Текст книги "Письма из ада"

Семнадцатое письмо

Если тебе когда-нибудь придет мысль выпустить мои письма в свет, многие, вероятно, спросят тебя, каким образом ты получил их.

На этот вопрос ты, конечно, не сумеешь ответить. Находя мои послания на своем письменном столе, ты не знаешь, как они туда попадают. Помни одно: эти письма не более, как призраки, как и все здесь: если не переслать их тотчас, как они написаны, они исчезнут на заре. Заносят их к тебе духи, блуждающие по земле. Я с одним из них познакомился недавно. Встречал я часто этого рыцаря двора Карла Смелого, с его важной поступью, в полном вооружении, с постоянно опущенным забралом его шлема. Всегда проходил он мимо меня в гордом молчании, но однажды, услышав, что я говорю о Бургундии, он остановился и спросил:

– Вы были в Бургундии?

– Да, рыцарь, – ответил я.

– Ив Дижоне были?

– Да, рыцарь.

– Кот-Дор, прелестная страна! – произнес он из-под забрала и медленным шагом удалился.

То было начало нашего знакомства. С тех пор он часто говорил со мной, рассказывал много, но не вспоминал о битве при Грансоде, во время которой был убит. Он слушал и мои повествования, больше всего интересуясь замком Ру, находящимся в Севенах. Я мог сообщить ему многое об этом старинном жилище, и он внимал неутомимо. Описывал я ему величавые башни, мрачные громадные залы, полуразрушенные стены и кончил легендой о так называемой «холодной руке», о которой поселяне тех мест со страхом шепчут друг другу на ухо. Они говорят, что дух одного из покойных графов Ру постоянно бродит по замку и следит за своими потомками.

Если кто-либо из семьи склоняется на дурной поступок, холодная рука призрака удерживает его.

– Конечно, – прибавил я к этому рассказу, – все это выдумка, суеверие!

Мой собеседник покачал головой:

– Это истина, голая истина! Я – граф Ру! Я – холодная рука!

Невольно я отшатнулся от него.

– Послушайте, – сказал он мне, – я Расскажу вам свою историю. Почему попал я в ад – не знаю и не могу понять! Я был всегда предан духовенству и беспрекословно следовал наставлениям моего духовного руководителя. Наши долины были населены альбигойцами. Я преследовал их неутомимо в угоду церкви, слушаясь ее повелений. Но хорошо же она отблагодарила меня за труды! Я вздумал жениться, надеясь получить благословение на брак беспрепятственно, и как горько ошибся! Святые отцы, которым я был так предан, изощрялись в придумывании бесконечных преград к моему счастью! Я принужден был идти в Рим в одежде пилигрима, чтобы наконец вымолить от папы разрешение на мой союз с горячо любимой Сирильей! С трудом, почти неодолимым, достиг я желаемого, и Сирилья, после долгой борьбы, стала моей женой. Я верил в ее любовь!

Она доказала ее тем, что осталась мне верной во все время моих переговоров с курией, тогда как могла без всяких затруднений выйти за моего соперника графа Турнайль.

Я был уже отцом двух детей, когда герцог Карл призвал своих вассалов на войну. Со слезами послушался я зова. Вы знаете историю несчастного похода против швейцарцев.

Грансон! Раздирающее воспоминание соединено с этим именем! Я пал, чтобы открыть глаза здесь. Неизгладимо это воспоминание в моей памяти. Брошен в темный угол ада кулаком простого крестьянина! Какой срам! Какой позор! Я долго бродил по царству тьмы, томясь желанием опять увидеть жену, детей! И вот неведомая сила толкнула меня на землю. Призраком ходил я по знакомым дорогим местам, испытывая страх и ужас, охватывающие преступника в ту минуту когда он совершает злодеяние и должен быть накрытым. Гуляли ли вы когда-нибудь по темному лесу ночью одиноким? Чувствовали ли вы тогда необъяснимый страх чего-то неопределенного? Если вы это испытали, то вы имеете некоторое, хотя далеко не полное, понятие о том, что я выстрадал, направляясь к замку моих предков. Прошел я в комнату моих детей – они спали безмятежно, хотелось мне обнять их, расцеловать… но ведь эти ласки призрака были бы смертью для них!.. Я направился в бывшую свою спальню и остановился перед дверью… Уверенность в предстоящей возможности видеть ее производила во мне какое-то замирание… Я прошел сквозь дверь (для нас ведь нет преград) и увидел ее в объятиях другого!.. В объятиях моего соперника, графа Турнайля!..

