Текст книги "Прихожанка нарасхват"

Кое-как отделавшись от вообразившего ее своей золотой жилой пастыря пятью сотнями долларов, Мария твердо решила более в церковных ритуалах не участвовать и аккуратно свести на нет отношения с отцом Михаилом. Не тут-то было. Она не отвечала по айфону, видя его номер. Он стал названивать ей на домашний телефон. Беда в том, что этот предмет был остро необходим Семену Олукревскому. Тот делал деньги из контактов с людьми, и дома задействовал все средства связи в любой последовательности. Поэтому банальные фокусы с автоответчиком у Марии не проходили. И стертая запись, и приветливый голос священника грозили скандалом с мужем. Кроме того, отец Михаил быстро смекнул, что по вечерам телефон в доме Олукревких мог быть подолгу занят Семеном и его собеседниками, но не выключенным. Он доставал Марию часов в одиннадцать и говорил, говорил, говорил о своих планах на будущее, о прошедшем дне, о великолепии Москвы и перспективах восстанавливаемого храма. Не будь отец Михаил священником, опытная Олукревская решила бы, что он в нее влюблен. А Семен, которому по делам звонили едва ли не круглосуточно, бесился, требовал положить трубку и рвался объяснить «навязчивому попу» все про него, церковь, христианство и далее по мере возникновения вопросов. Эрудиция и интеллект у Семена были мощнейшими. Мария балансировала между супругом и священником на грани отчаяния.

Она уже была не против, чтобы Семен вырвал у нее трубку и послал отца Михаила, куда пошлется. Но женская душа сопротивлялась. Что-то угадываемое, чувствуемое, но не передаваемое словами священник выражал нормальным русским языком. И все это было правильно, хорошо, светло, сулило покой. Однако кормил, поил, одевал и вывозил за границу Марию не отец Михаил. Более того, неизвестно было, позвонил бы он ей, если бы не деньги Семена. И однажды, когда ждавший звонка именно по домашнему телефону Олукревский завопил: «Скажи своему…», Мария оттолкнула его, замахала рукой, дескать, уйди, не ори, не создам я тебе больше проблем. И твердо произнесла в трубку:

– Отец Михаил…

Тот откликнулся тирадой о радости. Сегодня благословлял перед каким-то турниром хоккеистов, ему подарили клюшку, он был так тронут, выпил с кем-то из администрации команды рюмку водки и еле дождался полуночи, когда освободится номер, чтобы сообщить Марии о душевном своем подъеме.

– Отец Михаил, – простонала Мария, – мой муж и после полуночи нуждается в аппарате…

– Да пусть разговаривает о мирском по своему сотовому и даст нам возможность о духовном побеседовать, – засмеялся священник, вознамерившийся описать служебные помещения ледовых арен, чем-то его поразившие.

– Поймите, одним людям принято давать номер служебного, другим домашнего, третьим сотового телефонов. И ему звонят из разных городов, время не везде московское.

– Кстати, я все забываю спросить, у вас, что, изменился номер сотового?

– Это особая история, возникли технические проблемы, – торопливо солгала Мария.

Обманутый Семен снова ворвался в комнату. Вцепившись обеими руками в трубку, Олукревская крикнула:

– Извините, отец Михаил, но я прощаюсь. Мужу очень, очень нужен телефон!

– Разве в светском обществе нет равноправия полов? – спросил священник. – Полагаю, вы имеете такое же право на средства коммуникации, что и ваш муж. Да и не муж он вам.

– В каком смысле? – прошептала Олукревская.

– В прямом. Вы же не венчаны…

Разъяренный Олукревский вырвал у жены трубку и швырнул на рычаг. Она поняла, почему он не нагрубил отцу Михаилу: Семен задыхался от ярости и просто не в состоянии был и звука издать.

Постепенно все наладилось. Марии удалось втолковать отцу Михаилу, что выводить Семена из себя не стоит. Он стал наведываться в гости. Подкапливала ли Олукревская деньги к его визитам или обещала энную сумму, скажем, к Рождеству, неизвестно.

