Текст книги "Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании"

– Куда направляешься, похититель девиц?

Конь, несмотря на свою смелость, остановился, и донья Беатрис и ее служанка резким толчком были сброшены на землю, при этом первая окончательно пришла в чувство от этого жуткого возгласа, а вторая почти лишилась чувств просто от страха. Дон Альваро, взревев от ярости, схватился за меч и, вонзив шпоры в коня, бросился на призрака, в котором с удивлением узнал настоятеля монастыря Карраседо.

– Не иначе как, – сурово произнес аббат, – сеньор де Бембибре превратился в ночного разбойника!

– Святой отец, – перебил его дон Альваро, – вы знаете, с каким уважением я отношусь к вам и к вашему святому облачению, но ради бога и во имя мира позвольте нам продолжить наш путь. Я не хочу запятнать свою душу кровью жреца Всевышнего.

– Горячий юноша, который не уважает даже святости дома господня, – ответил монах, – как ты мог подумать, что я не опасался твоих неразумных поступков и не попытался бы дать им отпор?

– И сделали вы это совершенно напрасно, – ответил дон Альваро, заскрежетав зубами, – какое право у вас есть на эту даму или на меня?

– Донья Беатрис, – ответил аббат спокойно, – находилась в доме, где я осуществляю законную власть, и вы забрали ее оттуда обманным путем. Что касается вас, то моя тонзура вам скажет больше, чем мои слова.

Тогда дон Альваро соскочил с коня, вложил меч в ножны и, попытавшись успокоиться, сказал ему:

– Вы же видите, святой отец, что все дороги к примирению и взаимному согласию закрыты. Никто больше чем вы не может судить о моих намерениях, поскольку несколько дней назад я открыл вам свою душу, как если бы говорил с вами на исповеди, так будьте же великодушны, защитите страдающих и помогите беглецам, не сворачивайте с пути добродетели и не разрушайте надежду двух душ, которые вновь соединило то же самое чувство, что зародилось в них до разлуки.

– Вы силой похитили благородную девушку из убежища, где она была под защитой, а это чудовищный поступок и в глазах Бога, и в глазах людей.

Тогда донья Беатрис вышла вперед и со своей обычной очаровательной скромностью мягко сказала:

– Нет, отец мой, я сама просила его о помощи, положившись на его храбрость, и сама бросилась в его объятья. И вот я здесь.

Потом она быстро, но при этом горячо и страстно пересказала события в комнате для приемов в монастыре, свое отчаяние, свои сомнения и тревоги и, вдохновленная этим рассказом, в заключение, в отчаянии схватившись за образок монаха, воскликнула:

– Святой отец, освободите меня от моего отца, освободите меня от этого несчастного, у которого я украла его покой, а более всего – освободите меня от меня самой, поскольку мой разум окружен мраком и моя душа сбилась с пути в бездне страданий, что меня окружают столько времени.

Все погрузились в глубокое молчание, пока аббат не прервал его своим тревожным хриплым голосом, хотя и дрожащим из-за невольной нежности, которую он испытывал:

– Дон Альваро, – сказал он, – донья Беатрис останется со мной, чтобы вернуться в свой монастырь, а вы вернетесь в Бембибре.

– Чтобы попытаться вырвать ее из моих рук, вы должны прежде отобрать мою жизнь. Позвольте нам ехать нашей дорогой и, если вы не хотите содействовать делу любви, не провоцируйте гнев тех, кто уважал вас даже в вашей несправедливости. Отойдите, говорю я вам, или клянусь, я снесу все на своем пути, включая само святейшество вашей персоны.

– Несчастный! – ответил старик. – Твоя душа ослеплена безумным обожанием этого создания. Срази меня, и моя кровь будет преследовать тебя, взывая к отмщению, как кровь Авеля.

Дон Альваро, вне себя от гнева, приблизился, чтобы вырвать донью Беатрис из рук аббата, готовый, если понадобится, прибегнуть к насилию, но тут она вмешалась и спокойно произнесла:

– Остановитесь, дон Альваро. Все это было не более чем сон, но сейчас я проснулась и хочу вернуться в Вильябуэну, откуда никогда и не должна была уезжать.

