Текст книги "Птица, которая пьёт слёзы. Сердце нага"

Надев украшение, Кариндоль отвернулась к стене и вновь отстранённо проговорила:

«Я имела в виду тот самый день».

«Тот самый день?» – эхом переспросила Виас.

«Спасибо, что позанималась со мной сегодня. Алхимия такая сложная. Всё-таки нам очень повезло, что в нашей семье есть такой выдающийся алхимик».

«Приходи в любое время, если тебе будет что-то интересно», – охотно подыграла ей Виас.

«Непременно», – сказала Кариндоль и вышла из комнаты.

Оставшись в одиночестве, Виас задумалась о том, кто же вышел победителем из сложившейся ситуации. Надо отдать Кариндоль должное: она как нельзя лучше смогла обернуть дело в свою пользу. Ведь оказалось, что она знает не только то, что Виас всё же покидала свою комнату в тот день, но даже и то, что орудием убийства был сайко. Заглянув под кровать, Виас обнаружила, что его-то там как раз и не было. Кариндоль умудрилась не только забрать важную улику, но и прихватить с собой украшение, которое, казалось бы, ничего особенного из себя не представляло.

Вероятно, Кариндоль считала, что Виас с большей вероятностью, чем Сомеро, станет следующей главой клана. И именно поэтому предпочла закрыть глаза на её оплошность и не устраивать публичных разоблачений перед кланом. Но эта так называемая сделка, заключение которой Кариндоль обозначила с помощью украшения, всё же была довольно рискованной и для неё в том числе, ведь теперь они стали сообщницами, и ей не удастся при случае выйти сухой из воды.

Ведь если так призадуматься, то в доме и вправду частенько пропадали ключи от комнат. Не похоже, чтобы это были случайности. «Сколько же ключей уже было у Кариндоль?» – Виас вдруг стало не по себе от этой мысли.

Кариндоль не была старшей дочерью, как Сомеро, и, в отличие от Виас, не отличалась особой самоуверенностью и тягой к власти. Вполне ожидаемо, что таким, пусть даже и нечестным, способом она пыталась хоть как-то обеспечить себе более-менее светлое будущее. Виас подумала, что впредь ей следует чуть пристальнее наблюдать за своей сестрой. А прежде – сменить замок в двери своей комнаты.

Сомнани Фэй продолжала растерянно смотреть в пол, будто пытаясь удостовериться в том, что обе её ноги находились на месте. Чтобы хоть как-то помочь сестре начать разговор, Само первая обратила внимание на свиктол, лежащий перед ними. Заметив это, Сомнани медленно подняла глаза и наконец открыла свой разум:

«Теперь ты понимаешь, о чём я?» – в ожидании произнесла она.

«Да», – дала понять Само, хоть и не использовала для этого конкретных слов. Это можно было бы сравнить с робким кивком головы, но неопределённый нирым нёс в себе куда больше смысла. Само не была уверена, что до конца понимает все нюансы исполнения права, но ей нужно было хоть как-то отреагировать на слова сестры.

«Выследи Рюна, убей его, а затем принеси его голову. Должны быть доказательства того, что Шозейн-де-Свиктол был осуществлён», – словно осуждая эту неопределённую реакцию, нарочито строго произнесла Сомнани.

«А если я этого не сделаю, то в жертву будет принесена моя голова?» – Само всё ещё не сводила взгляд с оружия.

«Даже не смей и думать о таком!» – вмиг вспыхнула Сомнани.

«Но ведь умереть должен кто-то один: либо убийца, либо его жертва, разве нет?»

«На этот раз умереть должен Рюн. Просто пойди и схвати его. Допускаю, что это может быть весьма утомительным занятием, но отнюдь не сложным: этот идиот сбежал, всё ещё будучи со своим сердцем. И если этого не сделаешь ты, его в любом случае поймают разведчики. Вот увидишь, они не заставят себя долго ждать. Так даже будет проще: просто сделаешь вид, будто это ты его поймала и можешь спокойно возвращаться». – Внезапно Сомнани почувствовала странное скопление чувств в сознании Само, которое та тщательно пыталась скрыть от неё. Сосредоточившись на нём, Сомнани вдруг вздрогнула, осознав, что дело было не в обычном непослушании или нежелании выполнять волю Собрания нагов. Дело было в настоящих чувствах, которые Само испытывала к Рюну.

«Не вздумай!» – Сомнани в одно мгновение оказалась рядом с сестрой и схватила её за руки.

