Текст книги "Китай при Мао. Революция, пущенная под откос"

Коллективное сельское хозяйство полностью консолидировало государственную систему закупок, которая была учреждена в 1953 г. Основные зерновые (рис, пшеница, ячмень, кукуруза и сорго), масличные (орехи, рапс, кунжут) и технические сельскохозяйственные культуры (хлопок, табак, сахар, конопля) могли продаваться только на государственных закупочных базах по установленным государством ценам. Эту систему было легко претворять в жизнь, поскольку именно официальные лица коммун и бригад, а не домохозяйства, контролировали собранные урожаи и оценивали (с последующими соответствующими наградой или наказанием) результаты на основе выполнения или невыполнения производственных планов. Альтернативные рыночные механизмы отсутствовали. Такая модель позволяла государственным структурам по вопросам планирования контролировать условия торговли внутри сельскохозяйственного сектора и напрямую определять состав посевных культур [Ibid.: 43–65].

Коллективное сельское хозяйство по советской модели было рассчитано на производство огромных объемов зерна и его реализацию по низкой цене для обеспечения стремительного развития промышленности в городах. Низке цены на продукты позволяли снижать размер оплаты труда для жителей городов, что оставляло больше средств для капитальных вложений в промышленные секторы экономики. С течением времени упор все больше делался на основные сельскохозяйственные культуры. Запрет на работу за пределами ферм и занятия побочной несельскохозяйственной деятельностью вынуждал китайских крестьян заниматься натуральным сельским хозяйством. С учетом вводимых государством высоких показателей производства и продаж, а также установления намеренно заниженных закупочных цен, многие работники коллективных фермерских хозяйств столкнулись с постепенным сокращением выделяемых им индивидуальных пайков и снижением их личных денежных доходов. К 1970-м гг. расценки практически едва покрывали себестоимость производства большинства продуктов питания, которые администрировались в рамках государственной системы закупок. Исключение составляли такие «технические» культуры, как табак и конопля [Ash 2006; Oi 1989: 55].

Не приветствовалось, а в отдельные периоды времени жестоко каралось домашнее производство, поскольку занятие им снижало вовлеченность в коллективное сельское хозяйство. В последующие 20 лет домохозяйствам были фактически запрещены какие-либо существенные сторонние занятия. Разведением кур, уток, свиней и рыбы занимались производственные команды и бригады. За эту работу начислялись трудовые баллы. Указанную продукцию продвигали по аналогии с сельскохозяйственными культурами. Отдельные бригады и коммуны организовывали несельскохозяйственные предприятия: строительные команды, кустарные артели и небольшие промышленные производства, в частности заводы по обжигу кирпича. Официальные лица при коммунах и бригадах управляли такими предприятиями, распределяли задачи среди работников, собирали и вносили на банковские счета доходы от деятельности. Работники получали оплату в виде трудовых баллов и иногда частично наличными [Oi 1989: 135–137; Walder 1986: 54–56].

Веками существовавшие в китайских деревнях периодически проводившиеся сельские ярмарки практически и быстро сошли на нет, сохранившись лишь в форме незаконных «черных рынков» [Burns 1981; Oi 1989: 138–141]. Место традиционных рынков заняла государственная система закупок, которая забирала сельскохозяйственную продукцию у коллективных фермерских хозяйств в объемах и по ценам, устанавливаемым государственными плановыми структурами. При этом имели место попытки оставлять коллективам достаточно еды для обеспечения базового уровня жизни крестьян. Но не более того. Концентрация на производстве основных сельскохозяйственных культур привела к сокращению ассортимента выращиваемого и производимых сторонних продуктов, который был характерен для домашнего сельского хозяйства. Китайских фермеров практически вынуждали заниматься исключительно натуральным сельским хозяйством с упором на зерно. Это приводило к снижению в сельских районах денежных доходов по сравнению с городами. Различия в уровне жизни внутри бригад и команд сократились еще сильнее, чем после земельной реформы. Отдельные виды занятости при коллективной системе работы предполагали менее изнурительный труд, но оценивались в трудовых баллах выше: в частности, руководящие позиции, вождение тракторов и столярные работы. При этом недооценивалась не предполагающая особой квалификации работа в полях. И все же разница в доходах не была значительной. В результате в деревнях произошло выравнивание уровня жизни.

