Текст книги "Чернобыль 01:23:40"

Глава 3
Увлечение

Не помню, когда именно я впервые заинтересовался Чернобылем. В детстве до меня то и дело долетали обрывки рассказов о городе, брошенном людьми после взрыва на ядерном реакторе. Я не имел ни малейшего представления о том, что такое взрыв на ядерном реакторе, для мальчишки это было вроде строчки из научной фантастики. Но любопытство мое возбудила не эта фантастичность, а именно мысль, что где-то – в реальном мире – стоит настоящий опустевший город. Этот образ меня потряс. Я постоянно раздумывал, каково это – бродить по его улицам, оказаться в местах, которые когда-то были родными, а теперь обезлюдели, пытался представить, как здесь жили, пока на людей не обрушилась трагедия, что бы ни скрывалось за этим словом.

Но по-настоящему эта история захватила меня в 2005 году, уже в университете, когда я увидел подборку фотографий, снятых мотоциклисткой, которая в одиночку отважилась отправиться в зону отчуждения задолго до того, как поездки туда приобрели популярность (правда, позднее ее рассказы оказались фальшивкой). Я раскопал все фото, какие только смог, и известный на весь мир силуэт чернобыльской вентиляционной трубы прочно отпечатался у меня в сознании. Появившаяся в 2007 году мрачная компьютерная игра «с открытым миром» «Сталкер: Тень Чернобыля» дала мне возможность внимательно рассмотреть ландшафты, уже знакомые по статьям и фотографиям, фигурально выражаясь, почти вживую. Игра разворачивается в альтернативной истории, действие происходит среди странных, сверхъестественных аномалий, возникших в зоне отчуждения после катастрофы. У игры есть свои недостатки, но украинским разработчикам удалось с фотографической точностью воспроизвести многие узнаваемые места и передать атмосферу. Чем больше я погружался в игру, тем сильнее росло желание поехать туда и увидеть станцию своими глазами. Но студенческая жизнь богата событиями, и вскоре я переключился на другие, не менее захватывающие вещи. Потом я еще несколько раз возвращался к чернобыльским событиям, и с каждым разом во мне усиливалось стремление узнать о них как можно больше.

Переломным моментом стала Фукусима. 11 марта 2011 года в 14:46 по местному времени в 70 километрах к востоку от японского полуострова Осика (регион Тохоку) в море произошло подводное землетрясение магнитудой 9 баллов по шкале Рихтера (пятый в списке самых сильных толчков, зафиксированных в истории). Толчок вызвал 40-метровое цунами, которое, сметая все на своем пути, накрыла 10 километров суши. Катастрофа унесла жизни более 16 тысяч мужчин, женщин и детей. Почти миллион зданий было повреждено или полностью уничтожено, 400 тысяч человек остались без крова. По оценкам Всемирного банка, финансовый ущерб стал рекордным в истории стихийных бедствий и составил 235 миллиардов долларов[100]100
  The Recent Earthquake and Tsunami in Japan: Implications for East Asia; report. World Bank, 2011; Damage Situation and Police Countermeasures Associated with 2011 Tohoku District – Off The Pacific Ocean Earthquake: report. Tokyo: National Police Agency of Japan, 2016. [*]


[Закрыть]. Волна с легкостью преодолела построенную сорок лет назад, не рассчитанную на такую высоту воды защитную дамбу на АЭС Фукусима-Дайити и затопила всю местность, выведя из строя немалую часть оборудования станции, включая резервные дизель-генераторы. В момент фиксации подводного толчка операторы заглушили три реактора и запустили аварийные дизели для расхолаживания и снятия остаточного тепловыделения. Но генераторы оказались затоплены и пришли в негодность. По развороченным дорогам до станции с трудом добрались пожарные машины, но попытки подсоединить шланги к насосам для подачи воды в реактор оказались безуспешными из-за отсутствия подходящих переходников. Несмотря на героические усилия персонала Фукусимы, во всех трех реакторах произошло расплавление, а взрывы водорода серьезно повредили защитные оболочки. По своим масштабам Фукусима стала второй крупнейшей в мире катастрофой на АЭС, получив – наряду с Чернобылем – максимальный седьмой уровень по Международной шкале ядерных событий. Во время аварии три из шести реакторов на Фукусиме не работали: их заглушили для перезагрузки топлива, и, если бы не это обстоятельство, кто знает, к чему бы привела катастрофа[101]101
  Kitazawa K. (chairman). The Fukushima Daiichi Nuclear Power Plant Disaster: Investigating the Myth and Reality. London: Routledge, 2014. [*]


[Закрыть].

