Текст книги "Китай при Мао. Революция, пущенная под откос"

Глава 6
Эволюция партийной системы

С конца 1920-х гг. КПК выступала революционной организацией. Коммунисты руководили отдаленными и изолированными сельскими опорными пунктами, организовывали работу в деревнях за пределами оккупированных японцами территорий, осуществляли подпольную деятельность в городах, контролировавшихся японцами или националистами, и мобилизовывали людей на гражданскую войну. Мы уже проследили за преобразованиями, которые в течение 1950-х гг. партия совершила как в городах, так и в сельских районах. Однако важно подчеркнуть, что сама КПК переживала на фоне строительства нового государства неотвратимую трансформацию. До 1949 г. она представляла собой организацию, предназначенную для политической и вооруженной борьбы. В целях руководства Китаем партия стала весьма многочисленной, привлекая новоиспеченных членов с новыми навыками и принимая на себя управление не только деревнями, но и городами[68]68
  [Vogel 1967] – одна из первых работ, в которой исследуется этот феномен.


[Закрыть]. Слепое копирование в 1950-х гг. советской модели сделало для нее неизбежным рост массированных и сложных бюрократических структур.

На момент капитуляции Японии в августе 1945 г. КПК насчитывала 1,2 миллиона членов и вооруженные силы в количестве 910 тысяч человек [Lee 1991: 16; Van Slyke 1986: 621]. Мобилизация населения в Маньчжурии в конце 1940-х гг. увеличила оба показателя. По мере установления власти КПК на континенте на сторону победителя переходили ее новые потенциальные члены. Ко времени образования в октябре 1949 г. нового государства в партии уже состояло 4,5 миллиона членов – ядро победившего режима, которому предстояло взять на себя управление страной с населением в 541 миллион человек [Lee 1991: 16]. КПК оказалась на пороге глубокой и во многом неожиданной для самих членов партии трансформации.

От политического движения к правящей партии

Вступление в КПК имело абсолютно разные коннотации до и после победы коммунистов. Тех, кто присоединился к движению до победы, партия обозначала как «революционные кадры» – официальный статус, призванный отметить вклад людей, вступивших в ее ряды во времена, когда членство в этих рядах были связано с рисками и жертвами. В последующие десятилетия эта прослойка членов партии будет занимать в новых властных структурах руководящие посты, а их семьи будут иметь ряд льгот. Дети «революционных кадров», наследуя это особое положение по праву рождения, имели преимущественное право при вступлении в партию, зачислении в образовательные учреждения и приеме на работу. Аналогичный статус – «революционные солдаты» – был закреплен и за теми, кто служил в Красной армии еще до победы КПК. Такие люди, а равно и их дети, также обладали в КНР привилегированным положением [Kraus 1981][69]69
  Еще одно обозначение людей, которые были потомками погибших за дело партии, – «павший герой-революционер / мученик за революцию». [Barnett 1966; Vogel 1967] рассказывают об иных статусных различиях внутри поколения революции.


[Закрыть].

Статус революционного кадра предполагал, что принадлежность к партии до ее победы была свидетельством приверженности коммунистическим идеалам, а соответственно, готовности идти на значительные риски, в том числе нужду или получение тяжелого ранения и даже гибель. Всего этого нельзя было сказать о тех людях, которые вступили в КПК после победы коммунистов. С течением времени и по мере консолидации партийного контроля над экономикой и образовательной системой вступление в КПК стало проявлением преданности властям, в обмен на общественное положение и продвижение по службе. Конечно же, от членов партии все еще ожидалась готовность жертвовать своим временем и направлять усилия на выполнение малоприятных обязанностей и отказываться от личных убеждений на фоне жесткой партийной дисциплины. Вне зависимости от мотивации человека, риски и жертвы от решения вступить в ряды коммунистов были гораздо менее обременительными, чем в прошлом, а потенциальные преимущества – гораздо более значительными[70]70
  [Oksenberg 1968: 92] менее великодушен в своей оценке: «КПК, представляя собой лучший путь для восходящей мобильности, привлекала оппортунистов».


[Закрыть]. За 1950-е гг. КПК разрослась, вовлекая в себя новых членов из университетов, контор и фабрик. По сравнению с поколением революционеров новые партийцы имели абсолютно другие навыки и иной жизненный опыт. К 1965 г. количество членов партии увеличилось в четыре раза. На каждого революционного кадра теперь приходилось более трех человек, вступивших в КПК после 1949 г. [Organization Department 2000, 12: 1227].

