Текст книги "Одного человека достаточно"

Большой приз

Наш отец был мертв уже четыре месяца. На шахтерские выплаты, что получала мать, выжить мы не могли. К счастью, я нашла работу в пекарне, иначе мы бы давно умерли от голода.

Когда я пришла домой в тот день, мать и Миа ждали меня, обе сияли.

– Еда на столе, – сказала наша мать.

Еда всегда была на столе, когда я приходила домой. Почему же они таращатся на меня так, словно я приз выиграла?

Может быть, мать наконец нашла работу?

– Мы покупаем машину, – сказала Миа.

– Что, прости?

– Ну да, – сказала мать, – машину. Миа думает, что это прекрасно.

– Мы не можем позволить себе машину.

– Мы ее уже купили. Можем платить за нее раз в месяц.

– На какие деньги, ма?

Она продолжала смотреть на меня, светясь от радости. Может быть, мы все же выиграли большой приз в лотерее? Такое бывает. Бывает, что людям вдруг крупно везет. Хотя те, кому вдруг крупно повезло, расплачиваются за машину сразу.

– Я хочу посмотреть мир, – сказала она.

Как будто я этого не хотела. Не может такого быть, что мир состоит из одной улицы с пекарней на углу и церковной площадью в конце. Но пока что именно это и был весь мой мир. Иначе мы бы умерли от голода.

– Я хочу увидеть море, Жюльетта, и наша Миа тоже хочет.

– И я хочу, ма. Но попозже, когда у нас будут на это деньги.

Она вздохнула.

– Заходил доктор Франссен.

Доктор Франссен заходил только когда кто-то был болен. И насколько я знала, мы трое были здоровы как лошади.

– Наша Миа опять кашляет, я сегодня оставила ее дома. Доктор Франссен говорит, что у нее слабые легкие. Это может быть вызвано холодом и дождем. Такой, как наша Миа, тяжело с этим справиться. Он сказал, что нам, наверное, все же надо было съездить на море.

Хотя уже наступила зима, было холодно и часто шел дождь, наша Миа больше совсем не болела. Может быть, она пару раз и кашлянула, но умирать явно не собиралась. Но наша мать представила дело именно так. Потом она опустила голову и схватилась за носовой платок.

– Ма.

Она посмотрела на меня. Слезинка потекла по щеке, капнула с подбородка на колени. За ней вслед поспешила вторая. Долго ждать не придется, целое море слез вот-вот хлынет из ее глаз. Но оно быстро обмельчает. Неловко получится.

Не знаю, от усталости или от чистейшего отчаяния, я рассмеялась.

В мгновения ока слезы прекратились.

– У тебя нет сердца, Жюльетта.

Я пораженно уставилась на нее. Как она могла такое сказать? Она знала, как тяжело работать в пекарне, знала, как у меня болит спина, знала, как сводит судорогой ноги, но пожаловалась ли я на это хоть раз? И я ни цента себе не оставляла. Она получала всю мою зарплату, потому что была нашей матерью и знала, что нам нужно. Разве она не говорила сестре Маделейн, что только я не даю ей погибнуть в это тяжелое время? Она вымочила пять платков за тот визит. Когда сестра спросила, не лучше ли мне доучиться и получить диплом, я ответила, что хочу помочь маме. Она что, все это забыла? Как она могла сказать, что у меня нет сердца? Мне нужно было уйти из этой комнаты. Из этого дома. Прежде чем случится что-то плохое.

– Жюльетта?

Я остановилась.

– Жюльетта. Какой ты все-таки еще ребенок.

Голос моей матери мог звучать так, словно тебя обнимали теплые руки. Он заставлял тебя поверить в любую ложь. Она любила меня. Хоть я и причиняла ей боль, она любила меня. Я развернулась и пошла ей навстречу.

Море

Наша мать положила глаз на подержанный «Фольксваген-жук». Видимо, она все-таки чуть-чуть подумала головой. За новый мы бы ни за что не расплатились.

– Его привезут завтра, – сказала она как-то вечером.

Знает ли она, как его водить?

– Меня научат. – Она громко рассмеялась. – Говорят, я хваткая. Ни о чем не беспокойся, Жюльетта.

