Текст книги "Прихожанка нарасхват"

– Постарайся не оскорбляться, – мирно попросила я. – Ну, много совпадений было, много.

Ситуация складывалась идиотская, потому что по мере того, как я высказывалась, собственные выводы о причастности Антона к убийствам Жени и Олукревского представлялись мне все менее верными. Точнее, бредом. Оказывается, надо озвучивать свои мысли, проверять их на слух, но прежде, чем решишь делиться ими с человеком-причиной. «Напрасно пренебрегаешь оздоровительными сплетнями, Полина, – подумала я. – Трепалась бы с той же Настасьей, глядишь, поняла бы, что ты просто-напросто трусиха с воображением. Что, когда у тебя кончаются неприятности, ты их себе сочиняешь. Убийцу она скрывает от Измайлова! Он такой же убийца, как и ты».

Однако сожалеть было поздно. И не нужно. Потому что, выслушав меня, Антон расхохотался. Так заразительно хохочут только люди, которые не заботятся о производимом впечатлении. Я удостоилась интересной характеристики:

– Фантазерка. И храбрая какая. Пустила в дом маньяка и даже не попыталась подавиться его тортом.

М-да, смеются над дураками, над умными плачут. Чтобы окончательно не потерять «морду лица», я побрюзжала о связях Антона с отцом Михаилом. Парень продолжал беззаветно веселиться:

– Отец Михаил заказчик, а я исполнитель? Славная пара!

– Перспективная, во всяком случае, – огрызнулась я.

Антон посерьезнел. Настроен на меня он был чутко и сразу уловил момент, когда его смех стал невыносимым.

– Полина, не сердись. Я над собой смеюсь. Живу, радуюсь жизни по мере возможности. И невдомек, что вполне схожу за наемного убийцу. В лучшем случае зомбированного религиозного фанатика. Вот так нечаянно отправишь кого-нибудь на тот свет, и будешь думать, что никто не заподозрит. А, оказывается, есть человек, который не удивится, что я, насквозь прозрачный, способен на такое.

– Загубила на корню твою карьеру киллера.

– Да уж. Представляю, каково тебе пришлось. Страх с жалостью – коктейль ядовитый. Но ты сама виновата. Была бы, как все: сначала ты меня выручила, потом я тебя, значит, квиты, и дальнейшие отношения с нуля. Ты же свое добро в грош не ставишь. Получается, только я для тебя что-то сделал.

– По поводу «сама виновата», Антон, – попробовала отвлечь его от темы благодарности я. – Однажды мне довелось воспользоваться этим приемом. Надо было ради концовки статьи выйти на одного человека. А выход могла обеспечить злобная церберша, его деловая партнерша. Держала его в кулаке и подпускала к господину только тех, кто ей нравился. А как такой понравиться? Я стала бывать в женской компании, куда она хаживала. Как-то даму потянуло на откровенность – поведала о своих климактерических, извини, проблемах. Ее гинеколог принял возрастные паузы за беременность и поздравил со скорым прибавлением в семействе. Осчастливил в пятьдесят три года. Бабы по кругу начали ругать врача, на чем свет стоит. Я поняла, что есть шанс, и зловеще сказала ей: «Не валите все на доктора. Вы сами виноваты». Помнится, наступила тишина. Она подняла брови и нехорошо сжала губы. Приятельница, которая меня с ней познакомила, издали крутила пальцем у виска. Самые нервные отвели глаза, словно мне предстояла принародная казнь. Наконец, дама сухо поинтересовалась: «И в чем состоит моя вина»? Я ей: «Были бы депрессивной, жирной, неухоженной, никто не предположил бы, что у вас вообще мужчина есть. А вы в прекрасной форме. Врач увидел цветущую привлекательную женщину, которой впору любить, беременеть и рожать. Он и не думал про ваш возраст». Она секунду-другую оценивала. Потом довольно заулыбалась. Я закончила статью. Но фразу «сама виновата» с тех пор почему-то не люблю. Причем, говоря о внешности, я душой не кривила. Дама действительно превосходно сохранилась и давала сто очков вперед тридцатилетним.