Партийный охват

Партийная организация выступала ядром нового государства. По мере внедрения советской системы КПК осуществляла контроль за распределением постов, предметов материального благосостояния, зачислений в школы и вузы и назначений на ведущие должности в правительственных структурах и на предприятиях. Партия охватывала своими представителями все социальные институты и экономические предприятия вплоть до уровня деревень, промышленных цехов и офисов. По сути КПК представляла собой взаимосвязанную цепочку комитетов, каждое звено которой воспроизводило по нисходящей предшествующее от Пекина до самых низовых уровней. Партия также имела отдельную административную систему, которая обеспечивала контроль и надзор за правительственными и административными органами на всех уровнях. Венчало всю структуру Политбюро КПК, в которое по состоянию на 1956 г. входило 20 полноправных членов и 6 кандидатов в члены. Семь наиболее влиятельных членов Политбюро составляли Постоянный комитет Политбюро, который проводил более регулярные встречи, чем Политбюро в целом. Во главе всего в качестве Первого председателя ЦК КПК стоял Мао Цзэдун. Политбюро выступало как часть более крупной, но по большей части протокольной структуры – Центрального комитета, который к 1956 г. объединял около 197 полноправных членов и кандидатов в члены. ЦК собирался редко и не оказывал существенного и прямого влияния на процесс принятия решений [Ibid., 9: 40–48].

Общенациональной организации в Пекине напрямую подчинялись партийные комитеты, которые отвечали за 29 административных единиц провинциального уровня. Партийные секретари – наиболее высокопоставленные официальные лица в своих регионах – председательствовали в партийных комитетах и проводили регулярные встречи с их постоянными членами. Эта структура воспроизводилась на всех нижестоящих уровнях управления. За провинциальными партийными комитетами следовали муниципальные и окружные партийные комитеты, затем – партийные комитеты по уездам и городским округам, далее – партийные комитеты во всех сельских коммунах, университетах, всех крупных фабриках и всех значимых организациях.

Эта общенациональная сеть партийных комитетов обеспечивала контроль за принятием административных решений на всех уровнях. Так, губернаторы провинций сами были членами партии и постоянного комитета, если только партийный секретарь не совмещал свой пост с исполнением обязанностей губернатора. Та же самая ситуация сложилась и с мэрами, главами уездов, руководителями фабрик и ректорами университетов. Если руководящие административные работники на каждом уровне не были одновременно и партийными секретарями, то они практически всегда были членами постоянного комитета и занимали посты заместителя его секретаря. Таким образом, национальная партийная организация сосуществовала и переплеталась с административными структурами правительственных органов, экономических предприятий и общественных институтов всех уровней.

Нижнюю часть иерархии составляли партийные ячейки. Именно здесь происходила интеграция рядовых членов партии в общенациональную организацию. Ячейки контролировали в среднем 15 членов партии в какой-либо конторе, цеху, научном отделе или коллективной ферме. Члены партии участвовали в специальных заседаниях, которые были закрыты для остальных людей, и были обязаны следовать партийной дисциплине под присмотром секретаря партийной ячейки. В свою очередь, секретарь партийной ячейки должен был отчитываться перед секретарем объединенной партийной ячейки. Избранные секретари объединенных партийных ячеек входили в комитет объединенных партийных ячеек. Секретари объединенных партийных ячеек были подотчетны партийному секретарю и зачастую сами были членами партийного комитета.

Так выстраивалась власть в новом партийном государстве. Становятся очевидными несколько особенностей функционирования подобной структуры. Во-первых, это была подотчетная напрямую высшему руководству в Пекине единая иерархия, от которой требовали беспрекословного выполнения полученных сверху распоряжений. Без согласия партийных секретарей и поддержки партийной организации принимать какие-либо важные решения на любом из описанных уровней было нельзя. Во-вторых, это была поразительно масштабная иерархия. К 1955 г. в КПК уже состояло 9,4 миллиона человек, и к 1965 г. этот показатель увеличился вдвое – до 18,7 миллиона человек [Ibid., 12: 1227]. К 1965 г. по всей стране работало свыше 80 тысяч партийных комитетов, 42 тысячи объединенных партийных ячеек и 1,2 миллиона низовых партийных ячеек [Ibid., 12: 1229]. В-третьих, на партийные посты нужно было привлекать миллионы людей: каждый партийный комитет имел партийного секретаря и его заместителей, а также административный штат; каждая объединенная партийная ячейка и каждая партийная ячейка также имели своих секретарей и их заместителей. Таким образом, партийная организация обеспечивала сотням тысяч партийных кадров отдельную карьерную лестницу, которая, в теории, могла привести человека по мере его служебного продвижения к самой вершине власти – в Пекин. Другого пути к власти не было.

