Текст книги "Грехи волка"

– Что случилось? – встревожился Монк.

– Сожалею, сэр, но там пришли двое из полиции, – мрачно ответил домоправитель, взглянув на них с Эстер отчужденно и одновременно сочувственно. – Госпожа сейчас беседует с ними.

Уильям решительно пересек вестибюль и распахнул дверь в залу. Его спутница, чувствуя себя теперь, когда беда настигла ее, более спокойно, последовала за ним.

Калландра, стоявшая посреди комнаты, резко обернулась на звук отворяемой двери. Там же находились двое мужчин – один низкорослый и коренастый, с грубым лицом и выпученными глазами, другой повыше, тощий, с лисьим взглядом. Если они и были знакомы с Монком, то не подали вида.

– Добрый день, сэр, – вежливо заговорил низкорослый, но глаза его при этом смотрели враждебно. – Добрый день, мэм. Младший инспектор Дэйли из городской полиции. Если не ошибаюсь, вы – мисс Лэттерли?

– Да… – Голос Эстер внезапно сорвался. – Что вам угодно? Это касается смерти миссис Фэррелайн?

– Нет, мисс, не совсем. – Полицейский шагнул вперед, вежливый и подчеркнуто официальный. Его более высокий коллега явно был его подчиненным. – Мисс Лэттерли, я имею предписание обыскать ваш багаж, а если понадобится, то и вас в связи с пропажей принадлежащей покойной миссис Фэррелайн драгоценности, которая, по словам ее дочери, исчезла из ее вещей. Может быть, вы избавите нас от этой неприятной обязанности, сообщив, что этот предмет находится у вас?

– Да, он у нее, – ледяным тоном произнес Уильям. – Она уже сообщила об этом своему поверенному, и мы, по его совету, приехали сюда, чтобы, забрав брошь, отдать ему для передачи душеприказчику миссис Фэррелайн.

Инспектор Дэйли кивнул:

– Очень мудро с вашей стороны, но, увы, этого недостаточно. Констебль Джекс… – он резко кивнул своему спутнику. – Пройдите с этим джентльменом и заберите упомянутый предмет. – Затем полицейский взглянул на Монка. – Не будете ли вы столь любезны, сэр? А вам, мисс Лэттерли, боюсь, придется отправиться с нами.

– Вздор! – впервые вмешалась Калландра, делая шаг вперед. – Мисс Лэттерли рассказала вам, что произошло. Она обнаружила пропавшую драгоценность и собиралась вернуть ее. Больше никаких объяснений не требуется. Она проделала долгое путешествие до Эдинбурга и обратно и к тому же перенесла тяжелый удар. Ей незачем куда-то ехать с вами, чтобы повторить те совершенно ясные показания, которые она уже дала вам. Вы не настолько глупы, чтобы не понять сути происшедшего!

– Нет, сударыня, я не понимаю, – холодно отозвался инспектор. – Я совершенно не понимаю, как приличная особа, которой поручили уход за больным человеком, могла взять у старой леди принадлежащую той драгоценность. Но выглядит это, без сомнения, именно так. Кража есть кража, мэм, кто бы и ради чего ее ни совершил. И боюсь, мисс Лэттерли, вам все же придется проехать с нами. – Он слегка покачал головой. – Сопротивляясь, вы лишь ухудшите свое положение. Мне бы не хотелось надевать вам наручники, но придется, если вы меня вынудите.

Второй раз за день потрясенная Эстер была готова не поверить собственным глазам и ушам, но, как и утром, ей пришлось осознать реальность происходящего и собственное бессилие.

– Это не потребуется, – тихо проговорила она. – Я ничего не крала у миссис Фэррелайн. Она была моей пациенткой, и я очень уважала ее. И я никогда ни у кого ничего не крала. – Она обернулась к Дэвьет. – Спасибо вам, но думаю, что спорить сейчас бесполезно. – Чтобы не расплакаться, тем более в присутствии Монка, девушка замолчала.

Калландра взяла брошь с каминной полки, куда сиделка положила ее перед уходом, и молча протянула ее инспектору Дэйли.

