Текст книги "Поглупевший от любви"

Глава 11
Сон в ночь зимнего солнцестояния

Эсме спала и видела сон. Он подошел сзади почти бесшумно и положил руки ей на плечи. Она, разумеется, сразу узнала его и поняла, что они сейчас одни, в гостиной леди Траубридж. Что ни говори, а она уже много раз видела этот сон.

Который однажды обернулся реальностью.

У него были красивые руки, большие и изящные. Как было бы чудесно прислониться к его груди, позволить этим ладоням сжать ее груди. Но она просто обязана сказать ему. По крайней мере на этот раз.

Она повернулась, и его руки сползли с ее плеч.

– Вы не свободны милорд. Мало того, обручены с моей ближайшей подругой.

– Только формально, – преспокойно ответил он. – Джина влюбилась в своего мужа. Даже я это заметил. Вот увидишь, завтра она объявит, что решила не аннулировать брак.

– Я должна подчеркнуть также, что тоже не свободна.

– Неужели?

Маркиз Боннингтон поймал ее руку и поднес к губам. Эсме задрожала даже от этой скромной ласки.

Будь прокляты его красота, умоляющее выражение глаз, руки, заставлявшие ее дрожать от желания.

– Так получилось, что я тоже возвращаюсь в супружескую постель, – коротко бросила она. – Так что, боюсь, вы упустили свою возможность. Сегодня шлюха, завтра – жена.

Он подозрительно прищурился:

– Надеюсь, возвращение не подразумевает немедленного действия?

Последовала напряженная пауза. Она ничего не ответила.

– Насколько я понял, ты еще не воссоединилась с достопочтенным лордом Роулингсом?

И стоило ей слегка склонить голову, как он бросился к двери и задвинул засов.

– Значит, я был бы последним глупцом, упустив даже тот крошечный шанс, который у меня появился.

Его руки скользнули с ее плеч вниз, оставляя за собой огненный след. Она забыла что-то… забыла сказать ему…

Но он уже успел раздеться. Иногда в этом сне она наблюдала, как он скидывает одежду, а иногда уже появлялся обнаженным среди элегантной мебели.

– Ты не собираешься раздеться? – хрипло осведомился он. У него было большое тело, тело опытного наездника, при взгляде на которое она слабела от желания.

– Себастьян, – начала она и осеклась. И тут сон словно раздваивался. Ее призрачное «я» снова и снова переживало происходившее тогда, а она сама, настоящая, пыталась предупредить Себастьяна. Объяснить, что возвращается в супружескую постель на следующую ночь. Поэтому он вообще не должен питать никаких надежд. Ему следует понять, что их связь ограничится всего одним вечером.

Он целовал ее шею, и она ощутила, как его язык на мгновение коснулся ее кожи. В его волосах играли золотистые отблески мягкого сияния свечей.

Она смотрела в его строгое, знакомое, любимое лицо. Целовать его – все равно что пить воду после долгой жажды. Его губы были такими сладкими и неистовыми, и она жаждала навсегда иметь их в своей власти.

Она провела ладонями по его мускулистым рукам, присыпанным золотистой пыльцой волос, сжала широкие плечи.

– Могу я на миг стать горничной миледи? – осведомился он.

Она на мгновение прижалась лицом к его груди, смакуя красоту момента, легкую шершавость его кожи. От него пахло нагретой солнцем пылью, словно он только что спрыгнул с седла.

Себастьян принялся ловко расстегивать ее платье, одновременно лаская спину.

– Разве тебя не беспокоит, что ты делаешь это впервые? – с некоторым любопытством спросила она.

Себастьян на секунду приостановился.

– Нет. Процесс кажется довольно простым для большинства мужчин, а чем я хуже их? Усилия, требуемые от меня, не кажутся сложными или трудными.

В уголке его губ заиграла улыбка.

– Меня считают превосходным атлетом, Эсме. И поверь, я не подведу.

Эсме из сна отметила его невероятную самоуверенность. Неужели воображает, что ему все позволено?

Но реальная Эсме и раньше бывала в гостиной леди Траубридж и знала, что он сказал правду. Что его мужская доблесть, даже в этот первый раз, окажется куда сильнее, чем у любого другого мужчины, с которым она была близка.