«Сестра…» – растерянно проговорила Само.

«Не смей умирать вместо него, слышишь? – Казалось, что она пыталась вложить свои мысли прямо в голову Само. – У Рюна в любом случае нет шансов. Как наг со своим сердцем сможет выжить в Киборэне? Да и к тому же он не заслуживает и грамма твоего сострадания, он ведь убил послушника и одного из хранителей! Да чего уж там сострадания, даже смерти от твоей руки и то…» – тихо добавила она в конце.

Сомнани почувствовала, как очередная волна ненависти к Виас стала постепенно распространяться по всему телу. Какое же это возмутительное оскорбление требовать, чтобы самая уважаемая женщина в клане стала убийцей какого-то нага. Пытаясь хоть как-то успокоиться, Сомнани вдруг неожиданно вспомнила слова председательницы Лато Сэн: «Будь благодарна, что выпала такая возможность» и тут же передала их Само, чтобы та тоже смогла их услышать.

«Да, я всё понимаю. Нагиня должна взять ответственность за преступление своего брата». – Само опустила голову и в следующий миг решительно схватила свиктол. От испуга Сомнани не смогла промолвить и слова и тотчас закрыла свой разум. Подняв меч, Само медленно обнажила клинок.

По своей форме свиктол напоминал сайко. Люди, токкэби и даже леконы часто пользовались этим сходством, выдавая обыкновенные сайко за свиктолы, но настоящий свиктол никогда не покидал пределы Киборэна. Не зная правды, Само и сейчас бы ни за что не определила, какой меч был в её руке.

Ещё некоторое время она пристально разглядывала клинок, а затем, неожиданно для Сомнани, повернулась к каменному столу, высоко подняла его над головой и со всей силы ударила по поверхности.

С искрами часть камня откололась и упала вниз. Поражённая мощью оружия, Сомнани с восторгом посмотрела на Само.

«Надо же, ни одной царапины!» – воскликнула Само, продолжая внимательно разглядывать клинок со всех сторон.

«Конечно, это ведь настоящий свиктол. Ты же знаешь, как нужно будет его уничтожить?» – осторожно поинтересовалась Сомнани.

«Да, натереть его листьями хичамы, а затем разбить об камень».

«Верно. А теперь тебе пора собираться в дорогу. Я ненадолго оставлю тебя, но, если что, ты знаешь, где меня найти».

«Хорошо, спасибо».

Сомнани вышла из комнаты. Оставшись в одиночестве, Само вновь посмотрела на изогнутое лезвие свиктола, в котором причудливо отражалось её лицо. Переведя взгляд на обломок камня, лежащий на полу, она вдруг почувствовала резкое головокружение и опустилась на стул, стоящий рядом. Внезапно все их разговоры с Рюном пронеслись у неё в голове:

«Я не хочу, чтобы вы считали меня заменой ребёнка, которого у вас никогда не будет».

«Даже если ты не можешь быть моим ребёнком, мы же всё ещё можем стать друзьями, верно?»

Само с горечью улыбнулась. Теперь у неё не было ни ребёнка, ни друга. Была лишь только цель, которую ей предстояло уничтожить.

Нагиня поднесла свиктол к левой руке и слегка надавила. Поразительно, но боли почти не было. Лезвие было настолько острым, что, если бы не растёкшаяся по ладони кровь, Само ни за что бы не поверила, что только что разрезала себе руку. Немного помедлив, она достала платок и аккуратно промокнула кровь на клинке. Теперь свиктол был обречён искать того, в чьих жилах течёт такая же кровь. В качестве проверки Само попробовала направить лезвие в разные углы комнаты. Как и ожидалось, эфес становился горячим вне зависимости от направления, так как сейчас оружие находилось в доме клана Фэй. Но как только Само выйдет наружу, свиктол сможет почувствовать Рюна в любой точке мира, где бы он ни находился. Меч, созданный для того, чтобы пить кровь родственников, всегда найдёт ту кровь, которая однажды пропитала его.

На следующий день Само Фэй покинула Хатенградж.

Температура тела медленно, но верно повышалась. Попадая на обнажённые участки кожи, долгожданное тепло разливалось по телу, наполняя его приятной негой и жизненной энергией. Заполнив собой всё пространство, оно будто вдохнуло жизнь в измождённое тело нага, и он очнулся.

Солнце стояло высоко.