Настасья повествовала лаконичнее и живее. У нее получился милый анекдот о жене, которая вне всякой религии по вечному закону материальной зависимости подчинялась мужу более пятнадцати лет. Влегкую хитрила и обманывала, чтобы не чувствовать себя рабыней. А потом услышала от священника: «Да и не муж он вам». Рассказчица и Валентин Арсеньевич хохотали. Я тоже смеялась. Но черт знает, чем смазанные шарики и ролики в моей голове двигались согласно законам физики, а не беззаконию лирики. Я отметила, что Настасья ни разу не назвала Олукревских по именам и фамилии. Только «моя приятельница и ее муж». Такое с ней случалось, когда она хранила врачебную тайну. Неужели подсознательно доктор определяла у Олукревских некую патологию? Тогда их история для нее – история болезни. Но подобные домыслы не сулили ничего, кроме мигрени. И я переключилась на обычный треп.

Валентин Арсеньевич в благодарность за веселуху рассказал, как недавно проехался в поезде по матушке России. Дела погнали. В коммерческом вагоне проводница собрала для обходчика невостребованные газеты и журналы. Довольно длинная техническая стоянка. Ночь. Он подошел к привычно распахнутой двери вагона.

– Ваша пресса, – сказала проводница, передавая ему стопу макулатуры.

– Спасибо, почитаем, – степенно отозвался обходчик.

– Вы уж посмотрите меня, пожалуйста, повнимательней, – попросила она. – Сейчас время такое, мутное.

Он добросовестно направил свой фонарь ей в лицо.

– Да не меня, а вагон, – воскликнула проводница.

Валентин Арсеньевич, куривший на перроне с попутчиком, очень развлекся. Настасья, выслушав, тоже. Я пыталась изобразить, будто ничем от них не отличаюсь. Но все-таки ляпнула:

– И много выпили, прежде чем так развлекаться?

Настасья и Валентин Арсеньевич отчаянными взглядами проводили мое чувство юмора в последний путь.

Он поднялся. Сказал, что засиделся, пора. Но подвезти меня до метро, а Настасью до клиники успеет. Настя могла бы собраться и комфортно добраться на работу. Повозилась бы в ординаторской с бумажками лишних полчаса, ей не привыкать. Но она поблагодарила и отказалась. Отправилась провожать гостя в прихожую. Я не мешала. Сортировала в одиночестве деликатесы, на которые не кидалась при Валентине Арсеньевиче, бдительно следя, чтобы Настасье осталось много. Потом попрятала по шкафам и в холодильник нетронутое – пусть девушка шикует подольше. А то у нее есть привычка открыть сразу все коробки, попробовать из каждой и через часок доесть. Предлог один – срок хранения продуктов в открытой упаковке ограничен.

Она вернулась пристойно порозовевшая. Плюхнулась на стул. Взглянула на опустевший стол, на меня, добродушно усмехнулась. Я не успела пристроить торт. Настасья закрыла его крышкой, перевязала веревочкой:

– Отвезу нашим, пусть чаю попьют.

Я похвалила себя за то, что рассовала еду по углам вовремя. Эта могла все коллективу отдать. Оно, конечно, прекрасно, только до зарплаты ей еще далеко.

– Поль, – посопев, сказала Настя, – я, мягко говоря, ошарашена. Но он сделал мне заманчивое предложение на завтрашний вечер. Честно, ты его себе предназначала?

– Надо же, кто-то в наше время еще спрашивает об этом.

– Я не кто-то!

– Спасибо, а то я начала подумывать, что наша дружба дорога мне одной. Насть, я увидела отца Михаила в невообразимо дорогом пальто. Он зашел в заведение возле автобусной остановки. Я не удержалась и рванула за ним. В рюмочной – одни мужики. Я выбрала самого интеллигентного, поболтала и попросила выяснить, что священник делает в кабаке.

– А потом подогнала его мне?

– Настя, я для тебя в рюмочных кобелей не снимаю. Совсем ошалела от омаров? Он просто подвез меня к твоему дому. А дальше ты сама решала его и свою участь в ближнем бою.

Настасья хрюкнула. И пригорюнилась:

– Я всегда была против Измайлова из-за вашей разницы в возрасте. А Валентин не старше?

– Моложе лет на пять, а то и больше.

– Поль, ну и как в постели с возрастными?

– Настасья, очнись, ты же врач. Сорок лет для мужчины не возраст.