Несмотря на свои огромные масштабы, между всеми регионами и структурами партийная организация не распределялась равномерно. Сводные партийные списки обманчивы. Рабочие и крестьяне неизменно составляли свыше 80 % всех членов партии, причем с абсолютным перевесом в группе крестьян [Lee 1991: 56–57]. Однако эти общие цифры маскируют распределение членов партии по конкретным организациям и видам занятости. КПК концентрировала свое влияние в тех сферах, где принимались решения, куда направлялся капитал и откуда исходила власть. Это означало, что показатели партийного членства де-факто были выше не в сельской местности, а в городах, не в небольших и незначительных организациях, а в крупных и приоритетных структурах, не среди обычных сотрудников и рабочих, а среди высокопоставленных лиц, ответственных за принятие решений.

Исследования, проводившиеся в первые годы после кончины Мао, демонстрируют стойкую тенденцию концентрации партии в важных организациях и сферах занятости[71]71
  Указанные цифры основаны на данных исследований, которые анализируются в [Walder et al. 2000].


[Закрыть]. К 1990-м гг. в КПК состояли 17 % совершеннолетних городских жителей, в сельской местности аналогичный показатель составлял всего 5,8 %. В городах доля партийного членства варьировалась в зависимости от значительности конкретной организации. Вероятность быть членом КПК для сотрудников госпредприятий была в два раза выше, чем для сотрудников малых коллективных предприятий (19 % против 9 %), а для сотрудников правительственных структур – в два раза больше, чем для людей, работавших в школах, больницах и научно-исследовательских институтах (64 % против 33 %). Как в городах, так и в сельской местности доли партийного членства возрастали в социальной иерархии в порядке повышения статуса. Так, в сельской местности членами партии были лишь 4,6 % совершеннолетних крестьян; в случае деревенских кадров (или кадров производственных бригад) эта доля составляла уже 22 %; официальных руководящих лиц на уровне деревни (производственной бригады) – 78 %. Схожий феномен наблюдался и в городах: в партии состояли 8 % чернорабочих; для «белых воротничков» этот показатель составлял уже 15 %, нижестоящих кадров – 49 %, высокопоставленных кадров – 85 %[72]72
  Аналогичное явление фиксировалось и в СССР [Hough 1977].


[Закрыть].

Эти цифры в целом иллюстрируют важную характеристику партии во власти: крайне выборочная и стратегическая концентрация усилий. Правящие коммунистические партии в значительной степени элитарны. В силу целенаправленного намерения контролировать и правительство, и экономику партийные организации концентрируются там, где претворяются в жизнь властные полномочия, и там, где распределяются ресурсы, а также в тех видах деятельности, которые предполагают власть над людьми или ресурсами. Соответственно, от охвата партией различных групп зависит как интенсивность ее давления на членов общества с требованием подчиниться партийной структуре, так и проникновение политики в жизнь населения. Менее всего зависели от исходящих от партии ежедневных требований крестьяне из коллективных фермерских хозяйств; чуть больше ощущали на себе эти требования «синие воротнички»; а вот в сферах концентрации властных полномочий и ресурсов политическая дисциплина и степень вторжения политики в обычную жизнь возрастали очень сильно[73]73
  [Vogel 1965] – первая работа о вариативности давления политических факторов в различных социальных условиях. [Whyte 1974] более системно анализирует эти различия.


[Закрыть].

Политнадзор

Расширяющаяся партийная структура являлась открытым для общественности проявлением усиления политической власти КПК. Параллельно развивалась сеть политического надзора – новая система госбезопасности во главе с министерством общественной безопасности. Смысл этой структуры заключался не в обеспечении общественного порядка, а в консолидации контроля нового режима над обществом и дальнейшем обеспечении партийной власти. Открытость средств поддержания порядка – регистрация домохозяйств, организация деятельности в кварталах, личные дела по месту работы и в школах, рабочие ячейки – может создать впечатление, будто бы обширная невидимая сеть агентов госбезопасности практически не вмешивалась в жизнь людей. Однако в действительности имело место прямо противоположное. За властями всегда стояли органы общественной безопасности, которые работали по методам, во многом напоминавшим КГБ в СССР и Штази в ГДР.

