Текст книги "Китай при Мао. Революция, пущенная под откос"

Такие террористические и деструктивные подходы к поддержанию внутренней дисциплины корректировались, совершенствовались и увеличивались в масштабе по мере роста партии на фоне войны против японцев, хотя обвинения в заговорах и выбивание признаний под психологическими и физическими пытками периодически продолжались. Эти подходы разрабатывались в Яньане и достигли своего пика в ходе кампании чисток «за упорядочение стиля работы партии» 1942–1944 гг., которая стала частью развернутой кампании по сталинизации КПК. Теоретической основой этой кампании стала переводная версия «Краткого курса истории ВКП(б)», который был составлен и опубликован в 1938 г. по указаниям Сталина[26]26
  Этот текст был «первым важным документом», рассмотренным старшими кадрами во время кампании [Apter, Saich 1994: 275, 277].


[Закрыть].

Сталинизация КПК началась после прибытия в октябре 1937 г. в Яньань партийных лидеров, которые провели несколько лет в Москве. Один из вернувшихся функционеров, Ван Мин, намеревался составить конкуренцию Мао в борьбе за партийное лидерство [Teiwes, Sun 1995: 341–342; Van Slyke 1986: 616]. Ван Мин провел бо́льшую часть своей взрослой жизни в СССР и пользовался определенным доверием у Сталина. Ван был образован, красноречив и разбирался в теории марксизма гораздо лучше, чем Мао, который никогда не покидал пределы Китая и авторитет которого базировался в основном на его способностях стратега партизанской войны и практичного политикана. Позиционируя себя как истинного последователя Сталина, Ван предпринял безуспешную попытку покушения на статус Мао. Вскоре по прибытии в Яньань он известил Мао о распоряжении, что тому надлежало «укрепить себя “идеологически” в связи с его ограниченным эмпиризмом и “незнанием основ марксизма-ленинизма”» [Benton 1975: 341–342] (cм. также [Apter, Saich 1994: 54–59]). Мао отреагировал на это послание, отшлифовав свои познания по теории марксизма. Тем самым он укрепил контроль над партийной организацией и повысил свой статус, став лидером, политическая линия которого была вдохновлена курсом Сталина [Lüthi 2008: 26–29; Pantsov, Levine 2012: 317–318; Teiwes, Sun 1995]. Нарождающийся «культ личности» Мао частично был призван составить конкуренцию аналогичному явлению вокруг личности Чан Кайши, бывшего символом военного сопротивления Китая и признававшегося в качестве лидера этой страны на международном уровне, даже в СССР [Leese 2011: 8–12].

В указанной смене политического имиджа Мао помогали секретари партии по политическим вопросам, в особенности Чэнь Бода, который в середине 1920-х гг. прошел обучение в контролируемом коммунистами Шанхайском рабочем университете, а позже в Университете имени Сунь Ятсена в Москве [Wylie 1980: 10–12]. Чэнь рекомендовал Мао литературу для чтения, разъяснял ему основополагающие вопросы и редактировал его черновики. Отправным пунктом повышения квалификации вождя стали переведенные на китайский два советских учебника и статья из «Большой советской энциклопедии». Наибольшее влияние на Мао, вне всяких сомнений, оказал «Краткий курс истории ВКП(б)», также переведенный на китайский в 1939 г. [Commission of the Central Committee of the CPSU 1939; Li 2006b: 91–101]. Эта книга сформировала представления Мао о марксизме-ленинизме и деле строительства социализма, которые он пронес с собой на протяжении всей оставшейся жизни, заметив как-то, что он так и не прочел всю книгу целиком, а сфокусировался на заключительных параграфах каждой главы. Несмотря на достаточно поверхностное знакомство с материалом, Мао слепо принял извлеченные из него уроки в качестве догмы [Li 2006b: 101–102].