Оцепенев от ужаса и будто окаменев в своей яростной вспышке, дон Альваро только и смог глухо вымолвить:

– Так-то вы решили?

– Именно так я и решила, – ответила она.

– Донья Беатрис! – воскликнул дон Альваро таким тоном, словно тысячи мыслей одновременно беспорядочно метались в его душе, и, будто так и не доверившись своим силам, он смог лишь сказать:

– Донья Беатрис… прощайте!

И поспешно направился к своему коню.

Несчастная девушка разразилась горькими рыданиями, как будто в это мгновение оборвалась единственная нить, связывающая ее со счастьем. Тогда настоятель, проникшись состраданием, стремительно подошел к дону Альваро и, схватив его за руку, как будто вопреки своему желанию, подвел его к донье Беатрис.

– Вы не уедете таким образом, – сказал он, – я не хочу, чтоб вы уезжали с сердцем, полным ненависти. Неужели у вас нет веры ни в мои седины, ни в клятву вашей дамы?

– У меня осталась только вера в копья мавров и в то, что Бог дарует мне смерть истинного рыцаря и христианина.

– Послушай, сын мой, – добавил монах с большей нежностью, чем можно было ожидать от его мрачного и сурового характера, – ты заслуживаешь более счастливой судьбы, и одному богу ведомо, как меня печалят твои страдания. Большой счет предъявит суд его тем, кто разрушает творение божье. Поскольку здесь я – его посланник и исполнитель духовной воли, я не позволю вам участвовать в этой злополучной кампании, источнике ваших несчастий. Я видел, чем тебе приходится расплачиваться за своё благородство, и во мне ты всегда найдешь поддержку. Ты одинокая и заблудшая овца, но я тебе подставлю свое плечо и дам тебе утешение.

– А я, – сказала донья Беатрис, – здесь, перед служителем алтаря, еще раз дам вам клятву, которую уже давала, и меня не заставит ее нарушить даже проклятие моего отца. О, дон Альваро! Ну почему вы хотите расстаться со мной в таком гневе? Неужели те мучения из-за вашей любви, от которых я страдала и страдаю сейчас, ничего не значат для вас? Это и есть то доверие, с которым вы относитесь к моим нежным чувствам? Разве вы не видите, что если моя решимость пошатнулась, то это потому, что мои силы слабеют, а мой разум помутился от всех мучений, от которых я бесконечно страдаю, я, несчастная женщина, брошенная всеми, без какой-либо другой поддержки кроме Бога и вас?

Злость дона Альваро превратилась в нежность, когда он понял, что их разоблачение аббатом вызвано его отеческой заботой, а неожиданная перемена решения доньи Беатрис сменилась на ласковые возражения. По натуре своей он был мягким и сдержанным, и эта вспышка ярости и жестокости, случившаяся минуту назад, была следствием тех неудач и разочарований, которые его окружали со всех сторон.

– Вам хорошо известно, досточтимый сеньор, – сказал он аббату, – что мое сердце не свернуло с тропы уважения, но людская несправедливость толкнула меня на этот поступок. Они хотели похитить ее у меня, а это – невозможно, но если вы обещаете выступить посредником и вызоветесь сделать так, чтобы этот отвратительный брак не состоялся, я уйду отсюда, как если бы услышал слово самого Господа Бога.

– Прикоснись к этой руке, на которую каждый день снисходит величие небес, – ответил монах, – и иди с уверенностью, что пока ты жив, а в донье Беатрис живы все эти чувства, она не перейдет ни в чьи руки, даже если бы это были руки самого короля.

– Донья Беатрис, – промолвил кабальеро, приблизившись к девушке и стараясь совладать со своими эмоциями, – я был несправедлив к вам и умоляю простить меня. Я не сомневаюсь в вас и никогда не сомневался, но несчастья меняют и ожесточают и лучшие души. Мне больше нечего сказать вам, поскольку ни слезы, на сожаления, ни слова не откроют вам того, что происходит в моей душе. Через несколько дней я отправлюсь на войну, которая опять разгорается в Кастилии. Оставайтесь с Богом и молитесь ему, чтобы он подарил нам более счастливые дни.

