшем природа вдруг отыгрывается. Будто не велит людям зарываться.

– Простите, сглазить его могли? – вырвалось у Вадима, и он понял, что подспудно терзало его.

– Как и человека. Вы сами в сглаз верите? В то, что колдуньи напускали на скот порчу? Кто-то учитывает этот метод, кто-то попросту травит ядом. Собака, видите ли, чувствует хозяина и отношение к нему других людей. Тут надо защищать душой душу, но у собаки таковой нет. У нее иные способы защиты «своего» человека. Чарльз злой?

– Нет. Невероятно послушен. И всегда таким был. Никогда не дал повода повысить на себя голос. Тем более ударить. Да я бы и не смог.

– А недоброжелатели у вас есть? – смущенно продолжала доцент.

– Нас с ним никто не любит, – очень тихо признался Вадим. – Но никто при нем не ругался, не дрался, упаси Бог.

– Это для щенка страшно. Ложь, напряжение, нервозность чует, а повода помочь вам по-собачьи – когтями, зубами – не дают. Ну не повод для животного моральное оскорбление. Когда я еще студенткой проходила практику, один ветеринар говорил хозяевам своих пациентов: «Вы бейте врагам морды при собаке. И провоцируйте на ответные действия. Тогда ваш питомец станет самим собой». Хулиган, конечно, но суть дела улавливал.

Она увидела посеревшего, согнувшегося на стуле Вадима и вздохнула:

– Простите, сама не знаю, как это вырвалось. Конечно, для выпускания пара больше всего подходит дрессура, а не натравливание на людей. Натравливание просто ее часть. И, чтобы собака не загрызла жертву, она как раз должна идеально слушать и выполнять все команды хозяина, в том числе «фу». Я несла чушь, чтобы вы немного взбодрились. На вас же лица нет. На самом деле нетипичное поведение, нестандартный для породы характер, а доберман все-таки злой охранник, – это ранние, не всегда надежные, но обязанные насторожить профессионала признаки врожденного нервного или психического заболевания.

– Какого? – оторопел Вадим.

– Психического. Есть у собак заболевание, обусловленное опять же генами, полный идиотизм. Проявляется месяцам к десяти.

После такого Вадим расхотел искать для щенка экстрасенса. Не Валька же напускал на Чарльза порчу. Не жена колдовала. И чего же тогда стоит хваленая оберегающая любовь Вадима? Этак можно было договориться до заразности для Чарльза и того, что бывало с самим хозяином – судорог и плачевного душевного состояния. Он еще посмел умилиться схожести симптомов у себя и у щенка, вспомнив, что иногда творится с мышцами рук и ног. А вдруг пес спасает его, беря на себя львиную долю мук? Вдруг у веселого, довольного собой и миром человека щенок не заболел бы? Надо бороться. Достать лекарства. Колоть. Ждать. Надеяться. Причина всего – пресловутое опережающее развитие. Одну только молниеносную смену прикуса попробуй выдержи. Или это тоже следствие?

После перенесенного в клинике на глазах у доцента приступа Чарльз спал, пристроив морду на край сумки, в которой нес его Вадим. Хозяин прошел пешком полгорода, не замечая тяжести ноши, чтобы не трясти беднягу в транспорте.

Когда-то Вадим убеждал жену в том, что ада нет. Ибо страшнее человеческого отчаяния и чувства безысходности, страха смерти и ощущения нереализованности, испытанных на земле, нигде ничего быть не может. Теперь он окончательно уверился в своем предположении. Наступила третья неделя болезни Чарльза. Щенок орал во весь свой мощный голос, будто заставлял ребра сжимать и расправлять легкие, будто сам себе делал искусственное дыхание. Но он всегда ненадолго прерывался при виде еды. Сползал с дивана и поглощал любое содержимое своей миски – творог, так творог, мясо, так мясо, каша, так каша. Пульс и температура были нормальными. Он мог часами бродить с хозяином в парке, но стоило ему сесть или лечь, начинались судороги, корчи и вопли. Теперь это происходило во всякое время суток. Вадим взял административный отпуск. Начальник отпустил неохотно, но сочувственно – у него недавно умер от энтерита любимец бультерьер. Сослуживец, у которого Вадим купил Чарльза, пристроил остальных щенков и уехал отдыхать на юг за день до беды. Вадим внушил себе, что Чарльз должен дожить до его возвращения, и желал ему навсегда остаться у моря. Как-то ночью прибежал сосед сверху выяснять отношения:

– Весь подъезд не спит, дети плачут, помилосердствуй, усыпи. Собаку терзаешь, себя, нас.