Он стянул платье с ее плеч, оставив ее в нескольких клочках французского кружева, скрепленного вместе крохотными бантами, так и молившими поскорее их развязать.

Его глаза потемнели, став почти черными.

– Ты восхитительна.

Она отступила, наслаждаясь колебаниями бедер и его участившимся дыханием. Подняв руки, она стала вынимать шпильки из волос. Изящные штучки с тихим шелестом посыпались на пол. Сделав шаг назад, она с великолепным чувством самозабвения опустилась на диван и протянула руку.

– Надеюсь, вы присоединитесь ко мне, милорд?

Не успела она договорить, как он оказался рядом. Похоже, он не оценил ее французское кружево, потому что молниеносно стащил его, оставив Эсме обнаженной. И долго-долго смотрел на нее.

А когда заговорил, она вздрогнула от неожиданности.

– Я люблю тебя, Эсме, – прошептал он, сжимая ее в объятиях.

Какой-то частью сознания реальная Эсме понимала, что на этом месте сон отклоняется от истины. Себастьян не любил ее. Но Эсме из сна спросила:

– Так же сильно, как я тебя?

Вместо ответа он прижался к ней всем телом.

– Джина влюблена в своего мужа. Она даст мне отставку, – пробормотал он наконец, целуя ее плечо и постепенно спускаясь ниже. Для него все происходящее было настоящим открытием, поскольку Себастьян Боннингтон никогда не понимал мужчин, имевших глупость завести любовницу, и до этой минуты никогда не встречал женщину, способную подбить его на подобную глупость.

Пока не познакомился с Эсме.

– Ты не можешь… – бормотала она. – Ты не должен… Настоящая Эсме изо всех сил пыталась припомнить, что хотела ему сказать.

Но он прокладывал языком дорожку к ее ключице… стоя на коленях. А то, что проделывал с ее губами…

Она почти в полуобмороке свалилась на диван, что, похоже, было именно тем, чего он добивался.

– Я желал тебя с того момента, как увидел. Господи, Эсме… ты так прекрасна… каждый кусочек твоего тела…

Ее трясло как в лихорадке. Эти руки никогда не касались тела другой женщины, но словно сами собой знали, что делать.

И коснулись ее коленей, посылая по ногам искры лесного пожара.

– Я должна сказать тебе кое-что, – выдохнула она.

– Не сейчас, – возразил он, снова наклоняя голову. И искры полыхнули настоящим огнем, наслаждение брызнуло в кончики пальцев.

– Се… Себастьян…

Он не ответил, и Эсме из сна, совершенно потеряв голову, жадно прильнула к нему, умирая от желания показать ему то, что он, может быть, и знал, но никогда до этой минуты не испытывал, слышал, но никогда раньше не ощущал. Она задыхалась от нетерпения; язык ей не повиновался.

Но сама Эсме, Эсме Роулингс, вдова Майлза Роулингса, извивалась и металась в постели отнюдь не от страсти. Захваченная сном, она отчаянно пыталась сообщить своему спящему двойнику нечто… заставить ее…

И с криком пробудилась, вернувшись назад в свое тело. Не то гибкое, чувственное тело, которое ласкал Себастьян Боннин-гтон. А в бесформенное тело беременной женщины. Снова она проснулась до того, как успела сказать ему…

Слеза скользнула по ее щеке. Слишком хорошо знала Эсме, почему с прошлого июня этот сон возвращается снова и снова. Что же, на это было много причин. Прежде всего ребенок в ее чреве мог быть плодом той ночи.

Но в то же время ребенок вполне мог и не принадлежать Себастьяну. Потому что на следующую ночь они с мужем делили постель, впервые за много лет, именно в надежде зачать наследника.

Ее руки беспокойно оглаживали холмик живота. Похоже, дитя еще спит. Все спокойно. Никто не колотится в ее живот изнутри, пытаясь дать почувствовать Эсме, что она не одна.

Как унизительно, что во сне она всегда твердила Себастьяну о своей любви, но ни разу не предупредила, чтобы на следующую ночь он держался подальше от ее спальни! Не удосужилась объяснить, что отныне принадлежит мужу.