Парень из гаража пригнал «жука» к нашему дому. Он взял мать прокатиться. По дороге он ей бы все объяснил.

Было полпервого ночи, когда я услышала, как она крадется вверх по лестнице. Я включила свет в коридоре. Ее глаза блестели, а щеки горели, когда она посмотрела на меня.

– Я умею водить, – выдохнула она, – даже в темноте. Я сразу поняла, куда нажимать. Он сказал, я удивительная.

Кто сказал?

– Тот парень из гаража, – засмеялась она.

Она приблизила свое лицо к моему. От нее пахло, как от нашего отца, когда он ходил играть в бильярд.

– Ты ездила играть в бильярд? – спросила я спросонья.

Наша мать рассмеялась.

– Я весь вечер училась водить, Жюльетта. В упражнениях рождается совершенство. Много совершенства.

Она засмеялась еще сильнее.

– Они сказали, что я правда очень хваткая.

Я кивнула. Я хотела вернуться обратно в кровать.

– А потом мы съездили немножко выпить. Если ты чему-то научился, надо это отметить, Жюльетта. – Сияя, она посмотрела на меня. – Завтра мы поедем на море.

Я тут же проснулась.

– На море?!

– Наша Миа и я. Ты тоже могла бы поехать с нами, но тебе нужно на работу.

– Море далеко. До него двести с лишним километров, я посчитала. А ты умеешь ехать только прямо.

– Не переживай, я буду осторожна. Нашей Миа нужно море, Жюльетта. Она уже целую неделю кашляет, и я очень за нее беспокоюсь.

Она больше не смеялась. Она говорила серьезно. И что беспокоится, и что собирается поехать на море. Если нужно было настоять на своем, наша мать становилась сильнее сотни лошадей.

– Я иду обратно спать, – сказала я.

– Разбуди меня, как будешь вставать.

– Это меньше чем через четыре часа, ма.

– Море далеко, Жюльетта, ты сама это сказала. Нужно выехать вовремя. Не переживай, я знаю дорогу. А к вечеру мы уже вернемся.

Наша мать не понимала, о чем говорит. На море и обратно за день, что она будет ехать медленно, что она знает дорогу? У нас дома даже карты Бельгии не было.

Время закрываться

Мне это сообщил доктор Франссен.

Я смахивала с прилавка крошки, когда зазвенел дверной колокольчик. Был полдень, время закрываться. Мы закрыты, хотела сказать я, но промолчала. Пока ключ в замке не повернулся, мы впускаем всех, сказала жена пекаря в мой первый день. И ведем себя дружелюбно.

Он не улыбнулся мне в ответ. Наша мать. Она слетела с дороги, и ее доставили в больницу.

«Как это, с дороги, как это, в больницу», – думала я, а ноги стали мягкими, словно из бумаги, словно ветер мог разорвать их на мелкие клочки.

– Наша мать на море, – сказала я, – на море, а не где-то еще. И наша Миа с ней.

Наша Миа. В ужасе я посмотрела на него. Почему он о ней не упомянул?!

– Успокойся, – сказал он. – У твоей сестры ни царапины.

Я должна была присматривать за ней. Я сжала кулаки в кармане передника. Спрятать ключи, проткнуть шины, я столько всего могла сделать. А я не сделала ничего.

– Можно сказать, что твоей матери повезло. Ушибла пару ребер, но ни одного перелома. Сегодня вечером ей уже можно будет вернуться домой. Не пугайся, когда ее увидишь, у нее все лицо в ссадинах, но они пройдут.

– Ее лицо, – выдохнула я.

– Могло быть хуже.

Хуже быть не могло. Он просто не представлял, как мать любила свое лицо.

– Она и часа не провела за рулем, когда это случилось. Едва проехав Дист, она попыталась увернуться от встречной машины, и хорошо, что там была канава, а не столб. Даже представить не могу, какие могли быть последствия. О море ей пока придется забыть, машину отвезли в утиль.

Я посмотрела на него в ужасе. Теперь еще и утиль. И кто за это заплатит?

– Полиция составила протокол. Есть вероятность, что виновата вторая сторона, тогда весь ущерб будет компенсирован.

Он вздохнул.

– Всем вашим бедам должен прийти конец. Твоя мать так много перенесла.