– Пусть сам умрет, если суждено. Убить я не смогу, – уперся Вадим. – Нежизнеспособное животное не ест.

– Сопля, баба, псих. Я завтра участкового вызову, – выругался сосед и ушел.

Владелец роскошношкурого колли из квартиры справа постучал в дверь под утро.

– Неужели нельзя ему помочь? Может, снотворным поить?

Вадим кивнул в сторону тумбочки. Парень перебрал ампулы и пробормотал:

– Мечта наркомана.

– Почему мой пес такой невезучий? – спросил Вадим.

– Наверное, карму свою отрабатывает, – предположил сосед.

– Карму, да? – встрепенулся бледный лохматый Вадим. – Попросту говоря, сам виноват? Заслужил гад? Прошлую жизнь не проверишь. Можно приписать и человеку, и зверю самые страшные злодеяния и обосновать невыносимые страдания. Да? Я спрашиваю, да?

– Сам ты уже еле живой, – пожалел парень и ретировался, зевая, не требуя заткнуть Чарльзу пасть любым способом.

Утро щенок встретил непрерывными стенаниями. Вадим обзывал себя садистом и палачом. По какому праву он мучает пса? К полудню хозяин решился. Взял лопату с короткой ручкой, сунул в огромную сумку, накормил Чарльза и позвал:

– Гулять, маленький.

До ближайшей лечебницы они дотащились за сорок две минуты. Любимый выхоленный пес гордо шел на смерть возле хозяйской ноги. «Один каприз за много-много лет себе позволил, – думал Вадим. – Почему другим все достается легко, а я даже на радость вырастить щенка не могу претендовать? Неужели действительно на свете, для того чтобы у кого-то было, надо, чтобы у другого не было? Чтобы у Вальки жил Ральф, Чарльз должен погибнуть»? Его отвлекла попавшаяся навстречу девица с болонкой:

– Ой, какой красивый пес! Надо же, никогда таких не видела, будто нарисованный! На прививку ведете?

– Да, – соврал Вадим.

– Вот поэтому я к вам и пристала. Думаю, такого в ветеринарке только прививать, что ему там еще делать. А прививают по вторникам. Мы идем от ветеринара. У Джульки клещ в спине, представляете! – не унималась девица. – А он на меня наорал, потому что я этого клеща спичкой сразу не прижгла. Я Джульке спичкой в кожу!

– Сочувствую. А у нас договоренность, нас привьют, – объяснил Вадим, мысленно прокляв себя за ложь в такую минуту. Нужно было молча пройти мимо.

– Конечно. Трудно им, что ли, кольнуть такого потрясного добермана. Не бесплатно же. А расценочки у них не хилые…

Они распрощались. Чарльз уверенно потрусил знакомой дорогой.

В лечебницу пес входить отказался. Вадим внес его на руках. Он надеялся на очередь, но основной прием первой смены был закончен. В кабинете ветеринар ставил систему французскому бульдогу, овчарка уже лежала под капельницей, хозяева примостились на стульях рядом. В уголке возле раковины рыдала над синей тряпочкой худенькая девочка. К ней подошла старая грузная санитарка, отняла сверток и велела идти домой. Потом выбросила то, что отняла, в мусорное ведро.

– Котенка лишайного усыпили бесплатно, пожалели девчонку, – обратилась она к Вадиму. – Вон их сколько по улицам бегает, бери здорового. А она ревет. Сказали, что умер во время осмотра, она попросила похоронить. Я снова пожалела, завернула, отдала. Она в слезы.