Как только Рюн в полной мере осознал, как сейчас выглядит со стороны, то позволил себе тихо выругаться – абсолютно беззащитный, он лежал под деревом, да ещё и в ярко освещённом месте. Было ошибкой провести четыре дня в голодных бегах, а после на радостях съесть в одиночку целого броненосца. Обычно наги не охотятся на них, так как из-за их жёсткого панциря охотникам трудно заметить тепло, исходящее от тела животных. Но этот броненосец допустил роковую ошибку, решив отдохнуть на дороге, свернувшись калачиком. Благодаря этому даже такой неопытный охотник, как Рюн, смог побаловать себя мясным деликатесом, когда в спешке споткнулся об несчастное животное. А там уже против острого лезвия сайко панцирь броненосца был бесполезен, и после плотного приёма пищи впервые за пять дней Рюн провалился в глубокий сон.

Это были мгновения такого необходимого спокойствия: роскоши, которую Рюн не мог так просто себе позволить. Поэтому он всё ещё лежал под деревом и зачарованно смотрел вверх, будто оттягивая момент возвращения в реальность. Ветви деревьев так тесно переплелись друг с другом, что было уже трудно определить, где они начинались. Гигантские стволы деревьев, которых никогда не касался топор человека, чувствовали себя здесь в полной безопасности, и казалось, даже окаменели у оснований. Глядя на переплетённые ветви, Рюну представлялись кровеносные сосуды, по которым в виде листьев, плотно прилегавших друг к другу, текла зелёная кровь.

Кровь, которая сочилась прямо из спины Хварита.

Рюн вздрогнул и резко сел на месте.

Он чувствовал обиду на своего друга. Благодаря тому что они были очень близки, Хвариту удалось проникнуть в сознание Рюна и поставить мощный блок на любые эмоции, связанные с чувством вины за свою смерть, и Рюн никак не мог преодолеть его. Головой он понимал, что ему следовало бы чувствовать себя виноватым в том, что он не попытался спасти своего друга, но на душе, как он ни старался, было лишь предательское спокойствие. Теперь Рюн засомневался, любили ли они друг друга на самом деле.

«Почему ты не позволил мне хотя бы скорбеть о тебе, Хварит?!» – произнёс Рюн, обращаясь к небу.

Ощущая нарастающую обиду, Рюн подумал про Ёсби. Он попытался применить к Хвариту часть своих сильных переживаний, связанных со смертью отца. Но ведь чувства не поддаются такой математике: невозможно переместить эмоции оттуда, где их слишком много, туда, где их не было совсем.

Вместо печали снова возник тот страх, который Рюн испытал в день гибели своего отца. Образ истекающего кровью Ювэка смешался с воспоминаниями о последних минутах жизни Ёсби, погружая Рюна в ещё большую панику.

«Так, всё, хватит, – строго сказал он себе. – У меня нет на это времени, нужно спешить», – и быстро встал на ноги.

Он подошёл к зарослям кустарника. Роса на листьях уже практически высохла, но Рюну было просто необходимо выпить хотя бы немного воды. Собрав последние капли с листьев, растущих у самой земли, Рюн наспех вытер рот и стал пытаться определить направление солнца.

«Если восток там, то на север, должно быть, туда…» – про себя размышлял он.

Тяжесть в животе заметно мешала комфортному передвижению, но что поделать: наги не пережёвывают пищу, из-за чего она очень медленно переваривается. Тем более Рюн никогда в жизни не ел ничего крупнее мыши. Ему на мгновение даже стало противно, когда он подумал о том, что кусочки мяса сейчас плавают у него в животе практически в своём первозданном виде.

«Рано или поздно мне придётся принять это. Все наги так питаются». – Рюну потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что сейчас в голове он слышал свой собственный голос.

Киборэн был наполнен разнообразными звуками.

Рюн понимал, что в силу особенностей своего слуха различает далеко не все звуки, которые есть в лесу. Но и этого было достаточно, чтобы привести его в абсолютный восторг, ведь многое он слышал сегодня впервые.

Наслаждаясь звуками пробуждающегося леса, Рюн отправился на север. Он не мог как следует оплакивать смерть своего друга, поэтому всё, что ему оставалось, – слепо следовать его указаниям.

Фигура нага всё сильнее утопала в лесной чаще, и лишь тонкий серебристый след неизменно напоминал о том, что наги не плачут.

