Текст книги "Радость жизни"

Полина смутилась.

– Ах, это не важно! – отвечала она. – Вы любите друг друга, и он должен на тебе жениться, – вполне естественно… Я с ним росла и останусь ему сестрой… На многое начинаешь смотреть иначе, когда так долго ждешь… А кроме того, есть еще много других причин…

Полина чувствовала, что почва уходит у нее из-под ног, что она начинает путаться, но продолжала в порыве откровенности:

– Дорогая моя, предоставь все мне! Если я еще настолько люблю Лазара, что хочу сделать его твоим мужем, то потому, что только ты можешь составить его счастье. Разве тебе это неприятно? Разве ты на моем месте не поступила бы так же?.. Давай поговорим спокойно. Хочешь действовать со мною заодно? Хочешь, соединим свои силы и заставим Лазара быть счастливым? Даже если бы он рассердился или считал себя в долгу передо мною, ты должна помочь мне убедить его, потому что любит он тебя и нужна ему ты, а не я… Умоляю тебя, стань моей сообщницей, обдумаем все, пока мы одни…

Но Луиза чувствовала, что Полина вся дрожит, что в мольбах ее сквозит мука, – и в последний раз ее охватило возмущение.

– Нет, нет, я не согласна!.. То, что ты задумала, – ужасно, невозможно! Ты все еще любишь его, я отлично вижу, и устраиваешь себе еще большую пытку… Вместо того, чтобы помогать тебе, я сейчас же все ему скажу. Да, да, как только он вернется домой…

Полина крепко обняла Луизу своими добрыми руками и, прижав ее голову к своей груди, не дала ей договорить.

– Замолчи, злая девчонка!.. Так нужно, подумаем лучше о нем.

Наступило молчание. Девушки по-прежнему сидели обнявшись. Истощив все свои доводы, Луиза, томная и беспомощная, наконец уступила. Из глаз ее полились слезы, но то были слезы счастья, медленно струившиеся по щекам. Она молча прижималась к подруге, не находя слов и не умея выразить свою глубокую признательность. Она чувствовала, что истерзанная, великодушная Полина неизмеримо выше ее, и не смела поднять глаза, боясь встретиться с ее взглядом. Однако несколько мгновений спустя Луиза решилась и, робко подняв голову, с радостной, застенчивой улыбкой, не сказав ни слова, поцеловала подругу… Вдали под безоблачным небом расстилалось безбрежное море; ни одна волна не рябила его спокойной синей глади. Все кругом дышало такой чистотой, такой ясностью, что девушки долго не могли произнести ни слова.

Когда вернулся Лазар, Полина отправилась к нему в комнату, в ту большую любимую комнату, где оба они выросли. Девушка хотела в тот же день довести свое дело до конца. С Лазаром она заговорила прямо и решительно, без обиняков. Комната была полна воспоминаний прежних лет: там и сям еще валялись сухие водоросли, рояль был заставлен моделями волнорезов, на столе лежали груды научных книг и нот.

– Лазар, – обратилась она к нему, – мне нужно серьезно поговорить с тобой.

Он с удивлением подошел к Полине.

– Что такое?.. Папе нехорошо?

– Нет, не то… Послушай, надо наконец решить один вопрос, – молчание ни к чему не поведет. Ты помнишь, конечно, что тетя хотела нас женить; мы об этом много толковали, но вот уже несколько месяцев прекратили всякие разговоры. Так вот, я думаю, что теперь самое правильное вовсе отказаться от этой мысли.

Молодой человек побледнел, но не дал ей договорить и гневно закричал:

– Что еще за глупости!.. Разве ты не моя жена? Да завтра же, если хочешь, мы можем отправиться к священнику… И это ты называешь серьезным вопросом!

– Очень серьезным, раз ты сердишься… – ответила Полина своим спокойным голосом. – Повторяю тебе, нам надо поговорить. Правда, мы с тобой старые друзья, но, боюсь, между нами нет того, что связывает двух влюбленных. К чему же нам тогда упорно настаивать на том, что, может быть, не принесет счастья ни тебе, ни мне?