– Как их усыпляют? – тупо полюбопытствовал Вадим.

– Таких известно как – головой об стенку, и готово. Я даже врача не беспокою, чего человека отвлекать, если точно лишай и денег нету, – спокойно поведала санитарка.

Вадим крупно вздрогнул и прижал к себе Чарльза. Ветеринар позвал их в операционную. Стоило положить щенка на стол, как он мучительно затрясся. А Вадим еще надеялся на то самое чудо. Ветеринар, доставая пузырьки, все-таки спросил:

– Не лучше?

– Хуже.

– Вижу. Две недели назад, кажется, оставили на твое усмотрение. Так мой напарник спорил, что ты и двенадцати часов не выдержишь, прибежишь усыплять. А тебя все нет и нет. Я думал, пес пошел на поправку.

– Я его в ветакадемии консультировал, лечил, чем прописали, – словно оправдывался Вадим.

– Упертый ты мужик. Помогай привязывать.

Ремни захлестнули покорные рыжие лапы, ветеринар выбривал шерсть над веной. Вадим отвернулся. Он клялся себе быть мужчиной. Упертым мужиком. Но, когда ветеринар ввел лекарство, и Чарльз затих и расслабился с закрытыми глазами, Вадим схватил вспотевшей пятерней край грязноватого халата:

– Отвязывай, спасибо.

– Мне очень неприятно это делать, – медленно и жестко произнес ветеринар. – Если бы пес мог описать тебе каждый свой час за эти недели, ты сам задушил бы его из сострадания. Ему сейчас впервые хорошо, но он не может жить под наркозом.

Вадим не почувствовал собственных слез. Сотню раз он брал в неверные руки подушку и стоял над орущим Чарльзом. Даже прикладывал, держал с минуту, но не в силах был прекратить его страдания, отнимал. Ветеринар вздохнул, будто взвыл.

– Прости, пожалуйста, – повинился Вадим.

Он положил ладонь на узкую морду Чарльза со странно выбухшими сосудами и приказал себе смотреть. Ветеринар вколол иглу в сердце, закапала кровь. После второго шприца эфира левая половина мощной доберманьей груди замерла. Он был такой теплый. Его так компактно упаковали в одеяло и перевязали бинтами вместо веревки. Вадим расплатился. Он не хотел брать сдачу, но ветеринар выматерил его от души. Вадим вышагивал со своей ношей к оставленной в коридоре сумке. Он без стеснения всхлипывал и шептал:

– Чарльзушка, мальчик.

Дверь кабинета была открыта, и хозяева терпящих капельницы собак торопливо отворачивались.

– Слушай, док, может, моему что-нибудь подороже вливать? – забеспокоился молодой владелец бульдога. – Ты только назови сумму, сразу выложу. Я ведь такого не переживу.

– Да выздоравливаете вы, – подавленно успокоил ветеринар. И жалобно предупредил: – Вы тут бдите, мужики. Покурю я.

– И выпить не грех, – одобрил мужчина с овчаркой.

Вадим вытащил лопату и уложил свой сверток в сумку. Ему очень захотелось, чтобы санитарка отняла у него останки Чарльза и прогнала из ветклиники. Он вышел на улицу и побрел, чувствуя, будто переливается весь в сжатые кисти рук, и они распухают, горят, плавятся.

– Отмаялся, Чарльз, – бормотал он вслух. – Я тебе ошейник новый одел, помеченный. Вот доберусь до того света, а верный родной пес уже ждет. По ошейнику я тебя и узнаю, малыш, хоть там миллиард доберманов сиди.

Вадим увидел впереди разрушенный деревянный дом в одичавшем саду. Откуда он здесь взялся? А, снесли стоящий впереди барак. Двое рабочих обносили участок сеткой, громко гадая, сколько стоило владельцу это место в городе под особнячок.

– Так ведь в этом году он не собирается строить, – болтал один. – Мы с тобой еще подзаработаем, когда деревянный забор будем ставить.

