Текст книги "Дьявольский эликсир (сборник)"

XIII
Неожиданное посещение

Следующие два дня прошли мирно. Прюденс рассказала свою тщательно продуманную историю миссис Уилькокс и прибавила, что, вероятно, последует за сестрой через две недели. Затем она отправила большой сундук, будто для Августы, на вокзал «Виктория» и распорядилась держать его до востребования. Она приняла все меры, какие только могла придумать, и даже собиралась сообщить за обедом о получении от Августы письма, где та будто бы писала, что наслаждается прекрасным морским воздухом. Прюденс чувствовала, что начинает лгать с необыкновенной легкостью. Это радовало и пугало ее одновременно, сопровождаясь неприятными уколами совести. Много слез украдкой пролила она над враньем, в котором ей теперь приходилось упражняться.

Любопытство и волнение, вызванные мисс Семафор-старшей во всех жителях пансиона, улеглись. Ее комнату вымыли, привели в порядок и приготовили для нового жильца. Прюденс, пославшая доброй миссис Браун обещанные тридцать фунтов, гордилась быстротой, предусмотрительностью и осторожностью своих действий при столь трудных обстоятельствах. Главной заботой мисс Семафор было теперь письмо от вдовы того естествоиспытателя, чей роковой эликсир стал источником всех ее злоключений. День и ночь она думала только об этом. Существовало ли противоядие? Если нет, то вырастет ли когда-нибудь Августа? Если да, то насколько? Действительно ли, как казалось Прюденс, ее сестра все помнит и все понимает? Следовало ли обращаться с ней как с другими детьми? Если нет, то в чем заключалось ее отличие от них? Стоит ли отдавать ее в школу позже? Разовьются или нет ее умственные способности? Все эти тревожные вопросы, на которые у мисс Семафор не было ответов, не давали ей покоя.

Когда (раньше, чем Прюденс рассчитывала) в передней на столе появилось письмо на ее имя с парижским штемпелем и адресом, написанным иностранными буквами, бедняжка, одолеваемая и страхом и надеждой, так растерялась, что сразу не решилась его распечатать. Дрожа всем телом, она кое-как поднялась наверх, заперлась в своей комнате и принялась читать самое важное в своей жизни послание.

Миссис Гельдхераус писала, что ей все это кажется весьма удивительным, однако толку от этого было мало. Она никогда в жизни не слышала о том, чтобы кто-нибудь принял слишком много омолаживающего эликсира, и ни о каком противоядии она не знала.

«Я объясняла вашей сестре, – писала она, – что одна столовая ложка эликсира позволяет помолодеть на десять лет. То есть если сорокалетняя женщина примет две столовые ложки, то станет двадцатилетней. После для поддержания эффекта следует периодически принимать по одной чайной ложке. Она, как мне казалось, уяснила все мои наставления. Так как случая, подобного тому, что описываете вы, в моей практике никогда не было, я могу посоветовать вам только запастись терпением.

Как долго эликсир будет действовать, этого я не в состоянии предсказать. Как правило, чем большее количество этого чудодейственного средства требуется первоначально, тем скорее нужно повторить прием. Чем старше субъект, прибегнувший к чудодейственному средству, тем скорее улетучится его вновь обретенная молодость. Так ли это будет с вашей сестрой – сказать не берусь. Никто, кому прежде приходилось прибегать к омолаживающему эликсиру, не впадал в детство. Судя по вашим словам, положение осложняется еще и тем, что вы живете в пансионе. Но благодарите Бога за то, что ваша сестрица не приняла еще больше, а то она, вероятно, исчезла бы навеки и ваши обстоятельства были бы куда хуже. Весьма вероятно, что она все помнит, понимает и остается женщиной, пусть не телом, но душой. Я очень сожалею о случившемся, но ничем не могу вам помочь.

Всегда к вашим услугам, София Гельдхераус».

