Текст книги "Сокровенное таинство"

– Наш лорд шериф, – усмехнулся Кадфаэль, – мой старый добрый друг и думает обо мне лучше, чем я того заслуживаю. Но я и впрямь лечу твоего лорда, и мы с ним пока как будто ладим. Не думай, что у нас тут не чтут его по достоинству, – мы воздаем ему должное. Ты ведь, наверное, знаешь, чтоґ ему пришлось пережить на Святой земле, небось, тоже с ним там был?

– Да, это так. Я его вассал, родом из его владений. Когда он отослал на родину своих раненых воинов и попросил подкрепления им на смену, я отправился воевать в Палестину и вернулся вместе с ним, когда мой лорд рассудил, что на Востоке от него больше не будет пользы.

– Зато здесь, – промолвил Кадфаэль, – он может принести пользу, и немалую – у нас есть молодые братья, для которых он служит высоким примером. Возможно, сейчас с ним два молодых брата, и если один из них помедлит уйти, пусть останется – он заслужил это право. Он прибыл из Хайда вместе с братом Хумилисом.

Они прошли по коридору и остановились у входа в узкое, тускло освещенное помещение.

– Пожалуй, – с улыбкой сказал Кадфаэль, – ты обойдешься без герольда, возвещающего о твоем прибытии. Заходи.

Глава четвертая

Вокруг ложа брата Хумилиса царил полумрак, не горела даже маленькая лампадка, зажигавшаяся обычно во время чтения: ведь один из его молодых друзей был неграмотен, а другой не мог читать вслух, сам же больной был еще слишком слаб, чтобы возиться с тяжелыми манускриптами, и сейчас с закрытыми глазами лежал в постели, обложенный подушками. Однако если Рун и не выучился пока читать по писаному, то память у него была отменная, и в эту минуту он с воодушевлением декламировал псалом святого Августина, который затвердил наизусть со слов брата Павла. Он как раз добрался до середины, как вдруг почувствовал, что слушателей у него прибавилось. Паренек запнулся, растерянно замолчал и обернулся.

В дверном проеме стоял Николас Гарнэдж – он замешкался на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к сумраку. Когда Рун умолк, брат Хумилис открыл глаза и неожиданно увидел в ногах своей постели самого любимого и доверенного из своих прежних оруженосцев.

– Николас? – с сомнением вымолвил Хумилис и попытался приподняться, чтобы получше рассмотреть пришедшего.

Фиделис тут же наклонился, помог больному лечь повыше, подложил ему под спину подушку и безмолвно отступил в темный угол, чтобы не мешать гостю.

– Николас! Неужели это ты?!

Молодой человек сделал шаг вперед и, опустившись на колено, поцеловал протянутую ему исхудалую руку.

– Николас, что ты здесь делаешь? Ты для меня всегда желанный гость, но я никак не ожидал увидеть тебя в наших краях. Спасибо тебе за то, что взял на себя труд разыскать меня в этом приюте. Иди-ка сюда, садись поближе, дай я разгляжу тебя как следует!

Тем временем Рун молча проскользнул к выходу, отвесил поклон на пороге и удалился. Фиделис собрался было последовать за ним, но Хумилис удержал его за руку.

– Нет, не уходи! Останься с нами. Николас, этому молодому брату я обязан столь многим, что никогда не смогу отплатить. В обители он служит мне так же преданно, как ты в свое время на поле брани.

– Каждый, кто, как я, имел честь служить под вашим знаменем, будет благодарен этому брату, – пылко воскликнул Николас, устремляя взгляд на почти неразличимое под низко надвинутым капюшоном лицо молодого монаха – в царящем сумраке тот казался почти бесплотным духом.

Возможно, Гарнэдж и удивился, получив в ответ лишь вежливый кивок, но не стал забивать себе этим голову и тратить время на размышления о странном поведении человека, которого, скорее всего, никогда больше не увидит. Он пододвинул табурет поближе к постели и присел, с тревогой всматриваясь в изможденное лицо своего лорда.

