Текст книги "Высадка в Нормандии"

– Господа, – обратился к ним Стэг. – Опасения, которые испытывали мои коллеги и я сам вчера – относительно погоды на ближайшие трое-четверо суток, – подтвердились. – Затем он перешел к детальному изложению прогнозов и нарисовал мрачную картину значительного волнения на море, усиления ветра до шести баллов и низкой облачности.

«Во время всего доклада, – писал он позднее, – генерал Эйзенхауэр сидел не шевелясь, подпирая рукой слегка склоненную набок голову и не сводя с меня глаз. Казалось, все в комнате затаили дыхание». Неудивительно, что Эйзенхауэр счел себя обязанным отложить начало операции.

Ночь Эйзенхауэр провел в тревоге. Вскоре после совещания пришел его адъютант коммандер[21]21
  Коммандер – звание в ВМС США, соответствует капитану II ранга (подполковнику в сухопутных войсках).


[Закрыть] Гарри Бутчер. Он доложил, что агентство «Ассошиэйтед Пресс» передало сообщение: «Войска Эйзенхауэра высаживаются во Франции». И, хотя через 23 минуты сообщение было опровергнуто, его успели принять компания «Си-би-эс» и Московское радио[22]22
  Имеется в виду советское Всесоюзное радио.


[Закрыть]. «Он, похоже, даже зарычал», – отметил позднее Бутчер в своем дневнике.

Стэг удалился около полуночи в свою палатку, уже зная о том, что начало операции отложено, и сквозь ветви деревьев не без удивления видел «почти безоблачное небо, а ветра совсем не чувствовалось». Он даже не лег спать. До самого утра он во всех подробностях записывал на бумаге обсуждения, проведенные с коллегами, а закончив, увидел, что прогноз нисколько не улучшился, хотя на дворе стояла тихая ясная погода.

На очередном совещании, созванном в 4 часа 15 минут утра в воскресенье 4 июня, Эйзенхауэр заявил, что предварительное решение о переносе срока вторжения на одни сутки, принятое накануне, остается в силе. Слишком рискованно было начинать операцию без максимальной поддержки с воздуха. Караванам кораблей был передан приказ вернуться в порты, а быстроходные эсминцы на полной скорости бросились вдогонку за десантными судами, с которыми нельзя было связаться по радио. Задача состояла в том, чтобы привести их назад, в Англию.

Измученный Стэг, который после совещания прилег поспать в своей палатке, проснулся через несколько часов и снова обнаружил, что небо чистое, а ветра практически нет. За завтраком он не мог заставить себя смотреть в глаза другим офицерам. Но в середине дня он почувствовал робкую радость, когда с запада задул ветер и потянулись тучи.

То воскресенье превратилось в сплошную головоломку с бесконечными вопросами. Ведь нельзя долго держать десятки тысяч солдат на переполненных десантных суденышках? А как быть со всеми кораблями, уже вышедшими в море и получившими теперь приказ о возвращении? Их ведь придется заново заправлять топливом. А если непогода не утихнет быстро, то приливы и отливы не позволят высадиться в намеченные часы. По сути дела, если в течение двух суток погода не улучшится, «Оверлорд» придется отложить на две недели! В таком случае будет трудно сохранить готовящуюся высадку в секрете, а боевой дух солдат безнадежно упадет.

Глава 2
Под лотарингским крестом

Эйзенхауэр был далеко не единственным, кого приводил в трепет гигантский размах предстоящей операции. Черчилль, который до этого весьма скептически относился к планам вторжения в Европу через Ла-Манш, теперь взвинтил себя до такой степени, что стал испытывать чрезмерный оптимизм. Сэр Алан Брук же честно признался в дневнике, что у него сосет под ложечкой, будто при падении в пропасть. «Даже не верится, что всего через несколько часов начнется вторжение через Ла-Манш! – писал он. – Вся эта операция внушает мне большую тревогу. В лучшем случае она глубоко разочарует подавляющее большинство людей, которые возлагают на нее такие большие надежды, ничего не ведая обо всех препятствиях и трудностях. А в худшем случае она превратится в самую страшную катастрофу за все время войны».

