Текст книги "Китай при Мао. Революция, пущенная под откос"

Социалистическая трансформация промышленности, завершенная в ходе ускоренной кампании 1955–1956 гг., стала последним шагом в консолидации контроля нового режима над городской экономикой и городскими жителями. Широко освещавшаяся программа мобилизации требовала от собственников оставшихся частных предприятий «пожертвовать» своим бизнесом в пользу государства или перейти на «совместное государственно-частное» владение – фактически переходную форму на пути к полной национализации. Бывшие предприниматели получали в формировавшихся таким образом предприятиях акции и зачастую продолжали работать на этих предприятиях в качестве управляющих. В 1957 г. на государственный сектор приходилось 80 % промышленного производства. «Совместное владение» в государственных статистических отчетах вскоре просто перестало упоминаться [State Statistical Bureau 1983: 214].

По мере перехода городской экономики под государственный контроль обозначилась новая форма организации труда: так называемая «рабочая ячейка», которая с течением времени станет играть в жизни горожан ключевую роль. В дополнение к квартальным организациям и домовым книгам, обеспечивающим наблюдение за жителями городов и их привязку к одному месту, рабочие ячейки стали еще одним инструментом администрирования городского общества. После учреждения системы регистрации домохозяйств и передачи промышленности и торговли в распоряжение государства трудовые места оказались в распоряжении госструктур, и человек жестко прикреплялся к своему месту работы [Whyte, Parish 1984: 37–42; Walder 1986: 68–74]. «Рабочие ячейки» все активнее занимались распределением жилых площадей и предоставлением товаров и услуг, которыми раньше ведали частные предприятия. Через трудовые организации финансировались пенсионная система, медицинское страхование и страхование на случай потери нетрудоспособности [Davis-Friedmann 1991: 102–116; Walder 1986: 44–45; Whyte, Parish 1984: 71–76]. Рабочие ячейки постепенно превратились также в органы политического и социального контроля, которые превосходили по своей эффективности квартальные организации. Эти органы планировали политзанятия и проводили собрания как в рабочее время, так и по завершении трудового дня. Кроме того, они реализовывали кампании по контролю за рождаемостью, утверждали заявления на вступление в брак и развод и выдавали разрешения на поездки между городами. Их партийные подразделения отвечали за проведение политических кампаний и внедрение государственных постановлений, а их отделы по вопросам безопасности вели следствие как по политическим, так и по уголовным делам и передавали эти дела в судебную систему [Henderson, Cohen 1984: 10–46; Whyte, Parish 1984].

Революционизация городов

Описанные преобразования городской жизни в совокупности с революцией в сельской местности наделили новое китайское государство беспрецедентной способностью властвовать над отдельными сообществами, рабочими местами и семьями. Перед Новым Китаем открылись возможности, на формирование которых у СССР ушло более продолжительное время и которые в тот период времени параллельно выстраивались в восточноевропейских государствах-сателлитах. Это была уникальная для истории Китая ситуация. Традиционно влияние государственных структур империй Поднебесной распространялось не ниже уровня уездов. С приходом националистов этот расклад не претерпел существенных изменений. В силу унаследованного у милитаристов фракционализма и мощной интервенции извне попытки Гоминьдана укрепить государство не увенчались успехом. После военного захвата страны коммунисты, будучи гораздо более дисциплинированной и унитарной организацией, приступили к значительно более упорядоченному и сконцентрированному наступлению на все преграды на пути к расширению централизованного государственного контроля. КПК поставила перед собой задачу сформировать мощное современное государство, основанное на абсолютно чуждой – фактически западной – модели.

В течение 1950-х гг. КПК решительно уничтожала вековые традиции опосредованного государственного управления на местах через местные элиты, практически полностью уничтожив власть высших классов, которые заправляли китайскими сообществами вплоть до конца эпохи националистов. Постепенно были обузданы распространенные при Гоминьдане сельский бандитизм, организованная преступность и правительственная коррупция. Были подавлены тайные ассоциации и неортодоксальные религиозные секты. Была эффективно ликвидирована повсеместная торговля сексуальными услугами и наркотиками. Все это давало понять, что к управлению Китаем заступили правители новой формации. Поднебесная в самом деле вступила в невиданную прежде эпоху. Китай больше не был вынужден мириться с иностранной военной оккупацией и контролем крупных прибрежных городов со стороны колониальных держав. На противостояние превосходящим по качеству западным вооруженным силам на Корейском полуострове новое государство мобилизовало миллионы солдат, обеспечив полное прекращение боевых действий.