– Мне сказали, что вы уже поправляетесь, а между тем выглядите вы хуже, чем тогда в Хайде, когда я уехал, чтобы выполнить ваше поручение. Мне пришлось весь Винчестер перетряхнуть, чтобы разыскать приора из Хайда и выведать, куда вы направились. А стоило ли вам ехать так далеко? Не лучше ли было поселиться в Олдминстере – епископ был бы этому только рад.

– Зато я не уверен, что был бы столь же рад епископу, – с легкой усмешкой отозвался брат Хумилис – К тому же у меня были свои резоны, чтобы забраться так далеко на север. Я знаю это графство и этот город: в детстве я провел здесь несколько лет, но это были такие годы, которые запоминаются на всю жизнь. Не беспокойся обо мне, Ник, мне здесь хорошо – ничуть не хуже, чем в любом другом месте, и куда лучше, чем могло бы быть. Впрочем, хватит обо мне, давай-ка поговорим о тебе: выкладывай, как у тебя дела и что за нужда привела тебя в мою келью.

– Благодаря вашим рекомендациям я получил повышение. Уильям Ипрес замолвил обо мне словечко королеве, меня хотели даже зачислить в ее личную стражу, но я предпочел остаться с Фицробертом. Мне больше по душе служить с англичанами, чем с фламандцами. Зато теперь я командую отрядом. Это ведь вам, милорд, – добавил молодой человек, радуясь и печалясь одновременно, – обязан я всем, что знаю и умею, – вам и сарацинам Мосула.

– Ну уж сюда-то тебя занесло, надеюсь, не по делам атабега Зенги, – улыбнулся Хумилис – Оставь его королю Иерусалимскому, который давно уж сражается с этим достойным и опасным противником. А что стало с Винчестером с тех пор, как я уехал оттуда?

– Его окружила армия королевы. Мало кому удается выбраться оттуда, и в город не поступает никакой провизии. Люди императрицы заперлись в замке и держатся пока крепко, но их припасы наверняка на исходе. Мы выслали отряд на север и перекрыли дорогу у Андовера. Пока там затишье, вот я и испросил отпуск, чтобы съездить сюда по собственному делу. А нашим противникам остается лишь попробовать прорваться, иначе всем в замке грозит голодная смерть.

– Они уберутся из Винчестера не раньше, чем попытаются очистить дорогу и разжиться съестным, – предположил брат Хумилис и задумчиво нахмурил брови, обдумывая возможный ход событий. – И если решатся на прорыв, то, скорее всего, в направлении Оксфорда. Ну да ладно – если нынешнее затишье дало тебе возможность навестить меня, стало быть, хоть одно доброе дело из этого вышло. Но что же все-таки привело тебя в Шрусбери?

– Милорд, – начал Николас, склонившись к Хумилису и понизив голос, – помните, три года назад вы посылали меня в эти края, в манор Лэ. Я должен был уведомить Хэмфри Круса о том, что вы приняли постриг и не можете жениться на его дочери, с которой были помолвлены.

– Что-что, а такое не забывается, – хмуро подтвердил брат Хумилис.

– А я, милорд, никак не могу забыть эту девушку. Вы ведь видели ее шестилетней малышкой, перед тем как отправились в крестовый поход, а когда я ее повстречал, ей минуло девятнадцать – это была уже настоящая леди. Я сообщил ее отцу, что вы велели, и, выполнив поручение, уехал, но с тех пор эта девушка не идет у меня из ума. Она была так мила, скромна и с таким достоинством выслушала мои слова. Милорд, если она до сих пор не замужем и не обручена, я хотел бы просить ее руки. Но я не могу ехать к ней, не получив вашего согласия и благословения.

– Сынок, – отозвался брат Хумилис с удивленной и радостной улыбкой, – видит Бог, с тех пор как я вынужден был отказаться от женитьбы, я больше всего на свете хотел бы видеть ее счастливой. Эта девушка вольна выйти замуж за кого захочет, но я не мог бы пожелать ей лучшего мужа, чем ты. И если твое сватовство завершится успешно, это снимет с моей души камень, ибо я уверен, что с тобой ей будет лучше, чем было бы со мной. Рассуди сам, мой мальчик, ведь, вступая в орден, я отрекся от всего, чем владел в миру, – как же могу я притязать на обладание творением Господним? Отправляйся к ней – я благословляю вас обоих. Но не забудь вернуться и рассказать мне, чем закончится дело.

