Текст книги "Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти (сборник)"

Энтони Гилберт
Будильник в шляпной картонке
Колокол смерти

Anthony Gilbert

THE CLOCK IN THE HAT BOX

THE BELL OF DEATH

Печатается с разрешения литературных агентств Curtis Brown UK и The Van Lear Agency LLC.

Серия «Золотой век английского детектива»

© Lucy Beatrice Malleson, 1939

© Перевод. Э. Д. Меленевская, 2015

© Перевод. Н. А. Анастасьев, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

* * *

Будильник в шляпной картонке

Глава 1

Судья давал свои последние наставления:

– Таким образом, господа присяжные заседатели, приговор ваш зависит от ответа на следующий вопрос: кто именно положил часы в шляпную картонку? И если вы без малейшего колебания убеждены в том, что это была подсудимая, вам остается только признать ее виновной. Но если у вас будет на сей счет хоть крупица сомнения, мой долг напомнить вам, что, согласно английскому законодательству, подсудимый может быть признан виновным в совершении того преступления, за которое его судят, исключительно на основании вашего полного в этом отношении и безусловного единодушия. Следовательно, если единодушия в этом вопросе у вас не возникнет, вы должны будете подсудимую оправдать.

По обыкновению, судья добавил, что, если при рассмотрении приговора нам понадобится какая-либо помощь с его стороны, он в нашем распоряжении, после чего мы поднялись с мест и вышли.

Дело было долгое и неблаговидное. Женщину, сидевшую на скамье подсудимых, мы все знали. Она жила меж нас с тех пор, как одиннадцать лет назад вышла за покойного замуж. В таком маленьком городке, как наш, человек всегда на виду. Мы немало осведомлены о состоянии дел каждого, а сплетничаем и того больше. Виола же Росс особа была такая, что поневоле засплетничаешь. Двадцати трех лет она вышла замуж за человека вдвое себя старше, вдовца с сыном-школьником. Когда Эдвард Росс, отправившись навестить больную сестру, вернулся с Виолой, мы прямо рты пораскрывали. В голове не укладывалось, каким чудом он умудрился завоевать такую женщину, как она. Маленький, тощий, с редкой порослью седоватых волос над высоким костлявым лбом, помимо умения, надев два раза костюм, придать ему вид мешковатого и изношенного, он был крайне рассеян, что делало его предметом шуток, не всегда дружелюбных. Она же, полногрудая и золотоволосая, принадлежала к тому типу красоток, который выделяли и воспевали прерафаэлиты. Разойдясь с ней на улице, ты оборачивался, чтобы взглянуть еще раз, и думал о Виоле долго после того, как она исчезала из виду. Признаюсь, когда я увидел ее на скамье подсудимых, у меня дрогнуло сердце. Было в ней что-то отчаянно живое, настоящее. Я даже подумывал иногда, грешным делом, какая роскошная куртизанка вышла бы из нее, родись она в другом мире, в другое время.

В общем, в таком городишке, как Марстон, не привлечь к себе внимания, не вызвать сплетен она никак не могла. Помню, веснушчатая физиономия Росса буквально лучилась от гордости, когда они вернулись из трехдневного свадебного путешествия. Я как раз проходил мимо. Он, выбравшись из машины, стоял на тротуаре, чтобы подать жене руку, а она только повела глазами, принимая мое восхищение, восхищение любого, если на то пошло, как естественную, причитающуюся ей дань.

Понятное дело, дамский пол сразу ее невзлюбил, в отличие от мужчин; с красавицами вроде Виолы так и бывает. Женщины поглядывали на нее искоса и в ее присутствии крепче подхватывали под руку своих благоверных напоказ. А вот мужчины, те для нее готовы были в лепешку разбиться.