– Ты патологически недоверчива, – простонал Антон. – Мне бы никогда не додуматься до такого приема, честно. – Знаешь, ты лучше сама спрашивай, я тебе отвечу, как на духу.

– Расскажи, что сочтешь важным, – предложила я. – Не хочу вторгаться, что называется…

Антон усмехнулся.

– Боюсь, чтобы это не стало похоже на интервью, – уточнила я.

– Я и забыл о твоей профессии. Иногда диалог напоминает также допрос.

– Допросы – это мое хобби.

Он снова засмеялся. Как часто на моей памяти люди смеялись над правдой. Ситуацию с Женей парень прокомментировал очень доступно:

– Полина, твоя подруга – отличный врач. При ней симулировать было бессмысленно. Хоть ее мнение ты учитываешь? Повторяю, я не знал этого Женю. Я не убивал его. В твоей прихожей я задыхался, умирал. Страх смерти был настолько силен, что я не смог бы ничего выдумать даже при желании, даже при необходимости. Я не помнил, как меня зовут. И, когда немного отпустило, на ложь способен не был. Физически. У тебя никогда не случалось сердечного приступа?

Я не посмела даже отрицательно покачать головой.

– И никакого Семена Олукревского, служившего в банке, я не знаю. А у тебя все знакомые общие со всеми? Мало ли, с кем общается отец Михаил. Меня это не касается. Кстати, давай сразу договоримся. Ты склонна осуждать его едва ли не за вымогательство, потому что пользуешься не той меркой. Он разительно от нас отличается. Для него все либо от Бога, либо от дьявола. Белое и черное, никаких полутонов. Грешны все изначально,

но одни еще барахтаются, пытаясь спасти души, а другие оставили последние попытки. А спасение в чем? В Церкви, которую он называет не организацией, а единственно живым организмом. Невоцерковленные миряне для него тождественны трупам. А воцерковленные – детям, нуждающимся в наставлении на путь истинный. Причем, наставляя, он ни на букву от Священного писания не отходит. Он серьезно полагает, что смысл существования христианина в посильной помощи Церкви…

– Антон, ради Бога, хватит, – перебила я. – Попы бывают разные – умные и глупые, эмоциональные и холодные, эрудированные и невежественные. Но стержень у них единый – не гнется, не ломается, не тупится, не стирается. Стоит дойти до догматов, и они все становятся одинаковыми. Скажи лучше на милость, зачем тебе отец Михаил?

– Встретились мы с ним, как ты теперь догадываешься, в забегаловке. Я искал утешения в вине. Он покорил меня искренностью. С моей тогдашней точки зрения говорил спорные вещи, казался весьма ограниченным, но не юлил, не врал, не приукрашивал действительность, а, главное, себя. Он был потрясающе естественен.

– Похоже, тебя сильно утомляет светское общение?

– Я все меньше смысла вижу в трате времени на словоблудие.

– Не рано?

– Скорее я припозднился.

– А отец Михаил для тебя желанный собеседник? Все проблемы сводит к одной – веруешь недостаточно, и, кажется, что проблем этих попросту нет?

– Все-таки ты начала задавать вопросы, – кисло отметил Антон. – У моей матери было больное сердце. Ей запрещали нервничать, надрываться на работе и, разумеется, рожать. А она родила троих и вкалывала, как проклятая. Мне необходимо было выяснить у отца Михаила, виноват ли я в ее смерти. Не будь меня, не жила ли бы она дольше, безболезненнее. Если бы мне не встретился отец Михаил, я отправился бы в церковь, чтобы спросить об этом.

Я потупилась. Антон разбирался, не совершил ли, родившись, непреднамеренного убийства собственной матери, а я его в киллеры определила. Мне стало не по себе. Как любит повторять Настасья: «Наконец-то».