«Краткий курс истории ВКП(б)» представляет собой схематическую хронику истории развития и конечного триумфа партии большевиков в России. Кульминацией книги является описание исторического вклада Сталина в формирование социалистической экономики в СССР. Мао использует этот сюжет в дальнейшем в качестве плана действий для Китая в 1950-х гг. Однако именно на текущем этапе наибольшее влияние на лидера оказало живописание борьбы Сталина с конкурентами за партийное лидерство. В «Кратком курсе истории ВКП(б)» политические разногласия изображались как внутрипартийное противостояние, в котором были «правильная» и «неправильная» линии, отражающие соответствующим образом классовую борьбу между революционными и реакционными силами. Центральный постулат книги заключался в мысли о том, что классовая борьба продолжается и после установления социализма, поскольку капиталистический класс всегда наводняет партию своими представителями, которых следует выявлять и уничтожать [Tucker 1977; Walder 1991]. Таким образом, разночтения по политической линии с оппонентами вроде Бухарина и Троцкого оформлялись как противодействие представителям капиталистического класса, которые возглавляли внутрипартийный заговор против социализма. При такой версии событий Сталин представал в наиболее благоприятном свете и в качестве непогрешимого руководителя, который неизменно следовал «правильной» линии. Мао последовал этому примеру, закрепляя свою власть посредством насаждения культа личности и требуя подчинения своему новому, разработанному совместно с Чэнь Бода политическому курсу: так называемым идеям Мао Цзэдуна, или идеологии маоизма [Li 2010; Pantsov, Levine 2012: 335; Wylie 1980].

Первая сталинистская чистка кадров КПК

Описанный выше процесс завершила кампания 1942–1944 гг. «за упорядочение стиля работы партии» [Teiwes 1976: 20–32]. Яньань – столица опорного пункта КПК во времена войны – притягивал к себе патриотически настроенную молодежь, рабочих и представителей интеллигенции, которые вынужденно покидали свои места под давлением японской интервенции и присоединялись к сопротивлению захватчикам. Среди этих людей было много городских жителей с условно левыми взглядами. Большинство из них никогда прежде не состояли в партии и придерживались идей либерализма, воспринимая демократию в идеалистическом ключе[27]27
  На тот момент 90 % из 800 тысяч членов партии присоединились к движению недавно [Apter, Saich 1994: 267].


[Закрыть]. Некоторые из этих людей противились более жестким формам партийной дисциплины и испытывали отвращение к догматизму и иерархичности зарождающейся партийной бюрократии. Партийное же руководство было всегда обеспокоено мыслью о возможном засилье в Яньане на фоне миграционных потоков, которые спровоцировало вторжение Японии, агентов Гоминьдана.

В начале февраля 1942 г. Мао выступил с двумя речами, которые положили начало партийным чисткам. Он раскритиковал «три ошибочных течения» внутри партии: субъективизм, фракциона-лизм и формализм. Всеми тремя ярлыками предполагалось снабдить людей, недавно приехавших в Яньань и не имевших опыта участия в революционной деятельности, а также, что более важно, партийных функционеров, которые недавно вернулись из Москвы, в частности, оппонента Мао – Ван Мина. Со слов Мао, худшей формой субъективизма выступал «догматизм» – притязания на власть исходя из изучения исключительно хрестоматийных трудов марксистов при непонимании особых политических условий Китая. «Фракционализм» представлялся как поползновения поставить свои личные интересы над интересами партии и, соответственно, как попытка поставить под сомнение более высокие цели движения в целом. КПК нуждалась в «демократизации», но еще больше ей требовался централизм – подчинение собственных интересов интересам партии, которые формулировались ее руководством. Мао заявил о принципиальном значении корректировки поведения каждого члена партии в прошлом для искоренения указанных проблем и предупреждения недостойного поведения в дальнейшем. Желая отделить текущую кампанию от кровопролитных чисток прошлого десятилетия (и, скорее всего, от недавних казней Сталиным партийных функционеров в СССР), Мао сравнивал свою инициативу с процессом излечения доктором пациента: цель – устранить симптомы и избавиться от заболевания [Apter, Saich 1994: 279–281].