Поразительным образом никто из нас не знал, чем она весь день занимается. Да она как-то ничем особо не занималась. Не играла в бридж, хотя, с другой стороны, Эдвард не играл тоже, да и не поощрял никаких увлечений, которые могли бы выманить ее из «Лавров», когда он был дома. Не играла она ни в гольф, ни в теннис, даже машину водить не умела, но никогда бы ты не подумал, что она бездельница или скучает. Похоже, ей хватало того, что она просто есть. Отрадой ее была музыка, и, подозреваю, в музыке она изживала все разочарования, которые выпали ей за семейную жизнь. Ибо жизнь эта была пуста. Детей у них не было; сын Эдварда, Гарри, приезжал только на каникулы и то не всегда. Эдвард хвастал, что всего лишь раз в жизни ходил в кино, и ему не понравилось. Танцевать он так и не научился, хотя она, если представлялся случай, танцевала прекрасно. Короче говоря, он напоминал зверушку, которая живет в норке и каждый промельк света воспринимает как великое приключение.

Эдвард, когда женился, да и в момент смерти тоже, служил учителем математики в школе Святой Хилари, довольно известной в округе. На досуге любил играть в шахматы, решать кроссворды и составлял для младших классов задачник, который не успел завершить. Первое время после свадьбы он демонстрировал жену с той же гордостью и застенчивым бахвальством, с каким, наверное, носил бы в петлице орхидею, но потом, видимо, попривык.

Гарри Росс, которому на момент женитьбы отца было, надо полагать, лет девять-десять, до восемнадцати, когда пришла пора поступать в колледж, с мачехой встречался нечасто. Уродился он скорее всего в свою мать, ничего от Эдварда в нем не было – высокий смуглый парень с шелковистой шевелюрой, горящими глазами и избытком энергии. Я вскоре заметил, что Виола оказывает на него то же действие, что и на большинство мужчин. Рядом с ней ему было не по себе, но она его завораживала.

На момент смерти Эдварда Росса в «Лавры» была вхожа его секретарша, Айрин Кобб, неприглядная, но толковая и благонравная особа лет тридцати. Найти людей, более между собой несхожих, чем Виола и Айрин, право, было бы непростой задачей. Айрин, истовая и восторженная, восхищалась всем, что бы Эдвард ни сделал, и чувствовала себя польщенной, когда после основной службы ее приглашали почти задаром поработать над учебником, над которым учитель корпел все свободное время.

С Гарри Айрин попыталась установить что-то вроде сестринских отношений. Даже как-то назвала его «старина». Я знаю об этом, потому что он со мной поделился. «Твой отец, старина, когда-нибудь будет тобой ужасно гордиться», – сказала она ему.

«Намекала, что и она состоит в гареме», – брезгливо уронил Гарри. И я в общем-то склонен с ним согласиться. Жизнь мисс Кобб чувствами была небогата. Вне службы она преданно дружила с одной-двумя подругами и посещала любительский театральный кружок. Кстати, именно там я с ней познакомился. Актерского дарования она была лишена и сама во всеуслышание сей факт признавала, но это ничуть не мешало Айрин играть второстепенные роли, деятельно участвовать в репетициях и вообще быть на подхвате.

Поразительно, если подумать, какой тихой умела казаться Виола Росс. При всей ее яркости и жизненной силе она сливалась с окружением, как серая куропатка растворяется на фоне палой листвы, делаясь совершенно невидимой. И хотя обедать Эдвард всегда приходил домой и, сколько она его ни выманивала, вечерами они сидели дома, все равно свободного времени у нее было вдосталь.

Ее личная жизнь вызывала в городе наиострейший интерес. Никто не верил, что Эдвард способен ее удовлетворить, особенно когда пять лет спустя после свадьбы у него начались проблемы с сердцем и он переселился в отдельную комнату. Виола между тем часто ездила в Лондон на концерты, и блюстители нравственности находили, что как-то это все странно. Но никто, ни один человек не мог упрекнуть ее в том, что она нарушает свои супружеские обязанности.

Первые признаки разлада проявились, когда в прошлом году Гарри приехал на каникулы. Ему должно было исполниться двадцать один, и по-своему он был экземпляр особенный, под стать Виоле. Он перебудоражил весь дом. Злился на отца и его порядки, упрекал в привычке рано вставать, в скаредности, в отсутствии в доме гостей, вообще в том, как тускло, серо и скучно устроен быт. Мало того, он огорошил мистера Росса тем, что передумал становиться учителем. Лучше уедет за границу и хлебнет, что называется, жизни как она есть. На что Эдвард ответил не без резону, что на сей счет следовало подумать прежде, чем поступать в колледж, обучаясь в котором Гарри успел пустить на ветер целую кучу денег.