Вадим углубился в сад. Призрак жилья и собачья могила при нем… Хозяин похоронил щенка между двумя ладными яблонями и вернулся домой.

Он выбросил все, что напоминало о Чарльзе – миски, пеленки, старый ошейник и поводок. Легче не стало. Достал водку, подошел к зеркалу и справился у отражения:

– Будешь пить, пока бутылку не прикончишь?

И уверил в ответ:

– Пока себя, неудачника, не прикончу.

Вадим пил и пылесосил, пил и мыл пол, пил и стирал. Наконец, заснул в ванной в обнимку со второй бутылкой.

Утра он не увидел. Выбрался к кухонному окну лишь в час дня и понял, что до сих пор совершенно пьян.

– Проспал кормежки и прогулки, сволочь. Укол не сделал. Тебе только собаку заводить, – выругал он себя и вспомнил все.

Вадим горевал, как оказалось, впервые в жизни. Все, что он считал горем раньше, таковым не было. Он то кидался варить Чарльзу овсянку с изюмом и урюком, то выбивал из себя пощечинами желание раскопать щенка и точно убедиться в том, что тот мертв, то плакал, то звал гулять, то пел заунывные песни. «Богу нужны лучшие щенки, – говорил он себе. – Сколько детишек умирает в этом гребаном мире, их же надо развлекать». Вадим презирал себя, ибо совсем недавно разглагольствовал о невозможности сохранения земного облика после смерти.

В разгар этого кошмара позвонил Валька. Сказал:

– Давно пора было. Деньги с хозяина не забудь стрясти. Я тебя предупреждал…

Вадим сделал вид, будто их разъединили. «Если Валька умрет раньше, пусть не встречает меня на пороге того света, – думал Вадим. – Единственное, что я от него услышу: «Говорил я тебе, дурак, что сдохнешь одиноким в нищете».

Одного он, понемногу трезвеющий, не в состоянии был понять. Почему Валька и жена снова оказались правы? Во всяком случае, получилось точно по их карканью? Может, они правы абсолютно во всем? И после Чарльза настала очередь Вадима удовлетворять их пророческие амбиции? Когда-нибудь они посмеют жалеть его за неумение убить пса, предварительно не настрадавшись до безумия. «Бедняжка», – как-то сказала Вадиму жена. А с английского это дословно переводится, как «бедная вещь». Достойный жалости неодушевлен. Он – вещь. Его еще используют, но уже мечтают выбросить. «Валька и жена опять меня победили, – бесился Вадим. – Раньше в минуты их триумфов я терял себя, а теперь лишился Чарльза. Я остался совсем один. Я давно начал свихиваться. Однажды не узнал себя в зеркальной витрине магазина. Через некоторое время испугался своего голоса, здороваясь с коллегами. Может, я, сумасшедший, схватил больного щенка неспроста? Вот ведь внушили, твердя наперебой: „Вадим, ты ненормальный, ты ненормальный, Вадим“. Так бросьте меня, убирайтесь к черту навсегда. Нет, предают, теснят в самый конец шеренги своих знакомых, а стоит решить, что свободен от них, они тут как тут. Поучают. Изводят. Потом сплетничают обо мне со всеми подряд»… Вадим еще долго бессвязно ругал то себя, то жену, то Вальку. К вечеру он снова заснул, с тоской предвкушая ранний похмельный подъем.

Валька пришел на четвертый день. Разглядывал Вадима, словно покойника в гробу – сильно ли изменился. Сначала Вадим сжал губы, но потребность говорить о Чарльзе была так сильна, что задавила прошлые обиды. Даже Валька потерял в значимости. Потому что связанные с ним переживания выцвели от вспышки тоски по безвозвратно пропавшему любимому существу, и Вадим не собирался собственноручно раскрашивать их снова. Валька-то был жив и здоров. Людям типа бывшего друга каждое утро мнится чистым листом. Но лист этот накрепко вшит в тетрадь, и маранное-перемаранное, глупое-преглупое прошлое в ней всегда впереди. «И сколько же можно перечитывать старье в надежде помудреть»? – спросил себя Вадим. Валька пробыл минут десять. Он явно не был расположен слушать причитания Вадима и, словно, недоумевал, зачем к нему притащился. Он обувался, а Вадим, придерживая дергающееся веко, кривясь и заикаясь, вслух повторял про вспышку, раскрашивание и тетрадь. Он говорил Вальке «нет», он прощался.