– Благодарю вас, мэм. – Он завернул ее в большой чистый носовой платок, который достал из кармана, и вновь обернулся к Эстер: – Что ж, мисс, думаю, нам пора. Констебль Джекс захватит ваш саквояж. Больше вам ничего не понадобится, по крайней мере до завтра.

Девушка была удивлена, но тут же сообразила: они, конечно же, не сомневались, что найдут ее. Знали, где ее искать. Должно быть, ее квартирная хозяйка назвала им адрес Калландры. Догадаться, что мисс Лэттерли зайдет к подруге, было нетрудно – она и прежде часто гостила там, когда была не занята с пациентами. Ловушка захлопнулась.

Сиделка едва успела бросить взгляд на Уильяма и увидела его пылающее гневом лицо. В следующее мгновение она уже была в вестибюле в сопровождении двух полицейских, безжалостно влекущих ее к распахнутой входной двери и дальше, на улицу, в холод и проливной дождь.

Глава 4

Эстер поместили на заднем сиденье черной закрытой полицейской повозки между констеблем и инспектором. Видеть дорогу от дома Калландры до того места, куда ее должны были доставить, она не могла и лишь ощущала тряску экипажа по камням мостовой. Медсестра словно оцепенела. Голова у нее гудела, и ей не удавалось сосредоточиться ни на одной мысли.

Как могла попасть жемчужная брошка к ней в сумку? Кто положил ее туда? Мэри оставила ее дома – она сама об этом сказала. Почему кто-то решил причинить простой сиделке зло? Приобрести врагов в доме Фэррелайнов она попросту не успела, даже если ее появление там и нарушило чьи-нибудь планы.

Повозка остановилась, но ей по-прежнему ничего не было видно сквозь задернутые окошки. Послышалось лошадиное ржание и мужской окрик, а потом экипаж снова тронулся. Очевидно, мисс Лэттерли стала жертвой какой-то интриги, о которой не подозревала. Но чьей? И как выпутаться из этой беды? Удастся ли ей доказать свою невиновность?

Девушка искоса посмотрела на инспектора Дэйли, но увидела лишь его суровый профиль и устремленный вперед взгляд. Его неприязнь к ней ощущалась почти физически. Его можно понять. Обокрасть свою пациентку, старую леди, полностью тебе доверявшую, – что может быть отвратительнее!

Арестованная вновь испытала острую потребность объяснить ему, что не крала брошку, хотя и знала, что это совершенно бесполезно. Полисмены были заранее уверены, что она будет все отрицать. Так ведут себя все воры. Это ровным счетом ни о чем не свидетельствует.

Поездка прошла, как в кошмаре. Наконец, они добрались до полицейского участка, где Эстер провели в тихую унылую комнату и там предъявили ей официальное обвинение в краже жемчужной броши, принадлежавшей ее пациентке, миссис Мэри Фэррелайн из Эдинбурга, ныне покойной.

– Я не брала брошь, – тихо проговорила она. Но на лицах стражей порядка были написаны скорбь и презрение, и никто не обратил внимания на ее слова. Лэттерли отвели в камеру, легонько подтолкнули в спину и, прежде чем она успела обернуться, с тяжелым грохотом захлопнули дверь и задвинули засов.

Камера была размером в десять-одиннадцать квадратных футов. У стены стояла койка, а напротив – деревянное сиденье с отверстием для отправления естественных потребностей. Высоко над койкой располагалось единственное забранное решеткой окно, стены были побелены, а пол выложен камнем.

Больше всего Эстер поразило, что там уже находились трое заключенных. Одним из них оказалась пожилая женщина лет шестидесяти, с волосами неестественно-желтого цвета и безжизненным размалеванным лицом. Появление новой заключенной она восприняла совершенно равнодушно. Другая обитательница камеры была довольно смуглой. Ее длинные распущенные волосы свалялись в комок, но худое лицо было по-своему привлекательным. Глаза, подведенные настолько, что казались черными, смотрели на медсестру настороженно. Третьим жильцом был ребенок не старше восьми-девяти лет, худой и грязный, с волосами, остриженными столь нелепо, что трудно было определить, мальчик это или девочка. Решить эту загадку не помогала и одежда, состоящая из взрослых вещей, подрезанных по росту, залатанных и подвязанных куском бечевки.