Потому что Себастьян действительно пришел к ней на следующую ночь. Разбудил их, отчего муж подумал, что к ним забрался вор. И когда Майлз набросился на незваного гостя, его сердце не выдержало.

И снова эти знакомые слезы. Такие же знакомые, как вкус хлеба. Скорбные, виноватые слезы.

Если бы только она не отдалась Себастьяну, не предала своего мужа! Если бы только вышла из гостиной, едва он стал раздеваться! Не покорилась своему желанию…

Эсме села в постели и затряслась от рыданий, словно пытаясь избавиться от угрызений совести.

Правда, Господь и без того наказал ее. Вдова. Беременна. Не знающая, кто отец ее ребенка.

И совсем одна.

Она всегда держала у кровати стопку платков, чтобы было чем утирать слезы. И сейчас прижала к лицу самый верхний.

Она любила Майлза так же мягко и ненавязчиво, как он любил ее. С полным пониманием слабостей друг друга. Они не жили вместе десять лет, но не стали врагами. Наоборот, не испытывали друг к другу ничего, кроме симпатии.

Поэтому она плакала еще и от тоски по мужу.

Соучастница в его убийстве… вот она, главная причина. Ну почему она не сказала Себастьяну, что немедленно возвращается к мужу? Он, разумеется, предположил, что это произойдет в неизвестном будущем. И не мудрено: все приглашенные на домашнюю вечеринку леди Траубридж знали, что Майлз и леди Рэндолф Чайлд обитают в смежных комнатах.

Кто бы подумал, что Майлз с женой воссоединятся с единственной целью родить наследника? Что Майлз решит действовать, не медля ни одной ночи? Себастьян, возможно, решил, что они примирятся после возвращения в Лондон.

Если бы только, если бы только, если бы только, если бы только… Эти слова бились в голове с каждым глотком воздуха, который она жадно втягивала в легкие.

И снова слезы, такие обильные, что заныла грудь. Но даже самые горькие рыдания не могли заглушить постыдного чувства.

Безумной тоски по Себастьяну.

Не только из-за той ночи. Ей не хватало его надежного, здравомыслящего, благородного присутствия. Всех тех раздражающих вещей, которые доводили до умопомрачения ее подругу Джину, в то время помолвленную с ним: его непреклонности, силы разума и характера, обостренного чувства чести. Манеры сразу переходить к сути дела. Неизменного самообладания и практичности… за исключением тех случаев, думала Эсме со смесью удовольствия и стыда, когда речь шла о ней. Только в ее присутствии он сгорал от страсти. Только ради нее презрел все приличия и этикет.

Но Себастьян исчез. Покинул Англию. Отправился в Европу на волне разгоравшегося скандала. Объяснил всем, что ошибся комнатой, когда вошел в спальню Эсме. Что собирался той ночью навестить свою предполагаемую жену Джину, но перепутал коридоры.

Правда, он признался, что Джина вовсе не была его женой, Что он пытался обмануть герцогиню Гиртон фальшивым свидетельством о браке только потому, что хотел переспать с ней, а жениться и не помышлял.

Как это похоже на ее дорогого благородного Себастьяна: одним ударом он спас ее репутацию и позволил Джине вернуться к мужу, чего она на самом деле хотела. Джина отплыла в Грецию со своим возлюбленным Кэмом. Эсме удалилась в провинцию, скорбеть по мужу. А Себастьян, непреклонный, порядочный, честный Себастьян, опозоренный, уехал в Европу. Вся Англия считала его архизлодеем, так отчаянно жаждавшим затащить герцогиню в постель, что его не остановили никакие препятствия. Он даже не постеснялся заверить герцогиню в наличии специального разрешения на брак.

После этого общество несколько месяцев не толковало ни о чем другом, кроме счастливого избавления герцогини от назойливого поклонника. Да ведь если бы Себастьян Боннингтон не ошибся комнатой, репутация несчастной герцогини навеки погибла бы. И что бы стало с ее браком?!

В этом и заключалась грустная ирония. Именно Эсме была распутницей, заслуживавшей самого жестокого осуждения, которой сейчас следовало бы жить на континенте, в позоре и одиночестве.