Когда роковая волна захлестнула японскую АЭС, я буквально прилип к монитору, шаря по сети и стараясь не пропустить ни одного свежего сообщения. Я вновь и вновь ошарашенно пересматривал леденящие кровь ролики, загруженные с телефонов на YouTube теми, кому удалось спастись от этой неуклонно надвигающейся водяной стены. Она сметала всё. Землю, словно клочки бумаги, усыпали транспортные средства – от велосипедов до массивных рыболовных судов; катастрофа сровняла с землей целые города и унесла обломки в глубь суши. По мере того как ситуация на Фукусиме ухудшалась, пользователи на форумах и в блогах обсуждали, что же дальше. Станет ли катастрофа новым Чернобылем? Откуда ни возьмись на свет божий явился целый сонм диванных атомщиков, и у каждого было собственное мнение о ядерной безопасности и готовности Японии к таким инцидентам.

Оказалось, человек, которого я считал наиболее информированным, ошибался, когда говорил, что реакторы на Фукусиме практически неуязвимы и способны выдержать даже такое цунами. Как и все, я размышлял о возможных последствиях аварии для окружающей среды и жителей прилегающих к станции районов. И вдруг осознал, что, несмотря на весь свой интерес к теме, не обладаю четким базовым пониманием принципов работы ядерного реактора и надежности его систем безопасности. Гринписовцы и иже с ними громко и безапелляционно заявляли: мол, АЭС вредны, так как вырабатывают токсичные, не поддающиеся утилизации отходы. Оппоненты возражали, что в пропорциональном отношении ядерная энергетика влечет втрое меньший уровень смертности, чем угольная; что выхлоп из труб угольных станций вместе с зольной пылью выносит в окружающую среду в 100 раз больше радиации при производстве того же количества энергии; и что АЭС вообще экологически чище любых других промышленных электростанций[102]102
  Hvistendahl M. Coal Ash Is More Radioactive than Nuclear Waste // Scientific American. 13.12.07. [*]


[Закрыть].

Так кто же прав? Вокруг ядерной энергетики столько страхов и пропаганды, что несведущему человеку почти невозможно разобраться, кому верить. Мне захотелось докопаться до истины самому, и я приступил к более глубокому изучению тайн атомной энергии и потенциальных опасностей, которыми чревато ее использование. Какой пример может быть лучшей иллюстрацией, чем самая масштабная в истории антропогенная катастрофа? Я поставил перед собой задачу понять: что в Чернобыле пошло не так, почему это случилось, кто несет ответственность, чем разрешилась эта ситуация и какие уроки из нее извлечены? Первым делом я ознакомился со всеми документальными фильмами, какие смог найти. Одни казались объективными и информативными, а другие – спекулятивными, вплоть до откровенной лжи и фальсификации фактов. Еще более запутывала ситуацию недостоверность официальных советских отчетов. Следовательно, множество книг, написанных за годы, прошедшие после аварии, содержали некорректную информацию. Я увидел, что эта ставшая легендой катастрофа окружена вымыслами. Слышали о ней все, но лишь немногие знают, что случилось на самом деле. Дефицит правдивой информации только придал мне решимости докопаться до истины.