– Сам ты не додумался, что все во власти Божьей?

– Додумался. Но сам себе я был вправе не верить. А отцу Михаилу поверил сразу. И потом, мне необходимо было помолиться о маминой душе. Молятся же люди о родных покойниках. Но именно тогда я осознал, насколько грешен, не чист. И поручил это дело профессионалу.

Меня уже потряхивало от интереса. Не слабо, признать себя греховодником и найти специалиста по связям с Господом Богом. Но продолжать терзать его я не решалась. Мы подустали друг от друга – и собственная, и чужая искренность утомительны. Требовалась пауза. Вот и Антон вдруг принялся облекать в слова свежие чувства:

– Полина, я рад, горд, тронут, выразить не получается. Ты не послала меня сегодня подальше без объяснения причин, а высказала все, да еще поплакала.

– Антон, ценю, что ты не посоветовал мне проконсультироваться с психиатром, а разговаривал со мной, будто с нормальной, – не отстала я.

При этом удосужилась взглянуть на часы. Пожарить Виктору Николаевичу яичницу я еще успевала. Даже на омлет могла замахнуться при условии, что Антон немедленно исчезнет из дома. Физики считают временем поток космических частиц – последствие Большого Взрыва. В момент обмена любезностями с гостем я буквально так себе время и представляла. Поток обтекал меня, частицы, мнившиеся твердыми, царапали, мучительно щекотали, и ради собственного комфорта лучше было отдаться ему – пусть несет. Но я стояла на якоре вежливости от раскаяния в подлой подозрительности и терпела царапанье и щекотку. Однако, любому терпению есть предел:

– Антон, прости, пожалуйста, но мне необходимо смотаться в какой-нибудь бутик. Завтра утром я должна внешне соответствовать пожеланиям одного человека. Впрочем, подожди, может там полный комплект. Или у меня все аксессуары есть.

– Где комплект? – изумился Антон.

– В пакете.

– Я еще торта поем, – благоразумно предупредил гость.

– Поешь, поешь.

Я сорвалась с дивана и кинулась в комнату сына. Бывшему мужу не понравилось бы бестрепетное вытряхивание дорогих тряпок на тахту. Ясно, намечалось нечто сугубо бытовое. По задумке экс-супруга я должна была накинуть норковую обдергайку на подчеркнуто строгое платье, чтобы подскочить куда-то, где-то поставить закорючку подписи и стремительно удалиться. Куда в подобном виде удаляются? К дантисту? В продуктовый магазин? Не важно. В любом случае сумка к этому «скромному варианту» не прилагалась. Но подразумевалась, и хорошая. И на шею просилось что-нибудь ручной росписи. И темные клипсы не помешали бы.

Я привычно сунула руку в карман шубки. Новый кошелек с баксами был там. Первый раз бывший благоверный положил деньги без кошелька. Я взбесилась, не понимая причины, не потрудившись сформулировать претензии, и явилась обеспечивать Севкино будущее в драной джинсе. А пакет со шмотками и купюры вернула.

– Раньше ты не была столь щепетильной, – растерялся он. – Находила деньги в кармане – радовалась.

– То раньше, – отрезала я, побаиваясь, что веду себя глупо.

Напрасно трусила. Теперь лишние кожаные кошельки могу продавать. Но не буду даже в случае крайней нужды. Люблю кошельки, портсигары, косметички… Мелочная натура.

Итак, чутье меня не подвело – мерять это второпях смысла не имело. Однако хорошая сумка просто обязана была переставить акценты. Мне бы поспешить за ней, а я застыла над ворохом новья и развспоминалась. Делала статью о модном экстрасенсе женского пола. Дама свято верила в свое предназначение и не складывала гонорары в кубышку – тратила напропалую. Хотя оплата ее труда была баснословной. Брала по принципу: привораживаю к тебе здоровье и удачу на всю жизнь, поэтому благодари презренным металлом так, чтобы после сам себя уважал. А, что такое самоуважение, втолковать она умела.