Призыв Мао выступать с критикой был встречен непрошеной волной энтузиазма со стороны лиц, которые работали в школах кадровых работников и партийной газете в Яньане. Авторы эссе, публиковавшихся в этом издании и в «стенгазетах», интерпретировали «догматизм» как контроль литературы и искусства со стороны косных и плохо образованных партийных бюрократов. Критики выступали за отделение политики от литературы, а также за обеспечение большей свободы от диктата партийной пропаганды. Некоторые, в том числе известная писательница Дин Лин, осуждали КПК за ненадлежащее отношение к женщинам и отмечали доминирование мужчин и сексизм в Яньане. Наибольший резонанс вызвали неумолимо критические эссе Ван Шивэя, работавшего при партийном аппарате в качестве переводчика. Ван выступил с заявлением, что официальная партийная литература имеет низкое качество, и призвал к повышению художественных стандартов. Он подчеркивал, что многие высокопоставленные кадры в Яньане вели себя в отношении своих молодых и идеалистичных товарищей нечутко и деспотично, отталкивая молодежь от КПК. Эссеист также указывал на возникновение привилегий, связанных с должностными рангами специалистов, а также стратифицированной системой нормирования еды, одежды и жилья. Он также критиковал женатых кадровых революционеров, ухаживающих в погоне за сексуальными утехами за красивыми молодыми женщинами и игнорирующих утративших свою пленительность жен более солидного возраста, которые многие годы поддерживали их как товарищи в революционной борьбе. Сообщается, что последнее обвинение особенно сильно задело Мао, недавно бросившего свою жену из Советского района Цзянси-Фуцзянь и начавшего ухаживать за шанхайской актрисой, которая позже станет известна как Цзян Цин[28]28
  Четвертая и последняя жена Мао. Цзян Цин – один из ряда псевдонимов, под которыми в течение жизни была известна Ли Шумэн (имя при рождении).


[Закрыть]. Ван порицал лидеров партии за привычку устраивать по выходным вечеринки, в то время как военные вели ожесточенные бои на фронте. Он отмечал лицемерие этих кадров, отстаивавших свои привилегии, и то бешенство, которое в них вызывали любые подобные разоблачения [Apter, Saich 1994: 59–64; Cheek 1984: 30–37; Goldman 1967: 19–32; Dai 1994: 3–30].

Эссе нашли отзыв среди множества образованных людей, работавших в центральных партийных органах, однако критики поставили под угрозу реальные цели кампании «за упорядочение стиля работы партии». Мао хотел укрепить внутрипартийную дисциплину и консолидировать свои личные полномочия. Претензии лиц, независимых по отношению к абсолютной власти, к которой он стремился, были недопустимы. В особенности это касалось замечаний о злоупотреблениях, связанных лично с Мао. Кампания быстро переродилась в осуждение критиков и их сторонников и борьбу с ними. Несмотря на то что некоторые обвинители смиренно подписывали признания своей вины с обещаниями пересмотреть собственные мысли, Ван Шивэй отказался признать свою позицию ошибочной и вступил в полемику со своими оппонентами. После широко освещавшегося показательного процесса Ван, признанный руководителем «антипартийной группы в составе пяти человек» и заклейменный как троцкист и предатель, был подвергнут вместе с другими членами группы заключению. Он оставался в тюрьме вплоть до своей казни в 1947 г.[29]29
  Кампания против критиков и отношение к ним описаны у [Cheek 1984: 37–44; Goldman 1967: 32–50; Dai 1994: 31–75]. Переводы эссе Ван Шивэя и мыслителей, разделявших схожие взгляды, можно найти у [Benton, Hunter 1995: 69–83; Dai 1994]. Здесь же представлены переводы обвинений в адрес Вана.