Однако все преобразования, происходившие в первые восемь лет строительства революционного государства, были лишь симптомами более глубокой трансформации Китая. КПК решилась на формирование мощного современного государства, основанного на новой своеобразной форме цивилизации XX в.: советского социализма. Эта модель выстраивалась на двух краеугольных камнях: экономике под управлением бюрократов при полном отрицании рыночных механизмов и дисциплинированной унитарной партийной организации, которая распространила свою власть вглубь социально-экономических процессов. Оба камня имели существенные изъяны, которые вскоре станут все более очевидными как для Мао, так и для других лидеров КНР. Всю оставшуюся жизнь Мао будет бороться с неизбежными тенденциями к бюрократизации экономики и партии. Попытки противодействовать этим тенденциям приведут к разрушительным инициативам, которые принесут двум последним десятилетиям правления Мао печальную славу. Для понимания процессов, которые разворачивались в следующие 20 лет истории Китая, важно рассмотреть бюрократические аспекты экономики и расширяющейся партийной организации, которые придали новому диктаторскому режиму Поднебесной и этим двум десятилетиям столь неповторимый характер. Рассмотрению этих явлений и посвящены главы 5 и 6.

Глава 5
Социалистическая экономика

После разрыва с СССР в 1960-е гг. Китай прославился своими отклонениями от советской модели развития. Мао Цзэдун – главный вдохновитель «большого скачка» и «культурной революции» – стал символом стремления КНР найти свой особый путь к социализму. Однако репутация, которую он снискал себе в поздние годы своего правления, затмевает его предшествующий энтузиазм по поводу полноценной реализации именно советской модели. С момента образования КНР Мао был одним из самых активных сторонников внедрения в Китае экономических практик СССР и добивался еще более быстрого и полномасштабного внедрения централизованного планирования, чем допускали его коллеги [Kirby 2006: 881–882]. Представления Мао о социалистической экономике были сформированы в результате ознакомления с «Кратким курсом истории ВКП(б)» – изданием, написанным в заведомо сталинистском духе и представляющим собой общий обзор стадий развития советской модели в СССР [Commission 1939; Li 2010]. Мао решился на ускоренный переход к полноценной советской модели уже в 1950 г., однако публично не афишировал свои намерения вплоть до конца Корейской войны в 1953 г. «Генеральная линия КПК в переходный период» Мао Цзэдуна от 1953 г. – плохо прикрытое подражание идеям, которые Сталин высказывал еще в 1929 г. [Li 2006b: 1, 170]. Как и другие члены поствоенного социалистического блока, Китай начал внедрять у себя ключевые элементы зрелой сталинской системы: однопартийный абсолютизм под руководством дисциплинированной и иерархично выстроенной партийной организации, чрезмерное расширение полномочий органов внутренней безопасности и наличие доминирующей личности, которую провозглашают верховным лидером. Такая политическая система дополнялась экономической моделью, требовавшей передачи всего в государственную собственность, осуществления над экономикой государственного контроля и сильного крена в сторону тяжелой промышленности и производства вооружений [Kirby 2006: 882; Lüthi 2008: 39–40].

В течение 1950-х гг. Китай развивал обширные и тесные связи с Советским Союзом и добросовестно перенимал организационную модель СССР в строительстве партийной системы, государственных структур, научно-образовательной системы и системы управления госпредприятиями. СССР построил в Китае свыше 200 предприятий, которые стали ядром новой промышленной системы Китая. Китай посетили около десять тысяч советских и восточноевропейских специалистов, работавших на 300 с лишним крупных промышленных проектах. Почти 40 тысяч граждан Китая прошли подготовку в СССР и Восточной Европе [Dittmer 1992: 17–25]. Китайцы внедряли советскую систему настолько полномасштабно, что в отдельных случаях добивались даже более четкого следования духу идеалов СССР, чем в самом Советском Союзе [Kaple 1994].