– Ну, и вид у тебя! – критически заявила смуглая женщина. – Как у дохлой утки под дождем. Впервой, что ли? Что ж ты такое натворила? Сперла что-нибудь? – Острым взглядом она скользнула по надетому на мисс Лэттерли платью горничной. – Или ты – куколка? Хотя на потаскуху ты вроде не похожа.

– Что? – растерялась Эстер.

– В такой одежде в жизни никого не подцепишь, – вынесла приговор женщина. – И нечего корчить из себя невесть что. Все мы тут – родня. Будто ты сама не из таких! – заключила она.

– Конечно, не из таких, Дорис, – устало проговорила та заключенная, что была постарше. – Она даже не понимает, что ты говоришь.

– Вы что… родственники? – удивленно спросила сиделка, указывая на ребенка.

– Нет, мы не родственники, тупица ты этакая! – мотнула головой смуглая женщина. – Я имею в виду то, чем мы занимаемся. И ты принялась за то же самое. Решила попробовать, ну и попалась. Что же ты все-таки натворила? Что-нибудь стянула?

– Нет, – покачала головой девушка. – Но они считают, что да.

– Скажите-ка, какая невинная! – Дорис недоверчиво усмехнулась. – Мы здесь все невинные. Марджи, та не сделала ни одного аборта, так ведь, Марджи? Тилли не крутила никаких волчков. А уж я-то в жизни не содержала дурных домов. – Подбоченившись, она продолжала: – Я – женщина добропорядочная, всеми уважаемая, вот я кто. Разве я виновата, что кое-кто из моих клиентов дал слабину?

– А что вы подразумеваете под словами «крутить волчки»? – Лэттерли прошла в глубь камеры и присела на койку неподалеку от женщины, которую называли Марджи.

– Ты и вправду простушка или прикидываешься? – поинтересовалась Дорис. – Дурить башку. – Она покрутила в воздухе пальцами. – Ты что, в детстве с волчком не игралась? Ну так видела, как это делают другие. Ты же вроде не слепая и не полоумная!

– Но за это не сажают в тюрьму! – Эстер начала сердиться. Незаслуженных оскорблений она никогда никому не спускала.

– Еще как сажают, если ты при этом путаешься под ногами у добропорядочных граждан, – скривилась смуглянка. – Не так ли, Тилли, шлюшка ты этакая?

Девочка подняла на нее широко открытые глаза и робко кивнула.

– Сколько тебе лет? – обратилась к ней медсестра.

– Не знаю, – равнодушно отозвалась та.

– Не будь идиоткой! – снова вмешалась Дорис. – Она же не умеет считать.

– Нет, умею! – запротестовала Тилли. – Я могу сосчитать до десяти!

– Тебе еще нет десяти, – оборвала ее растрепанная заключенная и снова обернулась к Эстер: – Так какую кражу на вас навесили, уважаемая невинная леди?

– Жемчужную брошку, – с горечью призналась мисс Лэттерли. – А за что попали сюда вы, добропорядочные дамы?

Дорис улыбнулась, обнажив ровный ряд почерневших зубов. Если бы их почистить, они были бы даже красивы.

– Ну, кое-кто из нас и правда позволял джентльменам заплатить за полученное удовольствие, что, на мой взгляд, только справедливо. А еще в задней комнате у меня сидел один тип, который за деньги кропал всякие бумажки, а фараонам это не понравилось, потому что этого не любят законники. – Ее явно веселило смущение Эстер. – Ну, как бы тебе это объяснить по-благородному? Они заявили, что я беру деньги за блуд, а старикан в задней комнате стряпает документы тем, которые в них нуждаются, а получить по закону не могут. Ну и дока он, этот Тэм! Сочинит тебе что хочешь – бумагу о праве владения, завещание, ходатайство адвоката, судебное определение – вроде это так у вас называется. Что надо, то и напишет. Никакой сутяга не придерется!

– Понятно… – протянула сиделка.

– Да ну? Неужто? – скривилась Дорис. – Где тебе понять, дурехе этакой!

– Мне понятно, что вы оказались здесь так же, как и я. А значит, вы ненамного умней меня. Вся разница в том, что вы здесь уже бывали. Попасться вторично – это надо уметь, – отозвалась Лэттерли.