Все описанные преобразования наделили сельские кадры значительно большими властными полномочиями по сравнению с периодом до начала коллективизации. По мнению Ли Хуайиня, «одним из существенных последствий [этого] стало формирование кооперативных кадров как привилегированной группы в рамках сельского общества». В прошлом такие люди были ветеранами революции или активистами земельной реформы или кампании по созданию кооперативов. Во многих случаях «они завоевали себе уважение селян через усердную работу, самоограничения и близкие отношения с народом». Однако с возникновением коллективистских структур «в силу привилегированного положения они начали отчуждаться от своих сообществ». «Получая значительные субсидированные трудовые баллы и занимаясь умеренно тяжелой работой, [кадры] получали большие доходы, чем остальное большинство работников, на долю которых выпал физический труд». Описываемые изменения были во многом заложены в новых структурах изначально: «они контролировали все элементы кооперативной экономики, включая распределение благоприятных возможностей работы, трудовых баллов и сельскохозяйственной продукции, а также администрирование кооперативными финансами». Этот сдвиг сопровождался нарастающей зависимостью от административных распоряжений, принуждением и, в отдельных случаях, устрашением крестьян криками и побоями. Сельские кадры впервые оказывались втянутыми в «коррупцию и злоупотребления в самых различных формах» [Li 2009: 44–47]. Привнесенная из СССР модель привела к бюрократизации деревенской жизни:

сельскохозяйственная коллективизация не только позволила государству распространить свое влияние на все отдельные домохозяйства, но и сформировала миллионы кадров низшего звена, которые были столь многочисленны, что практически не контролировались напрямую правительством [Ibid.: 5].

Трансформация сельского Китая

За десять лет КПК радикальным образом преобразовала сельские районы Китая. В прошлом китайские деревни управлялись местными элитами, власть которых зиждилась на сочетании личного достатка, уровня образования и военной поддержки. Государственные структуры Китая всегда были далеки от реалий сельской жизни, ограничиваясь сбором налогов при содействии местных элит и в целом предоставляя крестьянские сообщества самим себе. Практики землевладения значительным образом варьировались от региона к региону, от полномасштабной системы крупного землевладения под контролем богатых кланов до широко распространенной испольщины, наемного сельскохозяйственного труда и самодостаточных небольших частных фермерских хозяйств. Функционировало множество тайных обществ и религиозных сект. На протяжении XIX и в начале XX в. христианские миссионеры обращали в сельской глубинке значительное число людей. Был распространен бандитизм, частные ополчения могли выступить как заступниками, так и злодеями. Жизнь в сельских районах Китая не была безопасной.

Распространение государственной власти на деревенский Китай началось с установления КПК собственной монополии на использование вооруженных сил. Деятельность бандитов, частных ополчений, тайных обществ, религиозных организаций и сект была подавлена. Уничтожение прежних деревенских элит произошло с приходом вооруженных формирований, которые обеспечивали проведение революционной земельной реформы. Первым шагом в развертывании государственной власти стала ликвидация имеющих авторитет и полномочия социальных групп в совокупности с подрывом экономических основ, обеспечивающих представителям элит их статус. По мере крушения прежних структур достатка и власти партия вовлекала в политику бедных крестьян в качестве активистов земельной реформы. Пройдя подготовку и идеологическую обработку, эти люди в дальнейшем оказывались во главе своих деревень. Перераспределение земли и иной собственности между сельскими жителями обеспечило КПК запас народной поддержки и одновременно, вне всяких сомнений, продемонстрировало размах и возможности нового государства.

Добившись значительно большего, чем любое другое китайское государство, распространения государственной власти – вплоть до самых отдаленных сельских уголков, КПК стремительно захватила контроль над управлением сельским хозяйством в целом. Предоставленные в ходе земельной реформы домохозяйствам земли и рабочий скот вскоре были объединены в коллективные фермерские хозяйства. Государственные органы и их представители в деревнях контролировали решения по сельскохозяйственному производству, собранные урожаи, реализацию и распределение продукции, а равно получаемые доходы и их распределение между крестьянами. Более того, партия контролировала сам труд фермеров и могла помешать им покинуть коллективные хозяйства. Земельная реформа была первой волной революции в деревнях, радикально преобразовавшей экономические структуры сельского Китая и значительно расширившей влияние государства на жизнь деревенских жителей. Коллективизация стала второй волной революции, преобразовавшей сельскую экономику в кардинально ином направлении, обеспечив государству всесторонний контроль над деятельностью, составлявшей основное занятие родственных групп и фермерских домохозяйств в течение многих столетий.