Я пришла в дом. Хозяйка на втором этаже занималась клиентами ли, пациентами ли, как их называть не знаю. А на первом какие-то люди замаялись меня кормить и развлекать. Свобода передвижения гостей не ограничивалась. Можно было мотаться повсюду, минуя спальню и кабинет владелицы, трогать руками предметы, открывать бары, забитые соками и минералкой, плюхаться в шикарные кресла, валяться на диванах, смотреть телевизоры, включать музыкальные центры. Но в каждой комнате обязательно обнаруживался человек, сразу принимавшийся объяснять вам степень своего родства с великой колдуньей. Позже выяснилось, что весь этот сонм сама она воспринимала, как родню, почти не вникая в градус близости и кровности. Ей даже в голову не приходило подсчитывать количество нахлебников. О чем я? А, о сумке. Поев раз пять в разных помещениях, потому что хозяйка, когда мы договаривались о встрече по телефону, просила «не оскорблять восточных обычаев», я впала в крайне деятельное состояние. Говорили, что большинство журналистов засыпали после обильных трапез, кстати, без капли спиртного. И просыпались, когда чудотворница уже отбывала во внедомашнее общество. О повторном визите договориться было еще труднее, чем о первом. Я же принялась мотаться по просторным помещениям и расспрашивать о хозяйке. Мне отвечали уклончиво и вновь пытались кормить, как явно недовведенную другими родичами в состояние летаргии. Но я рвалась из пут гостеприимства и вырвалась в непосредственной близости от прославленной ведьмы. Во всяком случае, она вдруг спустилась туда, где я доводила себя до полусмерти лавашем, и проникновенно спросила:

– Накормлена гостья?

Не будь у меня куска во рту, я запросила бы пощады. Ясновидящая потрепала меня по загривку одной рукой и резко выбросила из-за спины другую. В ней была яростно скомкана синяя сумка из тончайшей кожи. Я тренирована дороговизной, но захотелось изъять предмет из такого обращения, расправить, обдуть, словом, вернуть ему достоинство.

– Что вы мне купили?! – гневно вопросила мадам маг у двух неярко и шикарно одетых женщин. – Я просила сумку гораздо светлее. Мне через час выезжать, а эта совершенно не подходит. У вас было мало денег? Не хватало времени? Неужели во всей Москве нельзя найти вещь нужного оттенка?

Они возмущенно залопотали, дескать, костьми ложились. Она досадливо швырнула аксессуар в угол. Приживалки хищно зыркнули на него, но выдержки не броситься поднимать хватило. «Интересно, сколько такого они собирают с пола в месяц»? – подумала я.

– И что мне делать? – спросила она у стен, заломив руки.

Заломила, не как в кино. Просто растерянная женщина сделала определенный жест.

– Вы же художница, – влезла я. – Нанесите светлый мазок от угла к ручке или, как вам вдохновение подскажет. За час высохнет.

– Тебе чего надо? – задумчиво справилась она.

– Я журналистка. Мы по телефону договаривались.

– Тут никому по телефону не отказывают. Сегодня не успею. А завтра приходи. Покушаешь здесь и сразу ко мне. Напомни про мазок.

Я поблагодарила скорее за разрешение напомнить. Вряд ли утром она самостоятельно вспомнила бы про назначенную сгоряча аудиенцию. Но и у меня после истории с сумкой иссякло желание сюда возвращаться. Любой журналист оценил бы сцену выговора нерадивым помощницам по высшему разряду. А мне стало жалко колдунью. Вроде, вершит судьбы и сама в это верит, а сумку по лоскутку от юбки выбирают родственницы, которые вряд ли боятся ее трансов или благоговеют перед способностью впадать в них. И ее озарения, и предощущения для них, наверное, признак некоей ущербности. Что поделаешь, не умеет баба стирать, готовить и мыть мужу ноги. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