С учетом предстоящего приблизительно через 40 лет общемирового коллапса советской модели может показаться, что энтузиазм Мао основывался по большей части на политическом догматизме. Однако в тот период были все основания испытывать в отношении избранного пути уверенность. Российская империя не смогла одержать победу в Первой мировой войне, однако по прошествии 30 лет СССР – экономически самый слабый из основных участников Второй мировой войны – принял на себя всю мощь сокрушительного удара превосходящих сил немецких войск и позднее обратил противника в бегство, воюя на территории Европы фактически в одиночку. Широко распространено мнение, что это стало возможно благодаря индустриализации страны в 1930-е гг. Советская система производила более чем в два раза больше боеприпасов, чем экономика Германии, и продемонстрировала большую способность к извлечению у населения человеческих и материальных ресурсов. СССР имел в своем распоряжении вооруженные силы, непропорционально мощные с учетом размеров национальной экономики и первоначального уровня экономического развития страны [Gatrell, Harrison 1993]. Эта стало примером для активной воинской мобилизации населения в Маньчжурии, которая в конечном счете обеспечила Мао победу над националистами.

Даже еще до того, как СССР в полной мере продемонстрировал успехи своего народного хозяйства в условиях войны, в 1930-е гг., пока капиталистический Запад переживал период Великой депрессии, в Советском Союзе происходил быстрый экономический рост. С начала первой пятилетки в 1928 г. и вплоть до начала войны с Германией уровень ВВП на душу населения в СССР ежегодно увеличивался в среднем на 3,8 %. На этом фоне печально смотрится впавшая в тот же период в депрессию и стагнацию экономика США[53]53
  Рассчитано исходя из доступной для скачивания базы данных, которая дополняет информацию [Maddison 2006].


[Закрыть]. С 1928 по 1949 г. экономика СССР удерживала ежегодный прирост в среднем на уровне 3,2 % – в два раза больше, чем в США[54]54
  Основано на [Ibid.: 478] с учетом расчетов по доступной для скачивания базе данных.


[Закрыть]. Это было поразительное достижение, в особенности с учетом того, что значительная часть территории СССР к западу от Уральских гор была опустошена в ходе боевых действий 1941–1944 гг. Советский Союз продолжал демонстрировать стремительный экономический рост и в 1950-х и 1960-х гг. С 1950 по 1965 г. он составлял 3,4 %, в то время как экономический рост США – 2,3 %[55]55
  Рассчитано исходя из [Ibid.: 279].


[Закрыть]. Жизнеспособность и, с точки зрения отдельных людей, превосходство советской экономической системы были более чем убедительно продемонстрированы запуском в 1957 г. первого в мире искусственного спутника Земли. Именно эта экономическая модель превратила Советский Союз в крупную мировую державу. Вполне очевидно, что это привлекало к опыту СССР лидеров китайской революции. Сталинская модель отличалась двумя преимуществами: в ней существовал четкий план работы, который дополнялся средствами для выработки единства мысли и действия, необходимыми для его реализации. Один современник описанных событий отмечал, что

в особенности после революций страны ухватываются за уже существующие идеи, которые помогут им пройти период повышенной неопределенности и позволят им как легитимизировать, так и координировать их действия. Такие решения зачастую приводят к формированию раболепных имитаций моделей других государств, которые могут восприниматься как достойные внимания исключительно на основании их эффективности [Halpern 1993: 110].

Государственный социализм – генератор роста

Что обеспечило успех социалистической модели развития? Наиболее важный фактор ускоренного и устойчивого роста – рыночный спрос и финансовые рынки не выступали в ней ведущей экономической силой. За сравнительно короткую историю капиталистической системы флуктуации в совокупном спросе и нестабильность финансовых рынков провоцировали периодические экономические кризисы и депрессии. К тому времени представлялось, что такие критические моменты становились все более острыми и все более растянутыми во времени. Некоей кульминацией стала Великая депрессия 1930-х гг. Рыночный спрос не был ведущим фактором экономической активности в советской системе, где, кроме того, фактически не было финансовых рынков. В плановой экономике государственные структуры обеспечивают реальный спрос за счет предоставления предприятиям обязательных к исполнению производственных планов, показатели которых увеличиваются из года в год. Финансирование обеспечивается государством, распределяющим средства и операционный капитал через государственную банковскую систему, исходя из им же установленных производственных планов. Таким образом, в советской модели просто отсутствовала та нестабильность, которая характеризует капитализм.