– Я так и сделаю, милорд, обещаю. Как мог бы я поступить иначе, ведь это вам я обязан тем, что встретил ее!

Склонившись, Николас поцеловал Хумилису руку и поднялся, собираясь уйти. И тут взгляд его упал на молчаливого монаха, который до сих пор держался в тени и ничем не обнаруживал своего присутствия. Молодой человек порывисто обернулся к нему и с теплотой в голосе произнес:

– Брат, я от всей души благодарю тебя за заботу о моем лорде. Сейчас я должен уйти, но надеюсь снова увидеть тебя по возвращении.

Николаса несколько смутило то, что ответом ему вновь был только вежливый кивок. Молодой монах не проронил ни звука.

– Брат Фиделис нем, – мягко пояснил Хумилис, – но жизнь его и труды красноречивее всяких слов. И я готов побожиться, что его благословение пребудет с тобой так же, как и мое.

После ухода Николаса, когда замерло эхо его шагов и воцарилась тишина, брат Хумилис лежал неподвижно и размышлял с умиротворенной улыбкой на лице.

– Было в моей жизни кое-что, о чем ты еще не знаешь, – промолвил он наконец, обращаясь к Фиделису, – все это случилось задолго до того, как мы с тобой познакомились. Но я не хочу иметь от тебя никаких секретов. Да, бедная девушка! Я ведь намного старше ее, и даже не стань я калекой, боюсь, она вряд ли была бы счастлива, если бы вышла за меня, как было сговорено. Я и видел-то ее всего раз, совсем малюткой, с каштановыми кудряшками и круглым, уморительно серьезным личиком.

Знаешь, до тридцати лет я вовсе не помышлял о том, чтобы жениться и завести детей. Мой старший брат должен был унаследовать владения и продолжить наш род после смерти отца. Я же был свободен как ветер, а потому решил стать крестоносцем и начал собирать отряд, чтобы плыть в Святую землю. И тут я получил известие о смерти брата и оказался на распутье – меня связывал и обет, данный Господу, и долг, который налагало мое происхождение. Я не мог нарушить клятву и должен был отправиться в Палестину на десять лет, но я обязан был подумать и о женитьбе, чтобы не пресекся наш древний род. Тогда я задумал поискать маленькую девочку, которая вполне могла бы дождаться моего возвращения, – чтобы жениться на ней, когда она вырастет. И я нашел такую – Джулиану Крус, шести лет от роду. Ее семья владела манорами в этом графстве, да и в Стаффорде тоже.

Хумилис пошевелился и глубоко вздохнул, размышляя о том, сколь самонадеянно было с его стороны заглядывать вперед на десять лет. Фиделис подошел поближе, откинул капюшон и присел на табурет, на котором до этого сидел Николас. Они посмотрели друг другу в глаза и долго не отводили взглядов.

– Человек предполагает, сынок, а Господь располагает, – помолчав, произнес брат Хумилис. – Видать, у Всевышнего были на мой счет совсем другие планы. Ты видишь, что со мной приключилось. Ну а она, Джулиана Крус… Я рад за нее, ей не придется сочетаться браком со стариком, и она найдет себе лучшего мужа, чем я. Об одном молю Бога: чтобы она не оказалась уже обрученной. Николас был бы ей прекрасным супругом, и выйди она за него, душа моя обрела бы покой. Ибо когда я думаю о ней, то чувствую себя должником и клятвопреступником.

Брат Фиделис покачал головой и с укоризненной улыбкой приложил палец к устам старшего друга.

Хью остался у сторожки, а брат Кадфаэль направился через двор к своему садику, где у него накопилось немало дел. В этот момент из-под арки вышел Николас Гарнэдж. Увидев монаха, он громко окликнул его и, подбежав, ухватил за рукав.