– А что ты несла насчет мамы в Воронеже? Я еле удержалась, чтобы не спросить, почему, например, не в Орле или Волгограде.

– Умница, что научилась прикусывать язык. Настасья, как на духу, на секунду Валентин этот показался мне демоном.

– Нервы, – поставила удобный диагноз подруга. – Я давно прописала тебе пустырник. Но ты игнорируешь рекомендации.

– Если бы я всем рекомендациям следовала, я бы давно сдохла.

– Я не все, – зациклило Настасью.

Она выглядела растерянной, как в школе на экзамене по химии, когда милейшая химичка вдруг стала любимицу «топить». Потом объяснила, что испытывала на прочность: «В медицинском жалеть не будут».

– Сказано всем рекомендациям, а не рекомендациям всех, – рыкнула я. – Но не выдержала покровительственного тона: – Насть, я надеюсь, ты понимаешь, что мне совершенно наплевать на цену пальто отца Михаила. Мы столько мрази вольно, а чаще невольно кормим, что для социально неопасных священников мне ничего не жалко. Пусть хоть кто-нибудь в рай попадет, надо этому всячески способствовать. Нет, правда, к липовым психоаналитикам стекаются громадные бабки, а утешителям по тысячелетиями проверенной методике, вроде, и рубля неподотчетного давать не принято. Я не о том говорила. И не пыталась задеть твои религиозные чувства.

– Понимаю я все. Ты не меня, а Валентина пыталась из себя вывести. Поля, мне на исповедь идти или с тобой по старинке посоветоваться?

– Со мной. Ты палку не перегибай, отделяй бытовуху от души. И потом, перед исповедью положено три дня поститься. За это время многое может случиться.

Настасья содрогнулась при упоминании трехдневного поста, помялась и выпалила:

– Валентин Арсеньевич счастливый. Он в гармонии с верой, религией, церковью. А я недавно так сомневалась. Представляешь, надо было коллегам по случаю опубликования моей статьи стол накрыть, а денег никаких. Молчи, я знаю, сейчас раззудишься – можно было попросить у твоих родителей, у Измайлова. Или по твоему излюбленному методу у каждого знакомого по десять рублей без отдачи стрельнуть. Но я решила, раз у тебя нет, буду считать, что ни у кого нет. Сижу, тоскую. И вдруг наутро ни с того, ни с сего премия. Чудо же. Я и народ угостила, и до зарплаты дотянула.

– У Валентина Арсеньевича, по-моему, не гармония, а деловые контакты со всем, что ты перечислила. А премию ты честно заработала скальпелем, – перебила я.

Настасья взглянула на меня с укоризной. Я ответила жестом «сдаюсь».

– Заработала, – вздохнула Настя, – но помощь пришла именно в крайней нужде. Ладно, Поль, проехали. Я горячо помолилась, поблагодарила Бога. А на следующий день увидела по телевизору интервью с кинозвездой. Она рассказывала, как крестилась, как рыдала в церкви, а священник ей ласково и одобрительно говорил: «Поплачь, поплачь». «И почти сразу я получила в подарок белый Мерседес, о котором могла только мечтать», – закончила она. Поля, у меня тоже было ощущение, что премией Бог поощрил за правильный выбор не напрягать людей просьбой дать в долг. Но почему меня копейками, а ее мерсом?

Я вспомнила метания Вадима от «сбора компромата на Святую Троицу» до горячечной молитвы на коленях о выздоровлении Чарльза. И собралась посоветовать Настасье не задаваться риторическими вопросами. Однако она чуть не плакала. У меня тоже нос заложило и глаза защипало.

– Во-первых, ты не кинозвезда с сонмом богатых поклонников. Каждый получает из того мира, который себе создал, будучи безбожником. Ту пору, когда ты не была обременена верой и религией, надо было использовать для обогащения, грешить с пользой для кошелька, а не себе в убыток. Во-вторых, зачем вам понадобились новые мотивации? Одной хочется, чтобы все дорогое и красивое, что к ней попадает, было от Неба. Другой, чтобы Небо освятило ее благородную бедность. А «Бог есть дух», воспринимается на уровне ощущений и чувств, в принципе невыразимых словами. Религия – это прикладная вера, Настя. Учись пользоваться в обыденной жизни, конечно, но хоть постепенно.