Наша мать. Всегда наша мать. Да он понятия не имел, какими тяжелыми были последние месяцы.

– Это целиком ее вина, доктор Франссен. Она водила машину всего день и сразу захотела ехать на море. На море, доктор Франссен. Это почти другая страна.

Он кивнул.

– Твоя мать очень давно мечтала о море. Каждому нужна мечта, Жюльетта, и твоей матери тоже. Ты же не будешь говорить, что у тебя нет мечты? Того, что тебя окрыляет?

Я смотрела ему в спину и думала о сцене, на которой я когда-нибудь буду стоять. Не всего один раз, не случайно. Но моя мечта меня никогда не окрыляла. Может быть, я что-то делала не так. Прежде чем я успела задуматься, что именно, мои мысли перепрыгнули обратно на мать, которая хотела увидеть море, на машину, что лежала среди металлолома, на Миа, что могла умереть, но не получила ни царапины, на судороги в ногах и боль в спине.

Может, я плохо старалась, может, нужно было думать о мечте усерднее? В любом случае я знала, во что буду одета. Это будет белый сатин, а по краю вышивка золотой нитью. Локоны я обвяжу ленточкой, губы накрашу красным, и все будут мечтать меня поцеловать. Отец будет сидеть в первом ряду и хлопать до боли в ладонях. Рожденная сиять, скажет он, как он всегда говорил.

Радуга

В тот вечер перед дверью появился Луи.

Самое время, хотелось мне сказать. Я проглотила эти слова. Не стоило питать иллюзий, он пришел не чтобы остаться. Он пришел из-за ярости, что бушевала в его глазах. Я дотронулась до его руки.

– Ей очень больно, Луи.

Он кивнул.

– Отлично, – и вошел в комнату.

Наша мать лежала на диване, ее лицо было не узнать. Избитое, синее и все в ссадинах, опухшее, как шар, который вот-вот лопнет. На ее теле тоже были синяки и ссадины. Из-за отека ее глаза превратились в щелочки. Должно быть, странно было смотреть сквозь них на мир.

– Ма, – сказала я мягко, – смотри, кто пришел.

Она бросила взгляд сквозь ресницы.

– Я ничего не вижу.

– Это я.

Одним движением она села прямо.

– Луи.

– Верно.

– Это был несчастный случай, Луи. Мне так хотелось машину, чтобы поехать на море…

– Избавь меня от своих оправданий. Доктор Франссен мне уже все рассказал.

Она вздохнула.

– Посмотри-ка на меня, вся избитая и синяя с головы до ног. Но доктор Франссен говорит, что все будет хорошо. Нужно просто потерпеть.

Она подмигнула мне.

– Жюльетта, налей нашему Луи кофе.

– Я не пью кофе.

– Может, рюмочку чего-нибудь покрепче?

– Где наша Миа?

– Она спит. Малышка устала до смерти. Она вечно такая усталая. Это из-за легких. Потому нам и нужно было на море. Из-за ее легких, только из-за них.

Луи еще раз кивнул.

– Рискни повторить это еще хоть раз, – произнес он.

Мать скрестила руки на груди и уставилась на Луи заплывшими глазами.

– Я имею право поехать на море, если хочу.

Я увидела ярость в его глазах.

– Луи, – начала я мягко.

Он смотрел мимо меня на нашу мать.

– Играй своей собственной жизнью как тебе угодно. Но жизнью Миа, это…

– Я ехала по правилам!

– По правилам? Не смеши меня, тебе всего четверть часа объясняли, как заводить двигатель и тормозить, а потом еще несколько часов вы отмечали это в баре!

– Да как ты можешь такое…

– Даже не пытайся, ма. Я знаю парней из деревни, до сих пор у меня в ушах их разговоры, как они вместе с тобой сидели в кафе до самого закрытия и пьяные ползли домой на четвереньках. Я даже не хочу спрашивать, как для тебя закончился вечер и держала ли ты руки при себе. Я все видел в их глазах. А сейчас я хочу видеть Миа.

– Но Луи, я…

– Я сказал, что хочу видеть Миа.

– Пошли, – сказала я.

Он последовал за мной по лестнице.

– Чем заболела малышка? – спросил он.

– Да ничем, – ответила я. – Кашляет иногда, как все зимой.