– Я же не знал, что мне там не понравится! – воскликнул Гарри.

– У тебя три года ушло, чтобы это понять.

– Да нет, я думал, надо же все-таки получить диплом…

Представляю, как фыркнул на этих словах Эдвард.

– В самом деле, диплом!

– Да, диплом – это то, что называется «джентльменский минимум». – Гарри за ответом в карман не лез.

Эдвард был оскорблен и не скрывал этого. Весь город следил за тем, как назревает скандал, и положение только ухудшилось, когда Виола решительно встала на сторону пасынка:

– Нельзя принуждать его делать то, что ему не по сердцу. Это все равно что перерезать ему горло.

– Ну что за вздор! – Я прямо вижу, как вскипел, услышав это, Эдвард. – Учительство – отличное, достойное дело…

– У него всего одна жизнь, – сверкнув глазами, бросила ему Виола.

– Ты что же, стоишь за моего сына против меня?

– Я хочу предотвратить дело злое и несправедливое.

– Ты хочешь сказать, что я враг своему сыну?

– У тебя есть власть, да, но нельзя заставить человека делать то, что ему не нравится. Это ужасно… Понимаешь, это так непоправимо просто – принять неправильное решение, и очень опасно, потому что, как только ты его примешь, тебе придется держаться его всегда.

Вряд ли Эдвард в полной мере отдавал себе отчет в том, к чему приведет этот разговор. Брак как институт вообще держится именно на армии равнодушных, нечутких мужей. Человек более внимательный давно бы заметил, что Виола о своем замужестве сожалеет. Но Эдвард нет, Эдвард ничего такого не предполагал. Если разговор этот как-то его задел, то только в одном отношении. То, что Виола встала на защиту пасынка, возбудило в нем подозрения. Он вообразить не мог, как это женщина идет против мужа, вступается за мальчика, который ей даже не сын; это казалось ему неправдоподобным. И поскольку, как я уже говорил, городок наш из тех, где слухи циркулируют свободно, вскоре мы узнали, что Эдвард решил снова перебраться в спальню жены.

Разрыв между отцом и сыном разрастался. Перед своим двадцать первым днем рождения Гарри уехал в Лондон, чтобы попробовать себя на журналистской ниве. От матери ему осталось содержание в несколько фунтов в год. Иногда он что-нибудь продавал и в общем как-то справлялся с материальными трудностями, но, разумеется, жизнь его очень изменилась после многих лет сравнительного процветания, потому что Эдвард, каков бы он ни был, в обычных обстоятельствах денег на сына никогда не жалел.

Примерно в это же время мистер Росс стал подозревать Виолу. Проверял ее письма, подробно выспрашивал обо всех передвижениях за день, даже телефонные разговоры пытался подслушивать. Объявил, что большой штат прислуги им ни к чему, и из всех слуг оставил только старую горничную Марту, отличавшуюся кислым выражением лица, она стала за экономку, и служанку, которая приходила с утра и в девять вечера уходила. Короче говоря, превратился в настоящего домашнего тирана из тех, какими становятся только такие, как он, «маленькие люди». И когда ситуация достигла своего пика, стала чрезвычайно острой, Эдвард вдруг отдал концы.

Глава 2

Глядя на лица присяжных, я пытался понять, как они представляют происходящее. Сам-то я чувствовал, что несправедливо перечеркивать существование такой женщины, что бы она ни натворила. Так прекрасна она была, так ярка, так полна жизненных сил, что даже после заключения, после всего, что довелось вынести, ибо обвинитель не избавил ее ни от одного из мыслимых унижений, источник ее энергии не иссяк. После трех дней процесса, когда косвенно или впрямую ей вменили добрую половину всех преступлений, какие только числятся за людьми, оставалась она уверенной в себе, спокойной, невозмутимой. Казалось, даже смертный приговор не нарушит ее душевного равновесия.