В редакции я заявила, что не написать про ее зависимость от обычных людей, про то, как они ею пользуются, не смогу, но и писать не стану. Скандал с главным был звонким. Тогда тема экстрасенсорики будоражила всех. Но я уперлась. К даме послали другого журналиста, он неделю ел, спал, смотрел телевизор и слушал музыку в ее доме. Однако хозяйку не увидел. «Я тебе никогда этого не прощу, Полина», – сказал главный. Давно простил…

Когда-то говорили: «Стряхнуть с себя оцепенение». Интересно, кто это придумал? Собачники, рабовладельцы, рабы? Но я именно стряхнула по-звериному и поняла, что хорошо отдохнула от Антона. Вышла к нему со словами:

– Все-таки не комплект. Мне срочно нужна сумка, иначе я обездолю сына.

– Я не допытываюсь, какая связь между срочностью, вещью и сыном, – заявил он. – Но могу подбросить. Куда?

– В центр. Я покажу бутик. А на чем подбросить?

– На мотоцикле, разумеется.

– Летом у знакомого руководителя солидной конторы что-то стряслось то ли с машиной, то ли с охраной, а все запасные варианты были сосредоточены в загородном доме. Он спокойно достал с антресолей свой старый велик и покатил в офис. Представляешь шок подчиненных, парковавших навороченные иномарки? Целый день шушукались, «это новая политика фирмы» или что? Он потом сказал: «Я горжусь собой. Собрал приличный коллектив. Ни один сотрудник на следующий день на велосипеде не приехал. Значит, тупых подхалимов нет». Чем только люди не гордятся.

– Полина, у меня снова такое впечатление, что ты тянешь время. Воспользуешься мотоциклом?

– А пробки?

– Могу достать велосипед и гнать дворами, – буркнул Антон.

На метро могло получиться немного быстрее, но вечерняя давка страшила. Час пик для меня опасен – я, замечтавшись, перестаю уворачиваться.

– Поехали, Антон.

– Я думал, пренебрежешь.

– Думал или надеялся?

– Боялся, – смущенно хмыкнул он.

И немедленно предложил мне раз в неделю-две путешествовать по электричках по Подмосковью – дышать, бродить, болтать.

– Только не реши, что кроме разговоров ты ни на что не годна, – предостерег этот нахал.

– Не решу.

– Тогда последствия пополам.

– Обнуляй мою половину, Антон. Я согласна только гулять и делиться впечатлениями, пока не надоест.

Ляпнув это, я опомнилась и открыла рот, чтобы отказаться. Но парень неожиданно прошептал: «Спасибо». Шепот был сквозь настоящие слезы.

– Антон, мне действительно необходимо экипироваться к завтрашнему дню.

– У меня с собой деньги. Если понадобятся…

– Спасибо, не понадобятся. Едем?

Транспортное средство Антона требовало соответствующего прикида. Я влезла в кожу и ботинки.

– Тебя в бутик пустят? – поинтересовался парень.

Я обалдела. Вроде такой независимый, а боялся встречи по одежке. Нет, поговорить с ним еще стоило.

– Антон, при виде меня они заплачут от счастья.

– Извини, Полина. Это эпатаж, или ты проверяла?

Не было больше сил соответствовать его манере общения. Она, в самом деле, подразумевала неспешную усадебную прогулку или чаевничание у камелька. А я уже копытом била, мне предстояло приводить себя в порядок, кормить Вика, работать над статьей, выслушивать Настасью, а то и бежать ее откачивать, если неудачно поужинает со своим Валентином Арсеньевичем. И это при условии не дотрагиваться до автоответчика, дабы не соблазниться предложениями «встретиться и посетить», «совместно нанести визит», «состыковаться и ломануться» или «всем кагалом завалиться». И я легкомысленно отмахнулась:

– Не усложняй, пожалуйста. Проверено, мин в магазинах нет.

– Тогда я за тебя почти спокоен.