Тут Лазар разразился целым потоком слов. Что она, ищет повода для ссоры, что ли? Не может же он постоянно висеть у нее на шее! Если так долго откладывали свадьбу, то не по его вине, она отлично знает. И она несправедлива к нему, когда говорит, будто он ее не любит. Разве она забыла, как хорошо им жилось в этой самой комнате? Он так сильно любил Полину, что боялся пальцем дотронуться до нее, чтобы не забыться и не натворить глупостей. При воспоминании о минувшем румянец проступил на щеках Полины: он прав, она помнила его недолгую страсть, коснувшуюся ее своим горячим дыханием. Но как далеки те сладостные, волнующие часы и какую холодную, братскую дружбу он проявляет к ней теперь! И Полина грустно проговорила:

– Бедный мой друг! Если бы ты любил меня по-настоящему, то не стал бы оправдываться, как теперь: ты уже держал бы меня в объятиях, ты заплакал бы и нашел другой способ убедить меня в своей любви.

Лазар побледнел еще больше, попытался что-то возразить и бессильно опустился на стул.

– Нет, – продолжала Полина, – это ясно: ты меня больше не любишь… Что делать, мы, верно, не созданы друг для друга. Когда мы жили здесь вместе, в четырех стенах, ты невольно начал думать обо мне. А потом это прошло, да и не могло долго тянуться: мне нечем было удержать тебя.

Новый порыв гнева охватил Лазара. Он ерзал на стуле и бессвязно бормотал:

– К чему ты клонишь наконец? Что все это значит, хотел бы я знать? Я спокойно, ни о чем не думая, возвращаюсь домой, иду к себе в комнату надеть туфли, а ты вдруг накидываешься на меня и, не давая мне опомниться, затеваешь какую-то нелепую историю… Я будто тебя не люблю, мы не созданы друг для друга, мысль о свадьбе надо бросить… Еще раз спрашиваю тебя: что все это значит?

Полина подошла к нему вплотную и медленно проговорила:

– Это значит, что ты любишь другую, и я советую тебе жениться на ней.

В первый миг Лазар не знал, что ответить. Но потом он натянуто засмеялся. Так! Опять начинаются сцены. Опять она перевернет весь дом из-за своей ревности! Ему ни одного дня нельзя быть веселым, он должен обречь себя на вечное одиночество. Полина слушала его, глубоко опечаленная. Но вдруг она положила Лазару на плечи дрожащие руки, и все, что накипело у нее на сердце, прорвалось в невольном крике:

– О друг мой, неужели ты можешь думать, что я хочу тебя мучить?.. Неужели ты не понимаешь, что я забочусь только о твоем счастье, что я готова на все, лишь бы доставить тебе радость, хоть на час? Ведь ты любишь Луизу, правда? Ну, вот, я и говорю тебе: женись на ней… Пойми меня, я не хочу тебя связывать, я отдаю ее тебе…

Лазар смотрел на Полину в полном смятении. Как человек с нервной, неуравновешенной натурой, он при всяком потрясении бросался из одной крайности в другую. На глазах его выступили слезы, и он разрыдался.

– Замолчи, Полина, я негодяй! Да, да, я презираю себя за все, что творится в этом доме последние годы… Я твой должник, да, да, это так, молчи! Мы забрали твои деньги, и я, как дурак, растратил их! А теперь я пал так низко, что ты, словно милостыню, возвращаешь мне мое слово, возвращаешь из жалости, как человеку, у которого нет ни мужества, ни чести.

– Лазар, Лазар! – в ужасе шептала Полина.

Он в бешенстве вскочил и принялся бегать по комнате, колотя себя в грудь кулаками.

– Оставь меня! Я бы тут же на месте убил себя, если бы стал судить себя по заслугам… Разве не тебя я должен был любить? Разве не мерзость – желание обладать другой, на которую я не имею никакого права и которая во всем хуже тебя? Если человек так низко падает, значит, в душе его таится грязь… Ты видишь, я ничего не скрываю и не стараюсь оправдаться… Но я скорее сам выгоню Луизу из дому, чем соглашусь принять твою жертву, а потом уеду в Америку и никогда больше не увижу ни тебя, ни ее.

Полина долго старалась успокоить и образумить его. Неужели он не может принимать жизнь такой, как она есть, без всяких преувеличений? Разве он не видит, что она рассуждает вполне здраво и хорошо все обдумала? Брак этот будет блестящим во всех отношениях. Она говорит совершенно спокойно, она теперь не только не страдает, но искренне хочет, чтобы все уладилось. Но, увлеченная желанием убедить Лазара, Полина имела неосторожность намекнуть на приданое Луизы и упомянула о месте, на которое Тибодье устроит своего зятя тотчас после свадьбы.