– Брат, можно тебя на минутку!

Кадфаэль обернулся к молодому человеку.

– Ну и как ты его нашел? Твой лорд проделал долгий путь и слишком утомился, да к тому же не обращался за помощью, пока рана не загноилась. Но теперь все это позади. Воспаление спало, рана очистилась и заживает. Будь уверен, мы не допустим, чтобы такое повторилось.

– Я не сомневаюсь в твоих словах, брат, – с горячностью отозвался Николас, – но я увидел его впервые после трех лет разлуки, и теперь он выглядит гораздо хуже, чем тогда, когда получил это страшное увечье. Рана была тяжелой, он какое-то время находился между жизнью и смертью. Лекари едва выходили его, но когда он оправился, то, по крайней мере, был похож на того Годфрида Мареско, которого мы знали и за которым готовы были следовать в огонь и воду. Тогда-то он и решил вернуться в Англию, да и пора было повидать родную землю, тем паче что сражался за веру мой лорд гораздо дольше, чем требовал того его обет. Я отплыл вместе с ним и знаю, что он тогда хорошо перенес путешествие. А теперь он так исхудал и ослаб, и каждое движение дается ему с трудом! Он очень плох? Прошу тебя, скажи мне правду.

– А когда он получил эту страшную рану? – спросил Кадфаэль, раздумывая о том, насколько много Николас уже знает, о скольком догадывается и что позволительно будет ему сказать.

– В последней битве с Зенги и его мосульскими воинами. А потом его лечили сирийские целители.

«Возможно, лишь благодаря им он вообще остался в живых», – подумал Кадфаэль, который многими своими познаниями во врачевании был обязан сирийцам и сарацинам. Вслух он осторожно спросил:

– А ты видел эту рану? Понимаешь, в чем тут дело?

К удивлению монаха, закаленный в боях крестоносец замялся и покраснел, так что это было заметно даже под его золотистым загаром, но не отвел больших небесно-голубых глаз.

– Нет, я никогда не видел моего лорда без одежды, разве что когда помогал ему обряжаться в доспехи. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Можно догадаться, какова эта рана, если из-за нее он оставил девушку, с которой был помолвлен. Почему еще он мог так поступить? Он, который всегда держал слово! Он знал, что не сможет дать ей ничего, кроме своего имени при жизни и вдовьей доли после смерти, – потому-то и предпочел предоставить ей свободу, а себя посвятить служению Господу.

– Значит, у него была невеста? – переспросил брат Кадфаэль.

– Была. А сейчас она свободна, и я еду к ней, – заявил Николас с такой горячностью, будто кто-то собирался оспорить его право. – Это я в свое время сообщил ее отцу, что Годфрид принял обет и стал монахом в Хайде. А теперь я собираюсь поехать в манор Лэ и просить ее руки – мой лорд согласился на это и дал мне свое благословение. Когда он сговорился с ее отцом, девочка была еще маленькой и с тех пор ни разу его не видела. Я не вижу причин, по которым она могла бы отказаться выслушать мое предложение, и не думаю, что ее родные сочтут меня недостойным просить ее руки.

– Само собой! – искренне согласился Кадфаэль. – Если бы у меня была дочь и с ней приключилась такая история, я был бы рад услышать, что верный оруженосец хочет сдержать слово, данное его лордом. И ты можешь не кривя душой сказать ей, что в обители он обрел душевный покой, что же до телесной немощи, то здесь о нем заботятся, насколько это возможно. Он ни в чем не испытывает нужды, и ему готовы оказать любую помощь, какая только потребуется.

– Но ты так и не ответил на мой вопрос, – настаивал молодой человек. – Я обещал ему вернуться и рассказать, чем закончится мое сватовство. На это уйдет не больше трех-четырех дней, может быть, я обернусь даже быстрее. Но могу ли я быть уверен, что застану его в живых?

– Сын мой, – терпеливо промолвил брат Кадфаэль, – кто из нас может быть в этом уверен? Никому не дано знать час своей кончины, так же как и час смерти ближнего своего. Ты хочешь знать правду и заслужил ее.