Начиная с 1949 г. министерство общественной безопасности КНР сформировало иерархию региональных и местных бюро, прообразом которой послужил КГБ СССР. Его офицеры и агенты были тайно сконцентрированы в городах и пограничных районах, где проживали неханьские народы. Против иностранных агентов проводились контрразведывательные операции, при любых проявлениях политического инакомыслия за инакомыслящими организовывалась слежка, обеспечивалась защита от саботажа ключевых позиций экономической инфраструктуры [Schoenhals 2013: 17–26, 30–46][74]74
  Шенхальс основывается на внутренних ведомственных документах, учебных материалах и профессиональных публикациях.


[Закрыть]. Для реализации всего этого министерство и его региональные бюро тайно внедряли своих офицеров (штатных профессионалов на окладе) и агентов-осведомителей (гражданских лиц) в правительственные структуры, университеты, на фабрики и в иные организации. В 1950-х гг. министерство требовало, чтобы около трети сотрудников в отделах кадров при университетах составляли офицеры госбезопасности. Эти люди расширяли сети агентов и собирали отдельные, помимо обычных личных дел отделов кадров, досье, отслеживая политические симпатии профессоров и студентов [Ibid.: 63–64]. Сотрудники со схожими полномочиями работали на фабриках, в банках, больницах и иных городских организациях. Только в национальной железнодорожной системе сотрудники органов безопасности составляли к середине 1950-х гг. сеть агентов в количестве десяти тысяч человек [Ibid.: 5].

Министерство привлекало к работе агентов-осведомителей трех категорий. Первая категория – «агенты тайного следствия» – занималась слежкой за общественными местами, в которых потенциально могла планироваться подрывная деятельность. Такие агенты докладывали о результатах своих наблюдений за школами, фабриками, гостиницами, ресторанами, кинотеатрами и в особенности связанными с иностранными элементами организациями. Вторая категория – «следователи по делам» – внедрялась в рамках долгосрочных следственных действий в группы и организации, в особенности в церкви и организации, имеющие связи за рубежом. Третья группа – «защитники ключевых активов» – размещалась на стратегических объектах и фабриках или вблизи от них, в том числе в железнодорожной системе, на крупных производственных предприятиях, в почтовой и телекоммуникационной сетях и на предприятиях, связанных с программами разработки и изготовления вооружения. Такие агенты должны были содействовать следователям в защите от саботажа и утечек служебной информации [Ibid.: 58–82].

Агентов рекрутировали из всех слоев населения. На политических активистов и членов партии можно было положиться в исполнении возложенных на них заданий, однако у людей, которые оказывались под следствием, не было оснований делиться с ними своими политическими убеждениями. Прямо противоположная проблема возникала с «вредными элементами» или «вредителями», которых рекрутировали как раз по причине свободы их доступа в группы лиц, находившихся под подозрением. За сотрудничество с органами госбезопасности и доносы на своих товарищей им обещали освобождение от тюремного наказания. Отдельным лицам, вызвавшим внимание органов в кампании 1950-х гг. по ликвидации контрреволюционеров, в обмен на информацию о других людях предлагали неприкосновенность [Ibid.: 93]. Третью категорию агентов составляли люди, которые не были ни лояльными политическими активистами, ни лицами с вызывающими сомнения политическими предпочтениями, но оказались теми, кого удавалось уговорить следить за тем, что происходило в их конторах, храмах, зарубежных торговых организациях и банках[75]75
  Три категории агентов представлены в [Ibid.: 85–109].


[Закрыть]. Рекрутирование обеспечивалось самыми различными средствами, от шантажа и призывов к патриотизму и политической лояльности до более тонких сочетаний предполагаемых наград и угроз[76]76
  Стратегии рекрутирования описываются в [Ibid.: 138–169].


[Закрыть]. Система слежки могла оставаться эффективной, только если она оставалась тайной. Министерство применяло сложные процедуры по поддержанию системы засекреченной связи между агентами и офицерами на постоянных конспиративных квартирах или временно используемых локациях, а также через шифрованные сообщения и кодированные телефонные разговоры [Ibid.: 170–204]. Система слежки основывалась в первую очередь на разведданных, речевых коммуникациях и письменных материалах. Уже по завершении эпохи Мао органы общественной безопасности Китая выработают более широкомасштабные и технологически продвинутые средства надзора.