Настасья насупилась. Я не то несла и сама об этом знала. Поднатужилась и выдала:

– Во-вторых, ты неверно проанализировала ситуацию. Извини уж, не по-христиански. Она – знаменитая актриса. Дал бы ей Бог кусок хлеба, не поняла бы, что от Него. А, сама говоришь, надо было поощрить. У тебя душа более продвинутая, что ли. Ты и малости сумела порадоваться. Вот Он тебя и избавил от суеты. Он полагал, ты оценишь, потому что важен факт Его отклика, а не размер материального символа. И вообще, на кой тебе белый Меседес?

– На фиг не нужен, – повеселела Настасья. – Точно, Поль, богатство от Бога дается только в испытание, а не в радость.

– То-то. «По вере вашей да будет вам». Если ты буквально относишься к осуждению Христом стяжательства и накопительства, получишь только насущное. Будь готова.

Вадим, Валентин Арсеньевич и Настасья за два дня довели меня общими усилиями до молитвы. Я быстро мысленно попросила: «Господи, пусть у нее все это поскорее пройдет. Она точно от голода умрет. Надоумь ее, пожалуйста, как и верить, и без копейки не сидеть. Получается ведь у остальных». Испугавшись собственного порыва, я предложила:

– Все, подруга, давай завязывать. Не по уму мне это.

– Давай, – легко согласилась Настасья. – Тем более что я уже в цейтноте. После наших утренних приключений мне очень хочется на работу. Знаешь, всегда думала, что клиника – это источник нервотрепки. А она, оказывается, самое спокойное место в городе. Там хоть тортами не дерутся. Что это было, Поля? Это, правда, было?

Я схватилась за голову и наконец-то засмеялась от души. Настасья оставалась Настасьей, и, слава Богу.

Глава девятая

С утра подморозило. К послеполуденной поре под ногами, как водится, хлюпала грязная жижа, но скамейки в сквере оставались сухими. Сергей Балков неподвижно сидел на одной из них и не то дремал, не то медитировал. Скамейку напротов оккупировала симпатичная молодая женщина. Она была в короткой дубленочке и тонких колготках, явно мерзла, но напропалую стреляла в Балкова глазами. Дурочка, он всегда в бронежилете трудов праведных. Есть такая работа, на которой румяным крепышам средь бела дня иногда приходится греть скамейки пятыми точками.

Расставшись в метро с Настасьей, я неслась к условленному месту на всех парах. С разбегу присоседилась к Сергею. Снайперша резко поднялась и ушла. Создалось впечатление, что лишь благородное воспитание не позволило ей сплюнуть с досады.

– Привет, Сережа. Извини, чуточку опоздала. Ты бы хоть взглядом девушку приласкал, а то вон как расстроилась.

– Привет, Поля. Зачем травить душу такой смирной бездельнице. Приласкаешь взглядом, захочется словом. Приласкаешь словом… В общем, баловство это.

Сергей пытался хмуриться, но сразу расплылся в благодушной улыбке. У меня сразу поднялось настроение: мало кто умеет выразить настоящую радость при виде другого человека.

Я достала прихваченные со стола Настасьи бутерброды и несколько конфет. Пожалела, что не позаимствовала у подруги термос с горячим чаем.

– Подлизываешься, – грустно констатировал Балков и взял то, что Настасья называет приносом. – Спасибо.

Он был невозмутим, как деревенский знахарь, которому ведомо, за что положено давать и брать копейку, за что – яйцо, за что – мед, а за что ни при каких обстоятельствах ничего.

– Сережа, дабы не портить тебе аппетит, сразу повторю, я вчера на Бориса случайно наткнулась.

– Поверил, иначе не караулил бы тебя тут. А аппетит мне испортить невозможно. Он исправно налажен с рождения. Ух, ты, вкуснятина. Это с чем?

– С мидиями.

– Надо запомнить.

«Юрьев гурман и воображала, – подумала я. – А Сергей до старости будет изредка угощаться мидиями, хвалить, спрашивать, что это, наказывать себе запомнить и снова забывать».