Дорис выругалась, желтоволосая Марджи невесело усмехнулась, а Тилли забилась в самый угол койки в предчувствии драки.

– Ну, ты свое еще получишь, – пробурчала смуглянка. – Упекут тебя на несколько лет в такое местечко, где летом дохнешь от жары, а зимой от холода, заставят жрать помои и работать до одурения. И словечка пикнуть не дадут.

Марджи кивнула.

– Это верно, – грустно проговорила она. – Все время орут: «Молчать! Не разговаривать!» Да еще эти маски…

– Маски? – не поняла Эстер.

– Ну да, маски, – повторила заключенная с желтыми волосами, проводя рукой по лицу. – Чтобы ты ничего не видела.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, чтобы тебе было еще хуже. Чтобы была совсем одна. И ни с кем не общалась. Недавно придумали.

Это все больше и больше напоминало кошмар. Последние слова окончательно заставили мисс Лэттерли почувствовать себя в нереальном мире. Она попыталась представить толпу одетых в серое безмолвных женщин с закрытыми масками лицами, замерзших, исполненных ненависти и отчаяния… Что же еще могут они ощущать в таких условиях? И детей, играющих на улице и попадающих за это в тюрьму. Девушка содрогнулась от гнева, смешанного с жалостью, и от почти истерического желания вырваться из этого мира. Сердце ее колотилось, колени дрожали, хотя она и сидела на койке. Подняться на ноги у нее не хватило бы сил.

– Ну, что, струсила? – усмехнулась Дорис. – То ли еще будет! И не воображай, что эта койка для тебя. Она для Марджи, которая и вправду больна. К тому же она здесь дольше всех.

Рано утром Эстер доставили в окружной суд, где было решено оставить ее в заключении. Оттуда ее отправили в Ньюгейтскую тюрьму и поместили в камеру к двум карманным воровкам и проститутке. Через час за ней пришли и сообщили, что с ней будет говорить ее адвокат.

Безумная надежда, что долгий кошмар кончился и тьма наконец рассеялась, заставила девушку вскочить. Она едва не упала, рванувшись к дверям, чтобы скорее преодолеть пустой каменный коридор и оказаться в комнате, где ее ждет Рэтбоун.

– Ну, ну! – прикрикнула надзирательница с грубым тупым лицом. – Потише! Нечего суетиться. Тебя вызывают всего-навсего для беседы. Пойдешь со мной, будешь стоять рядом и отвечать, когда к тебе обращаются. – Крепко взяв Эстер за локоть, она направилась к выходу.

Они остановились у большой металлической двери. Надзирательница выбрала огромный ключ из висевшей у нее на поясе связки, вставила его в замок и повернула. Дверь бесшумно отворилась под напором ее сильных рук, и обе женщины оказались в довольно уютном помещении с побеленными стенами и газовым освещением. За простым деревянным столом стоял, опершись на спинку стула, Оливер Рэтбоун. Второй стул, напротив него, был пуст.

– Эстер Лэттерли, – с полуулыбкой сообщила адвокату надзирательница. Казалось, она еще не решила, быть ли с ним любезной или обращаться так же враждебно, как с заключенными. Скользнув взглядом по его безукоризненной одежде, начищенным ботинкам и изящной прическе, она предпочла любезность, но тут же заметила, как изменилось его лицо при виде подзащитной, и в ней проснулась неприязнь. Улыбка превратилась в жуткую застывшую гримасу.

– Постучите, когда закончите, – холодно проговорила тюремщица и, пропустив Эстер в комнату, так хлопнула дверью, что удар металла о каменную стену гулом отозвался в ушах.

Мисс Лэттерли, готовая вот-вот расплакаться, не могла произнести ни слова. Оливер, обогнув стол, взял ее за руки. Тепло его пальцев было подобно лучу света во мраке, и заключенная, забыв о приличиях, прильнула к нему.

Несколько мгновений мужчина вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, насколько она напугана, а потом отпустил ее руки и, мягко подтолкнув к ближайшему стулу, приказал:

– Сядьте. Не будем терять времени.