Я тоже успокоилась. Но испытания дня, оказывается, еще не кончились. Добрались-то мы на удивление быстро. Я чувствовала себя увереннее и уже не ломала Антону ребра. Даже головой осмелилась вертеть и буквально пьянела от впечатлений и ощущений. Антон остановился перед угловым магазином. В переулке их было много, но далее мне предстояло бродить пешком. К входу плавно подошла дама в соболях. Антон при виде нее напрягся, я при виде Антона хихикнула. Опустила глаза, увидела свои ноги и вскрикнула – они были густо забрызганы грязью.

– Ничего, – успокоил Антон, – это поправимо.

Достал откуда-то рваное полотенце и начал добросовестно протирать мои кожаные штаны, будто матрос драил какую-нибудь металлическую деталь корабля, коей надлежало блестеть.

Тут на противоположной стороне улицы отворилась тяжелая дверь, не знаю, какого заведения, и на тротуар в компании весьма приличных господ выступил мой бывший муж. Место было слишком качественно освещено, чтобы он мог обознаться. И, как назло, кругом вдруг зашевелились дамы, словно высыпали по тревоге из всех примерочных и устремились к своим иномаркам. Я представила себе картинку: на этом меховом фоне возле замызганного мотоцикла стою я в полнейшем затрапезе, и какой-то архаровец, присев на корточки, чистит мои ходовые части перед рывком в бутик.

Надо отдать должное эксу, который всерьез полагает, что жены бывшими не бывают. Он решительно шагнул ко мне. А я, не соображая, что делаю, сорвала с себя шлем и красиво тряхнула головой. То ли все-таки смутилась, то ли хотела эффектно рассыпать по плечам волосы. Одна беда – все утро я таскала на себе Ирину, будучи в тесной вязаной шапочке, потом явление Антона помешало мне принять душ. В общем, то, что вывалилось из-под шлема и мотнулось по воротнику, могло отпугнуть грабителя в темном тупике, а не только богатого мужчину в обществе других богатых мужчин на щедро источающем свет перекрестке. Но муж маниакально сделал еще один шаг. Я показала рукой, чтобы не приближался. Мне почудилось, что он хотел то ли меня перекрестить, то ли себя, но стеснялся.

– Что случилось? – спросил Антон, подняв лицо.

Он несколько растерянно надраивал мои коленки и не решался производить уборку выше.

– Ничего, спасибо, – ответила я.

Взяла у него тряпицу, стряхнула капли с бедер, вернула, сказала, что мне пора. Он изъявил желание подождать. Но и не возражал особо, когда я выступила ярой сторонницей права на одиночество.

Как я ни старалась, истратить все деньги мне не удалось. Не потому что экс оставил их слишком много. Просто к завтрашнему платью более всего подошли не самые дорогие украшения. У меня принцип – никогда не опускаться до экономии этих сумм. Но оставшуюся сдачу я спокойно оставляю себе – экс-супруг ее не возьмет, а хватать, что попало, лишь бы приход и расход совпали цент в цент, по-моему, глупо. Я никогда и ничего не покупаю на такие «представительские» Измайлову. Зачем оскорблять мужчину даже без его ведома. У Севы свой счет от отца, он ни в чем не нуждается. Поэтому остатки, как правило, уходят на хорошие блокноты – болезнь, на помощь голодающим типа Настасьи – потребность, на цветы маме – слабость. Ну и вообще куда-то все безвозвратно уходит.

Вопреки опасениям Антона меня не только пускали в бутики, но и выпускали из них. Надо будет сказать парню, что как раз в дорогих магазинах продавцы и охранники вышколены до предела. Они будут предупредительны и с голодранцем, если тот входит с видом покупателя. Чуют, что сделать такой вид невозможно. Он либо есть, либо его нет даже при наличии денег. Друг бывшего мужа как-то обнаружил, что перестал испытывать интерес к бизнесу, семье, приятелям. В юности много читавший умник обошелся без психоаналитика. И без бывших тогда в моде контор по отправке скучающих богачей побираться в метро. В приеме, конечно, оригинального мало. Но в жизни им пользуются случайно и частично. В фильмах – полнее и при наличии страхующих ассистентов. А вот сознательно, одиноко, да еще и не раз… Допекла же реальность человека. Итак, пресытившийся мужчина оставил себе среднемесячное жалование клерка, впал в лютый запой, по всем правилам в диких муках из него выбрался. Когда совсем оклемался, честно признал – стимулом к возвращению стали унижения. Например, продав какому-то аферюге часы, он попросил в винном отделе самую дешевую водку и пакетик сухариков. А поскольку до этого брал там совершенно неудобоваримое пойло, услышал от молодой продавщицы издевательское:

– Сегодня гуляем? А то будничный одеколон в соседнем магазине.

С тех пор, стоит захандрить, босс выписывает себе командировку, облачается в дешевку, убирается в однокомнатную конуру на окраину и ищет, кто бы обидел. Получив дозу оскорблений, звереет и возвращается в офис и домой наслаждаться вежливостью деловых партнеров, реверансами обслуги, любовью родных и даже трепетом подчиненных. Так вот, сколько бы эксцентрик не пробовал быть вышвырнутым из бутика по причине неподобающего внешнего вида, он удостаивался лишь сдержанной просьбы: «Будьте любезны покинуть помещение, если, конечно, не желает что-нибудь приобрести». Зато в супермаркетах и нарываться не надо было – гнали, хамили, взашей выталкивали. Однажды он трезво спросил у тети за прилавком:

– Почему вы мне грубите? Много народу покупает у вас якобы «Арарат»? Якобы элитный чай и кофе? Выручка поступает от продажи дешевой отравы, так не отпугивайте основных клиентов, это же аксиома.

Вышел на улицу, дюжий парняга затолкнул его во двор и отметелил, объясняя, что «мразь не смеет вякать». Ох, как лихо бизнесмен после этого очередной контракт заключил, какие деньжищи получил! Я не спрашивала, завел он уже специальную команду для мести обидчикам или еще нет. Женщин, разумеется, не тронут. А мужчинам, согрешившим рукоприкладством, как-нибудь вечерком по дороге с работы достанется. Мстят не обиженные, но оскорбленные.

Я стояла в вагоне метро и уже устало думала, вернее, додумывала про Антона, чтобы освободить от него голову хотя бы на сегодня. Теперь наш треп мнился мне пошлым. В сущности, пошлые реплики отличаются от обычных бессодержательностью. «Не виляй, пожалуйста, – добром попросила я себя. – Ты влюбилась в Антона? Ну, быстро, да или нет»? Лучше бы я продолжала гадать пошлой или не очень была беседа. Потому что во мне как-то одновременно прозвучали и да, и нет. Непередаваемо паршивое ощущение. «Ладненько, – тоскливо подумала я, – ты не ребенок, прикинь, к кому влечет физически». Черт возьми, похоже, меня влекло к бывшему мужу. «Учитывая развод, шубу и деньги, это уже проституция, Полина», – сообщила я себе, но отчего-то не застеснялась.

До подъезда я добралась на автопилоте. Нащупала в сумке ключи. Они были от квартиры Вика. Хорошо, ибо подниматься на свой третий этаж терпения не хватало. Я прислонилась к стене в прихожей, достала из кармана телефон и жалобно спросила:

– Мам, кого я люблю, а?

– Что с тобой творится, дочка? – воскликнула она. Потом тихо добавила: – Вот к кому сейчас ноги несут, невзирая на происходящее в голове и душе, того и любишь. Заметь, я не спрашиваю, возле чьего дома ты стоишь. Скажи только, не занесло ли тебя в другой город, и есть ли деньги на обратный путь.

– Спасибо, мамочка. Ноги занесли меня к Измайлову, хотя пять минут назад я не была уверена, что хочу именно сюда.