Советская система была разработана с целью ускоренного формирования капитала. Темпы роста экономики устанавливали не потребительские прихоти и решения по сбережениям отдельных домохозяйств и не инвестиционная и производственная политика частных предприятий. Именно государство самостоятельно регулировало уровни как потребления, так и инвестиций. В планировании по советской модели приоритеты определялись исходя из двух основных типов вложений: продуктивные и непродуктивные. Продуктивные инвестиции позволяют увеличить выпуск средств производства, которые нужны фабрикам для производства иных товаров. Под эту категорию подпадают все отрасли экономики, которые ассоциируются в современном понимании с промышленной мощью: горное дело, металлургия, химическая промышленность, нефтяная промышленность, машиностроение, автотранспорт, авиация, производство вооружений и инфраструктурные объекты, обслуживающие эти отрасли. Непродуктивные инвестиции – фактически все, имеющее отношение к потребителям и не использующееся в дальнейшем в производстве. Это в первую очередь любые потребительские товары: одежда, предметы интерьера, велосипеды, персональные телефоны и личные ТС. Это и предназначенные под личное потребление отрасли розничной торговли и услуг. Сюда же попадает и жилье: сразу же после заселения в них людей квартиры теряют в цене и сами по себе непосредственно не участвуют в материальном производстве[56]56
  Особенности этой модели развития представлены в [Kornai 1992: 160–202], а ее истоки и эволюция в СССР исследуются в [Zaleski 1980].


[Закрыть].

Советская модель добилась стремительного роста через значительные инвестиционные вливания в те сектора экономики, которые считались продуктивными, при игнорировании всего непродуктивного. Именно поэтому зрелые социалистические экономики известны своей массированной тяжелой промышленностью при недоразвитой сфере производства потребительских товаров и перенаселенном некачественном жилищном секторе. Считалось допустимым принести в жертву интересы потребителей в обмен на формирование основы тяжелой промышленности, на которой можно было бы воздвигнуть современную экономику и сильную национальную оборону.

С точки зрения социалистических экономик непродуктивные вложения – расточительство и значительный недостаток капиталистической модели развития. Затратные потребительские секторы современных капиталистических экономик воспринимались как социально и экономически иррациональные. Капиталистические экономики тратят огромные ресурсы исключительно на стимулирование потребительского спроса. Примеров этому множество. Модели телевизоров, аудиосистем и личных ТС каждый год переделываются с тем, чтобы привлечь покупателей. Значительные средства выделяются на маркетинг и рекламу, направленные на убеждение потребителей в необходимости совершить покупку. Множество практически идентичных товаров конкурируют за любовь потребителя при помощью дорогой упаковки, которая призвана обратить на себя внимание покупателя в магазине. Целые сектора экономики – маркетинг, розничные продажи, реклама – занимаются исключительно бесполезным занятием убеждения людей в необходимости купить товары сомнительной ценности. Когда же новый потребительский товар все-таки куплен, то выбрасывается его все еще применимый, но уже немодный аналог[57]57
  См. [Baran, Sweezy 1966], где представлен более подробный пример подобной критики.


[Закрыть]. Для классического экономиста советской формации капитализм представляется империей бесполезных трат. Ресурсы, которые могли бы пойти на общественно полезные задачи, тратятся на непродуктивную деятельность, направленную исключительно на обеспечение циркуляции товаров и стимулирование ненужных семейных расходов. Все эти аргументы привлекали государственных лидеров, которые хотели найти экономическую модель, способствующую ускоренной индустриализации.

Для обеспечения максимально возможного уровня инвестиций в продуктивные отрасли государство обеспечивало себе собственность над всеми полезными активами и финансовым сектором. Крупных частных предприятий и финансовых структур просто не могло существовать. Все решения по производству и инвестициям принимали государственные плановые органы. Финансовый сектор, переставая быть опасным источником экономической нестабильности, теперь лишь распределял ресурсы в соответствии с государственным производственным планом. Подобный расклад также возлагал на плановые структуры ответственность за определение цен на абсолютное большинство товаров. Государственная политика ценообразования позволяла направлять ресурсы в желательные сектора экономики [Kornai 1992: 131–159].