Медичка подчинилась и, подобрав юбку, подвинула стул поближе к столу. Усевшись напротив, юрист слегка подался вперед.

– Я успел повидать Коннела Мердока, – мрачно сообщил он. – Надеялся убедить его, что все это лишь недоразумение, не требующее вмешательства полиции. – Вид у него был извиняющийся. – К сожалению, он настроен весьма решительно, и уговорить его мне не удалось.

– А Гризельда, дочь Мэри? – спросила девушка.

– Она почти все время молчала, хотя и присутствовала при разговоре. Кажется, эта женщина полностью положилась на мужа, и это к лучшему, поскольку сама она в полном отчаянии. – Адвокат умолк и взглянул в лицо своей подопечной, как бы решая, можно ли продолжать.

– Иными словами, она ни о чем не в состоянии думать? – уточнила Эстер, предпочитая называть вещи своими именами.

– Да, – признал Оливер. – Полагаю, дело обстоит именно так. Люди в несчастье ведут себя по-разному, часто не слишком привлекательно. Но она выглядит не столько несчастной, сколько напуганной – во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.

– Ее запугал Мердок?

– Трудно сказать. Думаю, нет, но вместе с тем я почувствовал, что при нем она не то нервничает, не то не может сосредоточиться. Определенно судить, к сожалению, не берусь. – Юрист нахмурился. – Но все это теперь уже несущественно. Мне не удалось уговорить их прекратить дело. Боюсь, что ему будет дан ход, и вам, дорогая, нужно быть к этому готовой. Я сделаю все возможное, чтобы ускорить дело и не допустить проволочек. Но вы должны помочь мне, как можно точнее ответив на все вопросы.

Он замолчал. Его спокойный взгляд, казалось, пронизывал насквозь, словно этот человек не только читал мысли заключенной, но и постигал нарастающий в ее душе страх. Еще вчера Эстер восприняла бы это как недопустимое вторжение в свой внутренний мир и была бы возмущена его подозрениями. Но теперь она видела в этом единственный шанс вырваться из той холодной пучины, в которую с каждой минутой погружалась все глубже.

– Это ничему не поможет! – с отчаянием воскликнула она.

– Поможет, – слегка улыбнувшись, возразил Рэтбоун. – Дело в том, что мы еще не выяснили все факты. Моя задача разобраться в них, чтобы по меньшей мере доказать, что вы не совершили никакого преступления.

Преступление. Конечно, она не совершила никакого преступления. Быть может, она допустила какую-то оплошность – иначе Мэри Фэррелайн была бы еще жива. Но брошь она, разумеется, не брала. Она даже не видела ее прежде. В душе Эстер затеплилась слабая на-дежда. Она поймала взгляд Оливера, и тот улыбнулся – скорее с пониманием, чем с доверием.

В пустой комнате, где они сидели, были слышны хлопанье железных дверей, гулко отдающееся в каменных стенах, и чьи-то голоса. Слов разобрать было нельзя – до них доносилось только катившееся по коридорам эхо.

– Расскажите мне еще раз самым подробным образом обо всем, что произошло с момента вашего приезда в дом Фэррелайнов, – потребовал адвокат.

– Но я же… – начала было спорить девушка, но, увидев его суровое лицо, подчинилась и описала все, что могла вспомнить, начиная с той минуты, как вошла в кухню дома на Эйнслай-плейс и встретила дворецкого Мактира.

Рэтбоун внимательно слушал, и Эстер казалось, что в мире остались только они двое, сидящие друг напротив друга за деревянным столом и напряженно ищущие выхода из того отчаянного положения, в котором она очутилась. Даже закрыв глаза, она продолжала бы видеть Оливера таким, каким он был в эту минуту. В ее сознании запечатлелась каждая мелочь, вплоть до легкой седины, серебрящейся на его висках.

– Вам удалось отдохнуть? – перебил он ее внезапно, когда она стала рассказывать о своем пребывании в доме Фэррелайнов.

– Да… Но почему вы спросили?..

– Если не считать времени, проведенного в библиотеке, это был первый случай, когда вы оставались одна?

Мисс Лэттерли сразу уловила его мысль.

– Да, – проговорила она, напрягшись. – Могут сказать, что в это время у меня была возможность вернуться в гардеробную и взять брошку.