В конце 2011 года я впервые за много месяцев забрел на фотофорум и в одной из веток обнаружил рекламу тура с экскурсией в зону отчуждения. Все места были уже забронированы, но ближе к делу некоторые участники отказались. До намеченного на 8 октября выезда оставались считаные недели. Я знал, что групповые туры обычно предусматривают наличие гидов, которые водят любопытных туристов по достопримечательностям, причем, во избежание случаев вандализма, путешественников ограничивают в свободе передвижения строго утвержденными маршрутами. Тут же все предполагалось не так: участникам обещали неограниченный доступ в Припять. Я не знал никого из группы, но на тот момент (я был двадцатишестилетним безработным без гроша в кармане) решил, что должен присоединиться. Цена оказалась ниже, чем я ожидал, – 425 фунтов плюс билеты и расходы на ужин, – то есть цель вполне достижима. Разумеется, нужно было еще добраться от дома – а жил я в шотландском округе Абердиншир – до Лондона, а потом лететь в Киев и обратно, так что это увеличивало стоимость поездки где-то до тысячи фунтов. В цену входили автобусные билеты, размещение, гиды, завтрак и – подозреваю, это составляло основную часть расходов – взятки.

Где я всего за пару недель добыл тысячу фунтов? Мне пришлось продать свою первую настоящую электрогитару, блестящую алую красавицу Ibanez Joe Satriani Signature JS-100, и превосходный 105-миллиметровый макросъемочный объектив «Никон», которым я пользовался не так часто, чтобы хоть немного оправдать выложенные за него 650 фунтов. Мне было грустно расставаться с гитарой – из инструментов она была моей первой любовью, – но еще за год до того я купил ей на смену юбилейный Schecter C-1, а «Никоном» я все равно фотографировал лишь раз в несколько месяцев, так что выложил обе вещи на eBay. Из-за двух африканских жуликов продажа растянулась на несколько недель, но меня великодушно выручили родители, одолжив недостающую сумму.

Предполагалось, что наша группа встречается 8 октября в аэропорту в сорока километрах от Лондона, откуда мы летим в киевский Борисполь, где должны встретиться с остальными участниками из разных стран. Но мне еще надо было добраться до Лондона от своего дома – старой каменной мельницы в деревушке к северу от Абердина, – то есть преодолеть расстояние, больше которого в Британии просто не бывает. Выбирая между адским двенадцатичасовым автобусным марафоном и железной дорогой – два с половиной часа на электричке до Эдинбурга, а потом ночь в экспрессе до Лондона, – я предпочел поезда. С детства мечтал прокатиться в спальном вагоне. Это ассоциировалось с приключениями (помните «Убийство в Восточном экспрессе»?), а кроме того, там можно было нормально отдохнуть, в отличие от битком набитого неудобного автобуса.

В пятницу вечером отец довозит меня до ближайшей автобусной остановки в пяти милях от дома, где мы и прощаемся. Еще пятьдесят километров езды, и через час я уже вхожу в элегантный викторианский вокзал Абердина с недавно отремонтированным потолком из стекла и кованого металла, а там сажусь на первый из двух своих поездов. Поездка вдоль восточного побережья Шотландии – вещь ничем не примечательная, к тому же вскоре в окне остается лишь мое отражение, поэтому я откидываюсь на спинку сиденья, вынимаю телефон и загружаю мобильную версию «Майнкрафт». Она в тот день только вышла, и я – из каких-то странных соображений – предвкушаю восторг от того, что стану первым, кто сыграет в «Майнкрафт» в Чернобыле. Электричка пересекает величественный железнодорожный мост Форт-Бридж, и мы прибываем на конечный пункт первой части моего маршрута – вокзал Эдинбург-Уэверли. Выйдя на перрон, я нахожу свой следующий поезд – тот тихо стоит себе в укромном уголке на другом конце вокзала. На всякий случай уточняю у проводницы в форме, лондонский ли это поезд.

Однажды я сел в поезд «Верджин Пендолино» из девяти вагонов, чтобы проехать 25 километров от Престона до Ланкастера, и лишь через полчаса до меня дошло, что мы не остановились. Мой вопрос не произвел на проводника особого впечатления, и он, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимость, сообщил, что это экспресс до Глазго, который идет без остановок, и что мы проехали уже 300 километров. Боже… Тогда, вопреки расписанию, на полпути, в Карлайле, поезд сделал секундную остановку – только ради меня.