Некоторые из коллег моих выглядели сбитыми с толку, обеспокоенными, и, надо думать, причин тому было много. От ответственности, которую накладывает решение приговорить человека к смерти, поежится даже самый бесстрашный; других привели в замешательство улики; были и те, чьи мысли я видел столь ясно, как будто они золотые рыбки, мечущиеся в аквариуме. Думали же они о том, что не так давно Росс был точно таким, как они сами, ходил себе на работу, слушал по вечерам радио, ворчал по поводу подоходного налога и роста цен на бензин, жил с женой в таком же примерно доме, в каком живут и они, а теперь он гниет в могиле, а улики настойчиво указывают на то, что миссис Росс приложила к этому руку. От этой мысли у них мороз шел по коже, у этих самодовольных женатых мужчин, привыкших безраздельно властвовать над чадами и домочадцами. Она заставила их понять, что даже самый решительный и волевой из них отнюдь не Господь Всемогущий, что смерть может прятаться и под невинным обличьем. Причем греховные жены, усмехнулся я про себя, вносят свой положительный вклад в жизнь общины, вклад, который идет во благо тем дамам, что сурово греховных жен осуждают, хотя дамы, скажи им кто такое, никогда с этим не согласятся.

Моррисон, старшина присяжных, из тех тучных мужчин, которые непогоду не переносят, рухнул на стул и промокнул платком лоб.

– Фу! – выдохнул он. – Ну и дельце! Я считаю, лет на пять вперед мы свой долг перед правосудием выполнили!

– Так вы думаете, это она сделала? – пискнул седенький старичок, похожий на дряхлую птицу. Мы все хорошо его знали, он держал лучший книжный магазин в городе и всегда рекомендовал посетителям мои романы.

– Господи, старина, вы же не думаете, что я вам вот так прямо и отвечу, верно? Надо сначала обсудить улики, отделить зерна от плевел… – Моррисон любил вставить в разговор цитату из Библии. – А потом все выскажутся по очереди, у кого какие соображения. И прошу всех иметь в виду, что на кону – жизнь женщины…

– Гнусное это дело – повесить женщину, – пробормотал Чалмерс.

– А убитый? Что? Про него все забыли? – ледяным тоном встряла в разговор дама-присяжная. – Что бы ни случилось с этой особой, она сама навлекла на себя беду, в то время как покойный – несчастная жертва!

– Прямо скажем, – вмешался еще кто-то, – сомнительная характеристика кому угодно, сделать жизнь в доме невыносимой до того, что жене вздумается мужа убить. Ну, если считать, что она виновна…

Тут мы вышли на еще один поворот темы, но Моррисон положил этому конец. Поднявшись с места, он заявил:

– Послушайте, так мы ни к чему не придем. Не наше дело толковать здесь о том, были у нее любовники или нет. Если были, это ее не красит и, конечно, предосудительно, но по закону не наказуемо. Наше дело – решить, задушила она Эдварда Росса в ночь на четвертое апреля или же нет.

– А разве обвинение установило, что миссис Росс имела любовника или любовников? – вмешался я. – На мой взгляд, нет, обвинению это не удалось. Сама она такое предположение отвергает, и никаких улик не предъявлено в поддержку этой идеи. Тот факт, что она часто ездила в Лондон в одиночку, ни о чем не говорит.

– Мы знаем, что мистер Росс ее подозревал.

– Помогай Господь женщинам, если это можно предъявить как улику!

Тут Моррисон снова призвал нас к порядку:

– Рассматривать дело следует на основании улик, оставив домыслы в стороне. Нам и без них работы невпроворот.

Процесс широко освещался в прессе, ведь дам калибра миссис Росс не так часто обвиняют в убийстве. Характер подсудимой и обстоятельства дела привлекли большой интерес. Представитель обвинения, обладатель хищной фамилии Хокс[1]1
  Hawk – сокол, ястреб (англ.).


[Закрыть], вполне ей соответствовал, он вытащил на свет божий все, что только можно пустить в ход против несчастной женщины.