– Бредишь? – насторожился Валька. – Водяры пережрал? Нашел повод!

– Я не брежу. Я зазубриваю наизусть, до чего два мужика за тридцать лет додружиться могут.

Валька и бровью не повел при упоминании стажа их дружбы. Вадим не посмотрел ему вслед.

На шестой день жена открыла дверь своим ключом.

– Зверь еще здесь? – спросила она. – Показывай свое сокровище. В самом деле с отменной родословной? Меня сестра чуть не загрызла. Зудит и зудит: «Знаешь, сколько стоит алиментный щенок? У людей за городом дворцы, как грибы растут. Хороший доберман на вес золота, я специально поинтересовалась. В кои-то веки твой муж стоящее вложение осуществил, а ты мешаешь».

– Умер зверь, – спокойно сказал Вадим.

– Вадь, да ты что, я уже сыну намекнула на сюрприз.

Вадим пожал исхудавшими плечами. В мозгу скользнуло: «Узнает, что я истратил откладываемые на стиральную машину деньги, убьет». И вдруг он заговорил про Чарльза – горячо, без остановки, пока жена не заплакала:

– Вадимчик, почему же ты не позвонил? Я не бездушная ведьма. Бедняжка ты мой.

Она попыталась поцеловать его.

– Прости, – отстранился Вадим. – Я почти месяц зубы не чистил. Как увижу пену от пасты на губах…

– Ничего, миленький, отболит. Время лечит.

– А вылечивает?

– Вылечивает. У тебя очень мало родни, еще никто, кроме деда, не умирал, но ты его почти не знал, вот и дергаешься с непривычки. А порядок дома навел идеальный. Молодец.

«Неужели она не понимает, что вернулась не к тому мужчине, которого оставила»? – недоумевал Вадим. Говорить он больше не мог. Зато думал, как всегда думал: «Есть три способа существования – назло, ради и во имя. Назло у меня не получается, ради я не умею, во имя не тяну. Но мне придется решить, ради кого и чего, и наконец-то начать жить».

Вадим вылил в рот водку из своего, потом из моего стаканчика. Потерянно огляделся кругом. История щенка Чарльза настолько меня растрогала, что я не решилась напрямую спросить, ради кого он сейчас существует. Однако чувствовала, что в таком прошлом человека оставлять нельзя, и ляпнула наобум:

– Любой комментарий к твоему рассказу будет пошлостью. Слушай, а вы с Олукревским работали вместе?

– Дался тебе этот Олукревский, – досадливо пробормотал Вадим.

Наверное, он ждал вопросов о своем Вальке. Но за последние годы я выслушала очень много жалоб на разбогатевших бывших друзей и знала, что терапия одна – избегать встреч с ними и даже воспоминаний о них. И, в конце концов, за постепенное и неуклонное превращение в ледышку на ноябрьском холоде я имела право удовлетворить собственный интерес к семейству покойного банкира. Вадим сейчас поднимется на затекшие ноги и уйдет навсегда. А Сергей Балков завтра будет звонить по поводу любви Бори Юрьева.

– Дался, – честно заявила я.

– Нет, мы не работали вместе, – покорился Вадим. – Просто после гибели Чарльза я загорелся идеей открыть нечто вроде санатория для собак. Говорил всем, что сейчас полно обеспеченных собачников, и на их любви к питомцам можно быстро сделать громадные деньги. Сам я в это не верил и не верю. Хотел одного – возиться с псинами, пусть чужими. Встретил Олукревского на улице, напросился в гости. Он был навеселе, привел. Машка встретила меня приветливо, поболтали. Я стал захаживать, старался не надоедать и все не решался озвучить при них свой «собачий» проект и попросить бабки. Теперь и подавно не полезу с просьбой.