Текст книги "Мед для медведей"

– Все это чрезвычайно интересно, – сказал Пол, – но…

– Приятно слышать, что вы находите мои слова интересными, бедный беззубый мальчик. В создавшейся ситуации вы являетесь не более чем жертвой. А теперь мы переходим к той роли, которая отводится вам в этой совершенно безвредной и не слишком доходной работе, которую мы здесь делаем. Мы вполне обоснованно можем называть себя филантропами. Разве филантроп ожидает награды за свою деятельность? Давать людям то, что они хотят, разве это само по себе уже не является наградой? Весьма благородная цель жизни, согласитесь.

– Не всегда, – сказал Пол.

– Не всегда, – повторил Док, – но если, скажем, человек по имени Опискин имеет одно-единственное желание – спастись от жизни, в которой он испытывал только притеснения, причем у него имелись средства и возможности… Я ясно выражаюсь?

– Опискин мертв, – вставил Пол.

– Опискин мертв, – согласился Док. – Музыкант Опискин умер несколько лет назад. О его смерти ходило множество слухов. Рак прямой кишки – вот официальная причина смерти. (Ах, незабвенный Клод Дебюсси, он на самом деле умер от этой же болезни: жизнь, отданная красоте, закончилась болью, вонью и хаосом. Мне посчастливилось познакомиться с ним в Париже.) Я не зря сказал, что это официальная версия, потому что у каждого, кто знал его при жизни, есть основания подозревать совсем другие причины смерти. Но как бы там ни было, Опискин мертв. Но это Опискин-отец – а как насчет Опискина-сына?

– А я и не знал, что у него есть сын, – сказал Пол, – я многого о нем не знал. Это мой бедный, ныне покойный друг увлекался музыкой Опискина.

– Ах да, Мэдокс рассказывал мне что-то об этом. Вам не кажется, что у моего Мэдокса довольно оригинальная манера речи. Обезоруживающая, пожалуй, даже натуральная. Вы говорили об Опискине (поверьте, я помню), потому что были преданы памяти друга. Конечно, конечно. Это делает вам честь. Замена одного лица другим – это выражение теперь часто появляется в печати, причем в самых разных контекстах. Если быть кратким, то дело обстоит следующим образом: сын Опискина живет здесь, в Петербурге, со своей тетей. Причем пребывает в вечном страхе услышать ночью стук в дверь, увидеть ожидающую черную машину, ощутить сопровождаемые пьяным смехом удары тяжелых кулаков и в итоге закончить свои дни в тюремной камере. Это похоже на греческую трагедию: весь род Опискиных должен быть полностью уничтожен. И тут появляетесь вы с паспортом на двоих. Это как с двуспальной кроватью, у которой используется только одна половина. Согласитесь, что не использовать вторую просто грех. Вы приехали сюда с женой (которую я, кстати, не имел удовольствия видеть на борту этого ужасного корабля. Я полагаю, судя по фотографии, она должна быть очень милым человеком), а теперь собираетесь вернуться назад без своей второй половины.

– Все произошло независимо от моего желания, – пожал плечами Пол, – я вынужден возвратиться домой один. И кстати, мне не совсем понятно, что именно я могу сделать для молодого Опискина. Чего, собственно говоря, вы от меня ждете? Я пришел к вам всего-навсего занять небольшую сумму денег.

– Давайте говорить не о займе, а об оплате за оказанную услугу. Ну, скажем, пятьсот фунтов наличными вас устроит? Под моей кроватью стоит металлический ящик, вы можете взглянуть на деньги, если хотите.

– Но что я должен сделать?

– Сейчас Мэдокс уже, наверное, связался с юным Опискиным. Хотя, конечно, мой верный секретарь всегда непозволительно долго одевается и прихорашивается. Кстати, композиторского сынка зовут Алексей, а по отчеству он Петрович.

– Еще один Алексей на мою голову, – вздохнул Пол.

– Вы можете назвать его как вам будет угодно. – Старческая физиономия расплылась в улыбке. – Муж имеет право обращаться к жене как-нибудь уменьшительно-ласкательно. Вам, наверное, больно будет называть его настоящим именем вашей сбежавшей супруги. Вы уже и так достаточно натерпелись в этой поездке.

– Фантастика, – сказал Пол.

– О, – парировал Док, – в нашей жизни нет ничего невероятного. Даже сказки, доложу я вам… что-то я отвлекся. Мэдокс позаботиться обо всем. Должно быть, молодому Опискину придется носить вещи его тети: хотя что-то другое, более западное, подошло бы больше.

– Мэдокс, – пробормотал Пол, вспоминая сделку, заключенную несколько дней назад, – позаботится обо всем. Но, – он добавил, – я ни минуты не сомневаюсь, что…

– К счастью, он отрастил волосы вполне достаточной длины, чтобы выглядеть пристойно. Вы даже не представляете, мой мальчик, какое благое дело совершаете. – Док зевнул (или зевнула). – Мэдокс иногда умеет творить чудеса. Он обеспечит вам каюту люкс на «Александре Радищеве». Вместе вы направляетесь в Хельсинки. Там у него друзья. (Еще один зевок.) Из Хельсинки вы уже в одиночестве полетите в Лондон. Пятьсот фунтов – ваш гонорар. Кроме того, вам, разумеется, оплатят все непредвиденные расходы.

– Я не собираюсь этого делать, – сказал Пол.

– Россия, – мечтательно сказал Док, – мне кажется, нам надо двигаться дальше, на восток. Я имею в виду Мэдокса и себя. Я больше не могу выносить бесконечные категории, классификации и противоположности. Добро и зло, мужчины и женщины, плюсы и минусы… Надоело! В Европе жить невозможно, а Россия теперь стала самой европейской из всех.

– Нет, я не стану этого делать, – заявил Пол.

Глава 10

В комнате Мэдокса шло свадебное пиршество. Энергичный пожилой официант в пенсне и теннисных туфлях уставил небольшой стол местными яствами. Здесь был московский борщ (бледная копия своего украинского собрата), черный хлеб, консервированные крабы и салат из огурцов со сметаной. Благодаря неослабным усилиям Пола Мэдокс уже лишился значительной части своих запасов виски. Но это не помогло несчастному антиквару смириться с существованием неприглядной личности, сидевшей напротив него за столом и поглощающей пищу с аппетитом отработавшего целый день на пашне крестьянина. При этом он еще и громко чавкал. И это сын великого композитора? Невероятно!

– Милая, милая, – громко проговорил Пол. Для практики. Юный Опискин тут же перестал жевать и испуганно взглянул на него. – Ты должен привыкнуть к моему голосу, – назидательно сказал Пол. – И постарайся сделать вид, что ты понимаешь английский, черт бы тебя побрал.

– Спокойно, – сказал Мэдокс, – не надо эмоций. Все равно вам придется временно полюбить друг друга.

Пол тяжело вздохнул и похлопал себя по груди. Во внутреннем кармане лежали пятьсот фунтов. Вернее, не вся сумма, но большая ее часть. Пол рассовал деньги по разным карманам. Так ему казалось надежнее. Он снова посмотрел на молодого Опискина и заставил себя улыбнуться. Это оказалось труднее, чем он рассчитывал. Они еще не привыкли друг к другу. Опискин-сын был одет в дрилоновое платье, которое Пол продал Мэдоксу, кроме того, на нем было грубое нижнее белье, купленное в соседнем магазине. В таком же, надо полагать, ходили все русские женщины. На ноги ему обули нечто, весьма напоминающее хирургические бахилы, и сильно поношенные босоножки на толстом стоптанном каблуке. Груди соорудили из тряпок, но левая грудь получилась несколько больше и (словно поэтому) немного ниже. Молодой Опискин обладал внушительной комплекцией, толстой шеей и поросшими густой растительностью толстыми руками, которые, несмотря на все старания Мэдокса, не удалось выбрить чисто. Юноша явно не унаследовал изящества, которое бедный Роберт находил в музыке его отца. А его физиономия, обрамленная жесткой проволокой волос, была настолько мужской, что всякий раз при взгляде на нее у Пола начинало ныть сердце. Фотографию на паспорте уже заменили, причем сделали это весьма квалифицированно. Пол, как ни старался, не нашел к чему придраться. Всякий раз, вспоминая о новой фотографии, которая заменила очаровательное личико Белинды, Пол ощущал злорадное удовлетворение. Это была его маленькая месть за ее побег. Видела бы Белинда свою преемницу!

Только одно заставляло Пола проявлять снисходительную доброжелательность к своему неожиданному спутнику – приятная тяжесть в кармане.

Великий русский композитор, не признанный в своем отечестве и всеми гонимый, потому что писал слишком хорошую музыку, породил на свет этого отпрыска – свое величайшее творение. А как его (композитора) любил Роберт!

– Я не понимаю, – сказал он Мэдоксу, – откуда у него деньги? Насколько я понимаю, он как раз едет к деньгам. У знаменитого папаши наверняка припрятаны немалые суммы в западных банках. Но как он раздобыл деньги здесь?

– Они их умеют находить, – вздохнул Мэдокс, – вы бы удивились, узнав, как эти нищие пролетарии умеют быстро обзаводиться деньгами, если приложат к этому определенные усилия. Иногда, правда, они предлагают не деньги, а свое имущество. Зачастую у них есть неплохие дачи или произведения искусства. Не поверите, но нам однажды пытались навязать настоящий боевой самолет, «МиГ», кажется. Но мы не стали связываться. Слишком рискованно. Когда они начинают торговаться, мы обычно задаем только один вопрос: «А сколько, по-вашему, стоит свобода?» Это их сразу приводит в чувство.

– А кого-нибудь ловили? – с замиранием сердца спросил Пол.

– Вы бы лучше занялись друг другом, голубки, – повысил голос Мэдокс. – Кстати, вы уж не обессудьте, что обошлось без свадебного пирога, но так уж повелось, что все иметь невозможно. Кстати, вы отплываете в десять. Я заказал для вас машину. Взяточничество, кругом взяточничество! Пришлось переплатить десять рублей! Коррупция погубит эту страну.

– Пойдем, дорогая, – проворковал Пол, протягивая свою узкую, женственную руку навстречу рабочей лапе молодого Опискина. – Боже мой, – вздохнул он, – где же кольцо?

– Я никогда и не утверждал, что безупречен, – вздохнул Мэдокс, – я тоже человек и могу что-то забыть. Ну ничего, сейчас что-нибудь придумаем. Снимем с занавески? Нет, не подойдет. На столе должны быть кольца для салфеток… Нет, тоже великовато. Пожалуй, выход один – найти кусочек фольги.

Немного поколдовав, Мэдокс обернул толстый и волосатый палец Опискина-сына полоской фольги.

– Ну а теперь, – торжественно объявил он, – вам следует попрощаться со стариной Доком.

«Невеста» Пола неуклюже открыл толстыми пальцами пудреницу, мазнул пуховкой по мясистому носу и убрал ее. Затем он, желая доказать свою полезность, легко подхватил оба чемодана – свой собственный и Пола.

– Так не пойдет, – запротестовал Пол, украдкой разглядывая своего спутника. Это был неплохо сложенный, хотя и слишком крупный юноша двадцати шести лет от роду (правда, теперь, согласно паспорту, он, то есть Белинда, вплотную приблизился к сороколетнему юбилею). Жене Пола удалось здорово помолодеть и прибавить в весе, питаясь отличными советскими продуктами. Опискин широко шагал немного впереди, зажав под мышкой сумочку. Голову он повязал шелковым шарфом, купленным Полом в Копенгагене для жены.

– Теперь я вижу, – вполголоса сказал Пол Мэдоксу, – что в моем согласии на это мероприятие имеется немалая доля героизма.

Док гордо восседал в кресле. Грива седых волос, слегка отливающих голубизной, была аккуратно расчесана, глаза блестели, словно только что закапанные декседрином. Его ноги снова были надежно укутаны пледами, шея и грудь покрыты роскошной шалью. Вопрос пола так и остался открытым. Пол уже совсем было решился спросить об этом самого Дока, но в последний момент передумал. Любое человеческое существо имеет право на свои маленькие секреты.

– Благословляю вас, дети мои, – торжественно заявил Док, – пусть ваш союз будет долгим и счастливым и даст многочисленное потомство. – Пол так и не смог припомнить, откуда Док взял эту цитату. – Мэдокс и я чрезвычайно сожалеем, что не сможем проводить вас, потому что сегодня вечером мы устраиваем здесь большой прием, по я искренне надеюсь, что вы за это на нас не в обиде. И последнее, что я хотел сказать: с сегодняшнего вечера «Англорусс» прекращает свое существование. Оповещать широкую общественность об этом я не буду. Мы уйдем тихо и спокойно, без шумихи. Мы здесь уже сделали все, что могли. Нас будут помнить многие.

– Если позволите, Док, – вмешался Мэдокс, – я бы хотел сказать: не будьте слишком жестоки с ними сегодня, не стоит слишком много говорить о пьяных крестьянах и разлагающихся на полях трупах коров. Ваши гости опять обидятся.

– Ерунда, – отрезал Док, – им нравится, когда их оскорбляют. Они даже ждут представителя цивилизованного Запада, который приедет и отругает их за глупость. Уж поверьте моему опыту, Хасси, эта их система – не слишком удачный эксперимент. И не более того. Она рано или поздно умрет. Самоликвидируется. Россия очень велика. Она гораздо больше, чем об этом кричат ее бездарные профсоюзные боссы. А об истинном величии русской души вы и представления не имеете. И я ни минуты не сомневаюсь, что в глубине души русские понимают, что слова, подобные моим, хотя и могут на первый взгляд показаться излишне язвительными и жестокими, на самом деле идут от чистого сердца, согретого большой и настоящей любовью к этим людям. И это вовсе не завывание капиталистических шакалов. Как вы думаете, почему они читают из наших газет только «Daily Worker»? He знаете? Чтобы посмеяться. На деле они ни в грош не ставят наших коммунистов и уважают только образ английского аристократа. Да, еще одно…

– Лучше давайте я провожу эту парочку вниз к машине, – перебил Мэдокс, – иначе они рискуют опоздать к отплытию. Осталось не так много времени.

– Очень хорошо, – не стал спорить Док, – мы с вами еще обязательно поговорим, Хасси, я в этом уверен. Не знаю, где и когда, но наши пути непременно пересекутся. А теперь прощайте.

Слова прощания звучали необыкновенно торжественно, словно были произнесены в церкви с алтаря. Юный Опискин определенно забеспокоился. Судя по его растерянной физиономии, если бы не слишком узкая юбка, он бы непременно преклонил колени, чтобы получить благословение. Пол и его жена, в сопровождении Мэдокса, на цыпочках покинули комнату.

В отель уже начали прибывать гости на устраиваемый «Англоруссом» торжественный прием. Толстый мужичок в голубой форме окинул мощную фигуру молодого Опискина плотоядным взглядом. Тот глупо хихикнул. Ему было строго-настрого приказано открывать рот только для того, чтобы улыбаться. Молодой Опискин был удивительно малообразован, тем более для сына великого музыканта. Он говорил только на одном языке – русском, да и то неграмотно.

На улицы Ленинграда уже опустилась благословенная темнота. Редкие трамваи, звеня, катили по Невскому проспекту.

– Вот мы и пришли, – сказал Мэдокс, указав на ожидающую машину.

Водитель выглянул из окошка и заулыбался. У него было лукавое выражение лица человека, никогда не упускающего свой шанс.

– Этому проныре уже заплачено, – неприязненно проговорил Мэдокс, – больше ему ничего не давайте.

Затем Мэдокс с чувством пожал руку Пола.

– Прощайте, мой добрый друг. Я непременно напишу вам. Кстати, меня зовут Арнольд.

Пол ответил на рукопожатие, твердо зная, что Мэдокс никогда не выполнит свое обещание и навсегда останется для него своеобразной достопримечательностью Ленинграда. Может быть, это и к лучшему.

По дороге в порт Пол тихо шепнул юному Опискину:

– Должен признаться, я восхищаюсь работами твоего отца. Он был несомненно великим человеком. – Проплывавший за окнами пейзаж отнюдь не радовал глаз. Трущобы, облезлые стены полуразвалившихся складов. Все как в Брадкастере его детства. Машина была грязной и неухоженной. Пол хотел закурить, но пепельница оказалась переполненной. Ему захотелось плакать. – Великий композитор, – с чувством повторил он.

Сын знаменитости хихикнул.

Ворота порта. Паспортный контроль. Жена Пола искоса следил за чиновником, державшим в руках паспорт, и делал вид, что это его не касается. Первая проверка закончилась благополучно. Потом был долгий и утомительный путь между складов, штабелей и кранов, и наконец они подошли к пассажирскому вокзалу, в который вели массивные каменные ступеньки. По ступеням в здание плавно втекала толпа, люди были в приподнятом настроении, словно шли в театр. А заключительная сцена спектакля ожидала их по другую сторону вокзала – на причале. Там стоял, слегка покачиваясь, огромный теплоход, который казался сказочным гигантом на фоне звездного балтийского неба. Пол, которого наличие внушительной суммы в кармане настроило на благодушный лад, дал таксисту рубль, чтобы тот донес чемоданы до вокзала.

– До свидания, – вежливо попрощался Опискин.

– Ты спятил? – зашипел Пол. – Забыл, что ты – английская леди. И не знаешь ни слова по-русски.

В зале таможенного контроля было полно народу. Это устраивало Пола как нельзя больше. Обалдевшие чиновники максимально упростили и сократили необходимые формальности. Пол с супругой быстро прошли через таможенный контроль, затем благополучно получили штамп в паспорте, причем на страничку с фотографией Опискина никто даже не посмотрел. И вот супружеская чета Гасси вышла на причал, где под темным балтийским небом их ожидал «Александр Радищев», добродушно посматривающий на своих будущих пассажиров многочисленными глазами – иллюминаторами. Одинокий пассажир, человек пьяный, но явно образованный, что-то допивал в сторонке. Его кадык энергично двигался взад-вперед, а сам он, временами отрываясь от бутылки, приговаривал, глядя в небо:

– А вот и Плутон, задница Солнечной системы.

Безопасность! Безопасность! – ликовала душа Пола. Пропустив вперед супругу, он уже подошел к трапу, когда сзади послышался голос:

– Мистер Гасси! Мистер Гасси!

Ну вот и все, попытка оказалась неудачной, а ведь они были так близки к успеху!

– Я искал вас, – пыхтел Зверьков, – везде искал. Я хотел выпить с вами на дорожку… Значит, это и есть миссис Гасси… – Опискин хихикнул. Подчинившись напору советского официального лица, Пол выдернул супругу из очереди. Слава богу, уже совсем стемнело.

– Она не совсем хорошо себя чувствует, – сказал Пол, – я хотел, чтобы она отправилась прямо в постель. Сами понимаете, у нее получился не слишком удачный отдых.

– Она исключительно красивая женщина, – проявил галантность Зверьков, не разглядевший Опискина. – Я надеюсь (теперь он обращался уже к Полу), что вы не держите на нас зла. Мы только выполняли свой долг, Карамзин и я.

– А где сейчас Карамзин? – поинтересовался Пол.

– На занятиях. Он изучает историю хореографии в вечернем институте культуры. Но он просил передать вам свои наилучшие пожелания. Он искрение надеется, что вы не слишком обижены на него из-за зубов.

– Что вы, ничего страшного не произошло. Он же выбил всего четыре штуки. У меня еще много осталось.

– Все это результат небольшой ошибки, миссис Гасси, – объяснил Зверьков. Здесь на причале, стоя у борта огромного океанского лайнера, Зверьков казался каким-то маленьким, ничтожным. Его нищенская одежонка как-то особенно сильно бросалась в глаза. Свежий морской ветерок с трудом шевелил его грязные, сальные волосы. – Мы не хотели причинить вам вред.

Юный Опискин снова хихикнул.

– Я уверен, – удивился Зверьков, внимательно вглядываясь в его скрытое темнотой лицо, – что мы уже встречались.

– Не думаю, – быстро вмешался Пол, – моя жена все это время провела в больнице. – Опискин снова хихикнул и повел могучими плечами.

– Она определенно обладает удивительным чувством юмора, – хмыкнул Зверьков, – она смеется и над вашими неприятностями, и над своими. Я заметил, что посещающим нашу страну англоговорящим туристам всегда свойственно огромное чувство юмора. Надеюсь, – сказал он Полу, – вам поправилось пребывание в Ленинграде. Но наверное, вы не захотите больше к нам приехать. В мире еще так много интересных мест. – Его физиономия неожиданно стала печальной. – Мы здесь очень счастливы, – проговорил он. – Мы идем своим путем. И нас, к сожалению, не всегда понимают. – Его взгляд замер на обнаженных мускулистых руках Опискина.

– Все было прекрасно, – поспешно выпалил Пол. – Я навсегда запомню каждую минуту пребывания в вашем удивительном городе. – Он протянул Зверькову руку, но тот, казалось, ее даже не заметил. Вместо этого он грубо облапил Пола и поцеловал его в обе щеки. Затем, явно имея те же намерения, он подступил к Опискину. – Не стоит, – поспешно загородил супругу Пол, – у нее может быть инфекция.

– Прощайте! Прощайте! – кричал Зверьков, пока Пол, пропустив вперед Опискина, поднимался по трапу. На палубе толпился народ. Оглянувшись, Пол увидел на причале маленького Зверькова, который изо всех сил размахивал рукой. Неужели не устал?

К чете Гасси подошла темноволосая стюардесса и, улыбнувшись, спросила:

– Номер вашей каюты, пожалуйста?

– Люкс, – ответил Пол, – по заказу мистера Мэдокса.

– Конечно, – обрадовалась стюардесса, – между прочим, в этой каюте однажды путешествовал сам товарищ Хрущев. Кстати, какой предлог следует употребить перед словом «каюта»? Понимаете, мы используем любую возможность, чтобы усовершенствовать наши знания английского языка.

Пол вздохнул.

– Я буду рад дать вам дополнительный урок… – сказал он и тут же понял, что погорячился: не заниматься же этим в присутствии жены, больше смахивающей на атлета-тяжеловеса, которая к тому же поглядывает на изящную стюардессу с выражением лица, весьма далеким от сестринского. Да и состояние его собственной полости рта не располагает даже к легкому флирту. Вампир Дракула, а не добропорядочный английский антиквар, – по как-нибудь потом.

Они шли по коридору, наполненному специфическими судовыми запахами (масло, рыба и еще что-то непонятное. Вдали замаячил призрак морской болезни), к каюте. Степы были увешаны плакатами и стенными газетами, изображавшими в разных видах гоблина Хрущева. В конце концов они достигли каюты люкс, где получили возможность лицезреть две кровати. На одной из них спал Хрущев.

– А кто спал с Хрущевым? – полюбопытствовал Пол.

– Ну… об этом не принято говорить, – ответила стюардесса.

Каюта была достаточно просторной. Выпроводив стюардессу, Пол запер дверь и самым внимательным образом обследовал каждый угол. Даже заглянул в шкаф и под койки. Большие окна гостиной выходили на рабочую палубу. В помещении стояло несколько стульев, покрытый скатертью стол и сломанный радиоприемник. На столе лежали книги об успехах коммунистической партии. Спальня тоже не поражала обилием мебели. Две кровати, накрытые пыльными покрывалами, между ними потертый ковер. По стенам ванной змеились желтовато-коричневые трубы, краны радовали глаз глянцевым блеском. Безопасность! Безопасность! Безопасность!

Пол окинул строгим взглядом юношу в дрилоновом платье.

– Хорошо, теперь раздевайся и ложись в постель. Нет, бюстгальтер не трогай. Женская грудь остается в любой ситуации. Вот ночная рубашка твоей тети. – Он произносил русские фразы медленно и старательно.

Юный Опискин уже успел разоблачиться и устроиться в постели. Да… в нем определенно не было ничего женского. Он снова хихикнул.

– Ладно, – пожал плечами Пол, – думаю, здесь можно говорить по-русски. Только очень тихо.

– Хочу водки, – тут же выпалил Опискин. – Прямо сейчас.

– Придется подождать, – Пол сел на свою кровать, – бары откроются только после отхода. Скажи, – спросил он, – а что ты собираешься делать в Хельсинки?

– Херра Ахонен, – ответил Опискин и произвел руками несколько движений, которые, по всей видимости, означали поворот руля.

– Это я знаю. Мистер Ахонен встретит нас на своей машине. А что потом? Как ты будешь жить? Гонорары твоего отца закончатся очень быстро. – Услышав эти слова, юный Опискин удивленно поднял глаза. Создавалось впечатление, что он впервые в жизни слышит слово «гонорар». Затем он насупился и закурил сигарету «Друг», отчего Пол сразу же раскашлялся. – Я хотел спросить, ты владеешь каким-нибудь ремеслом? Профессией? Чем ты занимался в Ленинграде?

Опискин громко рассмеялся, будто услышал нечто чрезвычайно забавное. Теперь настала очередь Пола хмуриться. Он не видел в своих словах ничего смешного.

А в это время судно готовилось покинуть порт. Наиболее любознательные пассажиры стояли на палубе, чтобы не пропустить момент отхода. Где-то там осталась Белинда. Она постепенно становилась частичкой прошлого.

– Хочу водки, – капризно повторил Опискин.

– Ладно, я позвоню, – вздохнул Пол. Колокольчик. Колокол. Знаменитое сочинение Опискина-отца. Воспоминание было похоже на сладко пахнущее кипящее варенье. – Не волнуйся, все будет хорошо. Я присмотрю за тобой, малыш. – Правда, Опискин-младший, похоже, не слишком беспокоился. Облаченный в безразмерную ночную рубашку своей тети, он спокойно развалился на кровати и курил. Даже если он и не вполне доверял своему супругу, Опискин свято верил в силу денег, которые Пол уже получил. Несколько раз дернув за веревочку колокольчика в спальне, Пол вышел в гостиную, решив, что лучше подождать стюардессу около входной двери. Очень скоро, а именно быстрого обслуживания вправе ожидать пассажир каюты класса люкс, в дверь постучали. Стук был громкий и жизнерадостный, хотя Пол считал, что в дверь люкса следует стучать очень осторожно, чтобы, не дай бог, не побеспокоить занимающих его важных особ. Пол открыл дверь и остолбенел.

Костюм от Бертона или Джона Колье, ребячливое лицо, очень красная нижняя губа. Это был Егор Ильич собственной персоной, личность, отвечающая за ресторан для пассажиров первого класса на «Исааке Бродском», судне, на котором Пол и Белинда прибыли в Ленинград. Он моментально узнал своего старого знакомого и сразу же принялся приплясывать вокруг и размахивать кулаками, словно вызывая того на боксерский поединок. Улыбаясь во весь рот и угрожающе наступая, Егор Ильич постепенно подтолкнул ошарашенного Пола к стене и затанцевал к двери спальни.

– Я вспомнил, – воскликнул Егор Ильич, – ты – дядя Павел. А где же твоя вторая половина? Там? – И он издал громкий чмокающий звук, который, судя по всему, должен был означать высшую степень одобрения Егором Ильичом всех достоинств Белинды.

– Уйди, – взвизгнул Пол, – отойди от спальни! Она больна! Не лезь туда!

Но не тут-то было. Егор Ильич не изменил направления движения. Его напомаженные волосы и влажная нижняя губа радостно сверкали. Пол сделал попытку встать на его пути, но как раз в это время один из шутливых ударов Егора Ильича достиг цели. Его кулак встретился с животом Пола. В нормальном состоянии Пол наверняка ничего бы не почувствовал. Но за день до этого его пищеварительный тракт изрядно натерпелся от совсем другого кулака и еще не успел полностью восстановиться. Поэтому даже слабый толчок заставил его на секунду скорчиться от боли. А Егор Ильич тем временем исполнил очередное замысловатое на и, радостно напевая, ворвался в спальню. Пол влетел вслед за ним, проклиная все на свете и растирая пострадавший живот. Егор Ильич так и застыл с разинутым ртом, глядя на развалившегося на кровати Опискина-младшего.

– Это не твоя жена, – пискнул он, когда к нему вернулась способность к членораздельной речи, – это вообще не женщина.

Возразить на это было нечего. Опискину не следовало чесать именно это место.