– Так вот что! – в ярости закричал он. – Хорошо, продавай меня! Говори уж прямо, что я не хочу на тебе жениться, так как разорил тебя, и что мне остается совершить еще одну подлость: поправить свои дела выгодным браком… Нет, нет, это уж слишком! Какая гадость! Никогда, слышишь ты, никогда этого не будет!

Силы Полины иссякли, она перестала его упрашивать. Наступило молчание. Лазар в изнеможении бросился на стул, а Полина начала медленно ходить по просторной комнате, задерживаясь то возле стола, то возле шкафа… Она глядела на эти старые знакомые вещи, – все они были ее друзьями, – на поцарапанный стол, за которым училась, на шкаф, где до сих пор еще валялись ее детские игрушки, на каждый уголок этой комнаты, полной воспоминаний, и в душу ее невольно закрадывалась сладостная надежда. Она не хотела ей поддаваться, и, тем не менее, эта надежда постепенно охватывала все ее существо: а что, если Лазар действительно так ее любит, что откажется от той? Но Полина знала, что за взрывом благородных чувств очень скоро последует обычная реакция. Да и недостойно предаваться такой надежде; она боялась уступить своей слабости, боялась, что начнет лукавить с собой.

– Подумай хорошенько, – сказала она, остановившись перед ним. – Я не хочу больше мучить ни тебя, ни себя… Завтра ты будешь благоразумнее, я уверена.

Следующий день, однако, прошел в страшном смущении. Глухая тоска, скрытое раздражение снова омрачали жизнь дома. Луиза ходила с заплаканными глазами. Лазар избегал ее и часами сидел, запершись у себя в комнате. Но прошло несколько дней, неловкость мало-помалу рассеялась, и снова начались улыбки, тихий шепот, нежные рукопожатия. Полина ждала, измученная безумными надеждами, охватившими ее наперекор рассудку. Ее так терзала эта томительная неизвестность, что прежние страдания казались ей пустяком. Наконец как-то в сумерки она пошла на кухню за свечой и увидела в коридоре Лазара и Луизу: они целовались. Луиза со смехом убежала, а Лазар, ободренный темнотою, обнял Полину и крепко, по-братски расцеловал в обе щеки.

– Я все обдумал, – проговорил он. – Ты лучше и умнее всех нас… Но я и теперь люблю тебя, как любил покойную маму.

У нее хватило сил ответить:

– Значит, дело уладилось, я очень рада.

Боясь упасть в обморок, Полина не решилась идти на кухню; она чувствовала, что вея похолодела и что лицо ее покрылось страшной бледностью. Не зажигая огня, она пошла обратно к себе, сказав, что забыла что-то наверху. А там, во мраке, ей показалось, что она задыхается и умирает; но слез не было. Господи, что она ему сделала, за что он так жестоко растравляет ее рану? Неужели он не мог согласиться сразу? В тот день Полина решилась и была во всеоружии сил, а теперь она ослабела. К чему было томить ее напрасной надеждой? Теперь ее жертва вдвое тяжелее, она теряет Лазара во второй раз, и это тем больнее, что ей казалось, будто он снова вернется к ней. Господи? У нее, право, есть мужество, но жестоко обрекать ее на такую пытку.

Все было улажено в мгновение ока. Вероника даже рот раскрыла от изумления, когда узнала новость. Этого она уж никак не могла понять. Решительно, после смерти хозяйки в доме все пошло вверх дном? Но больше всех эта развязка поразила Шанто. Обычно он ничем не интересовался и во всем соглашался с другими, лишь бы ему не мешали наслаждаться каждой минутой передышки от боли. Но, услыхав из уст самой Полины семейную новость, он заплакал. Глядя на девушку, Шанто сдавленным голосом, запинаясь, лепетал признания: это не его вина, он в свое время хотел поступить совсем иначе – и с деньгами и со свадьбой. Но ведь Полина знает, что он бессилен. Тогда она обняла дядю и стала уверять, что сама уговорила Лазара жениться на Луизе по расчету. В первую минуту он не поверил; лицо его кривилось, и, глядя на Полину печальным взором, он повторял:

– Это правда? Ты правду говоришь?