Самый яркий пример контроля над ценами мы видим в сельском хозяйстве, которое было призвано поставлять быстрорастущему городскому населению дешевые продовольственные товары. Коллективные фермерские хозяйства были основой этой системы, поскольку они управлялись представителями госструктур, которые обеспечивали контроль над производством и распределением урожаев. Коллективные фермерские хозяйства обязаны были сдавать свои квоты по зерну и иным товарам по низким ценам. Фактически извлекаемые из сельской местности излишки направлялись на поддержку развития промышленности в городах. Дешевая еда – существенный фактор генерации роста: низкие цены на основные продовольственные товары обеспечивали более низкий уровень жизни в городах и, соответственно, позволяли государству платить городским рабочим меньше. В сочетании с ограниченными вложениями в потребительские товары и жилье для городских работников государственные секторы экономики могли располагать большими поступлениями, которые направлялись на дальнейшее расширение (продуктивных) отраслей. Простую, по сути, советскую экономическую модель можно свести к следующему постулату: государство ограничивает улучшения условий жизни населения в пользу сбережения средств и поддержания инвестиций в промышленность. Потребителям оставалось дожидаться процветания на каком-то более позднем этапе экономического развития.

Система организации промышленности

Советская модель развития сформировала поразительно простую управленческую парадигму[58]58
  Представленные выводы основаны на расшифровках моих интервью 1979–1980 гг. с вышедшими на пенсию фабричными управленцами в Гонконге. Интервьюируемые недавно иммигрировали из Китая. Опросы производились в рамках исследования феномена руководства китайской промышленностью [Walder 1986: 270–272, интервьюируемые № 5, 23, 55 и 65]. [Kornai 1992: 110–130] приводит структурный обзор процессов планирования и их реализации на практике.


[Закрыть]. Каждый год фабрики получали два плана: производственный план и план снабжения. Производственный план представлял собой таблицу, где по строкам прописывались ежегодные квоты, устанавливаемые плановыми структурами для различных наименований товара, а в столбиках указывались конечные потребители, те, кому эти товары должны были быть проданы. План снабжения был оборотной стороной производственного плана: в строках указывались квоты на различные материалы, которых, по оценке плановых органов, было достаточно для выполнения производственных квот; в столбиках – фабрики, на которых предприятиям разрешалось закупать определенные по плану объемы сырья. Вся система организации промышленности представляла собой сеть взаимосвязанных производственных планов и планов снабжения, которые формировали сложные цепочки взаимоотношений между предприятиями и государственными закупочными структурами.

Переговоры между предприятиями были во многом привязаны к производственным планам и планам снабжения. В начале года в любую отдельно взятую компанию наведывались для обсуждения спецификаций товара и сроков поставок покупатели, перечисленные в производственном плане. В свою очередь, компания направляла на указанные в плане снабжения фабрики закупщиков для решения тех же самых вопросов. Если план выполнялся, то транзакции между производителем и поставщиком выполнялись по зафиксированным госструктурами ценам, а средства переводились на счета в госбанках. По финансовому плану каждая отдельная фабрика получала определенный операционный капитал, необходимый для выполнения плана. Выполнение плана обеспечивало получение фабрикой заранее определенного дохода, большая часть которого, впрочем, все равно передавалась государственным органам на финансирование дальнейшего развития промышленности. Небольшая часть доходов фабрики могла удерживаться для выдачи поощрительных выплат управленцам и рядовым сотрудникам.

На первый взгляд может показаться, что в организованной таким образом экономике практически не было пространства для предпринимательства. Это обманчивое впечатление. В планах производства и снабжения всегда были пробелы. Плановые органы стремились способствовать эффективному использованию ресурсов, однако у них не было возможности прибегнуть для этого к ценовым механизмам, которые были лишь средством учета стоимости, сопровождавшим запланированные транзакции. Вместо этого акцент делался на выработке максимально выверенных планов. Не все материалы, необходимые для выполнения производственных квот, учитывались в планах закупок. Плановые структуры исходили из предположения, что управленцы имели запасы сырья на складах, а даже если и нет – что они найдут возможности сэкономить на исходных материалах, например, за счет минимизации отходов при производстве или бережного расходования топлива и энергии.