Да, брат Хумилис умирает. Рана, которую он получил в той злосчастной битве, смертельна. Все, что было сделано для него и что еще будет сделано, может лишь отсрочить конец. Но смерть пока не так близка к твоему лорду, как ты опасаешься и он не боится ее. Езжай спокойно, найди свою девушку и принеси ей добрые вести.

А когда ты вернешься, то застанешь своего лорда здесь и он сможет порадоваться вместе с тобой.

– Думаю, брат Хумилис и впрямь порадуется за него, – сказал Кадфаэль Эдмунду, когда незадолго до повечерия они прогуливались по саду, – если, конечно, этот малый заполучит девицу, а он, сдается мне, умеет добиваться своего. Но сколько еще протянет Хумилис, я даже гадать не берусь. Разумеется, мы сумеем не допустить, чтобы его рана снова воспалилась, но, так или иначе, она все равно скоро сведет его в могилу. Он сам знает это лучше, чем кто-либо другой.

– Я вообще диву даюсь, как это он до сих пор не помер, – согласился брат Эдмунд, – это ж надо, после такого увечья перенести обратный путь морем, а потом прожить еще более трех лет!

Монахи беседовали, уединившись на берегу Меола, где их никто не мог слышать, иначе они вообще не стали бы затрагивать запретную тему. К этому времени Николас Гарнэдж наверняка уже проделал боґльшую часть пути на северо-восток графства, а может быть, уже добрался до цели. Погода благоприятствовала прогулкам верхом, и в любом случае он должен был оказаться в Лэ до наступления темноты. И таким женихом, как Гарнэдж, занявшим видное положение в королевском войске благодаря своим личным заслугам, едва ли могли пренебречь. Молодой человек заручился разрешением своего лорда, и теперь ему надо было только понравиться девушке, получить согласие ее родных да благословение Церкви.

– Я слышал разные толки на этот счет, – заметил брат Эдмунд. – Иные полагают, что если нареченный жених вступает в монашеский орден, это само по себе еще не освобождает его невесту от обета верности. Но мне это представляется алчностью и себялюбием: раз уж ты избрал жизненный путь по своему усмотрению, то позволь и девице сделать то же самое. Впрочем, такие споры возникают нечасто, и затевают их люди, которые не в силах поступиться тем, что некогда считали своим, и пытаются удержать нареченных в оковах. Брат Хумилис – совсем иное дело, он будет только рад такому счастливому исходу. Вот только может статься, что девушка уже вышла замуж.

– Манор Лэ, – пробормотал Кадфаэль. – Эдмунд, что ты знаешь об этом поместье? Что за семья им владеет?

– Семейство Крус. Если память мне не изменяет, отца девушки зовут Хэмфри. Эти Крусы – вассалы епископа Честерского и держат в тамошних краях несколько маноров: Игтфилд, Харпекот и Прийс, а кроме того, имеют владения и в Стаффордшире. Но Лэ – предмет их семейной гордости.

– Туда-то и спешит этот парень, – кивнул Кадфаэль, – и дай Бог ему добиться успеха – это бы здорово поддержало брата Хумилиса. Для него и просто повидаться с этим честным малым было в радость, а уж коли тот сумеет обеспечить будущее девушки, то, глядишь, и продлит этим жизнь своего лорда на год-другой.

С первым звуком колокола Кадфаэль и Эдмунд отправились к повечерию. Похоже, встреча с Николасом и впрямь пошла Хумилису на пользу, ибо он, не спросив разрешения у своих лекарей, облачился в рясу и, опираясь на руку брата Фиделиса, появился в церкви, чтобы отстоять службу вместе со всей братией.

«Как только служба закончится, – подумал Кадфаэль, – я тут же спроважу его обратно в келью, а то, не ровен час, собьется повязка. Но раз он пришел на службу, пусть молится, это говорит о том, что он воспрял духом, невзирая на телесную немощь. Да и кто я такой, чтобы указывать брату нашего ордена, прославленному воину, что доґлжно делать для своего спасения?»