Привлечение в партию новых членов

Членство в партии становится важным каналом для личного продвижения и социальной мобильности в любом обществе, где партийная организация отбирает на руководящие посты людей из национальной иерархии. В ситуации, когда в партию входят только 17 % совершеннолетних горожан и менее 6 % совершеннолетних сельских жителей, становится очевидно, что членство в ней доступно далеко не всем. Вступавшие в КПК после победы коммунистов обычно должны были продемонстрировать последовательную политическую активность, а также приверженность партийной политике и своим руководителям рабочих ячеек. Такие люди вступали в Коммунистический союз молодежи Китая в школе или на месте работы, зачастую достигая руководящих постов еще до вступления в партию. Они первыми приходили на работу и задерживались допоздна, первыми брали слово на собраниях, где обсуждалась партийная политика, и первыми выражали поддержку курса КПК. Они фиксировали слова и действия своих коллег, если от партийной организации поступало соответствующее требование. Они порицали других за вменяемые им политические ошибки, если это требовалось сделать при реализации какой-либо кампании. Доказав на деле свою активность и лояльность, такие люди выдвигали себя (самостоятельно или в ответ на приглашение членов партийной ячейки) в качестве кандидатов в члены партии. После проверки дела этого человека, в частности, на предмет его семейного происхождения, успешного претендента делали таким кандидатом и отдавали на попечение конкретного наставника, которому поручалось дело «развития» неофита. После некоторого времени внимательного наблюдения за кандидатом в члены партии человеку предлагалось полноправное членство в КПК [Lewis 1963: 106–107].

У человека было больше шансов вступить в партию в молодые годы. Данные исследований биографий людей свидетельствуют, что после 1949 г. максимальная вероятность стать членом партии имелась в возрасте 22–23 лет. Дальнейшие шансы вступить в КПК резко сокращались с увеличением возраста[77]77
  Данный абзац основан на [Li, Walder 2001].


[Закрыть]. Если человек не вступал в партию до 35 лет, то он, скорее всего, уже никогда не становился ее членом. Для лиц, занимавшихся физическим трудом, членство в партии было основным способом продвижения по службе с низовых постов в полях и на производстве. После окончания школы и получения первой работы самым важным фактором повышения шансов на успешную карьеру было обеспечение себе членства в партии. Таким образом, решения, принятые в самом начале карьеры человека, задавали степень активности его участия в партийных мероприятиях для дальнейшего продвижения по службе[78]78
  [Oksenberg 1968: 64–65] – скорее всего, первая работа, в которой представлены альтернативы по выбору карьеры для молодых китайцев в рамках системы и отмечается сокращение возможностей при достижении среднего возраста.


[Закрыть].

Что мы можем сказать о тех людях, которых партия рекрутировала в этот период? Ясную картину можно составить на основе обзоров их биографий, которые позволяют нам оценить шансы на вступление человека в КПК в зависимости от определенных характеристик[79]79
  Цифры в этом и следующем абзацах взяты из [Walder et al. 2000]. Это не проценты, как в предыдущих параграфах, а вероятности, рассчитанные по событийно-историческим моделям. Здесь представлены оценки того, как конкретные характеристики влияют на абсолютные шансы вступления в партию. Схожие расчеты зафиксированы в [Li, Walder 2001: 1385].


[Закрыть]. Во-первых, при прочих равных обстоятельствах вероятность вступления в партию у мужчин была в два раза выше, чем у женщин. Возможно, это было связано с традиционной для партийных организаций, в которых превалировали мужчины, дискриминацией в отношении женщин, а также более низкими показателями подачи заявок на вступление в КПК последними в силу их культурных ожиданий или дополнительных обязанностей по ведению домашнего хозяйства, которые несоразмерным бременем ложились на плечи замужних женщин. Таким образом, у женщин возникало меньше возможностей принимать участие в партийных мероприятиях и сформировать подтвержденный опыт политического активизма. Во-вторых, значительное место играли родственные связи: шансы на вступление в партию людей, родители которых уже состояли в движении, повышались вдвое. Возможно, это связано с большим давлением родителей на детей по части политической активности и вступления в ряды КПК, а равно и особой протекцией, которой пользовались в партийных ячейках дети членов партии. В-третьих, принципиальное значение имело само наличие опыта руководства. Вероятность стать членом партии для человека, занимавшего низовой административный пост, была в три раза выше, чем у других людей. Предполагалось, что наличие подобного опыта служило свидетельством того, что человек уже сумел проявить себя. Кроме того, для партии было важно, чтобы лидеры соблюдали партийную дисциплину.