Глава 4
Революция в городах

С конца 1920-х гг. КПК реализовывала свою стратегию ведения революции на сельской местности. Первоначально принятая Мао доктрина классовой борьбы была разработана под регионы, которые находились под контролем партии. Когда после 1947 г. НОАК начала наступление на юг и запад Китая, кадры КПК проводили революцию в деревнях уже по хорошо отработанному сценарию. Однако ситуация в городах была иной. Первый крупный город КПК взяла под свой контроль только в апреле 1946 г., когда советские войска оставили Харбин. Первым крупным населенным пунктом, который НОАК заняла за пределами Маньчжурии, стал город Чжанцзякоу в провинции Хэбэй на севере Китая. Коммунисты продержались здесь с августа 1945 г. по октябрь 1946 г., но были вынуждены отступить в результате наступления националистических сил [Pepper 1999: 332]. С самого начала КПК ввела военный контроль при сохранении неизменными прав собственности на существующие промышленные предприятия и торговые компании за исключением госпредприятий, которые принадлежали националистам. Упор в городах делался не на уничтожение экономических основ прежнего общества, а на стабилизацию экономики и стимулирование промышленного развития. Стратегия заключалась в постепенности проведения мероприятий при сохранении промышленных основ национальной экономики. Переход к социалистической плановой экономике должен был выполняться поэтапно [Gao 2004: 14–16; Pepper 1999: 376–380].

Несмотря на присутствие тайных партийных функционеров в профсоюзах, школах, полиции и правительственных структурах, КПК располагала лишь небольшой долей кадрового потенциала, который был необходим для управления городами. Более того, партия не обладала в городах тем очевидным большинством сторонников, которое было у нее в сельской местности и которое по аналогии с бедными крестьянами в деревнях извлекло бы от деятельности КПК в городах немедленную пользу. В городах были сконцентрированы бывшие члены и официальные лица Гоминьдана, капиталисты-промышленники, профсоюзные деятели, представители среднего класса и интеллигенция. У них не было достаточно причин поддержать КПК и ее программы, в лучшем случае политические взгляды данных групп были неопределенными.

В некоторых из первых городов, захваченных ими в Маньчжурии и Северном Китае, оккупационные силы НОАК, не подготовленные к исполнению возложенных на них новых задач, оказались неспособны выполнять приказы. Военные и партийные кадры захватывали частные предприятия и кустарные мастерские, разбирали фабричное оборудование и изымали у населения личные вещи, оправдывая все свои действия борьбой против «вражеской собственности», которая может быть использована для «военных целей». Подобные акции подрывали экономику городских районов и формировали атмосферу страха среди групп, чьей поддержкой КПК позже потребуется заручиться. Мао не хотел повторения этих ошибок, поэтому он приказал НОАК избегать подобных злоупотреблений в будущем и проявлять по мере осуществления контроля за городскими районами уважение как к населению, так и к правам на собственность [Pepper 1999: 386–390; Wakeman 2007]. На первых этапах партия была вынуждена полагаться на то, что порядок будут обеспечивать имеющийся в наличии офицерский состав и полиция.

С течением времени КПК начала применять в городах отдельные практики, которые использовались в ходе революционных преобразований в деревнях. В городах не проводилась земельная революция, однако там хорошо сработали технологии массовой мобилизации. Партия стремилась укреплять городские механизмы государственного строительства через ряд мобилизационных компаний, в которых сочетались принуждение и попытки убеждения людей. Как и в сельской местности, этот процесс периодически сопровождался эксцессами и мог реализовываться через насилие, неприкрытое устрашение и даже террор. Однако одним принуждением и вселением ужаса КПК не могла достичь своих целей. Партия также формировала низовые организации, которые позволяли контролировать, поощрять и наказывать население, а также расширять зону его контроля.