Но, увидев, что Полина смеется, он быстро утешился и даже развеселился. Наконец он облегченно вздохнул; эта старая история лежала камнем у него на сердце, хотя он и не решался о ней говорить. Он расцеловал Луизу в обе щеки, а вечером за десертом припомнил даже игривую песенку. Но перед сном он с тревогой спросил Полину:

– Но ты ведь останешься с нами, правда?

– Конечно! – ответила та после минутного колебания, краснея за свою ложь.

Больше месяца ушло на улаживание разных формальностей. Тибодье, отец Луизы, сразу же принял предложение Лазара, своего крестника. Только за два дня до свадьбы между ними вышел небольшой спор; молодой человек наотрез отказался от должности директора одного парижского страхового общества, где банкир был самым видным акционером. Лазар заявил, что хочет прожить еще год или два в Бонвиле и написать там роман – свой будущий шедевр, а потом уже поедет покорять Париж. Впрочем, Тибодье только пожал плечами и дружески назвал своего будущего зятя дуралеем.

Свадьба должна была состояться в Кане. Последние две недели прошли в беспрерывной суете и в лихорадочных разъездах. Полина, стараясь забыться, повсюду сопровождала Луизу и возвращалась домой разбитая. Так как Шанто не мог выехать из Бонвиля, Полине пришлось дать обещание присутствовать на церемонии – она была единственной представительницей семьи Лазара. Приближение этого дня пугало ее. Накануне она все подготовила, чтобы не оставаться ночевать в Кане: ей казалось, что у себя в комнате, засыпая под шум любимого моря, она будет меньше страдать. Полина говорила всем, что здоровье дяди внушает ей опасения и потому она не может надолго отлучаться из дома. Напрасно сам Шанто уговаривал племянницу провести несколько дней в городе. Разве он так уж болен? Напротив, возбужденный мыслью о свадьбе, об ужине, на котором он не сможет присутствовать, Шанто решил потребовать у Вероники какого-нибудь запретного блюда – куропатку с трюфелями, например, хотя такое лакомство неизменно вызывало припадок. Несмотря на все уговоры, Полина объявила, что вернется домой в тот же вечер. Она рассчитывала, что тогда ей будет легче на другой же день уложиться и уехать.

Моросил мелкий дождь. Уже пробило полночь, когда Полина вернулась со свадьбы в старом рыдване Маливуара. Одетая в голубое шелковое платье, едва прикрытая легкой шалью, девушка дрожала всем телом, хотя руки у нее горели, и была страшно бледна.

В кухне она застала Веронику, заснувшую в ожидании барышни, уронив голову на стол. Яркое пламя свечи заставило Полину зажмурить глаза, широко раскрытые всю дорогу от Арроманша; они казались черными, словно до глубины наполненными мраком ночи. Полине с трудом удалось добиться нескольких слов от заспанной служанки: барин вел себя неблагоразумно, теперь он спит, никто не заходил. Полина взяла свечу и отправилась наверх. Холодно и жутко показалось ей в пустом доме, и ее охватило смертельное отчаяние, как будто темнота и безмолвие навалились ей на плечи невыносимой тяжестью.

Взойдя на третий этаж, Полина направилась было к себе, но, повинуясь какому-то странному неодолимому влечению, отворила дверь в комнату Лазара. Она подняла повыше свечу, чтобы лучше видеть: ей показалось, будто комната полна дыма. Ничто не изменилось, все стояло на своем месте, и все-таки у Полины было ощущение беды и гибели, сердце ее сжимал глухой страх, как будто в комнате лежал покойник. Медленно подошла она к столу, взглянула на чернильницу, на перо, на недописанный лист бумаги… Потом ушла. Все кончено. Дверь затворилась, стук ее гулко раздался в пустой комнате.

У себя в спальне Полину снова охватило ощущение, что это место ей незнакомо. Неужели это ее комната с голубыми цветами на обоях, с узкой железной кроватью под кисейным пологом? Но ведь она жила здесь многие годы! Мужество покинуло ее, со свечой в руке она обошла всю комнату, отдернула занавески, заглянула под кровать, под стулья, за комод. Разбитая, в странном оцепенении стояла она и смотрела на привычные предметы. Никогда бы она не поверила, что от этих стен, на которых ей знакомо каждое пятнышко, может исходить такая тоска; теперь она жалела, что не осталась в Кане, этот дом, полный воспоминаний и все же такой пустой, затерянный во мраке холодной, бурной ночи, казался ей страшным. Она не могла и подумать о том, чтобы лечь в постель. Не снимая шляпы, Полина опустилась на стул и несколько минут сидела неподвижно, не сводя широко раскрытых глаз с ярко горевшей свечи; пламя ослепляло ее. Затем она вдруг с удивлением спросила себя: зачем она здесь сидит? В голове шумело, и она ни о чем не могла думать. Был уже час ночи. Не лучше ли ей лечь в постель? Она стала медленно раздеваться, ее горячие руки двигались с трудом.