Глава 3
Смерть, текущая как слёзы

НАГИ И ЛЕКОНЫ СХОЖИ В ТОМ, ЧТО ОНИ ОДИНАКОВО НЕНАВИДЯТ ВОДУ. ОДНАКО ЕСЛИ ЛЕКОНЫ БОЯТСЯ ЕЁ ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО УМЕЮТ ПЛАВАТЬ НЕ ЛУЧШЕ КАМНЕЙ, ТО У НАГОВ ВСЕ ПРОБЛЕМЫ СНОВА СВОДЯТСЯ К НИЗКОЙ ТЕМПЕРАТУРЕ. НАГИ ПОХОЖИ НА ЛЮДЕЙ В ТОМ, ЧТО ИХ ДЕТИ НАСЛЕДУЮТ ФАМИЛИИ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ. РАЗНИЦУ СОСТАВЛЯЕТ ЛИШЬ ТО, ЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ДЕТИ ПОЛУЧАЮТ ФАМИЛИЮ ОТЦА, А ДЕТИ НАГОВ – МАТЕРИ. НАГИ ТАКЖЕ СХОЖИ С ТОККЭБИ В ТОМ, ЧТО ОНИ СМОГЛИ ПРЕОДОЛЕТЬ СТРАХ СМЕРТИ. ТОЛЬКО ЕСЛИ У ТОККЭБИ ЭТО СВЯЗАНО С ТЕМ, ЧТО ИХ СУЩЕСТВОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ И ПОСЛЕ НЕЁ, ТО НАГИ ПРОСТО НАУЧИЛИСЬ ИЗВЛЕКАТЬ НАИБОЛЬШУЮ ВЫГОДУ, ИЗБАВЛЯЯСЬ ОТ СВОИХ СЕРДЕЦ. (…) ДУША И ТЕЛО У ТОККЭБИ НЕ ЗАВИСЯТ ДРУГ ОТ ДРУГА, И ПОЭТОМУ ОДНАЖДЫ КТО-ТО ДАЖЕ СКАЗАЛ, ЧТО РАСА ТОККЭБИ СИЛЬНЕЕ ВСЕХ ПРИБЛИЖЕНА К БОГУ. ОДНАКО ЭТО НЕ СОВСЕМ ТАК. ТОККЭБИ ТАК ЖЕ, КАК И ВСЕ, РОЖДАЮТСЯ С ДУШОЙ И ТЕЛОМ. ПОСЛЕ СМЕРТИ ИХ ДУША МОЖЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ ОТДЕЛЬНО ОТ ТЕЛА, НО ТОЛЬКО В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ОНА НАХОДИТСЯ СРЕДИ ДРУГИХ ТОККЭБИ. ЕСЛИ ЖЕ ТОККЭБИ УМРЁТ В ОДИНОЧЕСТВЕ, НАПРИМЕР НА ОКРАИНЕ МИРА, ЕГО ДУША ОБЕРНЁТСЯ ОГНЁМ И БУДЕТ СКИТАТЬСЯ В ПОИСКАХ СВОИХ СОРОДИЧЕЙ. ПОЭТОМУ ОГОНЬ ТОККЭБИ МОЖНО ВСТРЕТИТЬ И В ТЕХ МЕСТАХ, ГДЕ НЕ ЖИВЁТ ИХ РАСА. ЭТО ДУША ПОГИБШЕГО ТОККЭБИ БЛУЖДАЕТ ПО СВЕТУ, ЧТОБЫ ОДНАЖДЫ СНОВА ОБРЕСТИ СВОЁ ЗАКОННОЕ БЕССМЕРТИЕ. (…) НЕ НУЖНО ЗЛИТЬСЯ НА ТОККЭБИ, ДАЖЕ ЕСЛИ В ПОРЫВЕ ГНЕВА ОНИ УГРОЖАЮТ ВАМ ФИЗИЧЕСКОЙ РАСПРАВОЙ. ОНИ НЕ СПОСОБНЫ НА УБИЙСТВО. ГЛАВНОЕ, НЕ ПОРТИТЬ ИМ НАСТРОЕНИЕ: ИНАЧЕ РАСПЛАТА НЕ ЗАСТАВИТ СЕБЯ ДОЛГО ЖДАТЬ. ИМЕННО ТАКУЮ ОШИБКУ ДОПУСТИЛИ УЖАСНЫЕ И ЖЕСТОКИЕ ЛЮДИ С ОСТРОВА ПЭСИРО́Н.