Донья Беатрис, собрав остатки своих сил в этот тяжелый момент и приблизившись к рыцарю, сняла колечко со своего пальца и, одев его на палец дона Альваро, произнесла:

– Возьмите это кольцо как залог и символ моей веры, искренней и чистой словно золото, – затем, схватив кинжал дона Альваро, отрезала прядь своих черных длинных волос, струящихся по плечам, и тоже отдала ему. Дон Альваро поцеловал и то и другое и сказал:

– Эту прядь я положу внутрь своей кирасы рядом с сердцем, а кольцо буду всегда носить на руке, но, если мой оруженосец однажды вам вернет обе эти вещи, помолитесь за мой вечный покой.

– Даже если это случится, я буду ждать вас еще год, а потом уйду в монастырь.

– Я принимаю вашу клятву, поскольку, если бы вы умерли, ни какую другую женщину я бы не смог назвать своей женой.

– Храни вас небо, благородный дон Альваро, но не предавайтесь печали. Помните, что надежда – это божественная добродетель.

Казалось, эти слова должны были стать последними, однако не в состоянии двинуться с места они словно приросли к земле, связанные взаимными горькими взглядами, пока наконец не бросились в объятия друг друга, и донья Беатрис, заливаясь слезами, воскликнула:

– Да, да, в моих руках, здесь, рядом с моим сердцем…. И не страшно, что этот святой человек стал свидетелем этого… ведь прежде Бог был свидетелем чистоты нашей любви.

Так они и стояли несколько мгновений, будто две кристально чистые реки, смешавшие свои воды, и наконец, когда они оторвались друг от друга, дон Альваро обнялся с аббатом, вскочил на своего коня и медленно уехал, постоянно оглядываясь назад, пока деревья все не скрыли. Миллан остался по распоряжению своего хозяина сопровождать донью Беатрис и ее служанку в Вильябуэну. Старик аббат коротко свистнул и тут же появился монах-келейник, который прятался за изгородью. Настоятель тихо сказал ему несколько слов, и спустя некоторое время тот вернулся с монастырской повозкой, запряженной парой выносливых мулов. Разместив в ней донью Беатрис и ее служанку, келейник удалился. Миллан помог аббату сесть верхом на свою лошадь, взял мулов за поводья, и они направились по той же роковой дороге обратно в Вильябуэну, куда и прибыли еще до рассвета. Беглянки проникли назад в монастырь через пролом в решетке, и Мартина почти на себе довела свою сеньору до ее комнаты, в то время как аббат вернулся в Карраседо, весьма довольный своей предусмотрительностью, благодаря которой удалось все исправить, и при этом никто не узнал о его пешей прогулке и ночных событиях.

На следующий день, когда слуги графа и сеньора де Арганса прибыли в монастырь со свадебными подарками, они обнаружили донью Беатрис без сознания, мечущейся в горячечном бреду и пылающей в лихорадке.