– Миссис Росс, не расскажете ли суду, где вы познакомились со своим мужем?

– Я служила тогда компаньонкой и сиделкой при его сестре, миссис Уайт.

– Как долго вы у нее служили?

– Около десяти месяцев.

– Насколько я знаю, как раз в тот момент вам предложили уволиться?

– Да.

– Не поделитесь ли с судом, почему?

Защитник Виолы Росс заявил протест, но судья протеста не принял.

– Миссис Уайт сказала, что подыскивает другую сиделку.

– Она объяснила вам свои резоны?

– Нет, больше она ничего не сказала.

– А разве дело было не в неприятностях, связанных с вашим поведением по отношению к мистеру Уайту?

Защитник Макнейл запротестовал снова, и на этот раз судья с ним согласился. Хокс изменил постановку вопроса:

– А если бы миссис Уайт не известила вас, что намерена с вами расстаться, вы бы остались?

– Да, пока не подвернулось бы что-то получше.

– Значит, вы не собирались покинуть пост по собственной воле?

– Нет.

– И на примете у вас ничего не было?

– Когда мистер Росс приехал, миссис Уайт как раз известила меня, что через две недели я могу быть свободна.

– А вам было куда пойти, если бы к моменту увольнения не удалось найти новое место работы? У вас есть близкие родственники или друзья?

– Мне следовало найти новое место.

– Соблаговолите ответить на мой вопрос.

– Близких родственников у меня нет. Мои родители умерли, когда я была ребенком.

– А другая родня?

– Никакой, к которой можно бы обратиться.

– Совсем никакой?

– Только тетка.

– И вы не могли прибегнуть к ней даже в случае острой нужды?

– Мы в не очень хороших отношениях.

– Правда ли то, что она велела вам не приближаться к ее дому?

– Я в любом случае этого бы не сделала.

Хоксу хватило ума на этом остановиться. Он ведь уже добился своего, создал у присутствующих впечатление, для подсудимой весьма неблагоприятное.

– Значит, на тот момент, когда вы познакомились с мистером Россом, в положении вы находились безвыходном? Денег у вас, насколько я понимаю, было немного?

– Денег у меня совсем не было.

– А мистер Росс сразу сделал вам предложение?

– Через неделю.

– И вы сразу ответили согласием?

– Я попросила сутки, чтобы подумать.

– И после этого приняли его предложение?

– Да.

Хокс наклонился в ее сторону:

– Но почему, миссис Росс? Он был вдвое вас старше. Не из тех, кто может понравиться молодой женщине. Он жил тихо и скромно. Вы же были молоды и полны сил. Неужели вы хотите, чтобы суд поверил, что вы влюбились в джентльмена средних лет, неприметной внешности, с которым и знакомы-то были всего несколько дней?

– Я вышла за него потому, что хотела этого, и потому, что этого хотел он.

– Потому что выбора у вас не было! Либо брак, либо голод.

– Выбор у меня был.

– Но из всех имеющихся вариантов этот был самым приемлемым?

– Можно сказать и так.

– Понятно. – Хокс откинул голову и выпятил нижнюю губу. – А теперь, миссис Росс, я хотел бы, чтобы вы дали ответ на несколько вопросов касательно вашей семейной жизни. Вы состояли в браке в течение одиннадцати лет. Как, на ваш взгляд, можно охарактеризовать ваш брак? Как счастливый?

– Пожалуй, я бы назвала его средним.

Хокс со значением повернулся к присяжным.

– Вы хотите, чтобы суд поверил, что у вас был самый обычный брак?

– Да, по большей части так оно и было.

– О! По большей части? Правильно ли я понимаю, миссис Росс, что ваши отношения с мужем были такими же, как у любой супружеской пары?

– Ко времени его смерти да.

– Но так было не всегда?

– В первые пять лет отношения были обычные; потом сердечная болезнь мужа обострилась настолько, что по настоянию врача он переехал в отдельную комнату. Но в последнее время мы стали жить, как раньше.

– Следует ли из этого, что его здоровье поправилось?