С набитым ртом Сергей никогда не разговаривал, но ел, если его ждали, очень быстро. Мы так и не приучили его поддерживать беседу за столом. Раньше, когда случалось кормить Измайлова, Юрьева и Балкова, я терялась. Мы втроем болтаем, а Сергей – ни слова. Спросишь что-нибудь, прожует, аккуратно положит ложку или вилку, коротко ответит, вопросительно посмотрит, дескать, еще мешать будешь, и снова беззвучно ест. В наш треп Балков включался лишь после десерта. Несколько месяцев он озадачивал нас с Измайловым, пока дока Юрьев не прекратил наслаждаться нашей растерянностью и не сжалился:

– Виктор Николаевич, Полина, не втягивайте вы его в разговор, не травмируйте. Он приучен соблюдать принцип: «Когда я ем, я глух и нем».

– Ученых учить – только портить, – согласился полковник и с опаской покосился на степенно поглощавшего домашний пирог с повидлом Сергея.

Тот допил чай, воспользовался салфеткой, поблагодарил за обед и веско молвил:

– Правильный, полезный принцип. Отчего ж не блюсти?

Сейчас Сергей покончил с бутербродами и по-детски разглядывал конфеты, разные они или одинаковые. Потом запасливо сунул их в карман и предупредил:

– Поля, мне рассусоливать некогда. Придумала, как спасать Борьку?

– Знаешь, я собиралась позвонить и спросить у тебя, не военную ли хитрость он задумал, притворяясь влюбленным. Но, когда на лестнице он меня едва не задушил, поняла, на данном этапе наш малый совершенно бесхитростен.

– Задушил? – удивился Сергей. – Не преувеличивай. Наорать мог, обозвать в крайнем случае. Но руками трогать? Тебя?

Я почувствовала себя человеком. Пусть подразумевалось, что душить меня нельзя только, как женщину полковника Измайлова, а вообще-то давно пора. Все равно энергичная тирада звучала комплиментом. В конце концов, увлечь и удержать их драгоценного полковника, которому не чужды аристократизм, снобизм и солдафонство одновременно, нелегко.

– Я не преувеличиваю, Сережа. Полагаю, не будь рядом Настасьи, он меня не только руками, ногами без смущения потрогал бы. Потому что явился к Олукревской и обнаружил в ее гостиной троих мужчин. То есть двоих, один священник. Отелло недоделанный! И душил бы свою Марию, я при чем!

– Утешают вдовушку? – вскользь поинтересовался Балков и отвел глаза.

Я даже засмеялась вслух:

– Не майся, не спрашивай, доложу я тебе обстановку и личными впечатлениями поделюсь. Но прежде растолкуй, как его угораздило втюриться в молодящуюся мартышку?

– Сам не врублюсь, – выдохнул Сергей. – Когда Олукревского прикончили, мы с ним приехали. Там, понятное дело, эксперты, убойщики из местных, следователь. Я подумал, ну ее, стерву богатую. Меня же Виктор Николаевич часто ругает за то, что я своим нудежом женщин до депрессии довожу. А Борька у нас утонченный, по десять раз не переспрашивает, пусть беседует. Сам пробежался по соседям. Выходим на воздух, я рот открыл, чтобы обсудить, а он мне: «Серега, эта женщина – совершенство. Красивая, изящная, умная, сдержанная, щедрая. Преданная жена, самоотверженная мать, нежная дочь и верный друг. Я никогда так не любил. Я хочу ее до умопомрачения». Соображаешь, Поля? Труп Одукревского еще не вынесли, а он открытым текстом – хочу. Между прочим, за неделю до этого, когда Колька Воробьев нам свою страсть к девушке расписывал, Борька ему сказал: «С подружкой об этом болтай. С нами, коллегами, не совсем прилично». Я решил, потемпературит ночь и очухается. А назавтра он совсем с катушек слетел.

Даже для меня, привыкшей к самым разнообразным людским откровениям, это было чересчур. Юрьев ведь по-настоящему щепетилен. И вдруг так остро захотел преданную жену, самоотверженную мать, нежную дочь и верного друга.

– Сережа, ты не все знаешь. Она еще классный переводчик технической литературы, разбирается в музыке и живописи и на церковь жертвует. Отец Михаил не в состоянии отойти ко сну, не обсудив с ней по телефону итоги дня.

– Измываешься? – подозрительно прищурился Балков.