Глава XII

Нашему читателю должно показаться странным, что настоятель монастыря Карраседо появился так своевременно, чтобы расстроить счастливые планы дона Альваро и доньи Беатрис, в судьбе которых, как мы полагаем, не переставало принимать участие его доброе сердце, тем не менее все это было делом вполне объяснимым. Когда сеньор де Бембибре распрощался с аббатом после их первой встречи, его собственные слова и решительный настрой дали понять, что природная энергичность, подогреваемая той неистовой страстью, которая полностью поглотила его, не позволит ему отступить ни перед какими препятствиями, и он не перестанет придумывать различные планы и ухищрения. Донья Беатрис была духовной дочерью настоятеля и потому все, что как-то касалось ее, вызывало его заботу и привлекало внимание. После ее отправки в Вильябуэну, под защиту одного из домов его ордена, который находился под его властью, его бдительность удвоилась, и не зря. Некий слуга из Карраседо видел в одном из лесов, прилегавших к Вильябуэне, крестьянина, ехавшего верхом на великолепном жеребце в сопровождении человека, похожего на оруженосца, которые пробирались тайными тропами, как будто избегая людных мест. Необычность увиденного побудила его рассказать об этом аббату, и тот по приметам и направлению, в котором двигались всадники, догадался, что дон Альваро кружит неподалеку и, учитывая настойчивость графа де Лемуса, видимо попытается выкрасть свою возлюбленную. Тогда он дал указания всем лесничим монастыря и лодочнику из Вильядепалоса (поскольку лодка также принадлежала монастырю), чтобы они бдительно следили за всем происходящим вокруг и незамедлительно докладывали, если вдруг что-то заметят. Хотя весть о побеге находчивой и осторожной Мартины и не достигла его ушей, но визит дона Альваро в Корнатель, его неестественные кружные пути в обход монастыря, на что обратили внимание лесничие аббата, и особенно мысль о том, что на следующий день истекает отведенный донье Беатрис срок, ясно указали ему ночь, назначенную для исполнения дерзкого плана. Справедливо полагая, что скорее всего Корнатель будет тем местом, куда направятся беглецы, он приказал отогнать лодку на другой берег, а поскольку вода в реке Силь поднялась из-за таявшего в горах снега и ее невозможно будет перейти вброд, аббат был уверен в надежности своего плана. Конечно, дон Альваро мог отвезти донью Беатрис в Бембибре или пересечь реку по мосту у замка Понферрада, сделав напрасными все его старания, но оба эти пути доставили бы столько проблем, что несомненно должны были испугать дона Альваро. Мост хорошо охранялся, и никто бы не прошел по нему в столь неурочный час без приказа магистра, а именно этого наш кабальеро хотел бы избежать прежде всего. Поэтому сети прелата были расставлены надежно, и результатом попытки дона Альваро стало именно то, что, к несчастью, и должно было случиться.

Как бы то ни было, достопочтенный священник не думал, что страсть доньи Беатрис пустила в ее душе столь глубокие корни и что желание избежать ненавистного брака толкнет ее на такую крайность. Привыкший видеть девушек как высокого, так и низкого происхождения, подавляемых родительской властью, он представлял себе, что мимолетное увлечение могло толкнуть донью Беатрис к такому решению, и именно последствия этой ошибки он предполагал пресечь. Но когда он своими глазами увидел силу этого чувства, сопротивляющегося родительской воле, и ту бездну несчастий, в которую может повергнуть всех упрямство сеньора де Арганса, аббат вознамерился решительно противостоять его планам. Сердце настоятеля, хоть и охваченное фанатичным служением, не отвергало благородных устремлений, свойственных его сословию и сану, к тому же он любил донью Беатрис с почти отеческой нежностью. На исповеди ее кристально чистая душа представала в своей божественной наготе и неизбежно очаровывала своей добротой. С другой стороны, он прекрасно видел, что дон Альваро, как рыцарь щепетильный в вопросах чести, если они и были в ту эпоху, решился на столь необдуманные действия только загнанный отчаянием и несправедливостью. Поэтому на следующий день рано утром настоятель отправился воплощать в жизнь свои благородные намерения, однако, к великому его сожалению, все отложилось из-за самой доньи Беатрис по причине ее болезни. Ему показалось несправедливым еще больше огорчать сеньора де Арганса, который уже начал пожинать плоды своей несправедливости, хотя при этом и не отступил ни на шаг в своем решении.

Дон Альваро в свою очередь из Карраседо направился прямиком в Понферраду, куда и прибыл еще до рассвета. Поскольку он не хотел никого беспокоить в столь неурочный час и к тому же пытался немного прийти в себя, прежде чем предстать перед своим дядей, он бродил вдоль берега реки до тех пор, пока яркие тона первых рассветных лучей не сменили бледный лунный свет, укрывавший зубцы стен и башни этой величественной крепости. Тогда он вошел в замок и, встретившись с дядей, с искренностью, свойственной его характеру, рассказал ему о событиях предыдущего дня, взяв с него слово рыцаря хранить все рассказанное в секрете и не судить его строго. Старик слушал с живым интересом и, когда тот закончил, произнес:

– Хорошего радетеля ты нашел в лице аббата Карраседо, пусть и беда привела тебя к тому, к чему я хотел привести тебя еще до того, как началась эта буря. Я знаю настоятеля, и с какой бы ненавистью и враждой он ни смотрел на наше рыцарство, его прямая душа не свернет с истинного пути. Но Салданья!.. – добавил он горестно. – Один из старейших наших рыцарей, поседевший в битвах! Предложить свою помощь, и мало того, замок, которым он управляет, для подобных целей! Позволить женщине пересечь порог нашего Храма, когда нам запрещены даже поцелуи наших матерей и сестер!