Еще одна проблемная сторона снабжения была заложена в саму структуру плановой экономики: сырье, поставляемое «в рамках планов», зачастую не отвечало спецификациям, на которых настаивало закупающее предприятие. В планах снабжения не прописывались конкретные параметры товаров, которые необходимо было поставить. О качествах товаров – например, толщине и прочности стали или конкретных размерах и конструкции запчастей – фирмам-закупщикам приходилось договариваться с компанией-поставщиком. В отдельных случаях поставщик мог заявить о невозможности произвести товар, соответствующий прилагаемым спецификациям. Еще более распространенная ситуация сводилась к тому, что поставщик, соглашаясь на обозначенные в спецификации условия, в конечном счете производил товары, которые не отвечали этим условиям. Выхода у оказавшейся в такой ситуации компании особо не было: договорное право, как таковое, существовало лишь номинально, а у поставщика не было глубокой заинтересованности в четком выполнении запросов клиентов, поскольку остаться без этих клиентов в плановой системе было просто невозможно. Исключение составляли ситуации, когда руководитель закупщика имел высокий статус и пользовался значительным влиянием, что позволяло ему уладить вопрос через партийные структуры. Если же не имел – управленцам приходилось по возможности дорабатывать полученные материалы до нужной кондиции или складировать их в надежде когда-нибудь обменять полученный товар на товар нужных параметров.

На практике управленцы реагировали на ограниченность в ресурсах путем обращения к процветающей бартерной торговле – ареале предпринимательства в экосистеме плановой экономики. Социалистические фабрики держали лишь минимальный штат специалистов по сбыту, которым, в сущности, нужно было только сидеть в своих кабинетах и принимать заезжающих к ним конечных потребителей, которые уже были зафиксированы в производственных планах. Отделы снабжения обычно представляли собой гораздо более масштабные департаменты, бывшие в выполнении указанных производственных планов ключевым звеном. Компании рассылали по всей стране специалистов по закупкам в поисках сырья, которое другое предприятие было бы готово обменять на товар, необходимый закупщику. Зачастую специалисты навещали компании, позитивный опыт решения проблем со снабжением с которыми в прошлом уже имелся. Иногда организовывались «совещания по снабжению» – по сути, конференции, которые проводились региональными плановыми органами для содействия предприятиям в решении проблем поставок.

Лучшие планы бюрократов нивелировались здесь общечеловеческой находчивостью. Управленцы предприятий, осознавая, что их возможности по выполнению производственных планов сдерживает лишь нехватка сырья, приберегали на складах большие запасы исходных материалов «на черный день». Это позволяло в течение многих лет перевыполнять контрольные показатели и, не сообщая о фактических объемах производства, складировать излишки. Дополнительно произведенные товары в дальнейшем можно было обменять у других предприятий на сырье для будущего производства. Таким образом у руководителей предприятий вырабатывался менталитет хранения «про запас», который в действительности приводил к складированию большего объема материалов, чем было объективно нужно для производства. Закупщики часто сталкивались с ситуацией, когда организовать прямой обмен необходимыми обеим сторонам сделки материалами оказывалось невозможно. В таких случаях одна из сторон могла согласиться на принятие товаров, которые ей были в принципе не нужны, но которые оказались в дефиците и могли быть обменяны на нужные материалы у другой компании. В результате фабрики складировали большие объемы готовой продукции, которые не продавались потребителям и не имели фактической ценности для производителя, на тот случай, если возникнет возможность обменять эту продукцию на нечто действительно нужное для предприятия. В итоге плановые структуры вовлекали управленцев госкомпаний в весьма сложную игру. Власти пытались оценить объемы неиспользуемых ресурсов и, принимая заведомо жесткие планы, заставить руководство предприятий использовать эти ресурсы. Руководство компаний в свою очередь реагировало на это укрытием сырья и иных товаров для обеспечения возможности участия в бартерной торговле, которая лишь обостряла дефицит снабжения и приводила к формированию огромных запасов продукции на складах[59]59
  [Kornai 1992: 228–261] предлагает макроэкономический анализ последствий накопления ресурсов сверх потребности. Указанная работа – сокращенная версия хрестоматийного труда [Kornai 1980].