Но Себастьян принес себя в жертву и сам сделал себя парией в глазах соотечественников. И теперь ему приходилось скитаться по миру в разлуке с друзьями и родными.

А может, и нет. Теперь, когда он познал желание и наслаждение, легко найдет красивую женщину, на которой можно жениться. Женщину, которая мгновенно поймет всю степень его благородства, диктовавшего ему столь решительные поступки и приведшего к бессрочной ссылке.

Женщину, которая, возможно, будет безмерно счастлива тем, что этот скандал привел его к ней.

А если Себастьян и вспомнит о распутной Эсме Роулингс, то лишь с гримасой отвращения и презрением к собственной глупости, ибо, соблазнив ее, он навеки испортил себе жизнь.

Эти слезы были горькими, как хина, и отдавали сердечной болью.

Глава 12
Следующее утро Слезы и секреты – лучшие друзья

Утренняя гостиная леди Роулингс была, бесспорно, очаровательна, и ее обитатели по праву должны были испытывать игривое или хотя бы радостное настроение. Генриетта остановилась на пороге, любуясь игрой солнечных лучей, проникавших через розовые газовые занавеси и посылавших по полу веселых зайчиков.

Но это было до того, как она взглянула на леди Роулингс. Элегантная светская львица была бледна как полотно. Под глазами лежали круги, а лимонно-желтые обои отнюдь не оживляли общего впечатления.

– По-моему, я выбрала неудачный момент для визита, – начала Генриетта. – Но я обещала мистеру Дарби помочь подыскать няню, хотя вполне могу…

– Ни в коем случае! – Хозяйка безуспешно попыталась улыбнуться. – Пожалуйста, садитесь, леди Генриетта. Уверена, что Саймон скоро спустится вниз. Могу я предложить вам чаю?

Генриетта села рядом с леди Эсме, с тревогой наблюдая, как по изящному носику последней катится слеза.

– Когда миссис Раддл, что живет в деревне, была в интересном положении, – сочувственно заметила Генриетта, – ее муж клялся, что больше никогда не позволит ей иметь детей. Она непрерывно орала на него, как базарная торговка.

– Неужели?

Леди Роулингс протянула ей чашку и промокнула слезу отсыревшим платочком.

– Я сама слышала, – заверила Генриетта. – Бедный мистер Раддл немного раздался в ширину, и его жена сначала обозвала его обжорой с рожей завзятого мошенника, а потом – свинячьей задницей. Это было лет шесть назад, но я никогда не забуду великолепного эпитета «свинячья задница»!

Она отставила чашку. Слезы дождем покатились по лицу леди Роулингс.

– О Господи!

Хозяйка жалко улыбалась.

– Боюсь, я в отличие от миссис Раддл настоящая плакса. Честно говоря, я никак не могу удержаться от слез. Моя няня твердит, что я могу повредить ребенку.

Генриетта, сунув руку в карман, извлекла чистый платок, которым и вытерла лицо леди Роулингс.

– Я понятия не имела, что дамы в интересном положении подвержены приступам плача, хотя думаю, что ребенку это вряд ли повредит. Правда, плач по утрам – это не лучшая идея.

– Но… но почему? Что может быть лучшей идеей? – растерялась леди Роулингс, которая, очевидно, была не в себе.

– От слез чай становится соленым. Вот, выпейте это. Генриетта давно обнаружила, что всякого рода деятельность имеет тенденцию душить истерику в зародыше.

Эсме послушно выпила чай, но слезы все не унимались.

– Полагаю, вы ужасно тоскуете по мужу, – вздохнула Генриетта. – Мне очень жаль.

– К-конечно, я тоскую по М-майлзу, – прорыдала Эсме. – Именно… по м-мужу.

Генриетте ее тон показался несколько странным. Она, как и все окружающие, знала, что Эсме и Майлз много лет не жили вместе. Более того, никуда не выезжая из Лимпли-Стоук, Генриетта частенько встречала лорда Роулингса в обществе некоей леди Чайлд. Всем было известно об их связи. Но прошлой ночью Дарби намекнул, что перед смертью лорда Роулингса муж и жена воссоединились.

– Говорят, что боль со временем становится легче, – неловко пробормотала она.