Закончив читать письмо, Прюденс совершенно пала духом, бросилась на постель и залилась горючими слезами. Теперь оставалось только покориться неизбежному, принять все тяготы судьбы, обман, одиночество и подозрения, которые были неразлучны с ее абсурдным, неслыханным положением. Ее будущая жизнь представлялась ей жизнью беглянки с безукоризненным прошлым. «Мне постоянно придется прятаться, избегать своих знакомых, развеивать бесконечные подозрения. Это ужасно, ужасно! – стенала она. – Если бы что-нибудь другое, я бы справилась, но это просто невероятно, неслыханно! Как я устрою наши финансы? Поверит ли мне мистер Карсон, если я скажу ему правду? Поверит ли он тому, что ребенок, которого я ему покажу, и есть Августа? (Мистер Карсон был адвокатом, занимавшимся делами семейства Семафор.) Как же подписывать бумаги? А если я скажу, что она умерла, он захочет приехать на похороны, утвердить меня в правах на наследство или что-нибудь подобное. Все это неизбежно приведет к расследованию! Ах, что же мне делать?»

Наконец, утомленная истерикой, мисс Прюденс затихла и стала распухшими от слез глазами следить за летавшими под потолком мухами. Ее единственной отрадой была мысль о том, что она по крайней мере благополучно разделалась с Августой и отдала ее в хорошие руки. Внезапно на нее вдруг напало желание повидаться с сестрой. Хоть беспомощная Августа и не могла говорить, ей можно было излить все горести и страдания. Это послужило бы Прюденс пусть маленьким, но утешением.

Для такой женщины, как мисс Семафор, необходимость хранить тайну, действовать самостоятельно, ни с кем не советуясь, казалась просто немыслимой. Ей требовалось, чтобы кто-нибудь руководил ею, чтобы она могла на кого-то опереться, и теперь, как ни мало толку было в разговоре с Августой, поделиться с ней своими переживаниями было бы все-таки приятно. Итак, Прюденс встала и написала несколько слов «доброй миссис Браун», предупреждая ее о том, что приедет завтра после полудня. Мисс Семафор, желая скрыть свое заплаканное лицо, сама отправилась на улицу, чтобы опустить конверт в почтовый ящик.

Прогулка пошла ей на пользу. Прохладный ветер освежил ее пылавшие от волнения щеки. В воздухе присутствовало что-то успокоительное, и она возвращалась домой в более мирном расположении духа. У дверей она, однако, заметила, что в доме происходит что-то необычайное. До ее слуха донесся громкий сердитый голос, как будто ей знакомый. Мюллер, открывший Прюденс дверь, показался ей взволнованным.

– Ах, пошалуйте, – проговорил он, будто задыхаясь, – я рад, что вы пошалевали. Тут женщина желает вас видеть, и когда я сказаль, что вас нет zu Haus[12]12
  Дома (нем.).


[Закрыть], она начать schimpfen[13]13
   Ругаться (нем.).


[Закрыть]. Она все кричит и не хочет уйти.

Сердце Прюденс замерло в груди, и она оперлась о стену, чтобы не упасть.

– Где она, Мюллер? – спросила бедняжка слабым голосом.

– Я проводить ее в гостиную, – ответил Мюллер, – когда она сказаль, что не уйдет. Только она там не хочет остаться, а идет в заль и зваль вас.

Прежде чем он успел что-либо прибавить, перед Прюденс, словно привидение, возникла добрая миссис Браун. Она была вся растрепанная, раскрасневшаяся, в сбившейся набок шляпке. В развалку она прошествовала по зале и приблизилась к дрожавшей Прюденс.

– Пожаловали наконец, – произнесла она запальчиво, – нечего сказать, прекрасно заставлять почтенную женщину ждать! Вы, может, вообразили, что мне и делать больше нечего, кроме как тут рассиживаться?

– Что вам от меня нужно, миссис Браун? – спросила Прюденс взволнованным голосом.

– Что мне от вас нужно? Вот это да! Вы только посмотрите, что мне нужно! Желала бы я знать, почему вы посылаете почтенной замужней женщине чек, по которому нельзя получить денег! На что вы мне прикажете содержать этого ребенка? А? Скажите-ка! Срам, да и только! Пожалуйте-ка тридцать фунтов, которые вы остались мне должны, не то я вас в суд упеку, – заявила добрая миссис Браун громко и отчетливо.

Прюденс с тоской почувствовала, что две или три головы уже высунулись из своих комнат.

– Войдите, пожалуйста, сюда, – твердо проговорила мисс Семафор, – и объясните мне толком, в чем, собственно, дело?

– Дело? – переспросила миссис Браун, почти наступая на нее. – Дело, значит! С какой это стати вы изволили прислать мне чек, когда я вас заранее предупредила, что мне этого не надо?

К тому моменту Прюденс уже привела ее в гостиную, на удивление, пустовавшую, и затворила дверь.

– Ну, – сказала она дрожа, – что же все это значит и с какой стати вы вдруг явились и наделали столько шуму? Я сожалею, что послала вам чек. Я совсем забыла, что вы мне говорили не посылать, но чек этот совершенно нормальный, с ним не может быть никаких затруднений.

– Никаких затруднений! Да за кого вы меня принимаете-то? Вы послали мне чек, по которому никто не выдает денег! – воскликнула миссис Браун. – Хороша, нечего сказать, а еще леди называется! Заставляет бедную женщину шляться из одного трактира в другой, а никто на этот ваш чек и глядеть-то не хочет!

– Покажите мне его, – сказала Прюденс в недоумении.

Миссис Браун, смерив мисс Семафор подозрительным взглядом, принялась рыться в мешке. После долгих поисков она наконец вывалила все его содержимое на стол. Тут, среди бумажонок, шести пенсов медью, наперстка, нескольких расписок от закладчиков, полкроны, мотка ниток, огрызка синего карандаша и множества других мелочей, было и письмо Прюденс, из которого высовывался уже очень грязный и измятый чек.

– Тоже мне, а еще леди! – продолжала извергать ругательства «добрая миссис Браун». – Ишь чего прислала! – И она хлопнула чеком по столу.

Прюденс по привычке перечеркнула чек и поставила на нем отметку «денег не выдавать». Так ее научил делать поверенный, когда она впервые стала распоряжаться своими деньгами.

– Очень сожалею, – сказала она, – чек недействителен. Вот почему вам не выдавали по нему денег. Его нужно представить в банк. Если вы подождете здесь минуту, я дам вам другой.

Добрая миссис Браун не собиралась выпускать Прюденс из комнаты.

– Денежки пожалуйте, – потребовала она, – на кой мне ваш чек? Денежки пожалуйте, вот что!

Потребовалось немало времени, прежде чем дама поняла смысл того, что говорила ей несчастная Прюденс. Затем миссис Браун вдруг опустилась на стул и залилась слезами, чем немало удивила испуганную мисс Семафор.

– Не хотите же вы уморить дитя голодом, – рыдала она, – и отнять у бедной женщины ее хлеб!

Прюденс с жаром стала уверять ее, что ничего подобного она, конечно, не хочет. Мисс Семафор извинялась за недоразумение с чеком снова и снова и умоляла нежданную гостью успокоиться и подождать, пока она сбегает наверх за своей чековой книжкой. Миссис Браун, однако, проводила Прюденс до двери и хриплым голосом обвинила ее в желании «улизнуть».

Выходя из комнаты, Прюденс, сокрушаясь, заметила быстро скрывшиеся головы миссис Уайтли, медицинской дамы и даже само`й величественной миссис Дюмареск. Каждая минута казалась ей часом, пока наконец не был выписан новый чек. После бесконечных объяснений миссис Браун удалилась, крепко зажав его в руке. Прюденс просто изнемогала от страха и волнения.

«Мне, право, даже кажется, – заметила она про себя, – что миссис Браун немного выпила».

Страшное беспокойство за судьбу Августы давило ей на сердце.

«Я непременно завтра же навещу сестру, – решила она, – и если мне не понравится там, сейчас же заберу ее».

Душа у мисс Семафор ушла в пятки при мысли о предстоящем конфликте с миссис Браун. Даже если она и возводила напраслину на эту почтенную даму – утреннее происшествие указывало на то, что, кроме светлой стороны миссис Браун, которая приоткрылась ей на станции Лондон-бридж, существовала и совсем иная сторона – темная.

XIV
Прюденс посещает Пломмерс-коттедж

Мисс Семафор проснулась ни свет ни заря. Пока с Августой не приключилось несчастье, она никогда столько не думала. От постоянных тревог ее лицо осунулось и постарело. Торжество, связанное с тем, что сестру удалось удачно пристроить, оказалось мимолетным: неожиданный визит «доброй миссис Браун» не оставил ни следа от ее радости. Ожидая восхода солнца, Прюденс беспокойно металась на постели и представляла себе, как эта «почтенная дама» будет преследовать ее угрозами. Как в жутком кошмаре, перед глазами мисс Семафор страшной вереницей мелькали счета, чеки, миссис Дюмареск и медицинская дама.

В четыре часа она встала и, чтобы скоротать скучные часы до завтрака, стала наблюдать за садовником, точившим косу, за сонными горничными, отворявшими окна на противоположной стороне улицы и выбивавшими ковры. Ей сию же минуту захотелось отправиться к сестре. Ее беспокойство и нетерпение все росло, и она возмущалась, как порой возмущаемся и мы, – глупыми условностями, которые не позволяют наносить визитов в шесть часов утра, а также тем, что конка не ходит круглые сутки.

На улице все еще не было ни одного извозчика. Несколько раз мисс Семафор открывала окно, выглядывала из него и снова затворяла, брала в руки роман, а потом клала обратно, ходила по комнате взад-вперед, поправляла волосы, вертелась на стуле, отворяла дверь, прислушивалась, не встал ли кто, и снова затворяла. Но вот наконец раздался долгожданный звук гонга, возвещавший о первом приеме пищи.

За столом Прюденс кусок хлеба не лез в горло, и ей приходилось делать вид, что она ест. Она знала, что все хорошо запомнили и теперь шепотом обсуждали ее странную гостью. Искрошив что-то на тарелке и выпив чашку чая, она поспешила встать из-за стола. Раскаяние в самом страшном преступлении едва ли могло быть более мучительным, чем то, что испытывала теперь эта добрая невинная женщина. Люди, действительно в чем-то виноватые, зачастую обладают некоторой природной черствостью, которая делает их безразличными к мнению других, а Прюденс, несмотря на все обрушившиеся на ее голову невзгоды, была существом робким, беззащитным и мягкосердечным, для которого сердитый или презрительный взгляд был сродни удару.

В половине десятого, облачившись в черную шляпку и мантилью, она вышла из дома с конвертом в руках, на котором значился адрес «доброй миссис Браун». Окликая извозчика, она все еще думала о том, что же ей делать с Августой, если ее опасения оправдаются и дом миссис Браун окажется вовсе не той тихой гаванью, на которую она рассчитывала.

Пломмерс-коттедж найти было не просто: никто не знал, где это. Учитывая, что всякий прохожий, у которого спрашиваешь дорогу в Лондоне, непременно оказывается нездешним, Прюденс обратилась к полицейскому.

– На вашем месте я бы туда не ходил, – ответил полицейский, – очень уж народ там балованный.

– Но мне это необходимо, – настаивала напуганная Прюденс.

– Ну, раз так, то четвертый поворот направо, потом второй налево и первый опять направо. Идите все время прямо, тут вам и будет Пломмерс-коттедж.

Прюденс, тщательно отсчитывая улицы, последовала указаниям полицейского. Второй поворот налево привел ее в грязный переулок, а первый направо – в очень глухую и подозрительную улицу. Какое-то здание уходило высоко в небо, а у дверей квартир, сдаваемых в аренду, кучка растрепанных женщин весьма свободно обсуждала вопросы самого личного характера, щедро пересыпая свою речь пояснениями: «он грит» и «а я грю».

Дом номер 42 оказался невзрачным зданием с ободранной зеленой дверью, к которой вела всего одна ступенька. Прюденс постучала в дом ручкой зонтика, но ответа не получила. Немного погодя она постучала снова, но опять напрасно. Потолкавшись у двери, оказавшейся запертой, мисс Семафор попыталась заглянуть в мутное окно. Ее поступок возбудил сильный интерес не только у растрепанных дам, но и у других обитателей улицы. Они подходили парами и тройками в небывалом количестве, так что обернувшаяся наконец Прюденс с удивлением обнаружила себя в центре грязной и, как ей показалось, агрессивной толпы.

– Нечего стучать-то! – крикнула какая-то женщина, протискиваясь через толпу. – Никого нет. Дом пустой.

– Пустой? – повторила Прюденс. – С каких пор?

– Вчера вечером улетели птички, поминай как звали!

– О, это, вероятно, какая-то ошибка. Я ищу некую миссис Браун.

– Девоньки, – проговорила женщина с усмешкой, обращаясь к толпе, – провалиться мне на этом месте, она из благородных! Хороша, должно быть, голубушка, раз отдала родное дитя Салли Браун!

Толпа одобрила ее слова шиканьем и свистом.

– Но я не понимаю, что вы говорите! – воскликнула испуганная и растерявшаяся Прюденс. – Я ищу ту миссис Браун, которая живет по адресу Пломмерс-коттедж, 42, и вот оказывается, что квартира заперта, а вы говорите мне, что эта женщина уехала. Не может ли кто-нибудь сказать мне, где ее найти?

– Отчего же не сказать, сказать можно, – ответила какая-то толстая особа. – В полицейском участке она, вот где. Ее будут судить за безобразие в пьяном виде.

– Боже праведный! Как? А моя сестра? Где, где же ребенок, который у нее воспитывался?

– Э, так вы и вправду из этих будете? Порядочная же вы, должно быть, дрянь, раз отдали Салли невинное дитя! Навряд ли вы теперь увидите его живым, да вам небось только того и нужно! Вчера вечером сюда нагрянула полиция и всех забрала. Общество защиты детей, говорят, куда-то их всех спровадило. А жалко, что вы их не видели, полюбовались бы!

– Их? Кого их?

– Э, да будто вы не знаете… «Кого их» – смешно, право. Ребят, конечно. Общество забрало всех пятнадцать и теперь будет разыскивать их родителей. Очень рады будут, если вы сами пожалуете. Погодите, уж они скажут вам кое-что, когда вас увидят.

– Пятнадцать детей! О чем это вы? Я знаю только про одного ребенка, которого отдали миссис Браун на воспитание. Она хотела удочерить малютку, говорила, что она почтенная замужняя женщина и что у ребенка будет все, что нужно.

В ответ раздался громкий взрыв визгливого хохота.

– Куда уж там! Все, что нужно! Как бы не так! – заметила какая-то тощая простолюдинка. – Вы что, и вправду не знали, что Салли – мерзавка, каких свет не видывал?

– Мерзавка?

– Ну да, она промышляла детьми и все такое.

– Я вас не понимаю, – проговорила Прюденс, чуть не плача.

– Ну, ты или уж очень себе на уме, или уж больно простовата – что-то одно. Что же ты ничего о ней не разузнала? Врешь ты все, наверное.

– Что же мне теперь делать?

– Этого уж я не знаю. Иди в полицию – может, там тебе помогут.

– А где это? – растерянно спросила Прюденс.

Несколько женщин тотчас указали направление. Во главе небольшой процессии заинтересованных наблюдателей, в открытую подвергавших бесчувственной критике ее внешность, поведение и манеры, мисс Семафор в первый раз в жизни отправилась в полицейский участок и сквозь слезы обратилась с вопросом к стоявшему у дверей полицейскому.

– Сюда, пожалуйста, – пригласил он.

Пока разочарованная толпа переминалась с ноги на ногу и, отчаявшись увидеть эффектную или трагическую развязку, понемногу редела, Прюденс провели в комнату, где за столом, покрытым пронумерованными пачками бумаг, сидел весьма строгий чиновник. Краснощекий полицейский – парень из деревни – поклонился ему.

– Извините, сэр, эта дама насчет дела в Пломмерс-коттедж о детях, сэр. Говорит, она мать одного из них.

– Сестра, – робко поправила мисс Семафор. – Я не замужем.

– Объясните, пожалуйста, что вам угодно, – сказал чиновник после паузы, во время которой он, не обращая никакого внимания на Прюденс, продолжал писать.

Та поведала ему о том, как несколько дней назад поручила сестру женщине, назвавшейся миссис Браун, и уплатила ей сначала двадцать, а потом тридцать фунтов. Теперь же оказалось, что эта женщина оставила свою квартиру и та теперь заперта. Узнав о том, что миссис Браун арестована, она пришла в участок, чтобы навести справки и узнать, если возможно, где сестра. Все это было рассказано несвязно и часто прерывалось вздохами и слезами. Инспектор Смит сделал себе репутацию на делах о промысле детьми и смотрел на происшествие в Пломмерс-коттедж как на один из самых неслыханных случаев, с которым ему когда-либо приходилось сталкиваться. Салли Браун он считал менее виновной, чем бесчеловечных родителей, поручавших ей свое потомство. «Крокодиловы слезы», как он любил их называть, нисколько его не тронули, и он продолжал смотреть на Прюденс с неприкрытой недоброжелательностью. Конечно, она могла стать жертвой обмана, но скорее она была преступницей.

– Вы говорите, что этот ребенок – ваша сестра?

– Да.

– Но разве не вы только что сказали полицейскому, что вы – мать этого ребенка?

– О боже мой, нет, он не так меня понял. Я лишь сказала, что пришла справиться о ребенке.

– Но вам известно, вероятно, что все дети, найденные у этой женщины, были очень маленькими, совсем младенцами. Среди них не было ни одного старше двух лет.

– Моя сестра… – Прюденс замялась, – моя сестра еще грудная.

– Ну, я, конечно, не могу заставить вас говорить правду, – произнес он с явным недоверием. – Пусть об этом позаботятся в другом месте. Дети содержались в ужасном состоянии. Они все голодные, грязные и больные. Мы пытаемся разыскать их родителей, так как у миссис Браун было найдено несколько имен и адресов. Вас, вероятно, тоже вызовут в качестве свидетельницы в суд. Сейчас же дети находятся в работном доме[14]14
   В ряде европейских стран XVII – начала XX века специальные дома для бездомных.


[Закрыть].

– О! – простонала она в отчаянии. – В работном доме! Моя сестра в работном доме! Где он? Я сейчас же отправлюсь туда! Мне необходимо забрать ее оттуда!

– По моему мнению, вам лучше оставить подобные попытки, – холодно заявил инспектор. – Если Общество защиты детей взялось за дело, то вы еще не раз о нем услышите. Лучше оставьте ребенка в покое. Теперь он, во всяком случае, находится в хороших руках, совсем не таких, в какие вы его отдали. Мой вам совет: не поднимайте шума. Со временем вы увидите ребенка, но вам придется сообщить, какое участие вы сами принимали в этом деле.

– Последнее меня нисколько не затруднит, – ответила бедная Прюденс. – Как я уже объясняла вам, я думала, что нашла ребенку приют у доброй, почтенной женщины, но, по-видимому, я ошиблась.

Когда предвзято относишься к человеку, каждое его слово и намерение кажется подозрительным. В дрожащем голосе Прюденс инспектор Смит слышал только притворство. В ее открытом, распухшем от слез лице он не видел ничего, кроме хитрости.

– Удивительно, как легко порой обманываются люди, когда им выгодно быть обманутыми, – сказал он сухо. – Они ни о чем не спрашивают, и мешающий своим присутствием ребенок устраняется – вот в чем вся суть.

– Это правда, что я хотела удалить ее на некоторое время, – призналась Прюденс с той глупой откровенностью, которая так часто навлекает подозрение на невиновного, – потому что ее неудобно было оставлять там, где я жила. Если бы вы знали все обстоятельства, сэр, вы бы вошли в мое положение. Они исключительные и странные, но должна заметить, что я задавала вопросы, на которые миссис Браун мне ответила нечестно.

Инспектор, взглянув на нее из-под густых бровей, не знал, как отреагировать на это. Или она превосходная актриса, или чересчур наивна. Впрочем, выглядела Прюденс больной и напуганной. С такого рода женщинами никогда не знаешь, что напускное, а что – нет.

– Потрудитесь сообщить мне ваше имя и адрес, – сказал он.

– Прюденс Элизабет Семафор, Биконсфильд, 37, Южный Кенсингтон.

– Положение?

– В каком смысле?

– Вы замужем или нет?

– Я не замужем, сэр, и я уже говорила об этом при вас констеблю.

– Не замужем, хм… Ваш возраст?

– Возраст?

– Да, возраст. Сколько вам лет?

– Это, – заявила Прюденс с достоинством, – вас не касается. Я отказываюсь отвечать.

– Ну, – произнес инспектор, усмехнувшись, – не буду настаивать на этом вопросе. Может быть, вам еще придется ответить на него, но позже. А теперь довольно.

И он отпустил ее кивком головы.

– Но где же этот работный дом, в котором теперь находится моя сестра? Как мне туда попасть?

– Она в работном доме Святого Марка, но вам лучше оставить ее в покое.

– Не потрудитесь ли вы, – попросила Прюденс умоляющим голосом, – написать мне на клочке бумаги его название и адрес? Я сейчас же туда отправлюсь.

– О, вы и так запомните, – сказал инспектор довольно грубо. – Работный дом Святого Марка, Бот-стрит.

Этим Прюденс пришлось удовольствоваться.