Она рассмеялась с каким-то непривычным при упоминании Вика облегчением. И вмиг посуровела:

– Я предупреждала. Этот вояка уделяет тебе слишком мало внимания. Ты сама начинаешь чувствовать дискомфорт…

– Мам, заберу я Севку.

– Не стоит, – отрезала она. – Очухайся сначала. Ребенок – не средство отвлечься от проблем с мужчинами. Другие женщины не знают, куда дитя пристроить, пока с собой и ухажерами разбираются. А тебе со мной везет, между прочим. Ве-зет.

Я села в кресло и замерла. Возле кровати Вика наваждение с бывшим мужем сразу меня оставило. Итак, Антон? На сколько он младше? Года на четыре? Всего-то.

Медленно-медленно, будто через капельницу, до меня доходило, что дело в Викторе Николаевиче Измайлове. Антон был моей первой от него тайной. Я сама все про себя Измайлову выбалтывала, но, оказывается, страдала от полной его осведомленности. Вот и докатилась до протеста в форме свиданий с Антоном. Колобок. Помнится, тот сдобный шарик дурно кончил. Хотя, почему дурно? Он изначально был едой. Тоже бунтовал против очевидного. Напрасно, все равно слопали, перехитрив.

Умозаключения о Колобке привели меня к тому, что нужно опять выложить Вику подноготную. Я содрогнулась, да еще зубами клацнула. Увидела бы такое в актерском исполнении и скривилась – переигрывает. Нет уж! Мало того, что скрою сердечный приступ Антона на моем диване, спасение со стройки, сегодняшний визит. Еще и от плановых вылазок на природу не откажусь и ни словом о них полковнику не обмолвлюсь. Не блудить собираюсь. Но я должна научиться оставлять себе хоть какую-нибудь малость.

Раньше я считала, что абсолютное отсутствие секретов и есть высшее проявление любви. И вдруг засомневалась. Причины не знала, однако чувствовала – больше я таких исповедальных отношений с любовником не вынесу. Трудно отдаваться и душой, и телом одновременно. Телу довольно, а душе мало. Потому что помимо моей души у Вика есть своя. Зачем ему две?

Проснулась я в том же кресле минут через пятнадцать и сама себе напомнила патефон. Видела у бабушки. Заведешь, пластинка крутится быстро, музыка звучит нормально. Потом ход замедляется, звуки становятся чуть более тягучими, смешно тягучими, раздражающе тягучими.

– Как можно жить, отождествляя себя то с Колобком, то с патефоном? – спросила я пространство.

– Представления не имею, детка, – откликнулось оно голосом полковника Измайлова. – Но, вероятно, это нелегко. Поешь пельменей, я пожарил магазинных и на твою долю. Помнишь, ты придумала их жарить? Вкусно, на пирожки похоже. Я знаю, что нам пора серьезно поговорить. Но сейчас должен идти. Не дожидайся, ложись, тебе необходимо отдохнуть. Я тебя люблю.

Хлопок двери, щелчок замка. Я ошалело вскочила. Настасья рассказывала мне, что слуховые галлюцинации хуже зрительных. Ибо при более тяжких психических расстройствах возникают. Я заглянула в спальню – темно, пусто. В коридоре светло и пусто, но я сама включила там свет. И, лишь войдя в кухню, я поняла, что Измайлов действительно заезжал домой, впопыхах пожарил, то есть сжег пачку пельменей. Половину умял, другую, почему-то полусырую внутри, дружески оставил мне. Сделал несколько глотков кофе, пару затяжек и умчался. Как частенько бывало, длинный окурок его крепкой и вонючей французской сигареты попал не в пепельницу, а в чашку с черной невыносимой крепости жидкостью и постепенно устанавливался в ней поплавком фильтра вверх.

– Он без меня погибнет, – с непристойным удовлетворением пробормотала я.

Сняла ботинки, куртку, закатала рукава. Через час в этой квартире хотелось уютно почитать. Через полтора пришлось спешно убираться к себе, дабы не обожраться мясом с овощами и не завалиться на крахмальные свежие простыни до утра.