С 1949 по 1956 г. КПК увеличивала свою власть над городами через мобилизационные кампании трех типов. Самыми впечатляющими были кампании, нацеленные на укрепление политического влияния партии. Такие мероприятия принимали форму «кампаний за подавление контрреволюции», а также последовавших движений против «трех зол» и «пяти зол», нацеленных против коррупции и уклонения от уплаты налогов и сопровождавшихся изъятием активов у частного бизнеса. Второй вид кампаний предполагал коррекцию поведения и настроений населения. Это, в частности, были кампании против преступности, наркотиков и секс-торговли, а также «идеологическая перестройка» групп, которые считали «буржуазной интеллигенцией». Наконец, кампании третьего типа мобилизовали городскую бюрократию на выполнение конкретных задач, в том числе регистрацию городского населения, выявление политически благонадежных представителей полиции, коллективизацию услуг и ремесел и, наконец, национализацию промышленности[43]43
  [Strauss 2006] также выделяет четвертый тип: кампании, направленные на мобилизацию населения на выполнение задач во имя сообщества в целом, в том числе высадку деревьев, истребление крыс и комаров, а также очистку опасных для здоровья загрязнений в городских районах.


[Закрыть].

К середине 1950-х гг., по мере реализации первых попыток ликвидировать врагов и утихомирить оппонентов, КПК начала расширять свой контроль над населением за счет бюрократических средств. Система регистрации домохозяйств прикрепляла людей к определенному адресу, исключая возможность смены постоянного места жительства и неразрешенных поездок. Система поставок и нормирования товаров позволяла распределять продовольствие, жилье и материальные блага между людьми в зависимости от их статуса и уровня. Назначенные правительственными структурами чиновники отслеживали процессы в городских районах и координировали свои действия с полицейскими участками в кварталах. Частные кустарные мастерские, сервисные компании и производственные предприятия были переданы в государственную собственность и под государственный контроль. Новая система найма предполагала предоставление рабочих мест по решению бюрократических структур, а не по добровольному согласию сторон. Городское население было подвергнуто регистрации с указанием классовой принадлежности и политического прошлого. Была установлена система политических досье, которая контролировала поведение и политические склонности отдельных людей. Во второй половине 1950-х гг. на смену массовым собраниям, публичным судилищам и казням, которые были столь распространены в первые годы КНР, пришли бюрократические процедуры, проводившиеся рабочими ячейками и жилищными советами.

Установление порядка

Первое, что НОАК делала при вступлении в новый город, была замена всех ведущих муниципальных чиновников на кадровых сотрудников и офицеров, которые продвигались на юг вслед за армией и объединялись в «комитеты военного контроля» [Gao 2004: 69–79; Vogel 1969: 46–51]. Большинство таких людей были выходцами с севера и ветеранами северных опорных пунктов. Зачастую они не понимали южных диалектов китайского языка и не могли говорить на них [Gao 2004: 47–51; Vogel 1969: 51–55]. КПК столкнулась с тяжелым дефицитом надежных кадров с опытом работы в городах. В местных подпольных структурах партия была представлена мало, а бывшие партизаны из провинции плохо понимали городскую специфику. В этой ситуации помогали активисты-студенты, которые, присоединившись к организациям под эгидой КПК, путешествовали на юг вместе с военными. Но в целом у партии не было выбора. Приходилось во многом полагаться на существующие городские администрации и даже полицейские силы [Brown 2012: 16–22; Gao 2004: 51–64; Vogel 1969: 55–60; Wakeman 2007].

Более 60 % националистической полиции в Шанхае осталось на своих постах после «школы перевоспитания» в 1949–1950 гг. Надзор за ними осуществлялся новым штатом прошедших подготовку офицеров, представлявших НОАК, а также тайными членами партии, которые были внедрены в ряды полицейских ранее [Wakeman 2007: 23–25]. В Шанхае КПК использовала организационную структуру городских районов, сформированную во времена японской оккупации и сохраненную националистами после капитуляции агрессора. Партия развила и расширила существующую систему регистрации домохозяйств, введя, в частности, талоны на продовольствие. В отличие от националистов, новый режим использовал низовые организации на уровне кварталов для мобилизации людей на участие в массовых митингах и политических кампаниях [Ibid.: 43].