«Нет, сейчас не тот случай, – заверяет меня проводница. – У нас сегодня поезд битком». Я прохожу к своему купе и открываю дверь. Соседа еще нет, и я по-детски решаю застолбить за собой верхнюю полку, водрузив на нее сумку, словно флаг. Время течет, а в купе никто не заходит. Когда мы уже вот-вот должны тронуться, раздается стук в дверь, в нее просовывает голову та самая проводница и извещает, что сосед, наверное, не придет. Все тесное купе в моем распоряжении; правда, вскоре выяснилось, что спать в поезде не так-то просто. Пока я мчусь на юг, к столице, он постоянно то лязгает, то качается, то притормаживает, то разгоняется снова.

Оглянуться не успел, уже четыре утра, поезд на малом ходу вползает в Лондон. Я замерз и устал, но после бодрящей прогулки между станциями вновь сижу в электричке, которая через два часа доставит меня в аэропорт Гатвик. Хотя мне добираться дольше всех из группы, на место я прибываю первым, но к девяти утра подтягиваются и остальные. Я подхожу к собравшимся и представляюсь. Приятно, когда имена людей, с которыми ты виртуально общался последние пару недель, обретают наконец лица. В тот день я познакомился со многими прекрасными людьми, но особенно это касается Дэнни, Кейти и Давида. Мы вчетвером будем держаться друг друга всю дорогу.

Беспристрастный голос из динамиков сообщает, что самолет готов к посадке, и мы шагаем через перрон к ожидающему аэробусу А320 Международных авиалиний Украины. Я стараюсь выглядеть спокойно, но внутри жутко паникую; до этого я летал лишь дважды, оба раза ночью, и мне это ужасно не понравилось. Меня всегда страшила возможность попасть в авиакатастрофу, где ты не в силах ни на что повлиять, и это превратилось в мой кошмар. Хотя из иллюминатора за левым крылом открывается прекрасный вид, телефон куда успешнее успокаивает мои нервы, – но вот стюардесса просит отключить все устройства. Я закрываю глаза, чтобы отгородиться от всего, а тем временем мощные двигатели лайнера вдавливают меня в кресло. Трепет возбуждения и ужас – я хорошо это помню.

Вид из окна летящего самолета гораздо лучше, чем я мог вообразить; когда впервые смотришь на мир с такой высоты, волей-неволей задумываешься, насколько мы на самом деле незначительны – как бы банально это ни звучало. Половину времени полета я усиленно пытаюсь прикинуть, на каком мы расстоянии от видимых береговых линий, и столь же усиленно стараюсь не думать о тридцати пяти тысячах футов (10 000 м), отделяющих меня от земли. Время близится к вечеру, и через четыре с половиной часа в воздухе самолет начинает тряский спуск сквозь темнеющие облака к аэропорту Борисполя. За бортом пасмурно и дождливо, но мне наплевать: я вновь на твердой земле и могу теперь на некоторое время отвлечься от аэрофобии. И как только с ней справляются летные экипажи?

Наша группа, похоже, выделяется на общем фоне: стоило нам войти в терминал, окружающие принялись на нас глазеть. Нас заранее предупредили, чтобы мы ни в коем случае не сообщали никому в Борисполе истинную цель визита. Мы должны говорить, что прилетели в Украину пофотографировать. Из будки меня пристально разглядывает худощавый человек с непроницаемым лицом. Может, все иностранцы прилетают сюда, чтобы съездить в Чернобыль? Сильно сомневаюсь, но на всякий случай одариваю его краткой невинной улыбкой. По всей видимости, зная здесь, зачем мы прилетели, нам, вероятно, не разрешили бы въезд в страну, хотя и не понимаю почему.

У нас есть несколько часов, которые некуда девать. Автобус приедет за нами в восемь вечера, до тех пор – свободное время. Я меняю деньги, и мы с Дэнни, Кейти, Давидом и приветливым парнем по имени Джош отправляемся искать, где можно поесть. Подобно тупым туристам – а мы, впрочем, они и есть – мы останавливаем выбор на первом же кафе, где мне померещилось что-то родное, – это расположенный в главном терминале небольшой ресторанчик в стиле классической американской закусочной пятидесятых. Стены увешаны черно-белыми ретрофотографиями Нью-Йорка вперемешку со старой рекламой кока-колы. Меню стилизовано под первую полосу газеты «Таймс». Мы умираем с голоду, но, поскольку никто из нас, кроме разве что поляка Давида, не знает ни слова по-украински, а официантка не говорит по-английски, приходится довольствоваться чаем. Думаю, чай – штука общемировая.