«Англичане испытывали куда больший страх [чем американцы], что вся операция потерпит крах», – заметил один американец из числа ведущих штабных работников. Этому трудно удивляться: Англия воевала уже столько лет, да и живы были воспоминания о Дюнкерке и неудачной высадке у Дьепа[23]23
  19 августа 1942 г. около 7 тыс. канадцев и англичан при поддержке английских ВМС и ВВС высадились в Северной Франции у г. Дьеп. Операция имела целью уничтожение немецких оборонительных сооружений и захват пленных. Через 4 часа после высадки последовал приказ об отступлении в связи с фактическим разгромом сил вторжения: союзники потеряли не менее 1,5 тыс. человек убитыми и ок. 2,5 тыс. человек ранеными и пленными. ВВС потеряли 106 самолетов. Немцы, имевшие на данном участке небольшие силы прикрытия, добились победы, потеряв чуть больше 300 человек убитыми и примерно столько же ранеными (пленных союзники не смогли взять), а также 48 самолетов.


[Закрыть]. И все же, несмотря ни на что, они были правы, когда возражали против вторжения на континент до лета 1944 г. Для успеха вторжения было необходимо иметь подавляющее превосходство в живой силе и технике, а американской армии пришлось этому учиться на жестоких уроках вторжений в Северную Африку, на Сицилию и в Италию.

Черчилль однажды заметил, что американцы всегда находят верное решение – после того, как перепробуют все остальное. Но эта шутка, пусть в ней и содержалась доля правды, принижала тот факт, что американцы учились куда быстрее, чем их самозваные наставники-англичане. Первые не боялись прислушиваться к оказавшимся в армии толковым штатским из деловых кругов, а кроме того, они не боялись экспериментировать.

Англичане продемонстрировали свою изобретательность во многих областях – от компьютера, который обеспечил расшифровку перехватов «Ультра», до создания новых видов вооружений: плавающих танков генерал-майора Перси Хобарта, минных тральщиков и многого другого. Однако верхушка английской армии оставалась исключительно консервативной. Даже в том, что упомянутые танки прозвали «игрушками Хобарта», проявилась чисто английская смесь недоверчивости и легкомыслия. Крупным недостатком, как показала практика, оказался царивший у англичан культ благовоспитанного любителя-аристократа – из тех, кого терпеть не мог Монтгомери. Не приходится удивляться тому, что американские офицеры считали своих коллег-англичан «чересчур благовоспитанными» и лишенными необходимой доли жесткости, особенно когда речь шла об увольнении неумелых военачальников.

Черчилль и сам был таким же аристократом-любителем, зато никто не мог бы упрекнуть его в недостатке настойчивости. Он страстно интересовался всеми деталями военных операций – даже чересчур вникал в них, как считали его военные советники. В его письменных указаниях ключом били свежие идеи, в большинстве своем совершенно непригодные к применению на практике, и служащим Уайтхолла оставалось только вздыхать и охать, читая их. В этот исторический момент бороться с нахлынувшим на премьер-министра вдохновением приходилось его личному военному советнику генералу Исмэю[24]24
  Исмэй Гастингс Лайонел (Паг) (1887–1965) – барон, кавалер высших орденов Британии, генерал-майор, в годы войны личный военный советник Черчилля, после создания НАТО – первый генеральный секретарь этого блока. Черчилль признавал, что никто так не помогал ему во время войны, как Исмэй.


[Закрыть]. Черчиллю очень хотелось, «чтобы “Оверлорд” стал “Дюнкерком наоборот”, чтобы целый флот малых судов (гражданских) отправился к берегам Франции с подкреплениями, как только побережье будет очищено от немцев».

Навязчивое стремление премьер-министра быть в центре предстоящей операции побудило его настаивать на том, что он должен находиться на борту одного из кораблей флота вторжения. Обстрел побережья ему хотелось видеть лично с мостика крейсера «Белфаст». Бруку он об этом ничего не сказал, зная, что тот будет возражать, а свои требования обосновывал тем, что одновременно занимал и пост министра обороны. К счастью, в дело вмешался король, который 2 июня написал своему премьеру хорошо продуманное письмо: «Дорогой мой Уинстон! Я вновь прошу Вас не выходить в море в день “Д”. Войдите, пожалуйста, в мое положение. Я моложе Вас по возрасту, я моряк[25]25
  В юности принц Альберт (1895–1952; с 1936 г. – король Георг VI) окончил военно-морское училище, служил в Королевских ВМС, в 1916 г. участвовал в знаменитом Ютландском сражении, позднее был командиром звена в морской авиации на Западном фронте.