[Закрыть]

Заткнув рты критикам, Мао обратил кампанию против всей партийной иерархии, все больше концентрируясь на выискивании предателей и шпионов в рядах КПК. Ответственность за «упорядочение стиля» была возложена на Кан Шэна, который в 1937 г. вернулся из Москвы вместе с Ван Мином. Кан, поддержавший Мао в его соперничестве с Ваном, возглавил в 1939 г. службы контрразведки и внутрипартийной безопасности КПК [MacFarquhar 1997: 290–292]. В 1941 г. он стал председателем комитета, ответственного за «подбор кадров». Контратака против представителей интеллигенции – предположительных предателей и троцкистов – превратилась в тотальный поиск вражеских агентов во всех структурах КПК. Основные усилия концентрировались на выявлении «отклонений в мыслях» [Apter, Saich 1994: 289–292; Teiwes, Sun 1995: 370–375].

Кампания по зачистке партии от предполагаемых предателей и шпионов началась с разбора личных дел кадровых работников и членов партии. Следователи выискивали людей с подозрительными связями или происхождением, в частности, перешедших на сторону коммунистов бывших членов националистических молодежных организаций и партийных функционеров, которые работали в подполье на вражеской территории (в особенности если в их биографии обнаруживались аресты с последующим освобождением). На первых этапах кампании от людей требовали «вверить свои сердца партии», сообщить о своем искреннем обращении в коммунистов и рассказать, как они пришли к отречению от своих прежних политических взглядов. Естественно, к тому моменту многие пытались скрыть некоторые факты своих биографий и не упоминать свои неподходящие связи и занятия. Обнаружение того, что некоторые лица оказались неоткровенными в отношении своих классовых корней и предыдущих связей, вызвало у лиц, ответственных за внутрипартийную безопасность, подозрения. Люди, продемонстрировавшие слишком большую независимость суждений, ставя под вопрос авторитет своего начальства или выражая сомнения по поводу разумности партийной политики, становились главными кандидатами для дальнейших расследований.

По мере развертывания кампании «за упорядочение стиля работы партии» для получения признаний все чаще использовались методы долгих и психологически мучительных допросов, а также физическое насилие. В отношении предполагаемых подпольных шпионских организаций было заведено значительное количество подложных дел. Процесс получения показаний при таких обстоятельствах быстро вышел из-под контроля. Принимая в качестве доказательств выбитые признания, партийные инквизиторы требовали от допрашиваемых имена других вовлеченных в заговоры людей. Подписавшиеся во избежание дальнейших мучений под ложными обвинениями нередко сталкивались с ситуацией, что это было только начало: от них требовали назвать новые имена. Полученные имена становились основанием для повторения всех тех же операций с новыми подозреваемыми. Партийные инквизиторы умудрились сфабриковать доказательства существования внутри партии поразительно огромного сообщества подпольных заговорщиков [Seybolt 1986: 57–65].

Кампания «за упорядочение стиля» наводила ужас среди членов партии и вызывала недовольство высших руководителей, подчиненные которых попадали в жернова карательной системы. В частности, имя Чжоу Эньлая было косвенно упомянуто в обвинительных материалах Кана, в которых говорилось о существовании заговора под управлением Чжоу среди подпольных организаций. Последний отверг обвинения. Дальнейшее следствие вскрыло частое использование пыток для получения ложных показаний. Осознавая, сколь непопулярной стала кампания, в октябре 1943 г. Мао пошел на попятную. Перед лицом раскола и ослабления КПК он призвал к прекращению массовых казней и физических пыток [Teiwes, Sun 1995: 364–365, 370–375].

В докладе от марта 1944 г. Кан Шэн, признавая имевшие место злоупотребления, заявлял о большом успехе кампании «за упорядочение стиля» в «повышении сознательности масс» и «выявлении подрывных элементов». Он указывал на отдельные достойные сожаления огрехи, в особенности давнюю проблему «применения пыток, выбивания признаний в качестве доказательной базы». Кан связывал повторное возникновение такой практики с «неопытностью» и охарактеризовал ее как печальную, но неизбежную проблему массовых движений, в которых «грубые подходы» приводили к «упрощенным стандартам». Кан сожалел, что отдельные товарищи интерпретировали партийную политику по обеспечению смягчения методов следствия как не что иное, как попытку избежать массовых казней: «Исходя из этого, такие наказания, как побои, насилие и произвольные обвинения в шпионской деятельности, воспринимаются как нечто безвредное». Допущение ложных обвинений и признаний, полученных ценой пыток, «является ошибочной мыслью, которая все еще продолжает считаться допустимой среди партийных кадров» [Seybolt 1986: 66]. Кан поясняет, что лишь менее 10 % сознавшихся под давлением в действительности являлись вражескими агентами [Ibid.: 67].

Вину за кампанию свалили на Кан Шэна, вопреки тому, что за всей затеей стоял лично Мао. Кан утратил влияние и вплоть до начала 1960-х гг. довольствовался незначительными партийными постами [Teiwes, Sun 1995: 373–375; Walder 2009: 15–16]. На официальном уровне по поводу злоупотреблений в рамках чисток выражалось сожаление, однако ошибочным было признано лишь применение для получения признательных показаний физических пыток. Общие цели кампании не ставились под сомнение, как и то чувство страха оказаться подозреваемым в предательстве, которое она вызвала среди партийных кадров и рядовых граждан. По сути, кампания превратила любое несогласие с политикой партии в измену. По словам одного исследователя, «ужас перед перспективой оказаться участником предательских действий стал неким дамокловым мечом, позволявшим поддерживать уровень тревоги, который способствовал подчинению политике коммунистов» [Seybolt 1986: 40]. Достигнутый в результате кампании уровень дисциплины и послушания стал важной составляющей успеха КПК. В последующие годы неготовность подчиняться партии всегда получала жесткий отпор.

Работая на базе, отдаленной и изолированной от главных театров военных действий против Японии, Мао и его коллеги превратили КПК и коммунистические войска в дисциплинированную боевую силу. В партии была установлена жесточайшая дисциплина, действовали повышенные требования к подчинению. Достигнуть намеченных результатов тем не менее удалось ценой грубых злоупотреблений. В тот же период вооруженные силы националистов вступили в столкновение с японцами в ходе заключительного наступления агрессоров. Партия Гоминьдан практически не функционировала на местах. Силой принуждения Мао трансформировал КПК в подчинявшуюся лично ему единую и дисциплинированную иерархическую систему. Именно этой организации было суждено вскоре вступить в борьбу с фрагментированным и развалившимся на фракции режимом националистов, который бросился возвращать себе контроль за территориями, освобождаемыми отступающими японскими военными.

Гражданская война

Гражданская война стала решающим этапом в противостоянии организаций, возглавляемых Мао Цзэдуном и Чан Кайши. Хотя победа в конечном счете оказалась на стороне Мао, в действительности исход конфликта никоим образом не был предопределен. На момент развертывания в июне 1946 г. полномасштабной гражданской войны вооруженные силы националистов составляли 4,3 миллиона человек, коммунистов – лишь 1,2 миллиона человек. Гоминьдан также располагал более совершенными боевыми средствами [Pantsov, Levine 2012: 348]. На первых порах гражданская война разворачивалась не в пользу коммунистов. Еще в 1947 г. Сталин и многие соратники Мао призывали его к вступлению в переговоры. Однако сам Мао выражал уверенность в возможности победы. Рассчитывая сокрушить лучшие подразделения коммунистов в Маньчжурии, Чан Кайши пошел ва-банк. Авантюра провалилась. Развал националистических вооруженных сил подорвал основы Китайской республики, обнажив изъяны, накопившиеся за годы войны. Коммунисты отказались от партизанских методов и инициировали для ведения конвенциональных военных действий всеобщую мобилизацию. Учитывая крах, который Гоминьдан потерпел в последние годы гражданской войны, историки задавались вопросом, не является ли итог конфликта скорее свидетельством слабости националистов, чем силы коммунистов. Могло ли противостояние завершиться иначе, если бы в переломных моментах гражданской войны лидеры обеих сторон приняли другие решения?

Вскоре после капитуляции Японии коммунистические вооруженные силы объединились в переименованную «Народно-освободительную армию Китая» (НОАК). Основные подразделения нового формирования под командованием генерала Линь Бяо в конце 1945 г. переместились в Маньчжурию для пополнения запасов у советских войск, которые занимали регион на тот момент. Применяя тактики, изученные за годы пребывания в СССР, Линь превратил вверенные ему подразделения в мощные боевые единицы и продемонстрировал себя мастером ведения позиционной войны, особенно с точки зрения скорости передвижений, внезапности боевых действий и силы контратаки. Моделью для противостояния Линя националистам стали советские операции против нацистов на территории Восточной Европы в конце Второй мировой войны. Линь заявлял, что должная подготовка и достаточное обеспечение японскими вооружениями (а позднее американскими боевыми средствами, захваченными у националистов) позволяют выиграть в войне подобного типа [Westad 2003: 122–123]. Убежденность командира укрепила Мао в решимости добиваться победы.

К 1946 г. армии Гоминьдана были фрагментированы, они все еще восстанавливали силы после сокрушительных столкновений с превосходившим их японским противником. Некоторые из переживших войну с Японией националистических подразделений были хорошо подготовлены и оснащены, став лучшими вооруженными силами за всю историю Китая, другие оказались плохо дисциплинированными и отсталыми формированиями, грабившими мирное население. Отдельные командиры были глубоко преданы Чан Кайши, в котором они видели спасителя нации, некоторые были все еще лояльны смещенным милитаристам, занимающим теперь ответственные посты в правительстве Гоминьдана. Основой власти для переживавшего раскол националистического режима выступало командование вооруженными силами, однако многие региональные военачальники, надеясь, что удар примут на себя их конкуренты, не спешили вступать в бой [Ibid.: 148].

Националисты также столкнулись с проблемой утверждения собственного авторитета после капитуляции Японии. Гоминьдан спешил взять под свой контроль города на территориях, продолжительное время остававшихся под японским контролем, оттесняя тех представителей элит, которые пережили вторжение или сотрудничали с оккупантами. Официальные лица Гоминьдана часто вели себя так, будто бы получаемые ими привилегии принадлежат им по праву, и обогащались за счет населения [Pepper 1999: 7–41; Westad 2003: 69]. Националисты не имели мощных структур в сельской местности. Попытки Гоминьдана собирать налоги во времена гражданской войны подвергали дополнительным невзгодам крестьян, которые и без того были в крайне затруднительном положении на фоне голода и лишений военного времени. Националисты применяли жесткие меры принуждения к прохождению военной службы, в том числе в форме часто проводившихся внезапных ночных рейдов, которые вызывали у рядовых граждан глубокое негодование. Положение усугублялось коррупцией, поскольку обеспеченные семьи могли дать взятку за освобождение от призыва [Eastman 1984: 80–81]. В 1948 г. лишь 21 % правительственных расходов покрывался налоговыми поступлениями, еще 68 % закрыли за счет новой денежной эмиссии, что спровоцировало на поздних этапах гражданской войны гиперинфляцию. Все эти мучительные испытания негативно сказывались на настроениях в обществе [Ibid.: 86–87; Pepper 1999: 118–131].

Чан Кайши осознавал описанные структурные недостатки и не был уверен в том, что он будет способен одержать победу в затяжном конфликте. Чан ощущал необходимость уничтожить количественно и качественно превосходящие его армию силы НОАК и даже не рассматривал в качестве возможных перспектив переговоры или создание коалиционного правительства. Ближе к концу 1946 г. по фронту от Яньаня до тихоокеанского побережья началось общее наступление. Чан продвинул свои силы глубоко внутрь Маньчжурии. В первые месяцы кампании коммунисты несли одно поражение за другим. В марте 1947 г. вооруженные силы Гоминьдана захватили Яньань [Pantsov, Levine 2012: 348]. Чан надеялся на захват всего руководства КПК и ликвидацию военного командования коммунистов, однако засланный в штаб националистов шпион за две недели предупредил коммунистов о наступлении, обеспечив им возможность безопасной эвакуации [Westad 2003: 152].

Установив после выхода советских войск контроль над обширными районами Маньчжурии, коммунисты продолжали делать упор на сельской местности, наращивая и обостряя в деревнях революционное движение, аналогично тому, что они делали на территориях, контролировавшихся КПК изначально. Земельную реформу 1947–1948 гг. в Маньчжурии называли «безграничным революционным террором» [Levine 1987: 224–226]. Партийные кадры подвергали «собраниям критики и борьбы» землевладельцев, зажиточных крестьян, предполагаемых вражеских агентов и любых других людей, которые воспринимались как препятствие на их пути. В ходе таких мероприятий жертв обязывали выслушивать выкрикиваемые в их адрес обвинения, стоя на коленях, носить нагрудные бирки и колпаки с оскорблениями и описанием вменяемых им преступлений, проходить допросы с применением физического насилия и пыток бессонницей. Собрания критики и борьбы представляли собой форму политического театра. Люди в местных сообществах со всей очевидностью осознавали, что их судьба зависит от готовности обвинять и порицать. Такие собрания зачастую заканчивались тяжелыми побоями, пытками и массовыми казнями, изначально поддерживаемыми КПК – до того момента, пока партия не решила, что чрезмерное насилие контрпродуктивно [Dikötter 2013: 64–74; Westad 2003: 134].

Сразу после ликвидации частной собственности на землю и перераспределения ее и иных активов землевладельцев с крестьян начали требовать осуществления поставок продовольствия и иных запасов. Сельское население также принуждали к труду. Складывающиеся в Маньчжурии отношения между КПК и сельским населением отличались от тех, которые устанавливались на старых опорных базах. Ранее земельная реформа проводилась более поступательно, часто без принуждения, и обычно не сопровождалась чрезмерным применением насилия и завершалась введением не столь обременительных для крестьян условий. [В Маньчжурии] мы сталкиваемся с новым явлением: военной мобилизацией для обеспечения огромной конвенциональной армии. Во времена войны с Японией КПК в основном избегала ведения конвенциональных боевых действий. Этот новый вид противостояния многочисленным армиям Гоминьдана требовал вовлечения больших человеческих ресурсов, вооружений, продовольствия, лошадей и транспортных средств. О возможности выбора речи не шло. Материальное снабжение на коммерческой основе не осуществлялось. Осуществлялась массированная мобилизация в интересах новой армии, которая нуждалась в продовольствии, обеспечении, обуви, одежде, оружии и топливе. Изъятые материальные средства потреблялись сотнями тысяч солдат и десятками тысяч персонала и местных активистов КПК [Levine 1987: 229][30]30
  В [Thaxton 2008: 83–88] в описании деревни на севере Китая также подчеркивается трансформация, которую КПК пережила под влиянием мобилизации во времена гражданской войны, и возросшее принуждение сельского населения со стороны партии.


[Закрыть].

Пока КПК укрепляла свои вооруженные силы на новой крупной опорной базе в Маньчжурии, Чан Кайши продолжал попытки уничтожить ее лучшие армейские формирования. Конец продолжавшейся более года серии побед Гоминьдана на поле боя был положен в 1948 г. Мао направил войска на горные гряды в центральной части Китая, вынудив Чана перебросить силы на оборону контролирующихся националистами крупных городов вдоль долины реки Янцзы. Контратака коммунистов встала на пути стратегии Чана. Первая крупная победа КПК пришлась на 1947 г., когда подразделения НОАК отбили масштабное наступление националистов в центральных равнинных районах Китая. Уверившись в правильности собственных убеждений, Мао потребовал развернуть наступление по всем театрам военных действий, взял на себя контроль за всеми военными решениями и смело предсказал победу в пределах пяти лет [Westad 2003: 168–172]. В апреле 1948 г. коммунисты отвоевали Яньань. К июню вооруженные силы Гоминьдана сократились до 3,6 миллиона человек, в то время как на стороне КПК было уже 2,8 миллиона человек [Pantsov, Levine 2012: 350].

Чан Кайши удвоил свои усилия в попытке уничтожить силы НОАК в Маньчжурии, надеясь загнать коммунистов в Сибирь. В регион было направлено серьезное подкрепление, которое включало вооруженные подразделения, имевшие наилучшую подготовку и оборудование. В ходе серии ожесточенных битв в первые три месяца 1948 г. войска Линь Бяо искусным маневром отрезали армиям Чана путь к отступлению и сокрушили их на юге Маньчжурии, полностью изменив военный расклад [Westad 2003: 175–178]. Чан потерял уверенность в своих силах. Он начал готовиться к отступлению со своими лучшими войсками на Тайвань. Единственная его стратегия сводилась к военной победе. Никакого запасного плана предусмотрено не было. Чан начал утрачивать контроль в Гоминьдане. Многие подчиненные разуверились в нем. Националисты потеряли поддержку своей военной кампании со стороны городов. Экономику подкосила гиперинфляция. Среди студентов и иных групп городского населения возросли симпатии к КПК. Правительство США, которое предоставляло Чану военную помощь и кредиты, разуверившись в его победе, сократило объемы поддержки [Ibid.: 181–211; Pepper 1999: 42–93, 132–195]. К концу 1948 г. Чан окончательно потерял Маньчжурию. Попытка отстоять регион стоила ему 400 тысяч солдат его элитных подразделений [Westad 2003: 197].

Неизменная уверенность Мао в триумфе КПК выглядела практически пророчеством после решительных побед Линь Бяо. Немедленно началась подготовка к новой кампании по захвату всего Северного Китая. Мао приобрел в КПК богоподобный статус, чему способствовала партийная пропаганда, связывавшая успехи с его талантом ведения войны. Мао отвергал рекомендации СССР и других партийных руководителей медленно продвигаться к окончательной победе в 1951–1952 гг. СССР продолжал признавать националистов как легитимное правительство Китая. Сталин продолжительное время рассматривал коалиционное правительство или два существующих отдельных режима как наиболее благоприятные перспективы разрешения конфликта. Однако последующее наступление подтвердило верность предположения Мао о возможности добиться абсолютной победы [Ibid.: 198–199]. НОАК продвигалась вперед. Многие представители КПК выражали беспокойство в связи с тем, что вооруженным силам нужно время на передышку и перегруппировку, но Мао настаивал на скорейшем достижении полной победы. Сталин рекомендовал КПК проявлять осторожность. В январе 1949 г. лидер СССР предложил Мао вступить в переговоры с Гоминьданом. Этот совет нашел поддержку со стороны Лю Шаоци и Чжоу Эньлая. Мао же оскорбила попытка Сталина остановить продвижение НОАК. Переговоры могли привести к разделению Китая на два режима: северный и южный. Рекомендации Сталина Мао проигнорировал. Наступление продолжалось [Ibid.: 199–208].

Завершение военного подчинения

Уверенность Мао в очередной раз оказалась почти провидческой. Армии Чан Кайши не выстояли. Военные командиры и гражданские администрации начали сдаваться. Военные переходили на сторону коммунистов целыми подразделениями. Коммунистические силы под командованием Линь Бяо подвергли пятимесячной осаде бывшую столицу Маньчжоу-го – Чанчунь – и морили его жителей голодом. Пережившие осаду националисты сдали город в октябре 1948 г. По имеющимся расчетам, в результате обстрелов Чанчуня и голода погибло около 160 тысяч мирных жителей. Осада Чанчуня подорвала готовность оставшихся командиров-националистов жертвовать гражданским населением, чтобы воспрепятствовать продвижению коммунистов [Dikötter 2013: 3–8, 20–22]. Пекин был сдан без боя в январе 1949 г. Вскоре КПК захватила Тяньцзинь [Yick 1995]. Столица националистов Нанкин пала в апреле, Шанхай – в мае. Выжившие националисты сначала бежали в Гуанчжоу, потом – в Чунцин и, в декабре 1949 г., в Чэнду. В дальнейшем правительство Гоминьдана официально переместилось на остров Тайвань [Dikötter 2013: 22–32; Westad 2003: 221–255].