Интересный аспект этих расчетов – при наличии у человека сразу нескольких упомянутых характеристик его шансы попасть в партию не просто увеличивались, а возрастали в разы. Так, мужчина, отец которого состоял в партии и который имел стартовую административную должность, имел в 12 раз больше шансов стать членом партии, чем женщина, отец которой не состоял в партии и которая не занимала руководящих постов (2 × 2 × 3). С другой стороны, среди членов партии с гораздо меньшей вероятностью могли оказаться высококвалифицированные специалисты – только 16 % по сравнению с людьми без специализированного образования. Это свидетельствовует о подозрительности КПК по отношению к образованным элитам, которая особенно проявилась после 1957 г., а также указывает на возможную неготовность образованных профессионалов подчиняться партийной дисциплине. Образование ценилось, но в разумных пределах. Люди, закончившие среднюю школу, имели на 70 % больше шансов вступить в партию, чем люди без среднего образования. При этом наличие диплома о высшем образовании по сравнению с наличием диплома о среднем образовании не давало преимуществ в том, чтобы стать членом КПК [Walder et al. 2000].

Социальная стратификация и семейное происхождение

КПК переняла практику сортировки населения по социальным классам, применявшуюся в СССР в конце 1920-х гг. Так же, как и в СССР, эта категоризация была вдохновлена марксистским классовым анализом. Однако на самом деле принятые обозначения оказались политическими статусами, которые закреплялись за целыми семьями, сохранялись из поколения в поколение и обеспечивались бюрократическими средствами. Советская Коммунистическая партия затеяла в 1920-х гг. классификацию населения для вычленения из слоев «эксплуататоров» и «классовых врагов» «пролетарских» элементов. Выявленные таким образом пролетарии пользовались определенными привилегиями и возможностями, в то время как эксплуататоры подвергались дискриминации и ограничениям [Fitzpatrick 1993]. Бюрократическая система классовой принадлежности была направлена на реализацию сразу нескольких целей, в том числе обеспечения социальной справедливости, переустройства общества и консолидации режима. Пролетарским категориям населения отдавалось предпочтение при вступлении в партию, продвижении по службе и получении высшего образования – поскольку в прежнем обществе подобных преимуществ у них не было. В равной мере представители эксплуататорских классов, которые прежде располагали огромными привилегиями, теперь сталкивались с определенными формами дискриминации. Возник целый ряд выигравших в результате революции домохозяйств. Посредством высшего образования формировалась новая элита, которая должна была заменить прежние элиты, утратившие статус и власть в годы революции. Предполагалось, что эта новая элита будет более лояльна режиму, чем представители эксплуататорских домохозяйств, враждебность которых презюмировалась по умолчанию. Последних зачисляли в классовых противников и периодически подвергали гонениям как «врагов народа» [Fitzpatrick 1979].

Эта категоризация имела в конце 1920-х гг. в СССР устойчивый характер, превратившись в инструмент «классовой войны», которая была развязана в ходе «культурной революции» 1928–1931 гг., когда люди «буржуазного» происхождения, в особенности квалифицированные специалисты и представители старой интеллигенции, подвергались партийными активистами преследованию как носители подрывной и чужеродной культуры и сталкивались с понижениями в должности, а в некоторых случаях и с увольнениями и высылкой из городов. Эта кампания была выражением нововведения Сталина, который заявил, что классовая борьба лишь усиливается после того, как отчуждение активов эксплуататоров ликвидирует материальный базис классовых различий. По его словам, классовые враги были намерены препятствовать окончательной победе социализма всеми возможными способами [Fitzpatrick 1978; Tucker 1977]. В начале 1930-х гг. советские власти отказались от классовой дискриминации, которой в 1936 г. с принятием новой сталинской Конституции формально был положен конец. Впрочем, даже этот документ не воспрепятствовал массовым чисткам в 1937–1938 гг. «классовых врагов» с эксплуататорскими корнями. [Fitzpatrick 2005: 24, 37–49].