– Как ты можешь тут находиться. Я зверею от одного взгляда на нее.

– Отец всегда говорил, что она не железная, Луи.

– Наш отец, черт подери, слишком ее любил.

Он вздохнул.

– Я буду давать тебе деньги каждый месяц, ты сумеешь ими воспользоваться. Прежде всего нужно что-то сделать с камином. Ты заметила, какой грязный воздух в комнате? Вы тут втроем скоро задохнетесь. Я пришлю кого-нибудь тебе помочь. И обои в гостиной отклеиваются. Да ты и сама видишь, Жюльетта. На чердаке лежат запасные рулоны, вот пусть мама и займется ими, как ей станет лучше, сделает хоть что-то полезное.

Как будто она меня послушает.

– И не рассказывай ей о деньгах, Жюльетта, а то они исчезнут – не успеешь глазом моргнуть.

Мы стояли перед дверью в спальню. Луи взялся за ручку и осторожно приоткрыл дверь. Наша Миа крепко спала под одеялом, засунув большой палец в рот.

– Не позволяй ей так делать, Жюльетта. У нее из-за этого зубы будут кривые.

«Ну так возвращайся», – подумала я. Его бы Миа слушалась. Ему бы мать не осмелилась пойти наперекор. Он же это понимал?

Мы спустились по лестнице, прошли по коридору, зашли в комнату.

– Увидимся, – сказал он матери.

– Именно так, Луи.

Я сняла куртку с вешалки и вышла за ним на улицу.

Он ждал меня. Я направилась к нему едва ли не вприпрыжку. Somewhere over the rainbow, way up high[5]5
  «Где-то над радугой, высоко-высоко…» – здесь и далее строчки из песни Over the Rainbow, исполненной Джуди Гарленд в фильме 1939 г. «Волшебник из страны Оз».


[Закрыть]. Наш отец пел эту песню в конце каждого своего выступления, и люди танцевали под нее так, словно в следующую минуту мир остановится, но их это совершенно не пугает.

– Я пройдусь с тобой, – сказала я.

And the dreams that you dare to dream really do come true[6]6
  «И мечты, на которые тебе хватит смелости, правда исполнятся».


[Закрыть].

– Луи, – начала я, с трудом выталкивая слова из горла.

Мне нужно было так много сказать, но с чего начать? Начать было не с чего. Но сейчас он уйдет, и неизвестно, когда появится в следующий раз.

– И что теперь, Луи?

Я увидела, как он несколько раз кивнул.

– Наверное, тебе стоит переехать ко мне. Места хватит.

– Миа этого не хочет.

Он глубоко вздохнул.

– Зато наша мать хочет все на свете.

Я чуть ему не рассказала. О том, как хочу петь. Чуть не спросила, не кажется ли ему, что я могла бы. Но я уже знала, что он мне скажет. Если я хочу петь, мне требуется лишь одно – петь. Не только у себя в комнате, не только сидя на велосипеде. Что некоторые узлы нужно разрубать, какими бы тугими они ни были. Он ведь это и сделал. Мне стоит знать, что он был не рад уйти из дома, он ушел, потому что должен был уйти. Не хотела же я, чтобы он сошел с ума?

Он завернул за угол. Еще раз помахал. Мой брат, который мог все. Просто взял и повернул за угол.

Шестнадцать

Наступил март. У матери все так же не было работы, а Миа все так же редко ходила в школу. Что я об этом думала, ясное дело, никого не волновало. Если ребенок так кашляет, говорила наша мать, значит, он должен остаться дома. О море она, к счастью, больше не заговаривала.

Между тем все расходы из-за аварии нам возместили, не пришлось выплачивать ни цента. После составления полицейского протокола страховые агенты были настолько впечатлены ее показаниями, что не сочли нужным углубляться в расследование. Впервые умение матери окрутить любого мужчину пошло нам на пользу.

Я потребовала, чтобы она поклялась памятью нашего отца, что не станет покупать еще одну машину. И что будет отныне согласовывать все траты со мной.

Она посмотрела на меня со злостью. Я становилась похожа на Луи. И ей это было вовсе не по душе.

– Поклянись, – повторила я.

В середине марта мне исполнилось шестнадцать. Жена пекаря дала мне отгул на полдня, наш Луи устроил это тайком от меня.