Она спала с безмятежной улыбкой на устах, по-прежнему хороша и грациозна. «Несчастная!» – простонал я и в порыве исступленной ревности простер свою холодную руку через всю постель и схватился за ее обнаженное плечо. Она раскрыла глаза, увидала меня, вскрикнула и лишилась чувств! С тех пор я преследовал ее всюду. Постоянно чувствовала она прикосновение холодной Руки и с каждым днем становилась бледнее и бледнее; наконец рассталась с графом Турнайль и поступила в монастырь.

Я был жесток, сознаюсь. Мертвые остаютcя мертвыми и не должны иметь ничего общего с живущими. Может быть, в искупление моей вины, я теперь принужден странствовать по земле и охранять своих потомков от зла. Я всегда предугадываю грозящие опасности. Не было случая, чтобы я ошибся.

Вот и теперь долг тянет меня туда, где ожидает меня страшное мучение.

Он кончил, и я надеюсь, что он отнесет тебе это письмо. Помни только, милый друг что тебе не следует класть карандаша с пером крестообразно. Обитатели ада страшатся этого знака. Ты, может быть, спросишь: не навещу ли и я тебя когда-нибудь? Кто знает? Быть может, и меня судьба толкнет на землю! Нет, нет! Эта мысль страшит меня! Довольно для меня терзаний и так!..

Восемнадцатое письмо

Мои письма к тебе отличаются бессвязностью и беспорядочностью. Это неизбежно, так как мое перо набрасывает все, что приходит мне в голову без последовательности мысли. При том я редко оканчиваю разом свое послание, и это объясняет, почему я рассказываю тебе отдельные факты, не имеющие ничего общего между собою. Не взыщи за это, мой друг! В аду так много различных впечатлений!

В Италии вкушаешь всю прелесть природы после заката солнца. Как я наслаждался этими чудными вечерами, гуляя с Лили, внимая ее простым замечаниям, прислушиваясь к ее веселому смеху! Особенно во Флоренции, мы были постоянно вдвоем: осматривали редкости и достопримечательности города, любовались «Piazza del Granduca» (площадь Великого Герцога), которая похожа на большую залу, имеющую покровом темные небеса со сверкающими звездами. Тут возвышается дворец с высокой башней, рядящей бесстрастно на все события и видевшей и народные собрания во времена республики, и Данте, Микеланджело и Савонаролу. Вот пред ним возвышающиеся громадные статуи Давида и Геркулеса… далее невысокая лестница, ведущая к «Loggia del Lanzi» (музей), где выставлены лучшие произведения искусства Италии; здесь красуются творения Бенвенуто Челлини, знаменитая группа Болоньи: «Похищение сабинянок» и пр.

Я пускаюсь невольно в описания, чувствуя однако вполне неуместность их, особенно здесь. Не смейся, друг мой! Я не могу шутить с тобой. Эти воспоминания охватывают мою душу, они для меня жизнь – все! Я упиваюсь ими, как ядом.

Как доверчиво Лили относилась ко мне и какое было для меня удовольствие, счастье развивать ее ум, влагать ей в сердце новые понятия и суждения! Мы часто отдыхали на каменной скамье пред старинным храмом с бронзовыми вратами, о которых Микеланджело говорил, что одни из таких врат достойны быть входными дверями рая. Это была та скамья, на которой Данте мечтал об аде, о рае и о своей Беатрисе!

– Какая часть города тебе больше всего нравится? – спросил я как-то мою дорогую подругу.

– Piazza del Granduca очень хороша, но она дышит какой-то языческой красой, – ответила она, – а здесь чувствуешь себя ближе к небу, к Богу. Земля со всеми своими прелестями не дает нам того, что Он дает!

– Если б я мог быть таким христианином, как ты! – воскликнул я невольно и так крепко стиснул ее руку, что она едва удержалась от возгласа.

Она посмотрела на меня с удивлением и беспокойством.

– Отто, – сказала она, – зачем такое сравнение? Ведь я ребенок, а ты…

– Это так, Лили! Но из уст младенцев исходит истина. Может быть, ты-то и сумеешь разрешить мне вопрос, смущающий многих мудрецов: что значит быть христианином?

– Милый Отто, быть христианином, конечно, значит носить Христа в своем сердце!

Этот ответ огорчил меня. Сколько раз я хвастал тем, что во мне демон!