КАЙН КА́СВИН «МЫСЛЯЩИЕ ЖИВОТНЫЕ»

Капли утренней росы, в которых отражался перевёрнутый мир, собрались на кончиках листьев и одна за другой падали вниз, окончательно проиграв битву силе тяжести. Падая в траву, они распространяли по всей округе приятный запах утренней свежести.

Кейгон оторвал взгляд от земли и поднял голову.

Он находился в Киборэне.

Вокруг него шатром расстилались гигантские корни деревьев, на которых ещё блестел мох, усыпанный каплями утренней влаги. В столь величественном в своей первозданности лесу, где огромные деревья переплетались друг с другом словно безмолвные тени, Кейгон казался мельчайшей пылинкой.

Он одним рывком сорвал цветок, в котором собралась роса, и поднёс его ко рту. Лепестки скользнули между его губ, и Кейгон прикрыл глаза, пытаясь как можно лучше прочувствовать вкус росы. Было тихое утро, и хотя охотник находился в лесу, который он никогда не смог бы полюбить, ему хотелось как можно дольше продлить эти прекрасные часы спокойствия.

Но задание храма никто не отменял, поэтому Кейгон поспешно бросил цветок на землю и пошёл обратно.

Пробравшись через заросли кустарника и стебли многочисленных растений, он вернулся в лагерь и обнаружил, что Тинахан уже проснулся. Пихён по-прежнему спал, прислонившись спиной к жуку, и громко храпел.

– Выглядишь погано… Где ты был? – Тинахан нахохлился и деловито встряхнул перьями.

– Я ходил на разведку. Здесь повсюду следы нагов-разведчиков.

Тинахан занервничал и схватился обеими руками за гребень на голове.

– Они были здесь десять дней назад, – решил уточнить Кейгон, видя такую реакцию спутника.

– Десять дней назад? Неужели такие старые следы до сих пор можно найти?

– Животные не передвигаются так неосторожно. Нагов не заботит шум, который они создают, поэтому они смело топчут всё, что попадается им на пути: листья, траву, грязь – всё, что угодно.

Разведчиков было восемь. К счастью, они двигались в противоположном направлении, так что шансов встретиться должно быть не так много. Но с нагами ни в чём нельзя было быть уверенным до конца. По большей части разведчики передвигались по лесу так, как им захочется. У них не было никаких поселений, опорных пунктов или лагерей. Если наг выходил на разведку, он мог бродить по лесу год, два или даже пять лет. Другие расы не смогли бы вести такой образ жизни из-за проблем с пропитанием, но Киборэн мог полностью обеспечить нагов всем необходимым. Как, в общем-то, и Кейгона. Он тоже не терял времени зря и, помимо следов разведчиков, успел обнаружить многочисленные следы обитающих в лесу животных.

– Глупо долго оставаться на одном месте. Буди Пихёна, мы выдвигаемся, – отдал распоряжение Кейгон.

Даже в полдень в Киборэне царил полумрак, и сама атмосфера влажного и туманного леса была довольно удручающей.

Чтобы скрыть тепло своих тел, человек, токкэби и лекон надели несколько слоёв плотной одежды, которая полностью закрывала их руки и ноги. Отряд двигался молча и сосредоточенно, готовый в любую секунду отразить атаку разведчиков.

Казалось, не существовало способа преодолеть гнетущее давление Киборэна. Лучи света не могли пробиться через кроны деревьев, из-за чего по земле стелились бесконечные тени. Пихён и Тинахан были уверены, что лучи солнца в течение многих тысяч лет не касались этой земли.

Путники шли на юг вдоль реки Фэльдори. Гигантские толстые листья приветствовали их то грубыми ударами, то мягкими похлопываниями по щекам, а покрытые мхом корни всячески пытались заманить к себе в ловушку, то и дело цепляясь за ноги. Деревья в этом лесу росли по своим собственным законам, совершенно не заботясь о комфорте путешественников или тех, кто однажды вздумал бы создать карту этих мест. Чтобы продвинуться вперёд хотя бы на сто метров, путникам приходилось плутать вокруг по несколько часов. Было сложно понять, что находится даже на десять шагов впереди: твёрдая земля, глубокие лужи, в которых покоятся мёртвые деревья, или обрыв. То, что издалека казалось продолжением леса, зачастую оказывалось обрывом, который был тщательно скрыт от глаз лианами, мхом или многочисленными листьями. И каждый раз путешественникам приходилось вновь и вновь искать обходные пути, проходя по несколько сотен метров. Пару раз они даже чуть было не упустили из виду реку Фэльдори, которая служила спасительным ориентиром. Если бы Кейгон столь самоотверженно и терпеливо не вёл за собой остальных, их отряд давно бы заблудился в бесконечных джунглях Киборэна.