Мы отправились на трамвае в Хасселт, где пили английский чай на центральном рынке, заедая его разными вкусностями. Когда стемнело, мы пошли смотреть шоу с музыкой и танцами.

– Да, – сказала я Луи, – вот чем я бы хотела заниматься.

– Я знаю, – ответил он.

Потом вытащил из кармана конверт, в котором лежала бумажка, а на ней было написано: десять уроков пения для Жюльетты Энгелен. По вечерам в воскресенье, начиная со следующей недели.

Я расплакалась от счастья.

– Неужели ты думала, что я совсем про тебя забыл, – сказал наш Луи.

Роза

Пение мне должна была преподавать Роза. Я никогда раньше не слышала о ней, но слышал наш Луи. Она пять лет училась в Брюсселе, всегда и обо всем имела свое мнение, но я совершенно не должна из-за этого переживать, ведь в остальном она как мы. Точно такая же, как мы, Жюльетта.

Мы поехали к ней на велосипеде. Нужно было проехать три деревни, пересечь железную дорогу, миновать поле, добраться до самого последнего дома.

– Сюда, – сказал Луи.

Прежде чем он успел позвонить, дверь широко открылась. В дверях стояла она. В красном платье с цветами, с красным бантом поверх пучка и в алых туфельках, что сияли как солнце.

Я смотрела на нее и не могла отвести глаз. Луи ошибался. Она была вовсе не как мы. Но она кивнула мне так радушно, что стало совершенно не важно, что она на нас не похожа.

– Начинаем вечеринку, – сказала она.

Вечеринку?

– Пошли со мной, не будем тянуть.

Она привела меня в музыкальную комнату, открыла крышку пианино и сыграла пару аккордов.

Повторяй за мной, Жюльетта. Мы начали петь. С высоких нот на низкие и обратно, раз по сто для начала. Руки на животе, не за спиной. Раскрыть ребра, подбородок вниз, затылок вверх. Прямо в потолок, Жюльетта. Ни на сантиметр ниже. Забудь про горло, ты должна петь пальцами ног. Петь, Жюльетта, а не кричать. И ты неправильно дышишь. Оттого и задыхаешься. Смотри на меня. Повторяй за мной.

Заново.

В процессе она разливала чай. Хорошо для голоса, сказала она, голос нужно беречь. Но мне повезло. У меня сильный голос, просто так он не ослабнет.

– А еще у тебя крепкие челюсти. Понятно, почему голос так хорошо звучит.

– Крепкие челюсти?

– Формируют прекрасную акустику, Жюльетта. Остальное – упражнения.

Прозвучало так просто.

– Ты должна решить, Жюльетта. Все или ничего, и лучше все, а то и начинать не стоит.

Она серьезно на меня посмотрела.

– Понимаешь, что я хочу сказать?

Я кивнула.

– Все, – повторила я, – все и еще чуть-чуть.

Она улыбнулась.

– Твой брат сказал, ты умеешь читать ноты.

– Меня наш отец научил.

– Есть подходящая песня для тебя. Тебе знакома Джуди Гарленд? Ты мне ее напоминаешь, знаешь об этом?

– Джуди Гарленд, которая поет песню про радугу? Я?

Она засмеялась.

– У тебя ее кудряшки и курносый нос. Только глаза у вас разные. Как только ты своими жгучими очами посмотришь на зрителей, даже петь не придется, они будут ловить каждое твое слово. У тебя красота вашей матери, так твой брат сказал.

– Так он и сказал.

– Ты не очень-то рада это услышать.

– Когда мы будем петь?

Она помолчала.

– Ты права, Жюльетта.

Она встала, взяла толстую папку со стола и начала ее листать.

– Вот тут у меня они все. Zing! Went The Strings Of My Heart![7]7
  «Дзинь! Звенят струны моего сердца» – американская популярная песня.


[Закрыть] Джуди Гарленд была как раз твоего возраста, когда впервые спела эту песню.

– Откуда ты все это знаешь?

Она улыбнулась.

– Я живу музыкой, Жюльетта. С утра до вечера я занимаюсь только ею.

– Я тоже хочу учиться музыке!

– Может, это и неплохая идея. Но сейчас я сыграю, а ты споешь.