– Понимаете, в этих обстоятельствах очень трудно вынашивать ребенка. И теперь, когда Дарби и дети здесь, я чувствую себя так… так…

Она запнулась.

– Может, вам станет легче, если думать о своем малыше?

– Я не могу представить! – истерически взвизгнула леди Роулингс. – Не могу представить, как выглядит мое дитя!

– Но ведь этого никто не знает, верно? И это, похоже, не имеет особого значения. Могу заверить, что вы влюбитесь в него с первого взгляда, каким бы некрасивым он ни показался окружающим. Сын миссис Раддл кругл, как репка, но она в жизни не обозвала его обжорой, хотя, уверяю вас, он именно таков и есть. Прошлой весной выиграл состязание по поеданию пирогов, а ведь ему только семь!

– Вы не понимаете, – прорыдала Эсме. – Я не… не… уверена, как будет выглядеть мой ребенок.

– Но, леди Роулингс… – озадаченно начала Генриетта.

– Не называйте меня так, пожалуйста, не называйте меня этим именем!

Очевидно, сейчас начнется настоящая истерика.

Генриетта огляделась. Подобного рода вещи хорошо лечатся нюхательной солью или нашатырным спиртом. К сожалению, при ней не было ни того ни другого.

К счастью, леди Роулингс не проявляла желания немедленно броситься на пол и забиться в судорогах.

– Меня зовут Эсме! – свирепо прошипела она, кладя в чашку ложечку сахара. – Пожалуйста, зовите меня Эсме. Дело в том… – Она поднесла к губам чашку и устремила взор на Генриетту поверх краев. – Дело в том, что я не уверена, кто стал отцом моего ребенка.

Нечеловеческим усилием воли Генриетте удалось не выказать самого откровенного потрясения. Вместо этого она подняла свою чашку и тоже сделала глоток.

– И… и что… существует много кандидатов?

– Вы высказываетесь, совсем как моя подруга Джина. Герцогиня Гиртон. Она задала бы тот же вопрос. Джина так практична. Уж она никогда бы не оказалась в подобной ситуации. – Эсме снова заплакала. – Я предала нашу дружбу.

Генриетта пыталась придумать слова, которыми можно было бы утешить бедняжку, но не смогла, потому что понятия не имела, о чем та толкует.

– Понимаете, Джина собиралась выйти за лорда Боннингтона, но не вышла, – выдохнула Эсме. – Боюсь, именно он может быть отцом ребенка.

Глаза Генриетты округлились. Она, разумеется, знала о развратном маркизе и его гнусной попытке обмануть герцогиню.

– Тот самый маркиз, который пытался вынудить герцогиню…

– Нет-нет. Вся эта история – сплошной вздор. Он вошел в мою комнату, потому что искал меня. Потому что… искал меня!

– А вместо этого нашел вашего мужа, – догадалась Генриетта. – Какая неудача!

И в ее голосе прозвучало столько мягкости и доброты, что Эсме мгновенно успокоилась, почему-то ощутив себя прощенной.

– Генриетта… вы не возражаете, если я буду звать вас Генриеттой?

Девушка ответила улыбкой.

– Я жалкое ничтожество, – продолжала Эсме, – но люблю его… и так уж ли это невозможно?

Генриетта еще раз попыталась разложить все по полочкам.

– Вы любите лорда Боннингтона?..

– Все слухи, которые ходят обо мне в обществе, правдивы: я распутная женщина, – перебила Эсме. – И провела одну ночь с Себастьяном. Только одну. Ночь перед той, когда мы с Майлзом воссоединились, решив зачать ребенка. Муж твердил, что сначала ему необходимо потолковать с леди Чайлд. – Она уставилась на Генриетту распухшими глазами-щелочками. – Вы знаете о леди Чайлд?

Дождавшись кивка Генриетты, Эсме продолжала:

– Вы, должно быть, считаете нас крайне распущенными людьми. Но это вовсе не так, клянусь. Наш с Майлзом брак был ошибкой, и много лет спустя он нашел некое подобие счастья с леди Чайлд. Его мучило лишь одно: он отчаянно мечтал о наследнике и поэтому был принужден сообщить ей… – Эсме опустила голову.

– Что предыдущей ночью вы и маркиз…

– Совершенно верно, – жалко пробормотала леди Роулингс.