– Он не обращался к врачу по этому поводу.

– Но сам он чувствовал, что ему лучше?

– Вероятно.

– Более определенного ответа вы дать не можете?

– Он не обсуждал со мной ситуацию. Просто сказал, что он этого хочет.

– И вы согласились?

– Да.

Она произнесла это с заминкой, и, думаю, не я один из присяжных почувствовал себя неловко. Хокс попросил ответить развернуто.

– На мой взгляд, это было немного странно после такого долгого перерыва, но, поскольку он был настроен решительно, я, да, согласилась.

– И ваши отношения с мужем оставались вполне дружескими до самой его смерти?

– Я бы так не сказала. Он не простил меня за то, что я приняла сторону его сына.

– Насколько я знаю, он поставил вам условие, запретил видеться с Гарри Россом.

– Да.

– И вы это условие соблюдали?

– Не вполне.

– Как? Вы хотите сказать, что виделись с пасынком?

– Время от времени.

– Несмотря на запрет мужа?

– Я не могла допустить, чтобы муж подчинил меня полностью. Мальчик очень молод, и средств у него почти нет.

– Должен ли я понимать это так, что вы снабжали пасынка деньгами?

– Раз или два.

– Помнится, вы сообщили суду, что своих средств у вас нет?

– Это так.

– Значит, те деньги, которые вы передавали Гарри Россу, по существу, принадлежали его отцу?

– Гарри – его сын.

– Отец не обязан содержать сына, когда тот достигнет совершеннолетия, если сын действует вопреки пожеланиям отца.

– На мой взгляд, нельзя допустить, чтобы деньги разрушили жизнь человеку.

– Разрушить – это не слишком сильное слово, миссис Росс?

– Для трагической ситуации нет.

– Вы хотите сказать, что Гарри Россу в самом деле грозила опасность?

– Да, если бы он не добыл немного денег. Я ведь могла снабдить его совсем небольшой суммой.

– А вам не кажется, что это было нелояльно по отношению к вашему мужу?

– Полагаю, как его жена, я заработала то немногое, что могу потратить по своему усмотрению.

– И вы сочли нужным отдать это немногое Гарри Россу?

– Я уже объяснила вам, почему я так сделала.

– Разве, миссис Росс? Вы сказали всего лишь, что он молод и находится в начале пути. Однако многие из нас ответили бы на это, что молодым людям свойственно стремление к независимости.

– Обстоятельства, при которых он рос, не давали ему возможности приготовиться к тому, что он окажется вдруг без денег. Отец всегда выплачивал ему достаточное содержание.

– Значит, вы подтверждаете, что отец относился к нему хорошо?

– Да, пока Гарри вел себя так, как от него ожидалось.

– Вы считали правильным оказывать ему помощь, когда он отступил от предначертанного ему пути?

– Если бы я так не считала, я бы ему не помогла.

– Понимаю. И что же, миссис Росс, судя по всему, ваш муж узнал о том, что вы помогаете его сыну?

– Да.

– Как это произошло?

– Гарри написал мне письмо с просьбой о деньгах.

– Написал? Вам?

– Я предупредила его, что если возникнет нужда, то лучше написать мне.

– И его не смущало то, что он принимает деньги от вас?

– Я объяснила ему, что отец даст скорее мне, чем ему.

– И он вам поверил?

– Но почему же нет?

– Это не ответ на мой вопрос, миссис Росс.

Тут судья наклонился к ней и спросил, не желает ли она несколько минут отдохнуть. Она уже долгое время давала показания: сначала защитник Макнейл излагал суть дела подробно и неторопливо, а теперь ее поджаривал на медленном огне Хокс, он был мастером этого дела. Судья хотел дать Виоле передышку, но, поблагодарив его, она сказала, что готова продолжить, и, на мой взгляд, поступила разумно: присяжные ей сочувствовали, их, так же как и меня, раздражал Хокс. А потом она ответила на вопрос обвинителя:

– Конечно, он мне поверил.

– Но вы между тем не стали обращаться к супругу с просьбой о деньгах?

– Это было бы бесполезно.