Первой задачей, которую поставили перед «вставшей на путь истинный» полицией Шанхая, стало укрепление общественного порядка. Количество мелких разносчиков и киосков на улицах сократилось вдвое. Все издания должны были пройти регистрацию в полицейских органах, чтобы считаться работающими в рамках закона. Были закрыты пункты обмена валюты. Задерживались, регистрировались и отправлялись на перевоспитание попрошайки, воры-карманники и бродяги. Был положен конец мошенническим схемам, которые вместе с велорикшами проворачивали городские преступные группировки. Фальшивомонетчики подвергались казни. Бывшим солдатам и чиновникам Гоминьдана было приказано добровольно пройти регистрацию. В обмен на нее им обещали смягчение ответственности, а за ее отсутствие грозили тяжкими наказаниями. Жестокие меры, принятые против преступности, базировались на принципе: арестован – значит, виноват, и только к сознавшимся можно проявить снисхождение. Масштабные карательные операции проводились против вооруженных бандитов и подпольных активистов-националистов, которых Гоминьдан оставил после себя для осуществления акций саботажа, подрывной деятельности и политических убийств. Все описанные мероприятия были усилены в 1950 г. с началом Корейской войны в ходе кампании подавления контрреволюции, в рамках которой новый режим стремился консолидировать свою власть еще более жестокими и насильственными средствами [Dikötter 2013: 50–51, 53–55; Wakeman 2007: 52–58].

КПК недвусмысленно дала понять большому сообществу иностранных специалистов, многие из которых проживали в Китае продолжительное время, что в Поднебесной им больше не рады. В их отношении распространились притеснения со стороны полиции, изъятие недвижимости и прочей собственности, многие иностранные предприниматели, сотрудники консульств, учителя, миссионеры и даже учащиеся оказались брошенными за решетку. С началом Корейской войны гонения лишь усилились, что привело к волне задержаний, изгнаний и периодических убийств. К 1951 г. иностранцы были в целом выдворены из Китая. Особенно сильный удар пришелся по католическим и протестантским церквям и поддерживаемым ими сетям детских домов, благотворительных организаций и монастырей. Через несколько лет на их место пришли массы советников из СССР и его новоприобретенных государств-сателлитов [Dikötter 2013: 104–120, 124–127; Hooper 1986].

Уничтожение оппозиции

Кампания 1950–1951 гг. по подавлению контрреволюции, начавшаяся после периода борьбы за укрепление общественного порядка, позволила усилить контроль [над городами]. Как и в сельской местности, захват силами НОАК территорий сопровождался возникновением очагов массового сопротивления. В городах основное беспокойство вызывали подпольные агенты Гоминьдана, которые занимались саботажем и покушениями на жизнь людей. Однако мишенями кампании были и тайные сообщества, подпольные преступные группировки и религиозные секты – давняя составная часть жизни в китайских городах. Все эти объединения были способны организовать сопротивление новому режиму. Кампания проводилась через массовые митинги, массовые собрания критики и борьбы, трансляции публичных судебных заседаний через громкоговорители и радиостанции, а также посредством волны широко освещавшихся арестов и казней [Lieberthal 1980: 53–77; Strauss 2002][44]44
  [Dikötter 2013: 83–99] детально описывает кампанию по материалам в первую очередь из партийных архивов.


[Закрыть]. Кульминацией театрализованных и высокоэмоциональных собраний порицания зачастую становилось требование толпы немедленно предать обвиняемых казни, которая нередко проводилась в ускоренном порядке, без суда и следствия. Объекты кампании, которым удалось избежать заключения, ставились «на контроль» сил общественной безопасности – по сути, это была форма условного освобождения в виде помещения под наблюдение, которая могла действовать годами [Gao 2004: 140–146; Vogel 1969: 62–65; Yang 2008]. По мере нарастания кампании собрания критики и борьбы и массовые трибуналы стали весьма распространенной особенностью городского ландшафта. В городе Ханчжоу в 1545 массовых собраниях порицания контрреволюционеров приняли участие свыше 450 тысяч жителей [Gao 2004: 144]. По официальной статистике, свыше 1,2 миллиона людей было арестовано и в конечном счете отослано в трудовые лагеря, еще не менее 710 тысяч человек были подвергнуты казни [Schoenhals 2008b: 72] (см. также [Gao 2004: 140; Strauss 2002: 87–89; 2006: 901])[45]45
  [Dikötter 2013: 99–100] ссылается на два миллиона казненных в городских и сельских районах. Эта цифра вызывает большее доверие в связи с частым упоминанием в архивных материалах.