Однако любовь к порядку не оставила Полину даже в тот час, когда рушилась вся ее жизнь. Заботливо спрятала она шляпу, окинула взглядом ботинки, не измазались ли они. Аккуратно сложенное платье уже висело на спинке стула; Полина осталась в одной нижней юбке и сорочке. Взгляд ее случайно упал на обнаженную девическую грудь. Щеки мало-помалу зарделись. В глубине ее смятенного сознания вставали какие-то смутные образы, и вдруг с необычайной отчетливостью она увидела Луизу и Лазара в их комнате, там, в Кане. Она знает эту комнату, сегодня утром она сама отнесла туда цветы. Новобрачная уже в постели, он входит и с нежной улыбкой приближается к ней. Порывистым движением Полина спустила юбку, скинула сорочку и начала рассматривать свое обнаженное тело. Значит, не для нее созрела эта жатва любви! Никогда, никогда не наступит для нее день свадьбы! Взор ее скользнул по груди, твердой, словно бутон, налившийся соками, по округлости бедер, по животу, в котором дремала вся мощь плодородия. Она созрела, она видела, что тело ее округлилось и расцвело, темное руно осеняло его сокровенные складки; она вдыхала аромат женщины, исходивший от нее, словно от раскрытого цветка, ждущего оплодотворения. Но не она, а другая, образ которой она так ясно видит в глубине той комнаты, изнемогает теперь в объятиях мужа, которого Полина ждала столько лет.

В этот миг Полина увидела, что по ноге ее стекает капля крови, оставляя алый след. Сперва она наклонилась удивленная, затем вдруг поняла: рубашка, лежавшая на полу, была запятнана кровью, словно Полине нанесли удар ножом. Вот почему она с самого отъезда из Кана чувствовала себя разбитой! Полина не ждала в этом месяце так скоро, но потеря любви нанесла ей глубокую рану, и она кровоточила у истоков самой жизни. И при виде этой бесполезно уходившей жизненной силы Полита замерла в отчаянии. Девушка вспомнила, как она в детстве закричала от ужаса, увидя себя однажды утром в крови. И позднее – какое ребячество! – по вечерам, прежде чем погасить свечу, она смотрела украдкой на свое расцветающее тело. И она, глупая, гордилась, она упивалась счастьем при мысли, что становится настоящей женщиной! А теперь! Алая роса зрелости стекала, словно те напрасные слезы, которыми Полина оплакивала свое девичество. Каждый месяц будет повторяться это истечение крови, подобно соку лозы, раздавленной во время сбора винограда, – никогда, никогда она не станет женщиной и состарится бесплодной.

Ревность с новой силой охватила все ее существо. Возбужденное воображение продолжало рисовать ей волнующие картины. Она хотела жить, жить полной жизнью и быть ее источником, ведь она так любила жизнь! К чему жить, если никому не отдавать себя? И снова перед ней вставали те двое; у нее поднималось желание искромсать свое тело, она стала искать глазами ножницы. Ах, взрезать бы эту грудь, эти бедра, рассечь живот и выпустить кровь до последней капли! Полина красивее той белокурой тощей девчонки, она лучше сложена – и все-таки он предпочел не ее. Никогда она не изведает его ласк, никогда он ее не обнимет, не коснется ее губ, ее ног! И красота ее пропадет, как ненужная ветошь. Неужели это правда: они там вместе, а она здесь одна, в холодном доме, дрожит, как в лихорадке?

Вдруг Полина ничком бросилась на кровать. Судорожно обхватив подушку, она впилась в нее зубами, чтобы заглушить рыдания. Она изо всех сил прижималась к кровати, стараясь смирить свою бунтующую плоть. Сильная дрожь сотрясала все ее тело с головы до ног. Тщетно закрывала она глаза, чтобы ничего не видеть: перед ней из тьмы выступали какие-то чудовищные образы. Что делать? Вырвать глаза, и все-таки видеть, видеть всегда, быть может до самой смерти?