– Нет. Я вчера весь вечер выслушивала панегирики в ее адрес от одноклассника Вадима. Не моего, а Марии и Семена одноклассника, разумеется. Сегодня Настасья упомянула эту даму с плохо скрываемым восхищением в голосе. Не поверить ли нам с тобой, что изъяны в ней отсутствуют? Что ты в нее тоже влюблен, а я ей завидую?

– Она лукавая, жадная и трусливая, – упрямо набычился Балков. – Она добра только с родными и нужными людьми. Остальные ей до лампочки. Зла им не делает, потому что они для нее просто не существуют.

Я протянула ему руку. Он ее крепко пожал. И облегченно вздохнул:

– Я уж испугался, что и ты серьезно мадам увлеклась. Поля, Борька перестал меня слышать. Недавно заявил: «Если ты не можешь оценить такую женщину, если смеешь говорить о ней гадости, ты не мужик». Я не представляю, как его от нее отвадить. Скандала с Виктором Николаевичем не избежать. Он уже приглядывается и справляется о нашем здоровье. Но это полбеды. Борька вот-вот что-нибудь вытворит от нервов и вылетит со службы. А он по природе сыскарь, торговать не приспособлен. Я попытался ему втолковать, что мужик, а не кобель. Он: «Получается, я кобель»? И полез драться.

«Как своеобразно праведницы действуют на утонченных мужчин, – подумала я. – У последних начинают чесаться кулаки». И предложила Балкову вымученное накануне:

– Сережа, не отчаивайся. Я возьму у Настасьи какое-нибудь успокоительное последнего поколения. Из тех, которым лечат без ведома больного. Подбавляй Борису в кофе. А как только расследование закончится, Мария сама отделается от убойщика обожателя. Ты же верно ее охарактеризовал.

Сергей саданул мощным кулаком себя по колену:

– Никогда оно, проклятое, не закончится! Борька расследует одно – любила ли Олукревская мужа и как скоро сможет снять траур. Заодно с бельем. А я нарыл… Ни черта я не нарыл. Приезжает богатый Буратино домой, поднимается по пустой лестнице. Там везде видеокамеры. Сторож сказал, что барин, прежде чем наверх топать, посмотрел на мониторы. Через полчаса жена находит его мертвым у порога. У них только камеры наблюдения, запись не ведется. Старой сигнализации, знаешь, пришел, дверь открыл, на пульт позвонил, нет. Технический этаж в неприкосновенности. Низом никто не входил и не выходил. Все соседи мужчины были в офисах. Многие женщины в квартирах, но ничего не слышали и тем более никого не видели. Сторож божится, что Олукревский вошел к себе. Поэтому он и на экран перестал пялиться. Пусто же было в подъезде. Пус-то. Ти-хо. Полковника после командировки начальство заездило. Извини. Каждые два часа на ковер тягяет. Колька Воробьев банк прошерстил от и до. Я на небанковских связях Олукревского чуть не свихнулся. Бесполезняк. Ни друзей, ни врагов. С сомнительными личностями не якшался. В дом практически никто не вхож. У-у-у, морока. Даже любовницы не было.

– Говорят, он обожал Марию со школы и долго ее добивался, – удалось вставить мне.

Монолог для молчуна Балкова был слишком длинным. После подобных резких перегрузок Сергей мог сутками рта не открывать. Хороши сыщики – без повода распускающий руки Юрьев и равнодушно безмолвствующий Балков. Бедный мой Вик, попробуй, поруководи такими мальчиками. Сергей тряхнул головой и опомнился:

– Разнюнился я что-то. Есть еще идеи насчет Борьки?

– Сережа, ситуация обязательно переломится. У вас и хуже бывало. Терпите. Но, коль все затягивается, давай попробуем разочаровать Бориса в Марии. Доказать, что она омерзительная хозяйка, жена, мать, дочь, нам не удастся. Вдова, какая? Они все одинаковы. Но, полагаю, и эту роль она сыграет образцово. Как там она еще воспевалась? Красива, изящна? На вкус, на цвет товарищей нет. Умна, сдержанна? Бесспорно. Под сомнением остаются щедрость и, скажем так, нравственная чистота.

Я по возможности толково рассказала Сергею про мечту Марии избавиться от отца Михаила.