– Да, – продолжала Лили, – это так. Предавшись вполне Христу, я не знаю ни забот, ни печали. О! Спаситель Ты мой, дозволь мне всю жизнь мою познавать Тебя и любить! – шептала она, как бы про себя, идя возле меня.

Настало молчание. «Она – ангел, ведущий меня к Богу», – думал я.

– Милый Отто, – проговорила наконец Лили, – вероятно, я не вполне поняла тебя, невозможно, чтобы ты предложил мне такой вопрос.

Я находился в большом замешательстве и не знал, что отвечать ей, чувствуя, как рука ее дрожала в моей.

– Взгляни на меня, дай прочесть в твоем взоре. Мне показалось, что чужой, неизвестный человек говорит со мной!.. Нет, это ты мой дорогой Отто! Ты не изменился, все тот же, как всегда!

И она начала смеяться над своим безумным страхом, как сама выразилась.

– И ты тоже, – воскликнул я, – все та же, дорогая, чудная Лили – моя милая, добрая подруга!..

Встретился я опять с Анной. Она выпутывала раковинки из своих длинных волос. На ее обнаженном плече заметен был кровавый знак. Я читал в ее душе, как в книге. Сколько было в ней озлобления и отчаяния! Мало-помалу вся жизнь ее развертывалась предо мною, и я узнавал ее прошлое. Сначала она была виновна лишь в любви ко мне. Но потом, когда я покинул ее, она бросилась в водоворот жизни и стремилась от горя к горю, от преступления к преступлению, пока не покончила с собой в волнах. Я долго смотрел на нее, и вдруг что-то в ее наружности остановило мое внимание. Эти глаза, это выражение лица кого-то напоминали мне и неотразимо притягивали меня. Да, не было сомнений! Мартын похож был на нее, как только сын может походить на свою мать! На меня внезапно нашло как бы просветление свыше, я разом понял истину: вот в чем состояла тайна, которую он хотел мне открыть!

Вот почему в его характере было столько напоминающего мне меня самого! Я погубил не только мать, но и сына, своего собственного сына. Если бы возможно было сойти с ума в аду, я в то мгновение лишился бы рассудка!

Я бросился к ней… но она, как и в первый раз, с выражением ужаса убежала от меня.

Самые неприятные минуты в моей земной жизни были те, которые я проводил в церкви, когда я причащался св. тайн. Я совершал это два раза в год, в угоду моей матери. Теперь знаю, насколько было бы лучше для меня, если бы я не уступал ей в этом. Уже тогда внутренний голос говорил мне, что я кощунствую, приближаясь к св. чаше без веры. В особенности помнится мне чувство, томившее душу мою в присутствии Лили. Ей было шестнадцать лет, когда она в первый раз приступала к причащению вместе со мною. Как теперь вижу ее наклоненную головку, обрамленную черными волосами в локонах, с сверкающими глазами, сводившими меня с ума. Она казалась взволнованной, и я спросил:

– Что с тобой Лили? Почему ты так бледна, тебе нездоровится?

Она улыбнулась. О, эта улыбка была когда-то моей отрадой на земле!

– Я здорова… совсем здорова, – ответила она и последовала за моей матерью.

Я не мог объяснить себе ее смущения, но в эту минуту недоразумения я заметил на столе открытую книгу и прочел следующие отроки: в таинстве причащения душа христианина соединяется с Богом. Это общение так же тесно, как общение невесты с женихом, второе и есть прообраз наших отношений к Христу-Спасителю, ибо Христос – жених, a верующая душа – невеста Его. Так вот что взволновало мою Лили! Она впервые испытывала то чувство, которое наполняет невесту в ожидании своего друга: и желание видеть его скорее, и трепет, и страх, и смущение…

Был ли ты когда-нибудь в Иерихоне? Во всяком случае ты слышал о лилиях, растущих в окрестностях этого города, которыми я любовался, слушая речи самой прекрасной из них, – моей Лили. Не знаю, откуда брала она трогательные рассказы, звучавшие так дивно в ее устах. Я часто думал, что ангел подсказывал ей их во сне. Вот один из них:

«Умирающий лежал в предсмертных муках и спрашивал себя: что будет со мною за гробом? Вдруг пред ним восстало десять ужасных привидений. То были десять заповедей Божиих, упрекающих его:

– Сколько богов у тебя в сердце? – говорило одно.

– Сколько раз был ты непочтителен к тем, которых должен уважать?.. – и так все до последнего.

Несчастный с безумной тоской обратился к ним:

– Неужели вы не оставите меня в покое? – воскликнул он раздраженным голосом.