– Но маркиз отправился в Европу, разве не так?

Генриетта смутно припомнила, как Имоджин возбужденно пересказывала крайне неприятную историю о скандале, главным героем которого был Боннингтон. История печаталась в «Дейли рекордерз» под рубрикой «Столичные новости».

– Да. И я теперь не знаю, чей это ребенок, его или Майлза.

– В таком случае не вижу никаких проблем, – объявила Генриетта, ослепительно улыбаясь. – Потому что это дитя ваше, и ничье другое.

– Ну… полагаю, это правда, только… Генриетта положила ладонь ей на руку.

– Я вполне серьезно, леди Роулингс… Эсме. Этот ребенок – ваш. Только что родившись, он будет походить на бесформенный красный комочек, которого никто, кроме вас, не будет любить. Вы когда-нибудь видели новорожденных?

Эсме покачала головой.

– Они довольно уродливы. И, судя по тому, что я слышала, вам придется чертовски нелегко, когда настанет срок привести его в этот мир. И вот они появляются без единого волоска на голове и покрытые красными пятнами. Да еще и шелушатся. Но это ваше. Только ваше. Если вы его хотите.

Эсме обхватила живот руками.

– О да! Хочу! Очень хочу! Его или ее.

– Тогда я не понимаю ваших терзаний. Ребенок родится под защитой вашего брака.

– Если бы дело было только во мне, я не испытывала бы таких безжалостных угрызений совести, – призналась Эсме. – Но речь идет еще и о Дарби.

– Дарби – человек взрослый, – сухо напомнила Генриетта.

– Да, но вы не понимаете. Дарби был довольно богат… до этого года. А потом его отец погиб, и он стал опекуном младших сестер. Но он был наследником Майлза…

– Номинальным наследником. Я не питаю особого сочувствия к абсолютно здоровым джентльменам вроде мистера Дарби. Его дорога ясна. И у меня нет ни малейших сомнений, что он изберет именно ее. Ему необходимо жениться на богатой наследнице. К счастью, он обладает лицом и фигурой, как нельзя лучше подходящими для подобного предприятия.

– Но это так несправедливо, – запротестовала Эсме.

– Не вижу никакой несправедливости.

– Но неужели вы не понимаете…

– Нет. Я бы отдала все на свете, чтобы быть мистером Дарби, на попечении которого двое прекрасных маленьких детей. Он может жениться на ком угодно… на любой красавице.

Последовало минутное молчание.

– Мне ужасно жаль, – вымолвила наконец Эсме. – Я, разумеется, знала, что у вас не может быть детей, но все же не поколебалась обременить вас своей не слишком красивой историей. С моей стороны это было непростительной грубостью.

Генриетта грустно улыбнулась:

– Здесь нечего прощать.

– О, разумеется, есть. Я извожу себя терзаниями, которые могут показаться вполне банальными по сравнению с вашими обстоятельствами.

– Честно говоря, я хотела бы оказаться на вашем месте.

– Неужели не понимаете, в какой грязи я вывалялась? Какой ужасной женой была Майлзу? Ведь я практически виновна в его смерти!

– А вот это совершенно лишено здравого смысла. Судя по всему, что я слышала, сердце лорда Роулингса не выдержало. К сожалению, он мог умереть в любую минуту. Но получилось так, что у него будет желанный наследник, а у вас появится ребенок. Чудесный, изумительный, долгожданный ребенок! – воскликнула Генриетта и, поколебавшись, добавила: – И мне абсолютно все равно, если бы у моего ребенка вообще не было отца!

Эсме подалась вперед и взяла тонкие руки Генриетты в свои.

– Вы абсолютно уверены, что не сможете выносить ребенка?

– Да. Но не хочу, чтобы вы думали, будто я пребываю в постоянных страданиях по этому поводу, потому что это бывает крайне редко. Однако, если бы кто-то подарил мне ребенка, я не слишком задумывалась бы насчет обстоятельств его рождения.

– Ну-у… – протянула Эсме, – пожалуй, вы лучший человек на земле, которому я могла доверить свой гадкий маленький секрет.