Мы с новыми друзьями попиваем обжигающий зеленый чай и болтаем о Чернобыле, о своих фотокамерах, рассказываем, кто откуда приехал, и радостно делимся надеждами, связанными с поездкой. Время пролетает незаметно, и вот мы уже в автобусе, который повезет нас в тысячелетний город Белая Церковь в восьмидесяти километрах от аэропорта – там мы переночуем, а затем отправимся южнее, в ракетный музей. К одиннадцати вечера мы без всяких приключений добираемся до Белой Церкви, где на темных подъездах к гостинице внимание привлекает только какой-то интригующий, освещенный прожекторами промышленный объект. Пока сопровождающие что-то долго обсуждают с персоналом, мы минут двадцать торчим в вестибюле, а потом нам велят подниматься по украшенной витражами мраморной лестнице. У меня такое впечатление, что нас здесь никто не ждал. На верхнем этаже мы вновь оказываемся в одиночестве, и на выручку приходит Давид: перемежая жесты и польские слова, он объясняет ситуацию уборщице. Бросив вещи в своих комнатах и обследовав здание (первым делом мы, естественно, ринулись к выходу на крышу, но он оказался закрыт), наша группа приняла коллективное решение расслабиться в гостиничном пабе.

Ну, то есть коллективное, если не считать меня. Я устал не меньше остальных, но весь этот путь я проделал не затем, чтобы тусоваться и бухать, – мне не терпится начать обследовать окрестности. Давид соглашается составить мне компанию, и мы, прихватив с собой штативы и камеры, выходим в ночь. Гостиница стоит на северном углу ярко освещенного перекрестка с парой ресторанов и магазинов, но за перекрестком фонари начинают редеть, погружая в темноту длинные участки заросших травой тротуаров и покрытые выбоинами дороги. Мы пытаемся по памяти восстановить маршрут к промышленному объекту, мимо которого проезжали на автобусе. По дороге я сталкиваюсь с первым неожиданным зрелищем – бродячие собаки. Мы идем всего десять минут, и навстречу нам уже попались две или три – не обращая на нас никакого внимания, они беспечно совершали ночную прогулку. Может, для кого-то в этом нет ничего необычного, но на севере Шотландии бродячая собака – это не то, что первым делом увидишь на улице. Вид собак уравновешивается зрелищем, которого я ожидал, – «Лада Рива», ставшая известным на весь мир символом советских машин.

Центральное белое здание промышленного объекта – нечто вроде зернового элеватора, оно состоит из двух групп по двенадцать одинаковых башен, разделенных посередине высоким строением, и еще двух огромных башен – по одной на каждом конце, – и все они соединены горизонтальной, хлипкой с виду галереей. Мы с Давидом делаем снимки, спрятавшись под деревом, стараясь не попасть в поле зрения человека в бывшем армейском грузовике, что стоит напротив. Надолго мы там не задерживаемся – лишь проходим немного дальше, фотографируем котельную этого объекта и отправляемся в гостиницу спать.

Музей ракетных войск стратегического назначения раньше был секретной советской базой с ракетами шахтного базирования SS-24 «Скальпель»[103]103
  По классификации НАТО. Российское название – РТ-23 УТТХ «Мо́лодец». [*]


[Закрыть]. Среди двух тысяч других любопытных экспонатов – 35-метровая, внушавшая страх SS-18 «Сатана»[104]104
  По классификации НАТО. Российское название – Р-36М. [*]