Дон Альваро попытался встать на защиту командора.

– Нет, сын мой, – ответил магистр, – то, что он сделал из-за привязанности, которую питает к тебе, он бы сделал и для любого другого, если бы это способствовало росту нашего могущества и ослаблению наших врагов. Я слишком хорошо его знаю: его вспыльчивая, высокомерная душа ожесточилась из-за наших неудач, а он сам полон честолюбивых планов и готов сделать все, что в человеческих силах, чтобы восстановить наше величие. В его глазах все средства хороши, если они ведут к этой цели. Он – живой пример очевидного упадка нашего ордена!

Дон Альваро сказал дяде, что намерен немедленно отправиться в Кастилию, и старик одобрил это решение не только потому, что тот, как дворянин, был обязан служить королю в подобных случаях, но также надеясь, что риск и опасности войны, которые так хорошо соответствовали характеру молодого человека, отвлекут его от собственных горестей и печалей. На этот раз дон Альваро, обычно выступавший под знаменами Храма, должен был отправиться на войну в одиночку, поскольку тамплиеры, став свидетелями гонений против Великого магистра и остальных рыцарей в соседнем французском королевстве, весьма настороженно относились к чрезмерному усилению королевской власти и сочли более разумным сохранять нейтралитет в междоусобной войне, театром действий которой стала несчастная Кастилия.

На следующий день дон Альваро де Бембибре выехал во главе основной части своего войска по направлению к Карриону, поручив вести оставшихся Мельчору Робледо, одному из своих офицеров, а охрану своего замка передав в руки рыцарей-тамплиеров из Понферрады. А пока он направляется туда и присоединяется к войску короля Фердинанда IV, нам необходимо дать нашим читателям некоторое представление о тех новых волнениях, которые по ряду причин вынудили и простой народ, и богатых сеньоров взяться за оружие.

Род де Лара, самый могущественный в Кастилии, был знаменит своими мятежами и непокорностью не меньше, чем знатностью и богатством. Нынешний глава рода, дон Хуан Нуньес де Лара, долгое время находился в изгнании[17]17
  Хуан Нуньес де Лара пытался воспрепятствовать вступлению на престол Санчо IV, но, потерпев поражение, бежал во Францию.


[Закрыть] и вновь вернулся в Кастилию c оружием в руках во времена правления достославной королевы доньи Марии. Однако его войска были разбиты доном Хуаном де Аро, и он попал в плен к королеве. Его лишили всех замков и владений, однако спустя некоторое время вернули ему все назад и, чтобы надежнее скрепить этот договор, назначили его на должность мажордома короля – место привилегированное и желанное для его рода. Но времена были столь смутные и беспокойные, а Нуньес де Лара настолько непокорный и вспыльчивый, что всех этих милостей было недостаточно, чтобы сдержать его буйный характер. Инфант дон Хуан, чье зловещее имя уже упоминалось в нашей истории, чтобы служить контрастной тенью блистательной фигуры Гусмана Доброго, не смирившись с потерей своего королевства Леон, вскоре свел дружбу и заключил союз с королевой в стремлении получить власть в Бискайе, которая принадлежала его жене донье Марии Диас де Аро по наследству от отца, графа дона Лопе, но господство в которой, тем не менее, в то время не выпускал из своих рук ее дядя дон Диего. Это был давний и трудноразрешимый спор, к тому же мало кто из сеньоров искренне желал его урегулирования, поскольку в борьбе со всеми этими группировками королевская власть ослабевала соразмерно территориальным захватам и лишению привилегий, и не было никакой возможности положить конец той беспомощности, которая поразила самое сердце государства. Мятежи во времена несовершеннолетия короля приучили сеньоров к непокорности, а как слово, так и рука короля были слишком слабы, чтобы это остановить.