– Боюсь, я покажусь вам несколько циничной и безжалостной. Большую часть времени я провожу в наблюдениях за людьми, и в результате мои мнения о них временами бывают довольно эксцентричными. Моя сестра постоянно жалуется, что я становлюсь чудачкой.

– Большинство знакомых женщин, услышав мой рассказ, посчитали бы меня чудовищем, – заявила Эсме, с любопытством взирая на Генриетту. – Честно говоря, я и сама до сих пор не верю, что призналась вам во всем.

– Даю слово, что не расскажу ни единой душе. И умоляю вас больше ни секунды не думать о возможной потере наследства мистером Дарби. Повторяю, он взрослый человек.

– Вам следует выйти за него! – неожиданно выпалила Эсме. – У него есть дети, которых вам так недостает, и вы необыкновенно красивы, что для него важнее всего.

– С чего это вдруг я должна выходить за человека с кружевными манжетами и одержимостью красотой?

Теперь, приглядевшись, Эсме заметила, какая у Генриетты изумительная улыбка.

– Но он вовсе не такой, каким его считают. Знаю, у него репутация фата и любовь к красивой одежде. Но Дарби – вполне разумный человек. Пожалуйста, хотя бы подумайте о возможности стать его женой.

– Он не делал мне предложения, – подчеркнула Генриетта. – И не сделает. Мужчины хотят иметь собственных наследников. Я останусь старой девой.

– Только не Дарби! Дарби терпеть не может детей! Слышали бы вы, как он распространялся на эту тему, прежде чем взял на себя ответственность за сестер. Можете вы представить, чтобы Дарби заинтересовался уродливой, безволосой, красной обезьянкой, как вы описывали новорожденных?

– Да уж, представить трудно, – усмехнулась Генриетта. Эсме быстро повернула голову.

– А вот и он! Дарби, скажите, что вы думаете о детях?

В утреннем свете Дарби казался еще более элегантным, чем накануне, если это только было возможно, конечно. Перёд его жилета украшала вышивка, а на запястьях красовались дорогие кружева.

Остановившись на пороге, он поклонился.

– Если я сообщу, что мне пришлось уже дважды переодеваться из-за несчастной способности Аннабел разбрызгивать завтрак во всех направлениях, это ответит на ваш вопрос? Доброго вам дня, леди Генриетта.

Он склонился перед Эсме, и Генриетта сразу увидела, что он отметил ее распухшее от слез лицо.

– Возможно, будь Аннабел вашей дочерью, вы говорили бы по-другому, – предположила Эсме.

Дарби передернулся.

– Вряд ли. Я не испытываю никаких теплых чувств к детям, – страдальчески усмехнулся он. – И не желаю ни ответственности, ни трудностей, сопряженных с их воспитанием.

Генриетта невольно улыбнулась.

– Но я не вижу особых трудностей. Большинство отцов редко видятся со своими отпрысками и не очень-то стараются заняться их воспитанием.

– Нет, – твердо объявил он, – я счастлив сказать, что не имею никакого интереса к продолжению рода.

Не будь у него столь четко очерченного подбородка, Генриетта посчитала его не кем иным, как пустым бездельником.

Но видимо, силы воли ему не занимать. И до чего же красиво сидят на нем брюки! Совсем не как на уилтширских джентльменах!

Эсме попыталась подняться, и Дарби, немедленно оказавшийся рядом, помог ей.

– Как вы себя чувствуете? – встревожено спросил он. Эсме стыдливо потупилась.

– Боюсь, я изливала свою утомительную историю Генриетте. И проделала с вами то же самое прошлой ночью. Я вас предупреждала, – с кривой улыбкой пробормотала она, – что стала настоящей плаксой.

Генриетта тайком вздохнула, восхищенная его очаровательной улыбкой.

Эсме хлопотливо возилась с шалью.

– Пожалуй, я ненадолго поднимусь к себе. Нет, не трудитесь меня сопровождать. Я вернусь сразу, потому что сейчас явятся обещанные няни, верно? Кроме того, агентство по найму обещало прислать хотя бы одного кандидата на должность садовника. Прошу меня простить, Генриетта. Я оставляю вас без должного присмотра ровно на две минуты.

Уходя, она нагнулась и прошептала ей на ухо:

– Видите? Никаких детей.