Один только Пихён не унывал.

Поскольку можно было не беспокоиться о шуме, Пихён охотно вёл непринуждённые беседы, громко смеялся, а иногда даже пел своему жуку песни собственного сочинения. Он действительно получал удовольствие от этого путешествия и лишь удивлённо поглядывал на Кейгона, будто не мог понять, почему Киборэн обладает такой дурной славой. Кейгон не прерывал беззаботную идиллию Пихёна, так как знал, что после встречи с нагами-разведчиками от этого веселья не останется и следа. Его уже и не так сильно беспокоил огромный жук, который создавал больше шума, чем даже самый дикий кабан в Киборэне.

Кейгон изначально был недоволен тем, что они взяли жука с собой. Его первоначальный план заключался в том, чтобы жук отправился обратно, как только доставит их в Киборэн. Однако Пихён стал уверять его, что жук не привлечёт внимание разведчиков, поскольку он насекомое, и от него не исходит много тепла из-за его толстого панциря. Устав выслушивать долгие объяснения и уговоры Пихёна, Кейгон поднял руку и указал на жука:

– Он слишком большой.

Было бы довольно сложно не заметить существо длиной шесть метров, пусть даже и с низкой температурой. На что Пихён возразил, что Тинахан с его копьём выглядит куда заметнее, и вообще на жуке, в случае чего, можно оперативно улететь куда-нибудь. Кейгон подумал, что такая возможность вполне может им пригодиться.

– Но разве он не ломает эти проклятые деревья и не жрёт все цветы, что видит? А то наши фанатики захлебнутся от гнева, пока будут преследовать нас. Только и делают, что бдят за этими чёртовыми деревьями, – выругался Кейгон.

– У вас никогда не было диких жуков? Он же может есть по чуть-чуть, не привлекая внимания. Наш На́ни ест совсем немного. Разве по нему не видно? – не унимался Пихён.

Наш Нани. Кейгон и Тинахан перевели взгляд на внушительных размеров рог, а затем на толстый панцирь жука и подумали, что Пихён очень жуткий. Это же надо было додуматься назвать жука-самца именем великой красавицы[1]1
  Нани – имя женщины из легенды, которая выглядит одинаково красиво для всех четырёх рас. Раса Самой Нани неизвестна. – Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть]. В конце концов Кейгон всё же позволил Пихёну взять его с собой. Поэтому теперь он, полностью осознавая свою ответственность за принятое решение, как мог игнорировал жука, который передвигался по лесу с диким рёвом, обгладывая при этом драгоценные деревья нагов. Как и обещал Пихён, Нани не ломал деревья. Он просто проголодался через час после начала путешествия и всего лишь набросился на дерево. Безучастно глядя на эту сцену, Тинахан думал о том, кто же всё-таки издавал больше шума: сам Пихён или его питомец.

Наконец пришло время, когда токкэби и его жуку всё же пришлось сбавить обороты и немного успокоиться. Кейгон решил, что пора устроить ужин, и в качестве главного блюда выбрал обезьяну, сидевшую неподалёку на дереве.

– Тинахан, будь добр…

Тинахан кивнул и поднял с земли первый попавшийся под руку камень. Он подождал, пока Пихён встанет позади, и затем со всей силы бросил камень в верхушку дерева.

По мнению лекона, он взял действительно обычный камень, но для обезьяны это было всё равно что скала. Скала, которая пролетела быстрее стрелы, мгновенно убила её и вдобавок переломала все ветки на дереве.

Пока Пихён крутился где-то сзади, а Нани копал землю, Кейгон и Тинахан разделали обезьяну, завернули её в огромные листья и зарыли в землю. Затем оба заворожённо уставились на Пихёназамерев в ожидании.

Когда Кейгон узнал, что одним из его спутников будет токкэби, он сразу задался вопросом, как же тот сможет отказаться от своего пристрастия к огню на время их путешествия. Кейгону, который постоянно пересекал границу и бесчисленное количество раз встречался с нагами, уже можно было не заставлять себя есть сырое мясо, но он всё равно предпочитал не создавать себе лишних проблем, разводя огонь для готовки на вражеской территории, и ел мясо сырым. Но как же поведёт себя токкэби, который запекает даже фрукты, прежде чем съесть их?