Она протянула мне партитуру, села обратно за пианино и сыграла аккорд.

– Сперва прочтем текст. Ты понимаешь английский, нет? Совсем чуть-чуть? Я помогу с переводом: ты должна знать, о чем поешь. Каждая песня – это история, Жюльетта, у тебя может быть самый лучший голос, но если ты забудешь рассказать историю, то с тем же успехом можешь просто молчать.

Она прочла, я прочла, она перевела.

– Теперь дело за тобой, Жюльетта. Спой так, как будто это твоя история. Когда начнешь, оно само к тебе придет. А если не придет, что ж, не конец света. Не все рождены для сцены. – Она улыбнулась. – Я почти слышу, что ты сейчас думаешь. Рождена ли ты для сцены, придет ли оно к тебе. Не ломай над этим голову, Жюльетта. Не поможет.

Она мягко нажала на мой живот.

– Ответ вот тут, – сказала она.

Я встала, чуть-чуть расставив ноги. Выпрямила спину, успокоила дыхание.

Подумай об истории. Ты кого-то любишь и рассказываешь ему об этом. Это не так уж и трудно.

Роза кивнула. Готова ли я?

Первые звуки.

Вот бы папа меня сейчас видел. Рожденная сиять, наша Жюльетта.

Сперва упражнения, па. Много упражнений, говорит Роза.

Наш отец.

Если бы я только могла.

Еще хоть разок. Руки на его талии, голова у его груди. Всего пять минут.

Я положила руки на живот.

Всего лишь на пять минут его увидеть.

Только и всего.

И хотя песню пела я, меня самой больше не существовало. Я стала огромной пустотой. Пустотой, что плакала и смеялась. Что злилась из-за всего, что случилось, и из-за всего, что не случилось. И что боялась. Да, и это тоже.

Но прежде всего, что любила.

Ровно в десять Роза опустила крышку пианино.

– Двух часов более чем достаточно. Твоему голосу сейчас нужно отдохнуть, перед сном выпей чаю. Я тебе дам с собой.

В гостиной нас уже ждал Луи. Он встал, когда мы вошли. С любопытством взглянул на нас.

– Ну как?

Роза кивнула.

– Я займусь ею.

Она меня проверяла, и я прошла проверку. Луи захлопал в ладоши.

– Блестяще, Жюльетта.

– Я хочу учиться музыке, – сказала я.

– Почему бы и нет.

Он засмеялся, поставил стул, на котором сидел, обратно к столу и расправил складки на ковре.

И тут я заметила, как хорошо он вписывается в эту комнату.

Мы попрощались. Сначала она обняла меня, потом Луи.

С горящими щеками он запрыгнул на велосипед. Он помахал ей, словно матрос, что на год уходит в море. Он продолжал оглядываться на нее, пока она не превратилась в красную точку на пороге дома.

– Ты опять с ней увидишься в воскресенье, – сказала я.

– Уже завтра, – ответил он, – она приходит в школу давать уроки музыки.

– Ты этому рад.

– Она самая лучшая, – сказал он сухо.

Как будто она еще и не самая славная, и не самая красивая.

– Ты сказал ей, что я похожа на нашу мать.

– Как будто ты сама не знаешь! И нет, характер у тебя не как у нее, ты ангел. Думаешь, я смеюсь над тобой? Вовсе нет, Жюльетта. У тебя не только характер ангела, у тебя голос ангела. Отец был прав, ты станешь звездой.

– Ой, Луи.

– Держи руль прямо, не то уедешь в канаву.

– Я правда хочу учиться музыке, Луи, как Роза. Она говорит, что новый учебный год начнется в сентябре, и если мама к этому времени не найдет работу, то она могла бы заменить меня у пекаря.

– Роза так сказала?

Я кивнула.

– Когда ты на ней женишься?

Он чуть не свалился с велосипеда.

– Женюсь?

Я засмеялась.

– Ты влюбился в нее, Луи. На твоем месте… – начала я.

– Ты не на моем месте.

На углу нашей улицы он остановился.

Дальше я поехала одна.

Наша мать уже спала, когда я вошла в дом. Я тихо-тихо поднялась к себе в комнату. И еще тише заползла в кровать.

Все или ничего, и лучше бы все.

Моя жизнь наконец-то началась.