[Закрыть]. Есть свидетельства, что количество казней значительно превзошло те масштабы, которые изначально предполагало руководство КПК. В ходе кампании Мао Цзэдун пытался регулировать частоту проведения казней, иногда призывая активистов к большей бдительности, иногда стремясь сдержать их неистовство. Через личные комментарии к докладам он неоднократно вмешивался в ход судилищ персонально и даже предложил ввести показатель 0,1 % от населения как приемлемый стандарт для приведенных в исполнение казней [Yang 2008: 109]. Чиновники на местах, не желая, чтобы кто-то посчитал, что они противодействуют контрреволюции слишком мягко, пытались действовать в рамках этих показателей, которые воспринимались ими как некая квота. В первоначальной сопроводительной документации кампании в качестве людей, подлежащих аресту и казни, указываются шпионы, вредители и члены подпольных организаций сопротивления. Однако во многих районах не удавалось найти достаточное количество людей всех этих категорий, чтобы выполнить целевую квоту. Часто объектами мероприятий кампании оказывались члены преступных группировок и руководители религиозных сект, а также и «местные хулиганы», которые подвергались аресту по туманным обвинениям, но без указания на конкретные преступные деяния. В ходе кампании арестовывались и подвергались казни также и бывшие солдаты и чиновники Гоминьдана, которые прошли регистрацию у коммунистов, пообещавших им снисхождение. В провинции Гуйчжоу были казнены все находившиеся при власти в конце националистического правления уездные начальники в количестве 81 человека. Схожим образом покончили и практически со всеми главами поселков в окрестностях города Чэнду [Dikötter 2013: 89–92; Strauss 2002: 89–92; Yang 2008: 110].

Кампания практически подавила организованное сопротивление и ликвидировала остававшиеся подпольные сети националистов. Резко сократилось количество политических убийств и актов саботажа. Однако масштабы казней все же чрезмерно превысили те показатели, на которые ориентировались представители КПК. Внутрипартийные расследования в 1953 г. показали, что на значительной доле казненных не было никакой вины и казни они были подвергнуты по надуманным обвинениям. В отдельных случаях в ходе кампании предавались смерти верные члены партии. Особо тяжелый удар пришелся на чиновников и солдат Гоминьдана, которые по собственной воле перешли на сторону КПК на поздних этапах гражданской войны. Обещания о снисхождении к тем, кто, не будучи дезертиром, сознательно пошел на регистрацию после поражения националистов, просто игнорировались. На фоне осознания руководством партии утраты контроля над стихийными казнями, которые в ответ на требование их прекращения лишь нарастали, Мао призвал завершить кампанию [Yang 2008: 112–120].

Количество арестованных в рамках описанных кампаний быстро превысило вместимость обычных тюрем [Dikötter 2003]. Тюремная система, полученная в наследство от националистов, оказалась удручающе несовершенной. Новый режим нарастил свои возможности по содержанию людей в заключениии через новую масштабную систему трудовых лагерей. К концу 1951 г. под стражей находилось свыше двух миллионов человек, при этом 670 тысяч из них содержались в новых трудовых лагерях, где в обмен на средства к существованию требовалось работать. К 1955 г. в трудовых лагерях содержалось более 1,3 миллиона человек. Условия проживания в них были крайне тяжелыми, дефицит продовольствия дополнялся физическим насилием и расправами. Рост числа заключенных сдерживался высокими показателями смертности [Ibid.; Dikötter 2013: 243–254].

Подавление религиозных сект, тайных ассоциаций и городских банд

В январе 1949 г. КПК ввела запрет на тайные общества и религиозные секты. Соответствующая директива порицала эти организации за связи с Гоминьданом, сотрудничество с японцами, сбор разведданных, распространение ложных слухов и инспирацию местных бунтов [Hung 2010: 400]. Основным источником для привлечения в религиозные сеты новых членов в таких городах, как Тяньцзинь, было первое поколение сельских мигрантов. Секты имели сильные позиции на севере Китая. Самой влиятельной была организация Игуаньдао (буквально «Всепроникающее дао» или «Путь всепроникающего единства»). В ее отношении в 1950 г. было издано отдельное постановление. Игуаньдао следовало учению, в котором перемешивались заимствования из буддизма, даосизма, конфуцианства, христианства, ислама и местных верований. Новое правительство видело в секте большую угрозу. Только в Тяньцзине, где по состоянию на 1951 г. проживал миллион совершеннолетних людей, Игуаньдао имела свыше 200 тысяч членов, по большей части – мужчин, работавших в мелких кустарных и коммерческих предприятиях, и женщин, представлявших первое поколение городских семей [Ibid.: 401–403; Lieberthal 1973: 243–244; 1980: 14–16]. По расчетам, в секте состояло около 11 % населения провинции Суйюань[46]46
  В настоящее время входит в АР Внутренняя Монголия.


[Закрыть]и 15 % населения Пекина. При этом количество членов Игуаньдао продолжало расти. По имеющимся данным, в секте состояли примерно 1100 сотрудников Управления общественной безопасности Пекина. В одном из районов Пекина членами Игуаньдао были 23 % полицейских [Hung 2010: 403–404]. Более того, даже среди местных партийных кадров и членов Коммунистического союза молодежи Китая обнаруживались сектанты.

Со всей очевидностью, у Игуаньдао имелись возможности подрыва нового режима. Секта открыто выступала против коммунизма и ранее призывала людей противодействовать перераспределению земли. Вплоть до победы КПК Игуаньдао распространяла слухи о том, что у коммунистов непременно будет совместная собственность и общие жены. Корейскую войну секта называла началом третьей мировой, которая должна была положить конец КПК. В преддверии кампании по подавлению контрреволюции КПК обрушилась на секту с критикой и призывала ее членов выходить из организации и добровольно регистрироваться у новых властей. В дальнейшем меры против Игуаньдао были включены в кампанию против контрреволюции. Сектанты доносили друг на друга. Лидеров секты проводили через публичные собрания критики и казнили. Судилища и казни широко освещались в СМИ. Кампания успешно уничтожила основы деятельности Игуаньдао [Ibid.: 404–417; Lieberthal 1980: 108–119][47]47
  [Dikötter 2013: 196–206] рассказывает об общем наступлении против буддизма, даосизма, христианства и ислама в 1950-е гг.


[Закрыть].

Схожей была судьба продолжительное время процветавших в китайских городах тайных обществ и криминальных группировок. Масштабные и достаточно хорошо организованные тайные общества объединяли по большей части городских жителей второго и более поздних поколений, в особенности работников транспортного сектора. При националистах тайные сообщества выступали влиятельной политической и экономической силой в таких прибрежных городах, как Тяньцзинь и Шанхай: они были вовлечены в контрабанду опиума, хозяйничали в публичных домах, контролировали порты и грузовые перевозки, а также заправляли в профсоюзах соответствующих отраслей. В тайных обществах состояли многие чернорабочие, портовые работники, велорикши и грузчики. Более мелкие криминальные группировки концентрировались по большей части в отдельных городских кварталах. Обычно это были сборища сельских хулиганов, которые занимались вымогательством и крышеванием. При Гоминьдане преступные организации оказывались единственными структурами, которые в обмен на фиксированную дань могли гарантировать мелким торговцам безопасность [Lieberthal 1973: 245–250; 1980: 22–25; Hershatter 1986: 120–131]. Как тайные сообщества, так и криминальные группировки имели связи с чиновниками-националистами, которые были составной частью всеобъемлющей коррупционной системы, ставшей тяжелым недугом националистической партии в годы ее правления на континенте. В частности, Зеленая банда в Шанхае была эффективно интегрирована в националистическое правительство города. По имеющейся информации, Чан Кайши вступил в эту организацию в 1920-х гг. и в значительной мере полагался на членов Зеленой банды в 1927 г. при жестокой зачистке Шанхая от коммунистов. Глава шанхайской ветки Зеленой банды Ду Юэшэн плотно контактировал с муниципальными властями Шанхая, а также местными структурами Гоминьдана [Martin 1996: 79–189; Wang 1967]. У КПК было множество оснований видеть в тайных обществах подрывные элементы.