Однако Пихён нашёл выход и из этой ситуации. Разве можно было ожидать чего-то другого от токкэби? Тинахан, который до сих пор не был уверен в удачности затеи того, кто в их группе исполнял роль чародея, осторожно коснулся земли, а наблюдавший за ним Пихён громко рассмеялся. Земля была холодная. Через некоторое время они вновь раскопали яму и обнаружили там обгоревшие листья и хорошо пропечённое мясо. Пихён с помощью своего огня токкэби приготовил обезьяну прямо в земле. Пробуя готовое мясо, Кейгон подумал, что, возможно, это не выдумки и токкэби действительно могут развести огонь даже в воде.

Следопыт был смущён тем, что, глядя на своих спутников, он чувствовал, что у него тоже улучшилось настроение.

Кейгон никогда не смог бы полюбить Киборэн. И этому есть простое логическое объяснение. Он ненавидит нагов, а наги любят свой лес. Следовательно, Кейгон ненавидит и его тоже. Если предложить ему выбрать между тем, чтобы сжечь все леса в мире или сжечь всех нагов, он без сомнения выберет первое. Обычная смерть была бы слишком лёгкой для нагов. Куда приятнее сначала сжечь их леса и тем самым причинить им ни с чем не сравнимую боль.

Однако сейчас, когда последние лучи заходящего солнца бросали свой свет на мир; когда лес начинал петь свою песнь закату; когда золотистые лучи, пробивающиеся сквозь верхушки деревьев, скользили, словно шёлк, по воздуху; когда токкэби, поглаживая своего жука, вдруг обернулся и с беззаботной улыбкой посмотрел на него, Кейгон вдруг почувствовал, будто вернулся в то время, когда он мог с радостью ждать завтрашний день.

Закончив с едой, он ощутил необъяснимое умиротворение и даже согласился на просьбу Пихёна рассказать о происхождении своего меча.

– Давным-давно жил лекон, который был недоволен тем, что у него был всего один меч. Он считал, что раз у него есть две пары обуви и две пары перчаток, то и мечей тоже должно быть два. Так, спустя некоторое время в Последней кузнице для него были выкованы два прекрасных меча.

Тинахан легко улыбнулся и одобрительно кивнул. Пихён сидел, прислонившись к своему жуку, и внимательно смотрел на Кейгона. В догорающем закате тропические джунгли выглядели как картина, которую художник почему-то решил перекрасить в красный.

– Эти мечи получили имена Воля солнца и Воля луны. С помощью них лекон сокрушил своих врагов и совершил великие подвиги. Он победил бесчисленное множество леконов, покорил сердца многих красавиц и даже одолел самых злобных туокшини. В конце концов он стал королём. Это было первое и последнее королевство, созданное леконом. Король правил справедливо, всегда держа наготове свои мечи. Однако время не щадило его, и постепенно он начал угасать. Всё это время наги жаждали заполучить земли стареющего короля, чтобы засадить их своими деревьями. Даже несмотря на то что наги были наслышаны о величии короля, они не переставали верить, что однажды их план воплотится в жизнь. К тому же у старого короля не было наследника. И дело было не в том, что у него не было детей. Просто никто из них не пожелал остаться на его стороне.

Казалось, Тинахану хорошо была знакома эта история. Наги и люди наследуют фамилию своей семьи, но только не леконы.

– И в итоге все они удрали на поиски невест? – не очень весело предположил Тинахан.

– Да. Вот почему леконы не могут создать королевство. И вот почему эту историю рассказываю я, человек, а не кто-либо другой.

– Но разве у царя не должны были быть ещё слуги? А, у него же были эти…

– Да, его подданные были люди и токкэби. Им нравился их король, но они никогда не могли сравниться с ним по силе. Поэтому ему пришлось в одиночку защищать своё королевство от нападения бессмертных нагов. Когда он вышел на поле боя, у нагов сразу отпали сомнения в том, что былая сила не покинула воина. В истории нагов ещё никогда не было столь унизительного поражения. Критики пытались оспорить исход битвы, утверждая, что тогда на поле боя было настолько холодно, что наги просто не могли нормально двигаться. Но даже несмотря на подобные мнения, никому так и не удалось пошатнуть величие правителя. В этой битве он потерял руку. Если верить легенде, один храбрый наг заглотнул руку короля вместе с его мечом, после чего тот вторым клинком перерезал врагу горло, отрезав вместе с тем и свою руку.