Минуты шли, и Полине казалось, что терзания ее будут длиться вечно. Вдруг она в испуге вскочила с кровати: в комнате кто-то был, ей почудился смех. Но нет, она одна. Это лопнула розетка, которой коснулось пламя догорающей свечи. А что, если кто-нибудь подсмотрел ее в таком виде? Воображаемый смех оставил на коже ощущение грубой ласки. Неужели это она лежала здесь голая? Ее охватил стыд. В смущении скрестила она руки на груди, чтобы не видеть своего тела. Затем поспешно накинула ночную сорочку, скользнула под одеяло, закуталась до подбородка и сжалась в комок, по-прежнему дрожа всем телом. Свеча потухла, а Полина все лежала, не шевелясь; ей было мучительно стыдно за все, что она пережила в эти часы.

Утром она уложила вещи, но никак не могла решиться сказать Шанто о своем отъезде. А между тем надо было непременно предупредить его не позже вечера: доктор обещал приехать на другой день, чтобы самому отвезти Полину к своей родственнице. Узнав о предстоящем отъезде племянницы, Шанто пришел в отчаяние, он протягивал свои больные руки, как будто собирался ее удержать. Бессвязно бормотал он какие-то мольбы: нет, Полина не уедет, она не покинет дядю, ведь это все равно, что убийство, тогда ему останется только умереть. Однако Полина продолжала мягко, но решительно настаивать на своем, и он угадал причину такой настойчивости. Тогда Шанто признался, что накануне съел куропатку и теперь уже чувствует легкое покалывание в суставах. Повторялась вечная история: Шанто поел и мучился от боли. У него не хватало сил бороться с собой, и он ел, твердо зная, что потом придется страдать, ел, одновременно наслаждаясь и замирая от страха. Неужели у Полины хватит духу бросить его одного теперь, когда приближается приступ?

В самом деле, на другое утро, часов в шесть, Вероника доложила Полине, что барин уже воет у себя в комнате. Вероника была в самом отвратительном настроении и кричала на весь дом, что если барышня уедет, ноги ее тут больше не будет; нет у нее никаких сил ходить за таким взбалмошным стариком. Полине снова пришлось занять место у изголовья дяди. Когда за ней приехал доктор, она только указала ему на больного, который, втайне торжествуя, нарочно кричал сильнее обыкновенного и повторял, чтобы Полина уезжала, если у нее нет сердца. Отъезд пришлось отложить.

Девушка каждый день с трепетом ожидала приезда молодых. Для них с самой свадьбы было приготовлено помещение – бывшая комната для гостей. Но они задержались в Кане. Лазар писал, что знакомится с миром финансистов и пишет заметки, чтобы запереться в Бонвиле и начать крупный роман, в котором он выведет этих дельцов на чистую воду. Но вот, как-то утром, он вдруг явился один, без жены, и преспокойно объявил, что они едут в Париж: тесть уговорил его взять место в страховом обществе, а Лазар согласился, собираясь изучить тот мир, который даст ему материал для романа; а там он, конечно, снова вернется к литературе.

Когда Лазар наполнил два ящика нужными ему вещами и уехал в карете Маливуара, Полина вернулась в дом словно оглушенная, не находя в себе ни капли прежней воли.

– Теперь, надеюсь, ты останешься? – спросил ее Шанто, все еще не оправившийся от приступа. – Подожди хотя бы, пока меня похоронят.

Она ничего не ответила. Наверху все еще стоял ее уложенный чемодан. Полина часами смотрела на него. Но раз те уехали в Париж, с ее стороны нехорошо покидать дядю. Правда, она не особенно доверяла решениям своего кузена, но если молодые вернутся, – она всегда успеет уехать. Когда же возмущенный Казэнов стал говорить ей, что она упускает отличное место и губит свою молодость среди людей, которые с детства обирали ее, Полина вдруг решилась.

– Поезжай, – твердил теперь Шанто. – Ты хочешь зарабатывать деньги, хочешь счастья, и я не вправе заставлять тебя делить убогую жизнь с таким калекой, как я… Поезжай. Но однажды утром она заявила:

– Нет, дядя, я остаюсь.

Доктор, присутствовавший при этом, только всплеснул руками и тотчас уехал, повторяя про себя:

– Эта девочка просто невозможна! И что за осиное гнездо этот дом! Она никогда не выберется из него.