– Поставь Бориса в известность, что его идеал способен обыкновенно жмотиться. Он таких не уважает. Дальше посмотрим. Сам как мыслишь, из-за чего Олукревского убили?

– Из-за собственности, из-за денег, конечно. Это только наш Борька считает, что некто хотел завладеть его обалденной женушкой.

– Надо же, от любви обезумел, но профессионализм его крепок. Завладеть женушкой, унаследовавшей все. Хотя, по-моему, они средне обеспечены. По нынешним меркам, разумеется. С другой стороны, даже эти никого в дом не пускали. А к по-настоящему богатым вообще не подступишься.

– Зачем обижаешь, Поля? Мы выдвинули кучу версий. И ее в заказчицы прочили, и мужиков, которые там отираются. Даже попа со счетов не сбрасывали.

– Грешники закоренелые.

– Сыщики мы. Ты сама сейчас это прокрутила: жена не против спонсировать церковь, а муж норовит ей воспрепятствовать. Почему бы не убрать нехристя? Тем более, «и не муж он вам».

Теперь и я похихикала с Сергеем. С ним было приятнее хихикать, чем с Валентином Арсеньевичем.

– Сережа, а на каких правах в доме младой Александр? Друг отбывшего на учебу в Англию сына? Нынче это свежее звучит, чем любовник мамаши. И еще, вчера Вадим убеждал меня, будто не просил денег на собачий приют. Или просил и получил отказ?

Балков снова широко улыбнулся.

– Ты слишком недоверчивая. Говоришь, человек тебе душу открывал, говоришь, плакала над его судьбой. Значит, верила ему. А через час перестала? Не вытягивай из меня лишнего, хитрюга. Я и так не в меру растрепался. Встретились, чтобы тебя послушать, кажется. Крашеный блондин – компьютерщик. У Олукревских были какие-то проблемы с агрегатом, парень показал класс и с тех пор занимался профилактикой, обновлением и консультировал хозяина. Так что этого пускали в дом с ведома Олукревского. А мужик, шизанувшийся на собаках, ничего не просил. Я Марию пытал качественно. Когда надоел хуже горькой редьки, она четко дала понять, что попроси он хоть рубль на эту чушь, дверь бы ему больше никогда не открыли. Просто изредка Олукревского тянуло выпить рюмочку без затей и поговорить про книжки и диски, как в юности. Собачник независтливый, мягкий человек, мы его проверили по всем статьям.

– Да, Вадим чем-то напоминал Семену его самого, когда он на сломанном диване в драных штанах читал Гессе, а Мария бегала вокруг и требовала, чтобы он немедленно занялся любым прибыльным делом, – сказала я.

– Поля, не бери в голову. Убийство было невыполнимо. И тем не менее произошло. Тут уже главное не кто, а как.

Сергей Балков поднялся. Вынул из кармана конфеты:

– Хочешь?

– Спасибо, на неделю у Настасьи сладостей наелась.

– Я поскакал. Позвони вечером, попытаюсь Борьку сегодня вразумить. Счастливо, Поля.

– Удачи, Сережа, – пожелала я, удивляясь, что мой голос дрожит.

И мы разбежались в разные стороны.

Дома меня ждал сюрприз в виде посеревшего Виктора Николаевича Измайлова.

– Детка, я приехал поесть, – сообщил он тоном, каким Александр Невский в фильме грозил: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет».

– Сейчас накормлю сытно, а на ужин приготовлю что-нибудь оригинальное, – посулила я.

После рассказа об извращениях милицейского начальства, хотелось хоть гастрономическое удовольствие полковнику доставить. Вик преградил мне путь к холодильнику и шепнул на ухо:

– Поцелуй меня.

Доконали мужчину, изверги. Он умеет будить и подстегивать мою инициативу, проявлять собственную, но никогда еще не просил ласки. Я по-бабьи всхлипнула и беззаветно приголубила полковника. Пообедать он не успел. Зато ожил и, уходя, бросил:

– Чего только не сделает женщина, чтобы поберечь до вечера сытный обед и не возиться с оригинальным ужином.

Знал бы он, что я уже накормила Балкова мидиями и шоколадом.

– Вик, у нас в редакции работает некто Родион. Он знаком с братом зарезанного за гаражами Жени так близко, что удостаивается аудиенции у него дома.