– Не думаю. Такой поступок был бы слишком рискованным. Ведь миссис Фэррелайн могла оказаться в своей спальне…

– Нет… Мы с ней виделись в будуаре. Мне кажется, он находится не рядом с ее спальней. Впрочем, точно сказать не могу. Во всяком случае, он расположен на некотором расстоянии от гардеробной.

– Но в гардеробную в любой момент могла войти горничная, – возразил юрист. – Ведь чтобы приготовить все для такого долгого путешествия, требуется некоторое время – нужно проверить, все ли собрано, выстирано, выглажено, разложено по местам… Рискнули бы вы в такое время войти туда, если вам там находиться не положено?

– Нет… Нет, конечно! – оживилась сиделка, но тут же снова сникла. – Но когда я днем отдыхала, мой саквояж был при мне. Сунуть туда брошь никто не мог!

– Дело не в этом, Эстер, – терпеливо пояснил Рэтбоун. – Я пытаюсь представить ход их рассуждений: когда у вас была возможность найти брошь и взять ее. Нам необходимо уточнить, где она хранилась.

– Разумеется! – энергично откликнулась Лэттерли. – Мэри могла держать ее в шкатулке с драгоценностями в своей спальне. Это было бы логичнее, чем хранить ее в гардеробной. – Она взглянула адвокату в лицо, и ее на мгновение обрадовала написанная на нем доброжелательность, хотя ее энтузиазма он, видимо, не разделял. Но ведь если Мэри хранила брошку в своей комнате, это почти наверняка доказывало, что взять ее медсестра не могла!

Однако вид у Оливера был чуть ли не виноватый, как у человека, который вынужден разочаровать ребенка.

– В чем дело? – спросила девушка. – Разве я не права? Я же не входила к ней в спальню! И весь день, кроме того времени, что провела в библиотеке, я была на людя-х!

– И по крайней мере один из этих людей явно лжет. Кто-то положил брошь в ваш чемодан и сделал это не случайно.

Заключенная решительно подалась вперед:

– Но ведь можно же доказать, что у меня не было возможности взять ее из спальни, где стояла шкатулка! Я почти уверена, что в гардеробной ее не было. Да там ее некуда и поставить! – Она в подробностях вспомнила обстановку комнаты и заговорила увереннее: – Там вдоль одной из стен стоят три гардероба, в другой стене окно, а у третьей – комод и туалетный столик с трельяжем, а возле него табуретка. Я помню, что на столике лежали щетки, гребни и хрустальный стаканчик со шпильками. Шкатулки там не было. Она бы загораживала зеркало. И на комоде ничего не было, да он и слишком высок, чтобы что-то на него ставить.

– А у четвертой стены? – криво улыбнулся Рэтбоун.

– Ну… в ней дверь, естественно. А рядом – второе кресло. И что-то вроде кушетки.

– И никакой шкатулки?

– Нет! Это совершенно точно! – Сиделка ощутила ликование. – Ведь это же что-то доказывает!

– Это доказывает, что у вас прекрасная память, – и ничего более.

– Как же так! – воскликнула Лэттерли. – Если шкатулки там не было, я же не могла что-то из нее взять!

– Но это по вашим словам, Эстер, там не было шкатулки, – мягко уточнил юрист, глядя на нее с грустью и сочувствием.

– А горничная… – начала его подопечная, но осеклась.

– Разумеется, – кивнул Оливер. – Это могли бы подтвердить два человека: горничная, которая, вполне возможно, и подсунула брошку в ваш багаж, и сама Мэри, которую нам уже не расспросить. А кто еще? Старшая дочь, Уна Макайвор? Что скажет она? – Он старался говорить бесстрастно, как того требовала его профессия, но в глазах у него светились гнев и боль.

Девушка молча глядела на него. Он протянул руку через стол, словно собираясь коснуться ее руки, но передумал.

– Эстер, не стоит прятаться от правды, – серьезным голосом проговорил адвокат. – Вы оказались втянуты во что-то, для нас пока непонятное, и было бы глупо воображать, что причастные к этой истории люди – ваши друзья и что они непременно будут говорить правду, даже если это противоречит их интересам. Если Уне Макайвор придется выбирать, обвинить ли кого-то из своих домашних или вас, человека постороннего, нам не следует слишком рассчитывать на то, что она сможет и захочет сказать чистую правду.