Однако благоразумие и изворотливость ума королевы доньи Марии позволили уладить разногласия между инфантом доном Хуаном и доном Диего де Аро, который передал Бискайю своей племяннице донье Марии Диас в обмен на поместья Вильяльба и Миранда. Но король, чей легкомысленный и непостоянный нрав много раз был причиной провала мудрых политических комбинаций, исключил из этих договоренностей и соглашений, в которых выступали в качестве посредников главные сеньоры его королевства, своего мажордома дона Хуана Нуньеса де Лара, чем вызвал его неудовольствие и раздражение. Как и следовало ожидать, ущемление своих привилегий высокомерный де Лара расценил как кровную обиду и, распрощавшись с королем в резком, невежливом тоне, он заперся в хорошо укрепленном Тордеумосе. Распределив своих людей между Искаром, Монтехо и другими крепостями и запасшись оружием, снаряжением и продовольствием, он приготовился противостоять королевскому гневу.

Король, в свою очередь не менее озлобленный дерзостью дона Хуана Нуньеса, посовещавшись со своими сеньорами, направил одного из своих кабальеро с требованием, чтобы де Лара, ответивший такой неблагодарностью за все оказанные ему милости, покинул королевство и вернул обратно недавно пожалованные ему поместья Мойя и Каньете. Хуан Нуньес со своей привычной дерзостью ответил ему, что не покинет ту землю, где он родился и вырос, а что касается поместий, то он достаточно хорошо послужил королю, чтобы ими владеть. В ответ на это король собрал свои войска и приготовился выступить в Тордеумос.

Несмотря на эти распри, и монарх, и сеньоры – сторонники де Лары были солидарны в одном: в ненависти к тамплиерам и желании отобрать и поделить их богатства. Конечно, рыцари ордена не причиняли никакого вреда королю в предыдущих междоусобицах и всегда сохраняли нейтралитет даже в это неспокойное время, но также верно и то, что один из членов ордена, командор Мартин Мартинес, передал инфанту дону Хуану замок и мост в Алькантаре. Тем не менее король больше обратил внимание на этот отдельный случай, чем на благородное поведение всего ордена, к тому же желание поправить за счет их благосостояния финансовые дела короны и утихомирить алчность своих богатых сеньоров окончательно настроили его против прославленного воинства. Но, поскольку папа Климент V пока не провозгласил свою анафему, хотя и не осмеливался взять под защиту преследуемое рыцарство, намерения короля были отложены и меч остался наполовину вынутым из ножен. Однако плетение интриг и попытки подорвать основы Храма не прекращались – в расчете, что когда-нибудь настанет день открытого военного противостояния. Во главе этого всего стоял неутомимый инфант дон Хуан, и, как мы уже говорили, планы графа де Лемуса, а следовательно, и все несчастья доньи Беатрис и дона Альваро были делом его рук, убивавших их святую истинную надежду, словно невинных детей в колыбели. В то время тамплиеры контролировали все входы в Галисию, поскольку владели частью портов, таких как Пьедрафита и Вальдеоррас, а также крепостями Корнатель и Валькарсе. Замкам Корульон, Понферрада и Бембибре принадлежали самые плодородные равнины страны, к тому же если бы дома Оссорио и Яньес породнились, их многочисленные вассалы в лесах у истоков Боэсы и Бурбии перекрыли бы большую часть горных проходов, что сделало бы позиции ордена в этих землях практически неприступными. Все это достаточно ясно понимали инфант и его приближенные, что и породило притязания графа, который, весьма далекий от мысли о походе на Тордеумос, оставался в пределах Галисии и Бьерсо, чтобы выполнить особую миссию – объединить силы против тамплиеров, разрыв с которыми казался неизбежным.

Таким образом, дон Альваро оказался в одиночестве среди кастильского войска или, лучше сказать, в окружении враждебности и недоверия по причине его тесного и искреннего союза с Храмом, хотя его отвага, военное искусство и храбрость были хорошо всем известны. И вот наконец сеньор де Бембибре со всеми своими людьми, включая тех, которые во главе с Робледо догнали их по пути, присоединился к королевскому войску, и тогда все вместе они выехали из Карриона со всеми обозами, оружием и военными машинами и двинулись на Тордеумос.