– Благодарю за помощь следствию, детка.

И Измайлов изобразил свою самую добротную улыбку. Простую такую, на все случаи жизни – век пользуйся, и ничего ей не сделается. Сие означало, что координатами всяких там Родиков блокноты его оперативников переполнены. И что без особой просьбы мне лезть на подмогу не стоит.

Не успела я отойти от любовных утех, позвонила Настасья и заныла:

– Поль, ну что мне делать с приглашением Валентина Арсеньевича в ресторан? Он завтра со мной свяжется.

– Он с тобой уже связался на свою и твою голову, – окрылила я подругу. – Насть, ломайся, если не слишком приспичило, капризничай. А я, кровь из носу, разузнаю, что твой влюбленный из себя представляет.

– Пошустрее только, – попросила Настасья. – Мне же настроиться надо.

– Ладно, сейчас буду терзать маму.

Настя отключилась мгновенно. «Очень приспичило», – констатировала я. И, поскольку стерла мамин и Вика номера, опасаясь реакции Валентина Арсеньевича на Канаду, мазнула пальцем по цифре на экране. И тут разревелась, как не по заслугам выпоротая шкода. Это отодвигалось, отодвигалось и вдруг при упоминании имени Валентина Арсеньевича уперлось в стенку, именуемую «Антон». Он шел в заведение встретиться с отцом Михаилом, кинулся к нему по словам нового Настасьиного кавалера, как к родному. А что дальше? Я болезненно сморщилась, настолько явственно зазвучали в ушах слова бывшего филолога и поэта: «Прихожанка. Прихожанки нынче нарасхват». Верящие лишь в себя мужчины делают деньги, копят, а когда начинают мешать женам их тратить, убираются из мира навсегда. И вообразившие себя хозяевами городских дворов дурные юнцы вроде Жени тоже легко уничтожаются. И Антон вовсе не благородный мститель за поруганную честь сестренки, а наемный убийца. Тогда отец Михаил кто? Заказчик? С мужем все понятно. С мальчишкой хулиганом, к сожалению, тоже. Не дал старший брат на реставрацию, поглумился над духовным лицом и лишился младшего брата. В горе люди сговорчивее – готовы оплачивать помощь в адаптации новопреставленного на том свете. Чудовищно. Отец Михаил фанатично восстанавливает храмы. Но неужели можно толкать кого-то на убийства, чтобы добыть средства? Храмы на крови грешников? «Он священник, – пищал внутренний голос. – Он не нарушит заповедь: «Не убий». А если он сумасшедший священник? Психиатрические экспертизы всегда проводят слишком поздно. Разве ряса и крест не совместимы с душевными болезнями, возможно, наследственными? В них человек неповинен. И за их проявления неподсуден. А Антон нормален? Такой чуткий, образованный, тактичный Антон. Не ему орудовать ножом и удавкой. Какая кустарщина! Хоть бы пистолетом пользовался. Только убийцы – не орангутанги. Мне доводилось их видеть: и образованные, и культурные, и лощеные, и остроумные, и обаятельные люди попадаются.

«Такого не бывает, Полина. Невозможно запросто вычислить заказчика и убийцу, иначе у нас раскрываемость зашкаливала бы», – привела я себе последний довод. И снова не убедила. Вик постоянно внушает мне: «Детка, детективы – это чтиво, призванное быть увлекательным. Поэтому убийцей оказывается тип, либо реже других упоминаемый, либо на первый взгляд незаинтересованный в смерти жертвы. Наша рутина никому не нужна. И криминальные романы затеваются ради того, чтобы потешить читателя как можно большим числом героев, имеющих мотивы. На практике же через день расследования мы в девяноста случаях из ста точно знаем, кто хотел убить, кто мог. Доказательства ищем, а не убийцу угадываем. Поэтому не ввязывайся ты в истории, используй фантазию в более приятных целях». «Сыскари занимались отцом Михаилом. Отсеяли», – воспрянула духом я. И сникла. Они не догадывались о существовании вездесущего Антона, этого связующего звена между убийствами преуспевающего банковского деятеля и перспективного шпаненка. Я проглотила игольчатый комок, застрявший в горле, и набрала номер Альбины Львовны.