– Вы сообщили об этом пасынку?

– Нет. Тогда бы он не принял денег, а я не хотела, чтобы он голодал.

– Итак, вы посылали ему деньги. Но, кроме того, вы с ним еще и виделись?

– Два или три раза я была у него на квартире.

– И ваш муж об этом не знал?

– Поначалу нет.

– И когда же узнал?

– Когда распечатал письмо Гарри ко мне.

– Вот как? Он его вскрыл?

– Да.

– Он что? Всегда вскрывал ваши письма?

– Нет. Но в тот раз, надо полагать, он узнал почерк сына.

– Как он отреагировал на то, что сын находится с вами в переписке?

– Объявил, что больше у него сына нет.

– Это потому, что сын отказался следовать по его стопам?

– Да.

– А других причин не было, миссис Росс?

– Насколько я знаю, нет.

– Вы в этом уверены, миссис Росс?

– Разве можно быть уверенной в том, что творится в чужой голове? Могу лишь сказать, что, насколько мне известно, других причин не было.

Хокс это съел.

– И что случилось после того, как он прочел письмо сына?

– Он спросил меня, помогаю ли я Гарри, и, когда я призналась, что да, рассердился.

– Сказал ли он, что вы должны немедленно это прекратить?

– Да.

– И после этого вы Гарри Россу уже больше не помогали?

– Только один раз.

– Вы с ним виделись?

– Мне было необходимо съездить в Лондон по делам, и заодно я взяла для него деньги. Хотела предупредить о настроениях отца.

– Но вы же могли написать!

– Мне казалось, что доверять письмам небезопасно. Муж мог перехватить письмо до того, как оно попадет на почту, или в процессе доставки.

– И если бы так оно и произошло? Было бы в вашем письме что-то, о чем вы не хотели бы, чтобы муж знал?

– Естественно, мне не нравится, когда перехватывают мои письма.

– Миссис Росс, я вынужден призвать вас к порядку. Вы то и дело уклоняетесь от ответа. Поверьте, это не прибавит вам привлекательности в глазах присяжных. Итак, спрашиваю еще раз. Если бы вы писали пасынку письмо, было бы в его содержании нечто такое, что вы предпочли бы утаить от вашего мужа?

– Встретившись с пасынком, я сказала ему, что положение становится нестерпимым и что я хочу от мужа уйти.

– А мужу вы об этом сказали?

– Нет. Собиралась, но случилось так, что он внезапно скончался… Как известно суду.

– Понимаю. А что, если я скажу, миссис Росс, что муж вас подозревал?

– В каком смысле?

– Во всех.

Она пожала своими красивыми плечами:

– Ну, это как-то неопределенно…

– Это факт, не так ли, что он пытался читать вашу корреспонденцию?

– Да.

– И следить за вашими передвижениями?

– Об этом я узнала только потом.

– Когда потом?

– Во время предварительного следствия, когда моя служанка призналась коронеру, что муж приказал ей докладывать ему, кто ко мне приходит, с кем я разговариваю по телефону, кому пишу письма и от кого их получаю.

– А до этого вы ничего такого не замечали? Не замечали, до какой степени серьезно он относится к сложившемуся положению?

– Он всегда имел склонность ревновать.

– И к кому он вас ревновал, миссис Росс?

– К любому, кто был мне другом, вообще ко всем, с кем я была в переписке, даже к тому, что я совершала без него прогулки.

– Правильно ли я понимаю, что он возражал против ваших частых поездок в Лондон?

– Да, если не мог сопровождать меня.

– А сопровождать вас ему удавалось нечасто?

– Да, ведь он работал.

– И вы продолжали ездить в Лондон, несмотря на его возражения?

– Я страстно люблю музыку. В таком городе, как Марстон, попасть на хороший концерт невозможно. Я ездила слушать музыку в Лондон и не собиралась лишать себя этого удовольствия.

– Полагаю, присяжные это понимают. А теперь, миссис Росс, скажите: ваш муж возражал против каких-либо определенных ваших знакомств?

– У него не было для этого оснований. Он запретил мне видеться с пасынком, но это все.

– Высказывал ли он предположения, что вы ездите в Лондон с иными целями, чем ему говорите?

– Повторяю, он с подозрением относился ко всему, что я делала.

– И подозрения его были столь сильны, что он организовал за вами слежку на время ваших визитов в Лондон. Вы догадывались об этом?

– Нет, не догадывалась, пока не пришло письмо. В то утро, когда мы нашли его мертвым.

– Письмо из Лондона, из частного детективного агентства?

– Да.

– Поручив этому агентству организовать слежку за вашими передвижениями в Лондоне, он снабдил их той информацией, которую они запросили?

– Да. Но об этом деле я знаю только то, что смогла почерпнуть из указанного письма.

– Значит, миссис Росс, вы хотите, чтобы присяжные поверили, что ваш муж никогда не высказывал вам прямых обвинений в связи с тем или иным лицом, ради встреч с которым вы якобы ездили в Лондон?

– Нет, никогда.

– Напомню вам, что вы под присягой!

– Я об этом не забываю.

– Хорошо. Перейдем теперь к ночи, в которую произошла смерть вашего мужа. Вы уже сообщили суду, что в тот вечер он поднялся в спальню, чтобы на пару часов прилечь, потому что у него голова разболелась?

– Да.

– Помнится, вы сказали, что тогда занимали общую спальню?

– Да, но в тот раз он собирался прилечь и немного вздремнуть, а потом спуститься и со свежими силами заняться проверкой школьных тетрадей. В таких случаях он уходил в свою комнату, которая находится напротив нашей спальни, через лестничную площадку. Так он поступал для того, чтобы я, если мне вздумается лечь пораньше, его не будила.

– А у него в обычае было раздеваться, даже если он собирался прилечь только на пару часов?

– Если он хотел спать, то да.

– Значит, потом он намеревался спуститься и поработать?

– Да, в полночь.

– И вы сказали, у него был будильник, чтобы проснуться вовремя?

– Да. Он всегда ставил и заводил его сам.

– Значит, и в тот вечер он тоже поставил его и завел?

– Вероятно. Я сама этого не видела.

– Свидетельница, мисс Кобб, показала, что мистер Росс и в самом деле его завел.

– Я не сомневаюсь в показаниях мисс Кобб, я только говорю, что сама этого не видела.

– А вы когда-нибудь сами заводили его, этот будильник?

– Нет. Я даже не знаю, как он работает. Этот был совсем новый, и мой муж им гордился.

– То есть вы не сумели бы поставить его на определенный час, даже если бы муж попросил вас об этом?

– Нет. Завести часы, конечно, смогла бы, но о том, как устроен будильник, я понятия не имею.

– Хорошо. Разумеется, вам известно, что впоследствии будильник был найден в шляпной картонке, которая находилась в комнате вашего мужа?

– Да.

– Найден полицией?

– Да.

– А вас не удивляет, что часы оказались в столь странном и неподходящем месте?

– Удивляет. Я понятия не имею, как они там оказались.

– А если бы полиция не вмешалась, что могло бы случиться с этим будильником?

– Думаю, он там, в шляпной картонке, и оставался бы, пока не пришло время разбирать вещи мужа.

– Вы когда-нибудь раньше сталкивались с тем, чтобы часы клали в шляпную картонку?

– Нет, никогда. Сама-то я даже не заметила бы, что будильника нет. Заговорила о нем мисс Кобб.

– Что? Спросила, где часы?

– Да. Она помогала мужу в работе над книгой, которую он пишет в свободное от работы время. Утром пятого числа она пришла к нам и, узнав, что муж мертв, буквально была потрясена. За день до того она работала с ним допоздна. По ее словам, он выглядел усталым и измученным. Она согласилась, когда он сказал, что, пожалуй, пойдет немного поспит, чтобы потом продолжить с новыми силами. Так что около девяти он поднялся к себе, а она в то же примерно время ушла домой.

– А вы?

– Мне спать не хотелось, и, когда муж улегся, я, зная, что до утра мы не увидимся, решила пойти в кино. Это было примерно в четверть десятого.