– Но… Но если кто-то в ее доме оказался вором, разве она не постарается узнать, кто именно?

– Совсем не обязательно – особенно если это не кто-либо из прислуги, а один из членов ее семьи.

– Но почему? Почему украли только эту брошь? И зачем ее положили в мой саквояж?

Лицо Оливера вдруг стало жестким, словно на холоде, а глаза его блеснули:

– Этого я не знаю, но иначе остается только предположить, что это сделали вы, а такую нелепость я обсуждать не намерен.

Его слова отчетливо обнажили перед Эстер всю чудовищность ситуации. Разве она может рассчитывать, что кто-то поверит, будто она не воспользовалась неожиданно подвернувшейся возможностью, чтобы стащить брошку? А потом, после смерти Мэри, вдруг испугалась и попыталась вернуть ее? В глазах Рэтбоуна она прочитала, что он думает о том же самом.

А сам он в глубине души верит ей? Или всего лишь ведет себя так, как велит профессиональный долг? Мисс Лэттерли чувствовала, что реальный мир отступает перед надвигающимся на нее кошмаром, бесконечным и безнадежным, в котором мгновения надежды неотвратимо сменяются приступами слепого ужаса.

– Я не брала ее! – в полной тишине внезапно воскликнула она. – Я даже не видела ее до того момента, когда нашла в своей сумке! И тут же отдала Калландре. Что еще могла я сделать?

Адвокат с неожиданной теплотой дотронулся до ее ледяных рук.

– Я знаю, что вы ее не брали, – мрачно проговорил он. – И докажу это. Но сделать это будет нелегко. Вам нужно приготовиться к тяжелой борьбе.

Сиделка промолчала, стараясь преодолеть охватившую ее панику.

– Не хотите ли вы, чтобы я известил вашего брата и его жену?.. – предложил ей юрист.

– Нет! Пожалуйста, не говорите Чарльзу! – вскрикнула девушка, непроизвольно подавшись вперед. – Не надо рассказывать ни Чарльзу, ни Имоджен. – Она глубоко вздохнула. Руки у нее дрожали. – Ему будет очень тяжело узнать об этом. Лучше мы сперва постараемся выиграть…

Оливер хмуро взглянул на нее:

– А вам не кажется, что ему следовало бы сказать? Он наверняка захочет поддержать вас, чем-то помочь…

– Конечно, захочет, – согласилась заключенная, испытывая смесь гнева, жалости и раздражения. – Но ему будет трудно решить, чему же верить. Он захочет убедиться в моей невиновности, но не будет знать, как это сделать. Чарльз – ужасный педант. Он ни за что не поверит тому, чего не понимает. – Она вовсе не желала, чтобы ее слова звучали как осуждение, но не могла преодолеть собственного страха и боли. – Вся эта история его расстроит, а помочь он будет не в силах. Он сочтет необходимым навестить меня, а это будет для него невыносимо.

Эстер хотела бы рассказать Рэтбоуну о том, как покончил с собой ее потрясенный обманом отец, о последовавшей вскоре смерти матери и о том, как мучительно пережил все это Чарльз. Из всех троих детей он один находился тогда в Англии: Джеймс незадолго до того погиб в Крыму, а сама она еще служила там в госпитале. На плечи старшего из братьев пала в те дни вся тяжесть позора, финансового краха, а потом и семейной трагедии.

Конечно, кое-что из этого Оливеру было известно, поскольку он выступал адвокатом человека, обвиненного в доведении до самоубийства. Но он не знал всей истории гибели ее отца, и сейчас было совсем не время посвящать его в детали, тем самым напоминая о его промахах. Вместе с тем он мог истолковать молчание подзащитной как проявление раздражения.

Адвокат слегка улыбнулся, уступая:

– Думаю, вы не вполне верно судите о своем брате. Но сейчас это не столь важно. Мы можем поговорить об этом и позже.

С этими словами он поднялся.