– Могу я предложить вам чашку чая, сэр? К сожалению, он уже остыл.

Дарби уселся напротив Генриетты и оглядел ее платье.

– Нет, спасибо. То, что надето на вас, сшито в деревне?

– Да. А ваш костюм сделан в Лондоне?

– Ссыльными парижанами.

– В этом случае не стану трудиться давать вам адрес миссис Пиннок. Боюсь, вы найдете ее французский отнюдь не блестящим.

– И ее портняжное искусство, вероятно, тоже, – усмехнулся он. – Я искренне благодарен вам, леди Генриетта, за то, что помогаете мне выбрать няню. Боюсь, сам я совершенно беспомощен в подобных делах.

Появившийся на пороге Слоуп, дворецкий леди Роулингс, объявил:

– Няни уже здесь, мистер Дарби. Звать их поочередно?

Дарби повернулся к Генриетте: – Лучше, чем выслушивать всех сразу, верно?

– Абсолютно.

Слоуп поклонился, вышел и вернулся с грузной женщиной с огромным унылым носом и мощной грудью, скромно одетой во все черное. Жизнерадостное приветствие Дарби, казалось, сильно подействовало ей на нервы. Мрачно оглядев его кружевные манжеты, она громко фыркнула и с этой минуты обращалась исключительно к Генриетте. Та с одного взгляда поняла, что миссис Брамбл абсолютно не подходит детям, и слушала ее речи вполуха, пока няня не завершила свою речь:

– Как вы видите, мадам, я считаю, что жизнь ребенка должна управляться и руководствоваться наивысшими христианскими принципами. Как член одной из лучших методистских семей Аппер Климптона, могу вас заверить…

Генриетта порозовела, сообразив, что миссис Брамбл ошибочно предположила, будто она замужем за мистером Дарби и сохранила семейный титул после свадьбы. Что же, в чем-то она права. Ни одна молодая незамужняя женщина не осталась бы наедине с мистером Дарби!

Дарби бросил на нее быстрый смеющийся взгляд.

– Вот как? Похоже, именно такую няню я искал для своих детей, миссис Брамбл. Видите ли, я заметил в речах нашей предыдущей няни папистские тенденции.

Миссис Брамбл задохнулась.

– Именно, – мрачно подтвердил он. – Я воистину испугался за души своих детей.

– Миссис Брамбл, – поспешно вмешалась Генриетта, – Джози, одна из девочек, никак не может справиться с тоской по безвременно ушедшей матери. Вы раньше сталкивались с такого рода ситуацией?

– К сожалению. Как видно по моей одежде, я до сих пор ношу траур по моей дражайшей матушке.

Ее лицо смягчилось, и Генриетта впервые подумала, что миссис Брамбл не так несгибаема, как ей показалось.

– Я прекрасно понимаю, какой тяжелой потерей может быть смерть родителей, – меланхолично улыбнулась женщина. – Думаю, я без ложной скромности могу сказать, что сумею помочь бедной малышке. Мы разделим наши печали.

– Я очень сожалею о вашей беде, – пробормотала Генриетта. – Когда умерла ваша матушка?

– В следующий вторник будет ровно пять лет и две недели. – Миссис Брамбл разгладила жесткий черный бомбазин юбок и заявила с таким видом, словно обо всем уже было договорено: – Я могу перебраться в субботу, мадам, и буду очень рада позаботиться о несчастном скорбящем ребенке. Мы найдем утешение наше в Господе.

– Миссис Брамбл, – ответил Дарби, вставая и поднимая ее на ноги, – встреча с вами была редкостным удовольствием.

Через несколько минут вернулся Слоуп с остролицей молодой женщиной, выглядевшей вчерашней школьницей. Она была затянула в платьице из цветастого муслина с пятью-шестью слоями оборок по подолу и плечам.

На этот раз Дарби сразу поспешил объяснить свое родство с детьми и тот факт, что Генриетта просто помогает ему выбрать няню. Но мисс Пенелопу Экерсолл их отношения интересовали весьма мало.

Решительным, довольно пронзительным голосом она объяснила, что, хотя находит дом ужасно милым, она не предполагала, что поездка от Бата займет так много времени.