[Закрыть].

Для тех людей, которые хорошо разбираются в особенностях механизма рыночной экономики, столь сложная система бартерной торговли может показаться контрпродуктивной и ненужной. На первый взгляд, было бы проще дать рынку устанавливать цены на сверхплановые ресурсы исходя из их дефицитности. Тогда бы фабрики могли просто покупать и продавать недостающие материалы, используя их более эффективно. Стимулируемые желанием трансформировать запасы продукции в денежные средства, предприятия могли бы покончить с затовариванием, сократить дефицит снабжения и способствовать более эффективному расходованию ресурсов экономики в целом.

Кажущаяся очевидность этого решения исключалась несколькими суровыми жизненными реалиями. Во-первых, управленцам предприятий не разрешалось осуществлять денежные операции с компаниями, не указанными в их планах производства или поставок. Корпоративными средствами ведали госбанки, которые разрешали перевод денег между компаниями только на специально разрешенные цели. Во-вторых, работа управленцев предприятий оценивалась исключительно исходя из выполнения этими предприятиями производственных планов. Поскольку управленцы передавали государству практически все доходы своих компаний, у них не было каких-либо экономических стимулов для продажи запасов продукции. Выгодоприобретателем от подобных операций в любом случае оказалось бы государство, а конкретному управленцу все равно пришлось бы столкнуться с нехваткой сырья по непредсказуемым ценам на нестабильных рынках. Наконец, не стоит забывать политические факторы. Существование отдельного свободного рынка дефицитных материалов потенциально означало бы подрыв всей плановой экономики, поскольку руководители предприятий просто перенаправляли бы «плановые» ресурсы в более доходные сектора экономики за пределами плана. Вплоть до последних дней существования СССР советские плановые структуры не были готовы пойти на такую уступку капитализму. В Китае в течение правления «великого кормчего» эта идея предавалась анафеме как самим Мао, так и значительной частью партийного руководства.

Экономика в условиях дефицита

Для обозначения недостатков, которые в конечном счете привели к краху описываемой экономической модели, больше, чем кто-либо, сделал венгерский экономист Янош Корнаи. Он весьма точно характеризует советскую экономическую систему как «скованную в ресурсах» по сравнению с рыночной экономикой, которая «ограничена спросом» [Kornai 1979]. В «скованной спросом» экономике производство на уровне отдельных компаний продолжается, пока не заканчиваются покупатели на товар. В отсутствие потребителей оно привело бы к повышению издержек и снижению доходов, что поставило бы под вопрос существование компании в будущем. В социалистической экономике все эти факторы утрачивают свое значение. Государственные планы гарантируют спрос. Для компаний устанавливаются не только производственные квоты, но и списки покупателей, которые должны будут приобрести конкретные объемы товаров, произведенных в течение года. «Ограниченность в ресурсах» социалистической экономики сводится к тому, что производство осуществляется вплоть до выполнения плана или, что не менее существенно, до истечения у компании запасов исходных материалов.

Последний фактор приводит к феномену складирования, который мы описали. Схожие характеристики мы находим в управлении промышленными предприятиями во всех странах, где реализовывалась рассматриваемая модель[60]60
  В частности, см. [Berliner 1957]. Работа основана на интервью с эмигрировавшими в Европу после войны советскими администраторами.


[Закрыть]. Негативное последствие описываемой ситуации – крайне неэффективное использование капитала. Экономическая система, организованная под направление максимальных инвестиций в тяжелую промышленность для стимулирования ускоренного роста, непреднамеренно возводит в принцип расточительное использование ресурсов в приоритетных отраслях. Рыночный капитализм в самом деле может весьма эффективно производить огромные объемы «социально бесполезной» продукции. Однако государственный социализм штампует столь же огромные объемы товаров тяжелой промышленности – обычно низкого качества по причине невысокой эффективности производства.