[Закрыть], а как король являюсь Верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами. Ничего я так сильно не желаю, как выйти в море, и все же согласился не покидать Британию [на время войны]. Справедливо ли будет, если Вы сделаете то, что так сильно хотел бы сделать я сам?»

Черчилль, крайне раздраженный тем, что ему не дают достичь желаемого, приказал подготовить поезд, служивший ему передвижным личным штабом, – хотелось оказаться поближе к Эйзенхауэру. «Уинстон тем временем сел в свой поезд и кружит вокруг Портсмута, донимая всех и каждого сверх всякой меры!» – записал в дневнике Брук. Накануне дня «Д» произошло одно радостное событие: поступило сообщение, что союзники под командованием генерала Марка Кларка вступили в Рим. Однако все внимание Черчилля было сейчас поглощено одной-единственной проблемой, которая казалась неразрешимой. Тем утром в Лондон прибыл генерал Шарль де Голль, руководитель «Свободной Франции», эмблемой которой стал лотарингский крест[26]26
  Лотарингский крест – крест с двумя прямыми перекладинами, из которых верхняя обычно заметно короче. Служил символом Жанны д’Арк.


[Закрыть]. Нервная лихорадка, охватившая всех накануне вторжения, в сочетании с политическими осложнениями и национальным эгоизмом де Голля могла привести только к острому столкновению.

В отношениях с де Голлем главная проблема проистекала из того, что ему не доверял президент Рузвельт, который видел в генерале будущего диктатора Франции. Такое мнение поддерживал адмирал Лихи, бывший в свое время американским послом при вишистском правительстве маршала Петена. Разделяли это мнение и некоторые влиятельные французы в Вашингтоне, в том числе будущий «отец-основатель» объединенной Европы Жан Монне.

Французская политика так сильно раздражала Рузвельта, что в феврале 1944 г. он даже хотел было пересмотреть уже намеченные зоны оккупации в Германии. Ему захотелось, чтобы США заняли северную часть страны – чтобы армию можно было снабжать через Гамбург, а не через Францию. «Насколько я понял, – писал Черчилль в ответном послании, – ваше предложение проистекает из острого нежелания играть во Франции роль жандарма и опасения, что такое положение дел может потребовать длительного присутствия там американских войск».

И Черчилль, и особенно Рузвельт не хотели даже признать наличие такой проблемы, которую Ш. де Голль именовал «повстанческим правительством». Де Голль же не просто старался укрепить свои собственные позиции, но и сплотить соперничающие группировки во Франции, чтобы не допустить после освобождения хаоса, а может быть, и гражданской войны. Тем не менее благородный по натуре и недипломатичный де Голль, нередко к огорчению своих сторонников, получал, кажется, извращенное удовольствие от ссор с кормившими его американцами и англичанами. Все вокруг он рассматривал исключительно с точки зрения величия Франции. Это подразумевало крайнее нежелание видеть «неудобные» факты, особенно если они могли хоть как-то подорвать славу Франции. Никто, кроме де Голля, не смог бы написать историю французской армии, ухитрившись ни единым словом не обмолвиться о битве при Ватерлоо.

Всю весну Черчилль, отлично понимавший, что союзникам придется сотрудничать с де Голлем, пытался смягчить Рузвельта и побуждал его встретиться с руководителем «Свободной Франции» лично. Он писал Рузвельту: «Вы очень многого могли бы достичь отеческим к нему отношением. Не сомневаюсь, что это очень помогло бы нам со всех точек зрения».

Рузвельт согласился на встречу, но настаивал на том, что просить о ней должен сам де Голль. Направить же ему официальное приглашение значило бы признать генерала законным лидером Франции. Президент твердо стоял на своем: армии союзников не для того вторгаются во Францию, чтобы привести к власти де Голля. «В настоящее время, – писал он Черчиллю, – я не могу признать какое-либо правительство во Франции, пока французский народ не получил возможности свободно избрать себе таковое». Но ведь выборы невозможно было провести сразу же – значит, освобожденными районами станет управлять АМГОТ (Союзная военная администрация оккупированных территорий).

Само название этого органа представляло собой смертельное оскорбление как для де Голля, так и для находившегося в Алжире Французского комитета национального освобождения (ФКНО). 3 июня, накануне прибытия де Голля в Лондон, ФКНО провозгласил себя Временным правительством Французской Республики. Рузвельт расценил такой шаг как умышленную провокацию и запретил Эйзенхауэру всякие контакты с органами этого «теневого правительства».

Верховному командующему разрешили иметь дело только с генералом Пьером Кенигом, которого де Голль поставил во главе сил французского Сопротивления (французы называли их Forces Françaises de l’Intérieur, FFI, то есть Внутренними французскими войсками, ВФВ). Но при этом Эйзенхауэру было приказано не посвящать Кенига в детали операции вторжения, поскольку тому придется докладывать о них своему начальству – политикам. Такая двойственность создавала «неловкую ситуацию», как честно сообщал Эйзенхауэр в Вашингтон: «Генерал Кениг ясно понимает, что от него скрывают даже самые общие сведения о предстоящих операциях, хотя в них задействованы французские военные корабли, самолеты и парашютно-десантные части, а кроме того, большие надежды возлагаются на помощь французского Сопротивления».

Черчилль, со своей стороны, давно убеждал Рузвельта пойти на «рабочие договоренности» с комитетом «Свободная Франция» – главным образом в силу заинтересованности союзников в помощи со стороны французского Сопротивления. Он уже помог добиться от американцев согласия на переброску в Англию французской 2-й танковой дивизии, которую сформировали и оснастили в Северной Африке. Позднее, в боях за Нормандию, эта дивизия под командованием генерала Филиппа Леклерка войдет в состав 3-й армии Паттона. Однако по прибытии в Йоркшир дивизия Леклерка провела – под натянутые улыбки английских офицеров – одно из своих первых мероприятий: торжественную мессу памяти Жанны д’Арк, которую лет за пятьсот до этого сожгли на костре англичане.

С другой стороны, всем военнослужащим союзников запрещалось после высадки как-либо задевать обостренную национальную гордость французов. В брошюре-памятке говорилось, что нельзя даже намекать на унизительное поражение французов в 1940 г. «Благодаря популярным шуткам о “веселом Париже” и т. п., – говорилось далее в памятке, – довольно широко распространилось мнение, будто французы – люди веселые и легкомысленные, лишенные всякой нравственности и почти не имеющие твердых убеждений. Это неверно, а в настоящее время особенно». Впрочем, официальные установки вряд ли могли всерьез повлиять на тех, кто в мечтах уже рисовал себе «французских барышень».

Военный кабинет во главе с Черчиллем отдавал себе отчет в том, что руководителя «Свободной Франции» необходимо пригласить в Англию и проинформировать о готовящемся вторжении. «Несмотря на все недостатки и чудачества де Голля, – писал премьер-министр Рузвельту, – он в последнее время стал подавать признаки готовности сотрудничать с нами. Да и трудно, в конце концов, избежать участия французов в освобождении Франции». Президент в ответ все же настаивал на том, что «в интересах безопасности» нельзя выпускать де Голля за пределы Великобритании, пока не состоится высадка по плану «Оверлорд».

Слабость разведки и контрразведки «Свободной Франции» объяснялась не тем, что в голлистскую сеть просачивались агенты Виши, а просто примитивными шифрами, которыми пользовалась организация. В английском отделе специальных операций[27]27
  Этот отдел был создан во время войны специально для связи и координации действий с движением Сопротивления в оккупированных гитлеровцами странах Европы.


[Закрыть] это вызывало такое сильное раздражение, особенно после того, как в 1943 г. гестапо наводнило ячейки Сопротивления своими агентами, что начальник отделения дешифровки ОСО Лео Маркс не выдержал и пришел прямо в штаб-квартиру голлистов на улице Дьюк-стрит в центре Лондона. Он попросил французских шифровальщиков закодировать любое сообщение, потом взял бумагу и расшифровал его «под их растерянными взглядами». «Этот шаг не способствовал росту дружеских чувств французов по отношению к англичанам», – сухо и сдержанно констатировал официальный историк. Тем не менее галльская гордость не позволяла «Свободной Франции» пользоваться американскими или английскими системами шифров. Накануне дня «Д» глава английской внешней разведки, «Сикрет интеллидженс сервис» (СИС), доложил премьер-министру о том, что французам нельзя разрешить передавать сообщения по радио; можно пользоваться только защищенными от подслушивания телефонными линиями.

У. Черчилль послал в Алжир два пассажирских самолета «Йорк» за де Голлем и его свитой. Ш. де Голль, напротив, не рвался в Лондон, потому что Ф. Д. Рузвельт не допускал никаких обсуждений состава будущего французского правительства. 2 июня представитель Черчилля Дафф Купер битый час уговаривал его отказаться от этой ненужной конфронтации. Если де Голль откажется прибыть в Лондон, убеждал его Купер, этим он только будет лить воду на мельницу Рузвельта. Нет, ему необходимо находиться в Англии в качестве военного руководителя. А главное, настаивал Купер, генерал потеряет уважение премьер-министра, который решит, что с де Голлем невозможно вести дела. Де Голль уступил лишь на следующее утро, когда оба «Йорка» уже ждали на аэродроме, чтобы отправиться в первый этап длинного кругового маршрута: до Рабата во Французском Марокко.

После долгого ночного полета из Рабата самолет де Голля приземлился в Нортхолте[28]28
  Нортхолт – аэродром на северо-западной окраине Большого Лондона.


[Закрыть] ровно в 6 часов утра 4 июня. Когда генерал спускался по трапу, на поле был выстроен почетный караул, а оркестр Королевских ВВС заиграл «Марсельезу». Купера это немало удивило, так как прилет де Голля был строго засекречен. Генералу вручили приветствие, написанное в характерном для Черчилля стиле. «Дорогой мой генерал де Голль! – говорилось в приветствии. – Добро пожаловать на наши берега! Вскоре должны произойти важнейшие события на фронтах». Далее Черчилль приглашал француза в свой личный поезд. «Если Вы сможете приехать к 1:30 дня, я буду рад дать в Вашу честь dejeuner[29]29
  Официальный завтрак (фр.).


[Закрыть], а потом мы отправимся в штаб генерала Эйзенхауэра».

Даффа Купера озадачило упоминание о «передовом КП» премьер-министра прямо в поезде, но вскоре они обнаружили этот поезд в тупичке небольшой станции близ Портсмута. Купер счел весь замысел «полнейшей нелепостью», а окончательно испортило ему настроение то, что в свите премьера находился откровенный франкофоб фельдмаршал Смэтс[30]30
  Смэтс Ян Христиан (1870–1950) – военный и политический деятель Южно-Африканского Союза (тогдашнего британского доминиона; ныне ЮАР). В 1919–1924 и 1939–1948 гг. премьер-министр ЮАС. В 1941 г. был произведен в фельдмаршалы и занял пост в Имперском военном кабинете У. Черчилля.


[Закрыть] из Южной Африки. Черчилль обратился к де Голлю и сообщил, что пригласил его в Лондон, чтобы тот выступил с речью по радио. А уж совсем плохо было то, что он ни слова не сказал о возможности обсуждения перспектив гражданской власти во Франции, что де Голля интересовало как раз в первую очередь.

Де Голль взорвался, когда министр иностранных дел Энтони Иден заговорил о «политике», то есть, по сути, об упорном нежелании Рузвельта признать де Голля и его Временное правительство. Возмущение французского лидера вызвало то, что союзники напечатали в США оккупационную валюту и роздали банкноты своим солдатам и офицерам. Он заявил, что правительство Республики не признает эти «фальшивые бумажки». Кажется, и американские, и английские официальные лица совершенно упустили из виду такой важный момент. Ведь если другие правительства не станут принимать эти довольно невзрачные бумажки (солдаты сравнивали их с талонами на сигары), то они и стоить ничего не будут.

Черчилль тоже вспыхнул и стал горячо втолковывать собеседнику, что англичане не могли действовать вопреки Соединенным Штатам.

– Мы собираемся освободить Европу, но это возможно лишь постольку, поскольку вместе с нами американцы. На этот счет у вас не должно быть никаких неясностей. Всякий раз, когда нам предоставляется выбор: воевать в Европе или на море – мы неизменно выбираем войну на море. И всякий раз, когда мне придется выбирать между вами и Рузвельтом, я всегда буду заодно с Рузвельтом.

Де Голль холодно согласился с тем, что так оно и есть. Когда сели за стол, страсти несколько поутихли. Черчилль поднял тост:

– За де Голля, который никогда не смиряется с поражением!

– За Англию, за победу, за Европу, – провозгласил ответный тост де Голль.

После завтрака Черчилль проводил гостя в Саутвик-Хаус, где Эйзенхауэр с Беделлом Смитом ввели французского руководителя в курс операции «Оверлорд». Эйзенхауэр был само обаяние; он сумел скрыть ту бурю, что бушевала в его душе из-за разыгравшейся непогоды. Он не забыл показать де Голлю перед уходом текст воззвания, с которым намеревался обратиться в день «Д» к французскому народу. Хотя ему удалось смягчить категорический тон Рузвельта, верховный командующий в своем обращении все же ни словом не упоминал о власти Временного правительства. В документе даже говорилось, что французы обязаны выполнять все распоряжения союзного командования до тех пор, пока «французы сами не выберут своих представителей и свое правительство». Для де Голля это стало подтверждением худших опасений: англосаксы собираются оккупировать Францию. Он сумел, однако, сдержать свои чувства и лишь сказал, что «хотел бы предложить кое-какие изменения в обращении генерала Эйзенхауэра». Поскольку время внести изменения, вероятно, имелось, Эйзенхауэр согласился их обдумать.

Уже по возвращении в Лондон де Голль узнал, что предложенные им изменения не успеют попасть в окончательный текст: их требовалось согласовать с Комитетом начальников штабов США. Тогда де Голль отказался обратиться к французскому народу по радио – после Эйзенхауэра и руководителей Бельгии и других оккупированных стран. Кроме того, де Голль заявил, что прикажет французским офицерам связи при американских и английских дивизиях не сопровождать эти соединения при высадке, потому что согласия по вопросу гражданской администрации достигнуто не было. Черчилль, которому об этом доложили во время заседания военного кабинета, впал в дикую ярость.

Для того чтобы выправить сложившееся положение, Иден и представитель де Голля Пьер Вьено всю ночь осуществляли «челночную дипломатию», по очереди посещая каждого из двух обиженных. В беседах с Вьено де Голль бушевал и называл Черчилля гангстером. Потом Вьено шел к Черчиллю, и тот обвинял де Голля в «измене, совершенной в разгар боя». Премьер хотел отправить генерала обратно в Алжир – «в наручниках, если потребуется».

При всех этих драмах, главное событие того вечера – в воскресенье 4 июня – происходило в библиотеке Саутвик-Хауса. В течение второй половины дня Стэг и его коллеги убедились в том, что надвигающийся из Атлантики антициклон четче сформировался, но продвижение его замедлилось. Это означало, что в непогоде появится просвет, достаточный по времени для высадки десанта. Совещание началось в 21:30, и сразу же пригласили Стэга. Мало кто из присутствующих испытывал оптимизм. Ветер хлестал по окнам струями дождя, и нетрудно было представить себе, каково приходится солдатам на десантных кораблях, которые стояли на якорях у берега.

– Джентльмены, – начал Стэг, – с тех пор как я вчера вечером ознакомил вас с прогнозом погоды, над Северной Атлантикой неожиданно произошли быстрые перемены. В понедельник, начиная со второй половины дня, ожидается кратковременное улучшение погоды. – Далее суть доклада сводилась к тому, что погода не будет идеальной, но позволит осуществить операцию. Ему задали вопросы о деталях, и началось серьезное обсуждение.

– Одно должно быть всем совершенно ясно, – вступил адмирал Рамсей. – Если «Оверлорд» начинается во вторник, то уже в ближайшие полчаса я должен дать предварительное оповещение своим службам и кораблям. Но если корабли снова выйдут в море, а затем их придется отозвать, то уж в среду и речи не будет о том, чтобы повторить все сначала.

Ли-Мэллори еще раз высказал свою озабоченность: будет ли видимость достаточной для бомбометания, – но Эйзенхауэр ждал, что скажет Монтгомери, одетый в свою неуставную форму: светло-коричневый джемпер и мешковатые вельветовые брюки.

– Вы видите какие-нибудь препятствия к тому, чтобы провести операцию во вторник?

– Ни малейших, – энергично отвечал Монтгомери в своей характерной манере, в нос. – Я бы сказал: «Вперед!»

В коридоре поджидали штабные офицеры с кипами приказов, которые надлежало подписать командующим. Приказы заготовили в двух вариантах – на случай того или иного решения.

Ранним утром 5 июня, в понедельник, поступили свежие данные, подтверждающие кратковременное улучшение погоды. На утреннем совещании Стэг смог уже куда увереннее обращаться к своим грозным слушателям. Напряжение спало, а «верховного командующего и его ближайших помощников словно подменили», – записал он позднее. Эйзенхауэр снова улыбался. Обсудили еще уйму деталей, но всем не терпелось заняться делом, и библиотека быстро опустела. А сделать предстояло немало, чтобы 5000 кораблей десятка разных стран смогли снова выйти в море и лечь на заранее рассчитанный курс. Впереди десантных кораблей предстояло идти целой флотилии минных тральщиков, которые должны расчистить достаточно широкие проходы до самого берега. Адмирал Рамсей особенно тревожился о судьбе экипажей этих уязвимых судов – потери в людях ожидались большие.

Когда самое главное решение было принято, Эйзенхауэр отправился на Южный парадный причал – посмотреть, как проходит погрузка последних частей десанта. «Его всегда очень ободряют разговоры с солдатами», – записал в дневнике адъютант командующего Гарри Бутчер. На ланч они вернулись в автофургон в Саутвикском парке, потом поиграли в «лису и собак»[31]31
  «Лиса и собаки» – популярная в ряде западных стран игра за доской для двух человек: лиса убегает, собаки ее догоняют.


[Закрыть] и в шашки. Бутчер уже сделал все необходимые приготовления к тому, чтобы вечером верховный командующий в сопровождении журналистов мог посетить аэродром Гринем-Коммон, где находилась американская 101-я воздушно-десантная дивизия. Ей предстояло в 23:00 вылететь на задание, которое – по предсказанию Ли-Мэллори – должно было закончиться полной катастрофой.

В отличие от пехотинцев и солдат других родов войск, которых держали в огороженных колючей проволокой «сосисках», парашютистов сразу доставляли на аэродромы, с которых они должны были вылетать. 82-ю воздушно-десантную дивизию разместили в районе Ноттингема, а 101-я была рассредоточена по авиабазам «ближних графств»[32]32
  «Ближними» называются графства, непосредственно окружающие столицу и частично вошедшие в состав Большого Лондона: Хартфордшир, Кент, Суррей и Эссекс. Из них к западу от города находятся отдельные районы Суррея и Хартфордшира.


[Закрыть] к западу от Лондона. В течение пяти дней они жили в ангарах, где длинные ряды подвесных коек отделялись друг от друга узкими проходами. Там солдаты снова и снова разбирали и смазывали оружие, натачивали штыки. Кое-кто приобрел в Лондоне кинжалы, а несколько человек запаслись бритвами, которыми удобно перерезать горло. Они были обучены бесшумно убивать противника, перерезая ему яремную вену и гортань. Парашютисты проходили не только суровую физическую подготовку; чтобы закалить психологически, их заставляли подолгу ползти по разбросанным свиным внутренностям и лужам крови.

Чтобы скоротать время ожидания, растянувшееся из-за переноса сроков начала операции, офицеры снабдили солдат граммофонами и пластинками с недавно записанными песенками в исполнении Эллы Фицджеральд, оркестра Гленна Миллера и других популярных артистов. Поставили проекторы и крутили фильмы, особенно комедии с участием Боба Хоупа. Прежде многие парашютисты часто слушали Берлинское радио, которое транслировало красивую музыку вперемежку с самой злобной пропагандой в программе «Дом, милый дом», который вела «фашистка Салли»[33]33
  «Фашистка Салли» – прозвище неудачливой американской актрисы Милдред Гилларс (1900–1988), которая в 1935 г. стала диктором Берлинского радио и вела как музыкальные, так и пропагандистские передачи, рассчитанные на подрыв боевого духа союзников. В 1949 г. осуждена в США за государственную измену, провела за решеткой 12 лет. (Прим. авт.)


[Закрыть]. Незадолго до дня «Д» она не раз говорила солдатам, что немцы их уже ждут, но американцы в большинстве считали это шуткой.

На базах стояли киоски Красного Креста, где продавались кофе и пончики, а продавщицы – молодые американки-добровольцы – нередко дарили солдатам сигареты из своего пайка. На обед подавали свиные отбивные, чипсы и мороженое, и появление этих деликатесов неизбежно вызывало мрачные шутки о том, что солдат откармливают на убой. 82-я дивизия за время пребывания близ Ноттингема пристрастилась к рыбе с жареной картошкой; обзавелись солдаты и широким кругом знакомств среди местных жителей. Американцы и здесь были тронуты до глубины души, когда колонны грузовиков повезли их на аэродромы, а жители высыпали на улицы и махали руками, желая воинам доброго пути и удач; многие искренне плакали.

Очень многие американцы, желая отвлечься в мыслях от того, что их ожидало, окунулись в азартные игры – сперва на выданные им сомнительные оккупационные дензнаки, а потом и на свои сбережения в долларах и фунтах. Метали кости, играли в «очко». Один солдат выиграл 2500 долларов – немалую по тем временам сумму, – но умышленно продолжал играть, пока не спустил весь выигрыш до копейки. У него было такое чувство, что стоит ему уйти с выигрышем в кармане, и судьба осудит его на смерть в бою.

Десантники придирчиво проверили сначала основные, потом запасные парашюты – все должно быть в абсолютном порядке. Некоторые писали прощальные письма родным и своим девушкам – на случай, если все-таки придется погибнуть. Иногда доставали из бумажников драгоценные фото и приклеивали на внутреннюю сторону касок. Все личные документы, письма, вещи с «гражданки» отбирались и хранились до возвращения владельцев. В углу ангара капелланы проводили службы, католики исповедовались в грехах.

В такое время, когда каждый думал о своем, резким диссонансом звучали бодрые речи некоторых полковых командиров. Полковник Джонсон по прозвищу Джамп (Попрыгунчик), командир 501-го парашютного полка, въехал в ангар на джипе и перепрыгнул с него на гимнастический помост – прозвище он потому и заработал, что обожал прыгать со всего, что движется, а еще лучше – летает. На поясе у него и слева, и справа были револьверы с украшенными перламутровыми накладками рукоятями. Две тысячи солдат полка столпились вокруг командира. «Атмосфера царила приподнятая, – вспоминал потом один парашютист. – Все ощущали боевой азарт». Джонсон произнес короткую речь, поднимая боевой дух солдат, потом резко нагнулся, выхватил из-за голенища кинжал и грозно потряс им над головой.

– Прежде чем рассветет, – заорал он, – я желаю вонзить этот нож в сердце самого жестокого, самого грязного и отвратительного фашиста во всей Европе!

Оглушающий боевой вопль потряс стены ангара; в едином порыве взметнулись в воздух кинжалы.

Генерал Максуэлл Тейлор предупредил бойцов своей 101-й дивизии, что в ночном бою трудно ориентироваться, трудно отличить своих от противника. А потому в темноте следует действовать только ножами и гранатами, огнестрельное же оружие использовать, только когда рассветет. Один из солдат вспоминал: «Еще он говорил, что, если брать пленных, те помешают нам выполнить свою задачу. От пленных нужно было избавляться – на наше собственное усмотрение».

Самым сдержанным, вероятно, было обращение бригадного генерала 82-й дивизии Гэвина по прозвищу Тощий Джим.

– Солдаты, – сказал он, – то, через что вам предстоит пройти в ближайшие дни, вы не захотите променять и на миллион долларов, но пройти через все это снова вы захотите нескоро. Для большинства из вас это будет первое сражение в жизни. Не забывайте, что вы должны убивать, иначе убьют вас самих.

Вне всяких сомнений, слова Гэвина произвели большое впечатление. Один из слушателей говорил, что после его спокойной речи «мы все были готовы идти за ним в самое пекло».

А другой командир в своем выступлении предпочел шоковую тактику.

– Посмотрите на того, кто справа от вас, – обратился он к стоящим в строю солдатам, – теперь посмотрите на того, кто слева. Через неделю боев в Нормандии в живых останется только один из троих.

Не приходится сомневаться, что американские воздушные десантники в большинстве своем горели желанием идти в бой. Офицеры добивались дисциплины в подразделениях тем, что грозили нарушителям отстранить их от участия в высадке.