Дни уже становились короче, лето шло на убыль, хотя стояла такая жара, что казалось, она никогда не кончится. Вечерний свет слегка рассеивал полумрак храма, воздух в котором был напоен теплым пьянящим ароматом свежеубранных плодов. Брат Хумилис, высокий и осанистый, но изможденный и выглядевший старше своих лет, стоял рядом с Фиделисом, а по левую руку от Фиделиса пристроился Рун. Казалось, что эти юноши, прекрасные и непорочные, вобрали в себя весь свет вечернего солнца и теперь сами светились, словно зажженные церковные свечи.

А наискосок от них коленопреклоненный брат Уриен пел глубоким, сильным голосом, не сводя глаз с юных монахов, – с каштановой головы и с русой. День за днем эти двое, немой и речистый, все больше сближались. И какой чудовищной несправедливостью представлялось Уриену то, что для него не было места рядом с ними. Оба были так желанны и так недоступны – жгучая неутоленная страсть не давала ему покоя ни днем ни ночью, тоска грызла его, и ни сон, ни молитвы не приносили успокоения. Ужаснее всего было то, что он стал смотреть на них обоих как на существа женского пола. Стоило Уриену взглянуть на того или другого – и перед ним возникало лицо его изменницы-жены. Как будто бы это она смотрела не на него, а сквозь него, не узнавая Уриена и не удостаивая его даже презрением. Он пел сладкозвучный псалом Повечернего канона, а сердце его изнывало в непереносимой муке.

На северо-востоке графства, в краю равнин, день как будто продолжался дольше, чем в холмистых местностях, прилегавших к западной границе. Однако уже смеркалось, когда, миновав ровную плодородную долину, где почти не было леса, который мог бы помешать возделывать нивы, вконец измученный жарой Николас Гарнэдж подъехал к ограде усадьбы манора Лэ. Перед ним вырос длинный, добротно сложенный из камня господский дом с вместительными сводчатыми подвалами. К внутренней стороне ограды прилепились конюшни и амбары. В этом благодатном краю вдоволь было и овощей, и зерна, и добротных пастбищ для многочисленных стад. Когда Николас въезжал в ворота, со скотного двора доносилось мирное мычание откормленных коров.

Заслышав звук копыт, из конюшни выглянул конюх. Вечер был такой теплый, что слуга даже не натянул рубахи. Вид одинокого молодого всадника вовсе не встревожил его. В то время как разоренный Винчестер истекал кровью, здесь царили мир и спокойствие.

– Ищете кого, молодой сэр?

– Я ищу твоего лорда, Хэмфри Круса, – миролюбиво отозвался Николас, остановившись и отпустив поводья. – Он по-прежнему живет в этом доме?

– Что вы, сэр, лорд Хэмфри уже скоро три года как помер. Нынче здесь живет его сын – лорд Реджинальд. Желаете поговорить с ним?

– Конечно, если он согласится меня принять, – сказал Николас и спешился. – Скажи своему господину, что три года тому назад я был здесь и по поручению лорда Годфрида Мареско встречался с его ныне покойным отцом.

– Проходите в дом, сэр, и сами доложите о вашем деле, – предложил слуга, как видно, не усомнившись в его словах и не задавая лишних вопросов, – а я позабочусь о вашем коне.

Хозяин и его семья как раз заканчивали ужин в зале, пропахшем деревом и дымом очага, когда Николас подошел к открытой двери. Реджинальд Крус поднялся из-за стола и с недоумением взглянул на нежданного гостя. Владелец усадьбы был рослый черноволосый мужчина с резкими чертами лица и властными манерами. Впрочем, сейчас он как будто был настроен вполне благодушно и рад случаю потолковать с заезжим незнакомцем. За длинным столом сидели женщина, очевидно хозяйка, и трое детей – парнишка лет пятнадцати, а также мальчик и девочка девяти-десяти лет, которые, судя по их сходству, были двойняшками. Когда жена хозяина встала, чтобы поприветствовать гостя, по ее широкой талии Николас догадался, что Реджинальд зря времени не теряет и в его семействе вновь ожидается прибавление.