Китай ввел для своего населения классовые категории через много лет после того, как они стали непопулярными в СССР. Как и в СССР, это были «идентификационные данные» людей, которые закреплялись посредством определения классовой принадлежности мужчины, главы домохозяйства, в период «освобождения» соответствующего района силами КПК [Ibid.: 14–18]. Классовые характеристики сельских домохозяйств кадры определяли в ходе земельной реформы на основе данных о собственности на землю и информации о политических воззрениях людей, которая собиралась в ходе визитов в деревни рабочих групп. Классовые категории закреплялись за домохозяйствами в каждом отдельном случае исходя из определенного сочетания экономического статуса семьи и политической активности мужчины, стоящего во главе домохозяйства. В городах тот же процесс реализовывался за счет написания личных биографий, которые содержались в находящихся на постоянном хранении личных делах. Гражданам следовало без купюр сообщать о своей трудовой деятельности, в том числе с указанием их собственных должностей, а также должностей, которые занимали их родители. Люди должны были также рассказать о личной политической деятельности и политической активности их родителей. Проводить детализированные проверки биографических данных по каждому человеку не было возможности. Кадры, которые составляли дела и принимали решения по классовой принадлежности, зачастую обращались для установления логики и достоверности предоставленной в автобиографиях информации к коллегам и другим членам семьи человека. С особой тщательностью проверялись данные лиц, которые уже занимали должности с определенными властными полномочиями или которые подали заявку на вступление в КПК.

Как и в СССР, процесс классификации домохозяйств на «лояльные» (пролетариат) и «враждебные» (эксплуататоры) проходил в условиях постоянной неопределенности и противоречий, которые выражались в двух основных формах. Во-первых, во многих случаях люди могли за свою жизнь успеть побывать на самых различных постах и сменить несколько должностей в самых различных сферах. Человек скромного происхождения мог создать собственный бизнес и накопить определенное состояние. В то же время человек из привилегированных слоев мог столкнуться в течение своей карьеры с банкротством или безработицей. Подобные потрясения в жизни были весьма распространены в годы японской агрессии и гражданской войны, приводя к фундаментальным переменам в жизни отдельных семей. Резкие перепады в восходящей и нисходящей мобильности приводили к тому, что решения по классовой принадлежности могли принимать чисто субъективный характер. Во-вторых, существовали обширные слои населения, которые нельзя было автоматически причислить ни к пролетариату, ни к эксплуататорам. Для крестьян КПК использовала советские категории «бедные», «среднего достатка» и «зажиточные», которые были дополнены двумя подкатегориями: «бедные и ниже среднего достатка» и «землевладельцы». Уточнения требовались, чтобы принять во внимание распространенное явление самодостаточных домохозяйств, которые управляли собственной фермой или небольшим предприятием исключительно силами членов семьи. Аналогичные неясности возникали и в городах по поводу специалистов, «белых воротничков», учителей и представителей интеллигенции, которые, не участвуя в материальном производстве, не относились с позиций марксизма к эксплуатируемым классам. Они не нанимали персонал и не обладали капиталом, следовательно, их нельзя было отнести и к классу эксплуататоров. Как к небогатым крестьянам в сельской местности, так и к представителям среднего класса в городах применялись довольно неясные формулировки.

Система также была богата противоречиями. В частности, «классовая принадлежность» часто смешивалась с политической ориентацией. В СССР до распределения населения по классам в 1920-х гг. членство в Коммунистической партии автоматически давало человеку статус пролетария вне зависимости от его семейного происхождения и прежних занятий. Эта практика нашла применение и в Китае. Революционерами признавались люди, которые вступили в КПК или Красную армию до достижения победы. Это распространялось и на выходцев из состоятельных эксплуататорских домохозяйств. Во времена сопротивления японцам – в период, когда получение среднего и высшего образования было доступно только представителям обеспеченных домохозяйств, – КПК приняла в свои ряды множество патриотически настроенных студентов. Коммунистическая партия Китая как таковая была основана детьми из состоятельных сельских семей и в течение своего долгого существования привлекала людей со схожими биографиями. Биографические исследования 1990-х гг. показали, что у мужчин, стоявших во главе революционных домохозяйств, был поразительно высокий классовый статус и уровень образования. По обоим показателям они уступали только тем, кого определили в эксплуататоры [Walder, Hu 2009].