– Что вы намерены предпринять? – Эстер тоже вскочила, причем столь поспешно, что снова ударилась о стол и едва не потеряла равновесия, но все же удержалась на ногах, судорожно ухватившись за край стола. – Что же теперь будет?

Адвокат стоял настолько близко от нее, что она ощущала запах шерсти, идущий от его одежды, и тепло его кожи. Поймав себя на том, что ей хочется продлить это мгновение, медсестра вспыхнула и, выпрямившись, отступила на шаг.

– Вас оставят здесь. – Юрист невольно вздрогнул. – А я найду Монка и пошлю его побольше разузнать о Фэррелайнах и о том, что же произошло на самом деле.

– Пошлете его в Эдинбург? – удивленно спросила девушка.

– Разумеется. Вряд ли можно что-нибудь выяснить, находясь в Лондоне.

– О!..

Рэтбоун направился к двери и постучал, вызывая надзирательницу, а потом снова обернулся к мисс Лэттерли.

– Крепитесь, – мягко проговорил он. – Разгадка существует, и мы ее отыщем.

Заключенная заставила себя улыбнуться. Конечно, Оливер говорил так лишь затем, чтобы поддержать ее, но и эти слова были для нее важны. Ей хотелось им верить, и она ухватилась за них:

– О да! Спасибо…

Их разговор был прерван скрежетом ключа в замке и появлением надзирательницы, по-прежнему мрачной и неумолимой.

Прежде чем разыскивать Уильяма Монка, к которому Рэтбоун испытывал весьма смешанные чувства, он заехал в свою контору на Вере-стрит. Разговор с Эстер дал ему не слишком много с практической точки зрения, и сейчас юрист чувствовал себя более опустошенным, чем ожидал. Посещение клиентов, подозреваемых в преступлении, всегда было для него испытанием. Естественно, все они были напуганы и подавлены арестом. Даже настоящих преступников заключение и предъявление обвинения захватывало врасплох. Те же, кто был невиновен, оказывались беспомощными перед обрушившимися на них обстоятельствами и совершенно терялись.

Прежде ему приходилось видеть мисс Лэттерли рассерженной, возмущенной несправедливостью, борющейся за других и близкой к отчаянию, но никогда в ней не чувствовалось страха за себя. Пока ничто не угрожало ее свободе, она всегда была сильнее обстоятельств.

Сняв пальто, Оливер отдал его стоявшему в ожидании клерку. Эстер всегда была так нетерпима к проявлениям глупости, всегда так неистово рвалась в бой… В женщине такая черта могла показаться непривлекательной и порой даже раздражала. Для общества это было неприемлемо. Адвокат улыбнулся, представив, как восприняли бы подобное поведение знакомые ему респектабельные дамы. Можно вообразить выражения их благовоспитанных физиономий. С едкой усмешкой в собственный адрес мужчина подумал, что самого его в первую очередь привлекали именно эти свойства ее характера. С женщинами более мягкими, больше придерживающимися условностей, ему было легче, спокойнее – их поведение в меньшей мере противоречило его жизненным правилам, представлениям и, разумеется, светским и профессиональным привычкам. Но, расставшись с любой из них, Оливер больше никогда ее не вспоминал, они его не трогали и не вдохновляли его. Спокойная, ровная жизнь при всех своих достоинствах начинала приедаться.

Машинально поблагодарив клерка, Рэтбоун прошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь и присел за стол. Он не имеет права допустить, чтобы с Эстер случилась беда. Он – один из лучших адвокатов Англии, и именно ему следует защитить ее и опровергнуть это нелепое обвинение. Его раздражало, что придется воспользоваться помощью Монка, чтобы докопаться до истины или хотя бы доказать невиновность девушки, но, не располагая фактами, он ничего не добьется.

Не то чтобы он не любил Уильяма, вовсе нет. Этот сыщик обладает блестящим умом, смелостью и своеобразным благородством – этого у него не отнимешь, несмотря на его колючий нрав, зачастую дурные манеры и обычное высокомерие. Но при всей своей самоуверенности, элегантности и прекрасной дикции он – не джентльмен. Трудно сказать, в чем тут дело, но это так. Оливер всегда замечал в нем какую-то подчеркнутую агрессивность. А уж его отношение к Эстер было просто возмутительным.