Николас поклонился и назвал свое имя. Он был несколько растерян, ибо никак не ожидал увидеть здесь в качестве нового лорда солидного отца семейства, которому явно перевалило за сорок. Брат Джулианы Крус представлялся ему молодым человеком, который если и женился, то недавно, когда вступил в права наследования. Но тут он припомнил, что Хэмфри Крус при их знакомстве три года назад показался ему староватым для такой юной дочери. Выходит, покойный лорд был женат дважды. Первая жена подарила ему наследника, а вторую он, наверное, взял, когда Реджинальд вырос и сам собирался жениться, если еще не был женат на этой хотя и невзрачной, но весьма плодовитой леди.

– А, это… – кивнул Реджинальд, когда гость сообщил ему, по какому делу посещал этот дом прежде. – Припоминаю. Меня-то тогда здесь не было – в приданое за женой я получил манор в Стаффордшире, туда мы и переехали. Но я, конечно, знаю, что тогда случилось. Вообще-то история странная. Но такое бывает. Случается, люди меняют свои намерения. Так, стало быть, это ты был тем посланцем? Впрочем, не будем спешить. Прошу к столу, отведай нашего угощения. А о деле потом поговорим – успеется.

Реджинальд и Николас сели за стол, и слуга тут же принес жаркое и эль. Пожелав двойняшкам спокойной ночи, хозяйка отправила их спать. Старший сын остался за столом, он сидел с серьезным видом, поглядывая на взрослых. Наконец, ближе к ночи, мужчины остались вдвоем.

– Выходит, это ты доставил тогда известие от Мареско. Ты, наверное, заметил, что между мной и сестрицей изрядная разница в возрасте – семнадцать лет. Мне было девять, когда умерла моя матушка, а еще через восемь лет отец женился во второй раз. Старик свалял дурака: мало того что взял жену без приданого, так она еще и померла при родах, оставив ему девчонку, – уж и не знаю, какая ему была от этого радость.

«По крайней мере, она не наградила тебя братцем, – подумал Николас, с невольной неприязнью глядя на Реджинальда, – а то пришлось бы делить отцовские владения». Видно было, что земля для Круса, истинного сына своего сословия, не менее важна, чем кровь, текущая в его жилах, – так что он вполне мог быть доволен подобным исходом.

– Однако его могла радовать и дочка, – возразил Николас, – я припоминаю, что она очень красивая и любезная девушка.

– Тебе лучше знать, – сухо отозвался Реджинальд. – Ты с ней встречался три года назад, а я ее не видел лет восемнадцать, если не больше. Она еще несмышленышем была, от силы годика три. Я как раз в ту пору женился и переехал в манор, который получил в приданое за Сесилией. Мы с отцом время от времени обменивались гонцами, но сюда я не наведывался ни разу, пока он не занемог и меня не призвали к его смертному одру.

– Собираясь сюда, я ничего не знал о его кончине, – промолвил Николас, – впервые я услышал об этом от вашего конюха у ворот. Однако вам я могу сказать то, что намеревался сказать вашему отцу. Увидев вашу сестру, я был так очарован ее красотой и достоинством, что с тех пор не мог забыть о ней ни на миг. Я говорил об этом со своим лордом, Годфридом Мареско, и получил его полное одобрение. Что же до меня, – горячо продолжал молодой человек, наклоняясь вперед, – то я унаследую от отца два хороших манора, да и после матушки мне достанутся кое-какие земли. Кроме того, я на хорошем счету в армии королевы. Лорд Годфрид готов поручиться за искренность моих намерений, и, клянусь, я обеспечу Джулиане достойную жизнь, если вы…

Реджинальд, слушавший гостя с недоумением и улыбкой, дивясь его горячности, поднял руку, пытаясь остановить этот поток красноречия.

– Значит, ты приехал сюда, чтобы просить у меня руки моей сестры?

– Да! А что в этом странного? Я восхищаюсь ею и хотел бы жениться. Или, может, вы думаете, что я недостоин ее руки? – От этой мысли Николас весь напрягся и вспыхнул.