Пихён представил себе эту сцену и издал странный вздох. Кейгон тем временем продолжил свой рассказ:

– После этого король уже не мог использовать два меча одновременно. Он не мог выбрать один, ведь в них обоих заключалась вся его жизнь. Для настоящего лекона это было поистине тяжёлым испытанием. Эти мечи – настоящая реликвия. И не только потому, что доподлинно подтверждают существование королевства во главе с леконом. В них содержится куда больше – душа великого воина, которая, возможно, жива и по сей день. Вместо бесчисленных красавиц он выбрал свои мечи, которые стали его верными спутниками в течение всей жизни.

Тинахан взглянул на своё копье и кивнул:

– Так вот почему…

– Да, король взял мечи и снова отправился в Последнюю кузницу. Тинахан, ты же наверняка знаешь, что в Последней кузнице оружие изготавливают только один раз. Второго раза не дано. Но тогда король пришёл не с просьбой сделать ему новое оружие. Он захотел объединить свои мечи. И кузнец согласился выполнить его желание. Так появился новый совершенный меч с двумя клинками и одной рукоятью. Теперь его можно было использовать одной рукой и носить в одних ножнах. Переполненный счастьем, король решил дать объединённому мечу новое имя – Воля. Именно его вы сейчас можете видеть перед собой. Гордость короля, – немного помолчав, добавил он.

Не зря говорят, что трое могут заговорить токкэби до смерти. Целиком захваченный этой историей, Пихён судорожно сглотнул и нетерпеливо произнёс:

– Так что случилось с этим королём?

– Он скончался от старости. Все думали, что, когда король умрёт, его королевство распадётся на мелкие государства, но этого не случилось. На престол взошёл его подданный, который был человеком. Удивительно, но королевство просуществовало ещё довольно долго после смерти лекона. Пока в конце концов не пало под натиском бесчисленных нападений нагов. Теперь в гуще леса трудно найти хоть какие-то следы той эпохи. Всё, что осталось, – это лишь песни, посвящённые королю-герою, и этот меч.

– Король-герой?! Этот лекон и был королём-героем? Так, значит, это его меч? – Пихён несказанно удивился, услышав знакомое имя.

– Верно.

– Выходит, этому мечу по меньшей мере полторы тысячи лет? Как он мог сохраниться в таком идеальном состоянии? – подоспела новая партия вопросов. Кейгон не стал отвечать.

– Оружие, выкованное в Последней кузнице, при хорошем обращении может прослужить очень долгое время, поэтому считается, что одного оружия достаточно, чтобы пользоваться им всю оставшуюся жизнь, – указав на своё копьё, объяснил Тинахан.

Пихён кивнул, а затем напряжённо вгляделся в лицо посмотрел на лицо человека, сидящего рядом с ним. Охотник сидел, прислонившись к дереву, и тонкий луч солнечного света падал на его подбородок и грудь. Он старательно делал вид, будто был занят рассматриванием испачканных влажной глиной ног, но Пихён догадался, что на самом деле он был чем-то сильно расстроен или обеспокоен. Пихён не мог ничего с собой поделать и, поддавшись странному чувству, всё же задал вопрос:

– Кто вы такой?

Кейгон поднял голову. Теперь это был прежний, чуть грубоватый и утомлённый жизнью человек, с которым Пихёну не так давно посчастливилось познакомиться.

– Я Кейгон Дракха.

Пихён подумал, что ему явно что-то не договаривали. И эта мысль подтвердилась на рассвете следующего дня, когда они с Тинаханом, наконец, собственными глазами увидели нагов.

* * *

На Храм Хаинса медленно опускалась ночь.

Монах Чутхаги уже с трудом разбирал буквы и, недовольно вздохнув, встал за свечой. Он зажал фитиль между большим и указательным пальцем и быстро потёр его. Вскоре тот загорелся. Когда в комнате стало достаточно светло, он снова посмотрел на свиток, лежавший на столе.

При написании древних бамбуковых свитков использовались специальные магические техники, благодаря которым информация, содержавшаяся в них, вне зависимости от времени сохранялась в своём первозданном виде. Сами эти техники были давно утрачены, поэтому для монахов бамбуковые свитки считались особенно ценными. Они кропотливо переписывали их, боясь, что однажды рукописи могут быть утеряны. Однако содержимое того свитка, который сейчас так внимательно изучал Верховный монах, было настолько секретным, что никому бы и в голову не пришло сделать его копию. Онс с особой осторожностью разворачивал рукопись на столе, как вдруг за дверью раздался тихий голос: