Текст книги "Китай при Мао. Революция, пущенная под откос"

По мере продвижения НОАК к окончательной победе подошло время КПК решить вопрос о том, где пройдут границы Китая. Давнюю историю имела проблема статуса Тибета, Синьцзяна и Монголии. В эпоху династии Мин – последнем периоде правления страной этническими ханьцами – Китай по площади был примерно на две трети меньше Китая, существовавшего к 1911 г. [Brook 2010: карта на с. 41]. Цин – последняя имперская династия Китая – представляла собой многонациональное государство, в котором заправляли этнические маньчжуры, атаковавшие в 1644 г. империю Мин со своих родных территорий – современного Северо-Восточного Китая (Маньчжурии). В начале 1700-х гг. маньчжуры сильно расширили границы империи за счет военной экспансии, присоединив к государству неханьские народы Монголии, Синьцзяна и Тибета. Последние яростно сопротивлялись распространению влияния Китайской империи и регулярно бунтовали вплоть до падения династии Цин в 1911 г. [Rowe 2009: 71–78]. Указанные регионы сразу же заявили о своей независимости. СССР поддержал создание независимой Монголии в 1921 г. В 1924 г. в Монголии был установлен коммунистический режим. Страна стала государством-сателлитом СССР [Rossabi 2005: 30–31]. Националисты выступали резко против таких инициатив и отказывались признавать новое монгольское государство, отстаивая исторические границы империи Цин. Коммунисты, находясь в зависимости от финансовой и военной поддержки СССР, приняли новые реалии. Гоминьдан же лишь отказался от своих претензий на всю Монголию, подписав соглашение с СССР в августе 1945 г. В обмен националисты получили от СССР признание Чан Кайши в качестве легитимного главы Китая [Chen 2001: 27]. Таким образом, в пределах китайских границ осталась только Внутренняя Монголия.

Первоначально коммунисты исходили в своей позиции по вопросам оформления национальных границ Китая из поддержки чаяний крупных неханьских народностей. Вплоть до 1940-х гг. КПК заявляла, что Синьцзян, Монголия и Тибет сначала получат «полную автономию», а потом, в духе принципа «национального самоопределения», примут решение, следует ли им вступать в федерацию с Китаем и ханьцами. КПК прикладывала усилия, чтобы отмежеваться в этом вопросе от «реакционных сил», в частности, от Гоминьдана во главе с Чан Кайши. Со слов коммунистов, курс националистов на «единство пяти национальностей» был лишь попыткой «скрыть собственную политику национального притеснения». В официальном заявлении от 1932 г. КПК указывает, что партия «признает право на национальное самоопределение всех национальных меньшинств, в том числе право на самоопределение вплоть до отделения от Китая». Официальные документы 1930-х гг. выступают за тибетский сепаратизм как «движение за национальное освобождение», которое устранит как британское (индийское), так и китайское господство над Тибетом [Chen 2007: 131–132; Westad 2003: 118–119]. В указанных формулировках между словами «Китай» и «ханьцы» ставился знак равенства при очевидном признании прав иных крупных национальностей самостоятельно определять свое политическое будущее.

Эта позиция была кардинальным образом пересмотрена в 1949 г. и уступила место планам по строительству социалистического государства, олицетворяемого «единством пяти национальностей»: ханьцев, хуэйцев (этнических ханьцев-мусульман), тибетцев, уйгуров Синьцзяна и монголов. Это была все та же старая формула Гоминьдана, которую КПК отрицала как реакционное прикрытие национального притеснения. В беседах с представителем Сталина в январе 1949 г. Мао обозначил новый подход: социалистическое государство призвано освободить национальные меньшинства от феодального гнета [Chen 2007: 132–133; Westad 2003: 234–235][31]31
  Схожий сдвиг в позициях произошел после Второй мировой войны и в СССР: Сталин тогда впервые подчеркнул значение России в привнесении «культуры, просвещения и порядка в пограничные земли» [Service 2004: 496–497].


[Закрыть].

Покорение Внутренней Монголии и Синьцзяна происходило примерно по тому же сценарию, что и на остальной территории Китая. На тот момент указанные регионы в ходе переговоров в августе 1945 г., незадолго до капитуляции Японии, Сталин уступил Гоминьдану [Gao 2007]. Ситуация с Тибетом была кардинально иной. Здесь НОАК воевала не с националистами, а с тибетцами. Вскоре после развала династии Цин вооруженные силы Тибета изгнали со своей территории последние имперские войска. 13-й далай-лама вернулся из индийской ссылки и основал новое правительство, которое провозгласило полную независимость Тибета [Goldstein 1989: 58–66]. В следующие десятилетия Тибет имел собственные правительственные структуры и армию. После поражения Японии он приступил к скоординированной дипломатической кампании, дабы получить международное признание своей государственности и дать отпор притязаниям Китая на свою территорию [Ibid.: 522–610; Westad 2003: 92–94]. В надежде отвратить от себя надвигающееся наступление Тибет безуспешно обращался к ООН, Великобритании и США и вел тщетные переговоры с КПК [Goldstein 1989: 619–690]. Вторжение вооруженных сил КНР пришлось на октябрь 1951 г. Скромные по размерам и снабжению тибетские войска были сломлены. Несмотря на отчаянные обращения тибетского правительства к Индии и ООН до последней минуты наступления, заручиться международной поддержкой не получилось [Ibid.: 690–736; Wes-tad 2003: 92–94], и оно было вынуждено принять диктуемые Пекином условия: признать переход региона под юрисдикцию Китая в обмен на туманные, практически не имеющие законной силы обещания автономии и невмешательства в религиозные и социальные вопросы. 16-летний 14-й далай-лама вернулся в Лхасу [Chen 2007: 157–159].

Новая позиция КПК сводилась к культурному превосходству ханьцев. Угнетенных тибетцев объявили «свободными» от прежних предположительно отсталых социальных устоев. Для многих из них принять такое урегулирование вопроса, а равно и связанные с ним заявления о культурном превосходстве ханьцев оказалось невозможным. В последующие десятилетия новое китайское государство будет постоянно вмешиваться в автономию тибетцев по религиозным и социальным вопросам, создавая тем самым для себя затяжные политические проблемы, в том числе вооруженное восстание, которое будет подавлено НОАК в 1959 г.

Наследие борьбы за власть

Какие уроки извлекли для себя из победы Мао и другие лидеры КПК? Что унаследовало новое партийное государство у революционной организации, которая породила его? В первую очередь, доверие к суждениям и таланту Мао в качестве руководителя. В ключевые моменты в истории партии Мао неоднократно занимал по стратегическим вопросам не имевшие широкой поддержки позиции, при этом последующие события оказывались доказательствами его правоты. Мао был одним из первых сторонников идеи революции в деревнях тогда, когда руководство КПК все еще следовало советской догме о возможности наступления революции в сельской местности позднее, после того как сформируется городской пролетариат. В опорной базе города Яньань Мао трансформировал партию и армию в мощную силу, которая, после капитуляции Японии, наконец-то могла составить убедительную конкуренцию националистам. Скорее всего, решающее значение сыграла непоколебимая с самого начала гражданской войны вера Мао в возможность абсолютной победы. На фоне огромных потерь в первые два года вооруженного конфликта он настойчиво и вопреки мнениям более осторожных коллег заявлял, что победа может быть достигнута и что коммунистам нужно продолжать борьбу [Levine 1987: 93–101; Westad 2003: 172–178]. Таким образом за Мао закрепилась репутация поразительно прозорливого и талантливого партийного лидера. По словам ведущих исследователей эпохи Мао,

его предполагаемые феноменальные способности в разгадке тайн революционной борьбы перед лицом невероятного количества проблем сформировали глубокую веру, что он мог намечать политические курсы, которые не были доступны пониманию других людей… Эта вера сохранялась даже тогда, когда события демонстрировали, что лидер уже утратил свою непогрешимость [Teiwes, Sun 1999: 13].

Вторым важным наследием стал акцент партии на дисциплину и беспрекословное подчинение партийной линии и Мао Цзэдуну. Эти черты, выработанные в Яньане в начале 1940-х гг., будут задавать направление движения последующей истории Китая. Однако ключевыми здесь были не пожелания партии к китайскому обществу, а ее требования к собственным членам и в особенности кадрам. Именно лица, которых партия поставила на ответственные должности, несут на себе наибольшее бремя незыблемой преданности и дисциплинированности. К словам и делам кадров КПК было приковано еще более пристальное внимание, чем к рядовым гражданам. За отступления от общего курса и расхождения во мнениях применялись жестокие наказания. Ощущение постоянной угрозы быть наказанным за неспособность полностью выполнить вверенные задачи является свидетельством необычайной дисциплинированности и целеустремленности, которые партийная организация часто демонстрировала как в борьбе за власть, так и в других вопросах. Однако оборотными сторонами этих качеств стали чрезмерный конформизм и излишнее рвение в проведении в жизнь приказов даже тогда, когда их реализация приводила к неожиданным и весьма негативным последствиям. Результатом оказываются постоянные старт-стопы партийных кампаний, полный отказ от выбранной стратегии при отрицательных результатах или броски в одном направлении, сопровождающиеся резким креном в сторону другой цели, чтобы устранить последствия, вызванные взятым до этого курсом.

Определяющим наследием продолжительной борьбы за власть была неспособность к терпеливой и последовательной работе, которая была характерна для изолированных партизанских отрядов, работавших на опорных базах. На заключительных этапах противостояния КПК сформировала фундамент для обширной милитаризированной бюрократии, которая преуспела в принесении в жертву как подконтрольных ей рядовых граждан, так и партийных кадров. Это была революционная организация, решительно настроенная на стремительное достижение амбициозных целей вопреки будто бы заведомо маловероятным шансам на успех и несмотря на высокую цену, которую предстояло заплатить за это партии и народу. В последующее десятилетие Мао будет пользоваться своим авторитетом, чтобы продвигать политические курсы, вдохновленные революционной мобилизацией, которая принесла КПК победу в гражданской войне. Как отмечает один исследователь,

общий урок, который Мао и его последователи извлекли из гражданской войны, заключался в том, что революционные задачи, вне зависимости от любых превратностей и преград, могут быть реализованы за счет мобилизации масс и аккумулирования достаточной воли и решимости людей. Это окажется роковым заблуждением, из-за которого будет загублено много жизней и ресурсов [Levine 1987: 247–248].

Глава 3
Революция в деревнях

Хотя крупные социальные революции часто начинаются как противостояние деспотическому правлению, они обычно создают еще более обширные, еще более мощные и еще более централизованные государства. Это происходит посредством трансформации ранее существовавших социальных структур, уничтожения власти прежних элит и формирования новых бюрократических организаций, которые насквозь пронизывают общество [Skocpol 1979]. В первое десятилетие пребывания у власти КПК ускоренно и скрупулезно проводила в жизнь именно такую повестку. В сельской местности можно выделить две стадии этого процесса: во-первых, революционная земельная реформа, претворяемая в принудительной форме в виде многоуровневой классовой борьбы, уничтожившей социально-политические основы существования местных элит, которые веками доминировали в жизни китайских сообществ; во-вторых, коллективизация, в ходе которой земля была консолидирована в руках колхозов, объединявших целые деревни, а крестьяне были поглощены аграрными организациями, в которых они фактически выступали как закабаленные работники, обязанные подчиняться назначенным новым партийным государством руководителям.

Земельная реформа в форме классовой борьбы

Инструментом для распространения государственной власти в сельских районах Китая стала практика проведения КПК земельной реформы в форме классовой борьбы. Партия сознательно стремилась к изменению сельских социальных структур для формирования большего равенства и отстаивания интересов обездоленных крестьян. Однако для достижения успеха на этом поприще требовалось закрепить авторитет КПК в сельской местности за счет военного присутствия на местах. Государственную власть вплоть до низовых уровней расширяли за счет размещения кадров на территориях, находящихся под защитой армии. В дальнейшем кадры организовывали кампании против групп лиц, признававшихся классовыми врагами и политическими конкурентами, и формировали новые административные органы в деревнях.

Стратегия революции в деревнях была личным вкладом Мао Цзэдуна в учение марксизма-ленинизма, а также в теорию и практику социалистической революции. Вопреки ортодоксальным положениям марксизма-ленинизма он был одним из первых и наиболее яростных сторонников мнения, что китайская революция будет вынужденно крестьянской революцией[32]32
  Еще одним ранним сторонником этой идеи был партийный активист из провинции Гуандун Пэн Пай (в русскоязычных источниках иногда обозначается как Пэн Бай), который сформировал первый сельский совет на востоке своего родного региона в 1927 г. Пэн был казнен националистами в 1929 г. [Galbiati 1985].


[Закрыть]. Основной сферой ответственности Мао в 1925–1927 гг., во времена существования единого с националистами фронта, было как раз крестьянское движение. Руководство КПК видело в Мао ведущего специалиста по проблемам сельских районов. Сам он содействовал организации подготовки многих деревенских кадров, которые сопровождали армию националистов на марше Северного похода. Мао с жаром полемизировал как с националистами-союзниками, так и с более ортодоксальными националистами в КПК по поводу идеи, что Китай созрел для революции в деревнях и что только посредством всесторонней трансформации в сельской местности отсталых социальных структур будет возможно сгенерировать достаточно энергии для доведения китайской революции до полной и окончательной победы [Pantsov, Levine 2012: 156–157].

В месяцы, предшествовавшие началу Северного похода[33]33
  Поход объединенных сил националистов и коммунистов против Бэйяньского правительства и других милитаристских сил в 1926–1928 гг.


[Закрыть] в июле 1926 г., Мао обозначил свои четкие взгляды на политическую роль крестьянства. Он выступал с аналитическими отчетами по экономическим структурам в деревнях на юге Китая, раскрывая, в частности, значение тайных обществ и криминальных структур, описывая жалобы и интересы восьми отдельных социальных групп и указывая на особенности эксплуатации сельских жителей в форме чрезмерных ставок арендной платы, кредитов, неравноправного доступа к земле и доминирования землевладельцев, жертвами которых была большая часть населения, над местным ополчением [Мао 1926a]. В черновом варианте резолюции, составленной при участии Мао, решительно утверждается, что в стране, где 80 % населения занято сельским хозяйством, «однозначно – национальная революция должна принять вид крестьянской революции». Предполагаемая революция не могла состояться без освобождения крестьян от экономического и политического гнета [Мао 1926b]. Мао пишет, что она не увенчается успехом, если не заручиться поддержкой крестьянства, и что наиглавнейшим оппонентом текущей национальной революции выступает класс землевладельцев [Мао 1926e].

Воззрения Мао на крестьянское движение как проявление классовой борьбы вызывали значительные споры в альянсе националистов и коммунистов. В 1926 г., по мере продвижения Революционной армии под командованием Чан Кайши на север Китая, вооруженные силы зачастую задерживали представителей деревенского ополчения, которое оплачивалось и контролировалось землевладельцами. Мао же настаивал на роспуске ополчения на местах именно в связи с тем, что оно было подконтрольно землевладельцам и могло, соответственно, воспрепятствовать революции в деревнях [Мао 1926d]. После разоружения ополченцев новые ассоциации фермеров, которые создавались активистами КПК, следовавшими по пятам за армией, могли функционировать без чьего-либо сопротивления. Фермерские ассоциации, возглавляемые обездоленными деревенскими жителями, устраивали суды над «местными бандитами и погрязшими в грехах шэньши», подвергая местную элиту публичному унижению, избиениям и массовым казням. Оставшееся в распоряжении крестьян отобранное имущество распределялось в дальнейшем между участниками ассоциаций [Wilbur 1983: 591–594].

Советские консультанты, которые обеспечивали поддержку Северного похода, были обеспокоены актами насилия в деревнях. С их точки зрения, такие акции ставили под вопрос союз националистов и коммунистов, который был необходим для объединения Китая под руководством нового революционного правительства. Сталин полагал, что для «буржуазной революции» необходима националистическая армия, которая выступит против феодальных и милитаристских сил в Китае. В то же время чрезмерно активное развертывание земельной революции могло привести к утрате поддержки офицеров-националистов, многие из которых были выходцами из семей землевладельцев. Сталин потребовал от КПК усмирить крестьянское движение, и ЦК КПК предпринимал попытки воспрепятствовать дальнейшему насилию. Многие командиры корпусов заменили комиссаров-коммунистов на не состоящих в КПК и подавляли деревенские бунты, предотвращая конфискации земель [Brandt 1958: 88–90; Taylor 2011: 61–62; Wilbur 1983: 606–608].

Мао резко реагировал на такую критику и опровергал «предполагаемое единодушие» в отношении крестьянского движения как достойного жалости «движения черни». Он утверждал, что крестьяне не угрожают Единому фронту, и предсказывал, что привлечение сельского населения приведет к формированию еще более сплоченного альянса, который объединит большинство китайцев. Без насильственного свержения класса землевладельцев, настаивал Мао, не может быть настоящего единого фронта. В революционное время

все действия крестьян против феодального класса землевладельцев представляются обоснованными. Даже если и возникают определенные эксцессы, их стоит признать допустимыми, поскольку, если [крестьяне] не научатся заходить в своих действиях слишком далеко… наиболее вероятно, они не смогут свергнуть власть феодального класса, которая концентрировалась на протяжении нескольких тысячелетий [Мао 1927b].

Свою позицию по революционному конфликту классов Мао четко обозначил в опубликованной в связи с годовщиной Парижской коммуны несколькими неделями ранее этой годовщины статье. «Человечество будет освобождено лишь посредством классовых войн, – пишет Мао. – В настоящее время значительное число людей в стране ставят под сомнение или противятся классовой борьбе в силу непонимания истории человеческого развития». По мнению Мао, провал Парижской коммуны связан с двумя факторами. Во-первых, коммуной «не руководила единая, централизованная дисциплинированная партия». Во-вторых,

отношение к врагу было слишком примирительным и милосердным. Жалость к врагу есть жестокость по отношению к собственным товарищам. Если мы не будем применять жесткие меры против врага, то враг будет проявлять безжалостные меры против нас самих.

Мао заявляет, что критика «красного террора» была частью империалистического заговора по внесению смуты в ряды китайских революционных сил. В действительности же, указывает Мао, «белый террор» государства всегда оказывается значительно хуже [Мао 1926c].

Максимально подробно Мао отстаивает крестьянскую революцию в развернутом докладе о крестьянском движении в провинции Хунань, представленном ЦК Гоминьдана в феврале 1927 г. Документ повествует о бунте против землевладельцев и обеспеченных крестьян, который станет в дальнейшем моделью коммунистической земельной реформы. В частности, в документе приводится пример «собраний критики и борьбы», посредством которых кадры КПК будут позже такую реформу реализовывать. Эта методика найдет и применение партийными силами в городских районах Китая. В докладе Мао называет насилие горнилом революции. Эти идеи останутся ядром политической философии лидера до конца его жизни.

Рассматриваемая вспышка революционного насилия оценивается в докладе положительно, а само насилие называется необходимым. Также раскрываются подробности мятежа, равно как и его результат – освобождение бедных селян. Мао критикует тех робких людей, которые испытывают ужас от так называемых «крайностей» бунта – неизбежного побочного продукта революции. Он заявляет, что подход каждого отдельного человека к революции в деревнях – это водораздел, отделяющий сторонников революции от реакционеров. В документе отражаются те внутренние разногласия, которые вскоре приведут к разрыву между коммунистами и националистами. Мао начинает свою работу с многословного восхваления крестьянского мятежа:

Этот всплеск крестьянского движения представляет собой событие колоссальной важности. Очень скоро поднимутся, подобно свирепому ветру или буре, несколько сот миллионов крестьян в центральных, южных и северных провинциях Китая. Эту стремительную и яростную силу не сможет сдержать даже самая мощная власть. [Крестьяне] сорвут с себя все стягивающие их путы и устремятся по дороге освобождения, выкапывая на своем пути к пункту назначения могилы всем империалистам, милитаристам, коррумпированным чиновникам, местным бандитам и недостойным шэньши. Именно [крестьянам] решать, что делать со всеми революционными партиями и товарищами-революционерами: примут ли они их или отвергнут? Поставят ли они их во главе своего движения? Или эти две группы окажутся по разные стороны баррикад? [Мао 1927a: 430]

Мао одобрительно отзывается о действиях крестьян. Его комментарии позже лягут в основу собраний критики и борьбы, которые КПК будет проводить в рамках сельских кампаний на протяжении десятилетий.

У дома местного бандита или недостойного шэньши, который выступает против союза [крестьян], собирается на демонстрацию большая толпа народу. Манифестанты как нечто само собой разумеющееся отнимают у виновного продовольствие, забивая его свиней и потребляя его запасы зерна.

Публичное унижение также составляет важную часть акции и имеет долговременные последствия:

Шествия обвиняемых с колпаками на головах по деревням.

Сейчас такое можно увидеть повсеместно. Какому-нибудь местному бандиту или скверному шэньши нахлобучивают на голову бумажный колпак, на котором написано «такой-то бандит» или «такой-то скверный шэньши». Человека за веревку проводят [по улицам] в сопровождении большого скопления народа. Это наказание заставляет трепетать местных бандитов и скверных шэньши больше, чем любое иное. Любой человек, которого хоть раз короновали бумажным колпаком, полностью теряет лицо и больше никогда не сможет ходить с поднятой головой [Ibid.: 446].

Мао заявлял, что в описанном событии нет ничего чрезвычайного. Крестьяне ведут себя подобным образом лишь потому, что доведены до предела жестокостью шэньши, которые заслуживают любые наказания, вводимые для них народными массами: «Кто плох, а кто хорош, кто заслуживает высшей кары, а кто отделается малым наказанием? Крестьяне все хорошо помнят, и наказание редко превосходит по суровости совершенное преступление». В часто цитируемом тексте Мао оправдывал свои воззрения так:

Революция – это не приглашение гостей на ужин, не написание статьи, не создание картины, не вышивание крестиком. Революция не может быть утонченной, неспешной и мягкой, не должна быть «милосердной, праведной, вежливой, умеренной и приятной». Революция – восстание, акт насилия, посредством которого один класс свергает власть другого класса. Если крестьяне не будут применять мощную силу, то они не смогут сбросить глубоко укоренившуюся за тысячелетия власть землевладельцев. Говоря прямо, во всех сельских районах надлежит учинить на краткое время террор. В противном случае мы никогда не сможем воспрепятствовать деятельности контрреволюционеров в сельской местности или лишить шэньши их авторитета. Нужно выйти за пределы допустимого, чтобы восстановить справедливость [Ibid.: 434–435].

Выход за пределы «допустимого» подразумевал, кроме того, и казни без суда и следствия. Насилие подобных масштабов весьма эффективно в сотрясании основ старого порядка.

Расстрелы. Их приберегают для худших из местных бандитов и недостойных шэньши. Крестьяне проводят расстрел совместно с другими представителями народных масс. Казнь заметной фигуры среди недостойных шэньши… отдается эхом по всей стране и позволяет очень эффективно ликвидировать оставшиеся пороки феодализма [Ibid.: 467].

Мао решительно отстаивал этот подход в отношении любого, кто противостоял революции. Более того, он утверждал, что «любой революционный товарищ должен поддержать это начинание, чтобы не оказаться среди контрреволюционеров» [Ibid.: 433]. Через месяц после публикации этого доклада Чан Кайши начал форсированную чистку, направленную против союзников-коммунистов.

Мао всегда полагал, что революционные акции могут происходить только при поддержке вооруженных сил. Оказавшись брошены на произвол судьбы, крестьяне не будут способны противостоять ополчению, возглавляемому шэньши. Для захвата территорий и поддержки бунта обездоленных революционная партия должна располагать собственными вооруженными силами. В августе 1927 г., по прошествии четырех месяцев после чистки, устроенной Чан Кайши в отношении коммунистов, Мао все еще отстаивал указанную позицию:

Полноценным самообманом была бы попытка захватить политическую власть без поддержки армии. Ошибка нашей партии в прошлом заключалась в игнорировании военного дела. Сейчас же нам нужно сконцентрировать 60 % нашей энергии на армии. Мы должны придерживаться принципа захвата и формирования политической власти под дулами орудий [Schram 1995: 36; Pantsov, Levine 2012: 196].

Вскоре после разрыва с националистами КПК организовала ряд провальных региональных бунтов, итогом которых стало отступление оставшихся сил коммунистов в изолированные горные опорные пункты [Wilbur 1983: 673–681, 690–696]. После консолидации опорных пунктов Мао и его товарищи начали претворять свою версию революции в деревнях. Соответствующие мероприятия – инсценированные собрания критики и борьбы в находящихся под контролем вооруженных сил селах – представлены в докладах Мао. Он описывает, как партия мобилизовала нищее сельское население на публичные собрания, содержанием которых стало противоборство с обеспеченными представителями местных элит. Мероприятия сопровождались обвинениями, унижением и захватом собственности богатых. Побои и коллективные казни были обычной частью этого процесса. Вплоть до окончания гражданской войны и в первые годы после образования КНР «классовая борьба», проводимая по единому сценарию как в Советском районе Цзянси-Фуцзянь, так и на опорных пунктах времен войны с Японией, была основным средством, с помощью которого КПК подрывала политическую и экономическую власть сельских элит, перераспределяла землю и продвигала на местах новых лидеров, преданных делу партии.

Политические последствия земельной революции

Революционная земельная реформа имела политические последствия, которые оказались ничуть не менее важны, чем связанные с этой реформой экономические результаты. Выступление против землевладельцев и других авторитетных фигур, сопровождавшееся захватом собственности, ритуальными публичными унижениями, побоями, казнями без суда и следствия и клеймением позором выживших и их потомков, обрушило основы политической и экономической системы в сельской местности. В образовавшемся вакууме КПК воздвигла подмостки для власти партийного государства. Политические активисты и члены партии, на этом этапе в основном происходившие из бывшей бедноты, вовлекались в проведение земельной реформы и вступали в ряды деревенской администрации, ставшей частью формировавшихся структур нового государства, где местные землевладельцы и торговые кланы уже не имели былого влияния.

В действительности под прикрытием земельной реформы происходила политическая революция, нацеленная на полное уничтожение материальных благ и влияния прежних элит, а равно стигматизация состоятельных людей и их потомков. КПК привлекла на свою сторону новое поколение членов партии и сельских управленцев, которые хорошо проявили себя в качестве активных сторонников земельной реформы. Своими должностями эта группа людей была полностью обязана КПК, что делало их преданными сторонниками нового партийного государства. Более того, проведение земельной реформы продемонстрировало непреодолимую мощь партии в подавлении предполагаемых противников и преобразовании общества в нечто прежде немыслимое. Передавая землю и обещая сравнительное процветание большинству сельского населения, КПК обеспечила поддержку новому режиму. Мобилизация значительного числа деревенских жителей на активное участие в насильственных собраниях критики и борьбы, которые зачастую оканчивались массовыми казнями землевладельцев, а также захватом и перераспределением их собственности, привела к тому, что сельское население оказалось вовлеченным в революционное кровопролитие.

Уильям Хинтон, американский коммунист, работавший с КПК в конце 1940-х гг., оставил после себя подробный и интригующий рассказ о революционных событиях в деревнях. Хинтон одобрительно отзывается о партийной работе в провинции Шаньси на севере Китая, куда Красная армия отошла вскоре после капитуляции Японии в конце 1945 г. Первым шагом революции стала «кампания против предателей». Хинтон стал очевидцем публичного собрания критики и борьбы, объектом которых стали деревенский старшина, глава местного ополчения и сотрудничавший с японцами землевладелец. Кадровые сотрудники КПК приказали принять участие в собрании всем жителям деревни. Обвиняемые были выведены на помост. Их заставили стоять со связанными руками. Функционеры кричали на обвиняемых, награждали их пощечинами и били. При этом крестьяне, несмотря на призывы принять участие в порицании, оставались от действа в стороне. Тогда собрание было перенесено на следующий день. Вечером функционеры провели встречи с отдельными группами жителей. На встречах перечислялись действия обвиняемых во время японской оккупации. Крестьян заверили, что Красная армия обосновалась в их районе прочно, и никакой кары участием в собраниях сельчане на себя не навлекут. В ходе встреч кадры также выявили активистов, которым было приказано выступать на общем собрании с обвинениями первыми. Состоявшееся на следующий день собрание критики и борьбы было уже гораздо более эффективным: активное участие в нем приняло больше крестьян, кричащих и угрожающих обвиняемым расправой. Несколькими днями позже в деревню приехали высокопоставленные военные и чиновники по вопросам общественной безопасности, по случаю их прибытия было организовано еще более масштабное и окрашенное эмоциями собрание. Двух обвиняемых приговорили к смерти. Их отвели на край деревни и расстреляли. Собственность убитых распределили между их односельчанами [Hinton 1966: 110–117].