– Что ты, в достоинствах твоих я не сомневаюсь, однако когда ты был здесь в прошлый раз, тебе стоило хотя бы намекнуть ей о своих намерениях. Ты опоздал на целых три года!

– Опоздал?! – Николас откинулся назад и в отчаянии сжал руки. – Так она вышла замуж?

– Можно считать, что и так! – сказал Реджинальд, с сожалением пожимая плечами. – То есть не то чтобы замуж… Поторопись ты в свое время с этим, может, и не попали бы сейчас впросак. Нет, тут совсем другая история. После того как Мареско отказался от своих намерений, пошли разговоры о том, что она будто бы все равно остается связанной обетом, данным при обручении. По мне, так это полнейшая чушь, но некоторые церковники всюду суют свой нос, чтобы только власть показать. У отца был капеллан, чопорный такой, точно невинная девица, хотя в невинности его я как раз сомневаюсь! Вечно лез в чужие дела, ссылаясь при этом на церковный канон. Вот он и уперся: дескать, нареченная невеста – все одно что законная жена. Слава Богу, наш приходский священник, добрая душа, придерживался другого мнения, и отец в конце концов согласился с ним и настоял на том, что Джулиана свободна от обета. Обо всем этом я только потом узнал, по рассказам, и рад, что в этом не участвовал, – была охота совать голову в осиное гнездо…

Николас закрыл лицо руками. Разочарование и уныние холодом сковали его сердце. Но потом вдруг вспыхнула робкая надежда, что еще не все потеряно. Подняв глаза на собеседника, он спросил:

– Так чем же все кончилось? Если она не вышла замуж, то почему не осталась здесь, чтобы распорядиться обретенной свободой?

– А она ею и распорядилась! Джулиана избрала свой собственный путь. По словам отца, она так и сказала: «Раз я вольна поступать как угодно, я сделаю то, что нахожу нужным». И она решила последовать примеру Мареско и посвятить себя Богу. Теперь моя сестра – невеста Христова, монахиня Бенедиктинского ордена.

– Да как же ей позволили?! – вскричал Николас, терзаемый болью и негодованием. – У девушки расстроилась свадьба, она была растеряна, и никто не помешал ей сделать такую глупость – отречься от мира и загубить свою юность!

– Да уж вот так и позволили… А глупость это была или нет, не мне судить. Может быть, монашество – ее истинное призвание, с чего, собственно, ей должны были мешать? С тех пор как она ушла в монастырь, я не получил от нее ни весточки, она ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Надо полагать, она не раскаивается в своем выборе. Так что, друг мой, тебе придется присмотреть себе другую невесту!

Некоторое время Николас молчал, пытаясь совладать с горечью, а потом осторожно попросил:

– Расскажите мне, как это было? Когда она покинула свой дом?

– Да, пожалуй, почти сразу же после твоего отъезда. Ну, может, месяц ушел на сборы. Но она за это время не передумала. И уж, поверь, все было сделано как следует. Отец послал с ней вооруженный эскорт под началом старого преданного слуги, нашего ловчего, который любил и баловал ее с детства. И уехала она не с пустыми руками – с ней было немало денег, чтобы внести в обитель достойный вклад, да еще всякая церковная утварь: серебряные подсвечники, распятие и тому подобное. Отца, конечно, опечалил ее отъезд, он сам мне после о том говорил, но она этого хотела, а ее желания всегда были для него законом.

В голосе Реджинальда послышался холодок – верно, давала о себе знать давняя ревность. Скорее всего, позднее дитя полностью завладело отцовским сердцем, хотя сын и стал единственным наследником, после того как сердце старого лорда перестало биться.

– После ее отъезда он и прожил-то месяц, не больше, – продолжал Реджинальд, – правда, успел дождаться возвращения посланных с ней людей и удостовериться, что она благополучно устроилась там, куда так стремилась. Отец был уже стар и слаб – мы все это знали, но думали, что он протянет подольше.

– Наверное, лорд Хэмфри скучал по дочери, – с трудом проговорил Николас. – Она ведь была как солнышко… А вы разве не посылали за ней, когда он скончался?