[Закрыть], самая мощная в мире межконтинентальная баллистическая ракета с зарядом 20 мегатонн и площадью поражения 800 квадратных миль (2000 кв. км). Для сравнения: бомба, сброшенная на Хиросиму, обладала мощностью «всего» 16 килотонн. После распада Советского Союза все украинские ракетные базы в рамках советско-американского договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-I) были демонтированы. Осталась только эта – ее превратили в музей. На базе очень интересно: у меня есть возможность как следует осмотреть командный пункт глубиной в двенадцать этажей, расположенный в сорокаметровой шахте, заснять кучу экзотического военного транспорта и своими глазами увидеть впечатляющие образцы ракетной технологии, – но все время идет дождь, и потом, это все же не то, ради чего мы проделали такой путь до Украины. Нам не терпится попасть в Чернобыль[105]105
  Музей ракетных войск стратегического назначения. rvsp.net.ua. [*]


[Закрыть].

Мы покидаем музей в полтретьего и десять часов тащимся в автобусе до Славутича, города, который на ближайшие несколько дней станет базовым лагерем нашей операции. За окном понемногу темнеет, и я разгоняю скуку, снимая световые шлейфы проносящихся мимо машин. Остальные члены группы тоже устали от скуки, и вскоре почти весь автобус занимается тем же, чем и я. Мы проезжаем через Киев, но из автобуса почти ничего не видно, кроме бесформенных, мокнущих под дождем силуэтов и огромного, освещенного прожекторами 102-метрового памятника «Родина-мать», несущего дозор на самом высоком киевском холме. За городской чертой – абсолютно прямая разбитая дорога, окруженная кромешной тьмой. Нет никаких фонарей, машины навстречу попадаются лишь изредка; в тусклом свете фар нашего автобуса я вижу лишь призрачный коридор деревьев. Чтобы хоть чем-то себя занять, я рассказываю Дэнни, Кейти и Давиду, что именно случилось в Чернобыле. В какой-то момент вдруг показалось, что наш автобус загорелся. Переполошились все, кроме водителя. Мы слышим запах гари, видим дым в кабине, а ему хоть бы что, ведет себе автобус как ни в чем не бывало. Я оценил невозмутимость украинцев.

Так проходит десять лишенных жизни нескончаемых часов, и вот мы въезжаем в Славутич. Строительство города в пятидесяти километрах к востоку от Чернобыля началось в 1986 году, вскоре после аварии, чтобы переселить туда чернобыльских работников и их семьи из ставшей непригодной для жизни Припяти. Славутич – древнее славянское название протекающего рядом Днепра. В городе живет 25 тысяч человек, их социально-экономическое положение сильно зависит от станции и других объектов в чернобыльской зоне, поскольку многие там работали, а то и продолжают работать. Город проектировали архитекторы, приглашенные из восьми разных советских республик, и в результате он как бы разделен на восемь разных частей, у каждой – свой архитектурный стиль и свой колорит. Славутич выглядит очень современным в сравнении с другими украинскими городами, но, с тех пор как в декабре 2000 года заглушили последний реактор, здесь сильно вырос уровень безработицы: работу имеют лишь три тысячи горожан.

Нам сказали разбиться на группы для расселения, и мы с друзьями выбираем себе квартиру с четырьмя спальнями, чтобы жить вместе. Автобус ползает по Славутичу, время от времени высаживая группы, пока не настает и наша очередь. Мы выходим у пятиэтажного дома, где нас ожидает невысокая, пухленькая темноволосая женщина лет сорока. Она жестами зовет нас за собой, и мы поднимаемся на верхний этаж в пятикомнатную квартиру – ее собственную! Поляк Давид чуть-чуть понимает украинский и объясняет, что она сдает жилье, чтобы хоть немного подзаработать, а сама с детьми пока поживет у матери на той же лестничной площадке. Это симпатичная небольшая квартира, в ней тепло и уютно, по стенам – семейные фотографии, а в спальнях – мягкие игрушки; тут куда удобнее и по-домашнему, чем в любой гостинице. Я чувствую вину за то, что мы сюда заселяемся, но стараюсь утешать себя тем, что все стороны от этого только выиграют. Мы располагаемся, пьем по нескольку чашек вкусного чая, которым нас угощает хозяйка, немного болтаем, но вскоре разбредаемся по комнатам в предвкушении предстоящих дней.