Они ответили ему:

– Мы оставим тебя с условием, чтобы ты отдался душой и телом другому навеки.

Больной долго не мог осилить борьбы, наконец решился ответить:

– Уйдите от меня, я отдаюсь Тому!

Мгновенно призраки исчезли, а вместо них пред ним предстал светлый человеческий образ с кроткой, любящей улыбкой. В уме умирающего начали проходить, как тени, воспоминания о его детстве, о его крещении, о материнских наставлениях; он почувствовал, что видит Того, Кто искупил грехи всего человечества. Он простер руки к прекрасному видению и вскрикнул:

– Тебе, Тебе хочу принадлежать навеки!

Тут сердце его разбилось, он с миром оставил землю».

Девятнадцатое письмо

Бывали у меня на земле минуты, когда я чувствовал всю пустоту своей жизни: на меня нападала тоска, но я снова потом увлекался и заглушал внутренний голос совести.

Так Господь многих призывает, а мы не желаем Его слушать, предпочитая следовать за сатаною, и часто после минутного невольного раскаяния делаемся еще хуже прежнего.

Мне нравилась мысль, что Лили – ангел, ведущий меня к добру, и я готов был отдаться ей, но не Богу. Теперь я понимаю, что ей следовало умереть, иначе не могло и быть. Ей предстоял один путь, тернистый путь – быть моею женою и тем погубить себя, она могла избавиться от этой опасности лишь смертью. Часто я размышляю о том, что, если бы тогда я обратился в истинного христианина, Господь не отнял бы ее у меня.

Недавно был я на балу. Видел многочисленное общество разных времен, одетое в разнообразные наряды, что придавало бы вечеру вид маскарада, если бы сквозь прозрачные платья не видны были обнаженные члены танцующих. Играла музыка, или, скорее, мы воображали, что она играет, так как не раздавалось ни единого звука.

Меня хотели принудить танцевать, но я всегда был того мнения, что танцы созданы для юношества и даже на земле мне было жаль этих истасканных дам, считающих необходимостью вальсировать и кружиться, как бабочки, до почтенных лет.

Итак, я принял участие лишь в полонезе. Мы долго расхаживали попарно, беспрестанно меняя своих дам, что дало мне возможность познакомиться с интересными личностями. Мы все на балах обязаны носить на груди в виде ордена цифру года нашей смерти. Таким образом, я мог тотчас знать, к какому времени принадлежала особа, идущая под руку со мной. Опишу тебе их по очереди.

№ 1. Умершая в 1789 году. Русская знаменитая преступница. В течение нескольких лет отравившая свою мать, своего мужа и своего брата. Она делала это шутя, без злобы, без ненависти. С вида она обворожительна, грациозна, с кошачьими движениями и детским невинным лицом. Должен сознаться, что, зная ее прошлое, я все-таки подпал под ее обаяние и с трудом мог расстаться с ней.

№ 2. Умерла в 1693 году. Француженка, жена придворного сановника, любила лишь деньги и открыто продавала свою честь за тридцать тысяч франков. Ее прозвали Данаей.

№ 3. Умерла в 1816 году. Полька. Несравненной красоты и непоколебимой нравственности. Любила выше всего свое отечество. Была отважна и сильна, как мужчина и нежна, и ласкова, как девица. Преодолевала все препятствия, никто не мог покорить ее до той поры, пока она не причислилась к гарему Мехмета-Али.

№ 4. Умерла в 1644 году. Ирландка, возлюбленная несчастного Карла I, олицетворение легкомыслия и разгула. Я узнал ее по портрету, виденному мною в Лондоне.

№ 5. Умерла в 1635 году. Гречанка, с большими выразительными глазами и чудным цветом лица. Она служила когда-то моделью у Гвидо Рени. Прося у него милостыню, она поразила его своим небесным взглядом. Он взял ее к себе и ей обязан славой. Смерть разлучила их. Он писал с нее и умирающую Лукрецию, и умирающую Клеопатру, и живую Мадонну. Лишившись ее, он потерял и свой талант. Произведения его все падали и падали и прекратились с его кончиной.

№ 6. Умерла в 1731 году. Андалузка. Я обратил ее внимание на роскошь, окружающую нас, на что она ответила мне: «Как я могла быть счастливой!» Она была помешана на одном сожалении.

№ 7. Умерла в 1810 году. Англичанка, знаменитая в свое время сомнамбулка, была известна в Париже под именем прекрасной блондинки Мельвиль, один из тех, которым доктор IvIecMep открыл тайны животного магнетизма, полюбил ее, но не заимствовал у нее дара ясновидения, так как в один прекрасный день англичанка исчезла вместе с его денежной шкатулкой.

№ 8. Умерла в 1651 году. Шведка, крестьянка замечательной красоты, ради которой она возвысилась до княжеского титула. «Видел ли ты убийцу Густава-Адольфа? – спросила она меня тихо. – Посмотри, вот он!» Я взглянул… нет я не в силах описать тебе, что поразило меня!..

№ 9. Умерла в 1810 году. Дочь Людовика XV и крестьянки, от которой король заразился оспой. Он умер от ее оспы, а она от его любви.

№ 10. Умерла в 1848 году. Молодая нищая, римлянка, замечательной красоты, которой портрет висел постоянно в моей спальне. Она была так хороша, что служила постоянно моделью художникам и была известна под именем la reine (королева). Я встретился с ней в Риме, гуляя вечером по уединенной улице. Она бросилась ко мне, прося защиты. Я принял ее под свое покровительство и подал ей руку. Мы скоро стали друзьями. Она много рассказывала мне о себе. Не раз с гордостью она выражала, что дорожит своими лохмотьями, дающими ей свободу, но еще более всего гордится своей честью, которую хранит непорочной. Спустя несколько лет я Узнал, что 1а reine, устоявшая против искушений и соблазнов, не устояла против любви. Покинутая своим другом, она вела разгульную жизнь и окончательно погибла.

– Я хорошо помню тебя, – сказал я ей во время полонеза.

Она вздрогнула.

– Молчите, молчите, – прошептала она, – в аду нет ни радостей, ни любви, ни надежды!

Я уже хотел покинуть бал, но меня остановил молодой незнакомец.

– Были ли вы на великом балу? – спросил он с демонической усмешкой.

Тогда я не понял этого вопроса, но с тех пор узнал, что когда приближается время полной тьмы в аду, жители его теряют совершенно голову. Они спешат насладиться последними минутами полутьмы и предаются развлечениям, забывая стыд и честь. Происходит какой-то дьявольский танец: и мужчины, и женщины кружатся все быстрее и быстрее с растерянным видом диких зверей, с чувством боли, страдания они, прижимаясь друг к другу, несутся, как вихрь, по залам, гонимые непонятной силой, пока полная темнота не скрывает их от взоров других. Это зрелище напоминает отчасти нашу маслянницу. Так на земле, перед наступлением великого поста, люди ищут развлечений, увеселений с каким-то безумием, с полным забвением долга и стыда, доходя до безобразия.

Двадцатое письмо

Наблюдал ли ты когда-нибудь, что запах цветов часто возбуждает в нас воспоминания то сладостные, то горькие? Здесь, в аду, они всегда раздирающие! Не подумай, что растет что-нибудь в царстве тьмы. О, нет! У нас не находится ни растений, ни деревьев, ничего, что могло бы радовать, ласкать взор или украшать ландшафт. А вы, безумные, смеете сетовать и жаловаться, живя под сводами небесными, украшенными чудными звездами, среди роскошных цветов и растительности и пестрых бабочек. Безумные, безумные!

Иногда мне кажется, что до меня доносится аромат жасмина, фиалки или лилии, и с внутреннею болью я вспоминаю дела минувших дней: то вижу чудную девушку с сверкающими глазами, с букетом фиалок на груди, у ног которой я выслушивал слова упрека и страсти, то мнится мне, что я опять с моей блондинкой в жасминной беседке, впервые шепча ей о любви, то думаю о лилии, подаренной в день разлуки той молодой красавице, прикованной к строптивому мужу. А если чую запах розы… о, тогда передо мною Лили!.. Я переношусь в прошлое, к той блаженной минуте, когда я выпросил у нее царицу цветов и она протянула мне ее беспрекословно.

– Поцелуй ее прежде, – сказал я.

Она поцеловала и подала мне розу. Я тоже поцеловал ее, а Лили вспыхнула, хотя не поняла значения моего поступка.

Все священники, пасторы и законоучители, которые на земле не заботились о своих паствах, искажали смысл Евангелия, здесь терзаются постоянно тщетным желанием поправить прежние ошибки. Для этого у каждого есть своя церковь, свой приход, и в проповедях они стараются восстановить истину, которой не знают сами и не узнают уже никогда. Один из них, бывший мой знакомый, пригласил меня как-то послушать его.

Явился я поздно, церковь была полна. Так называемые христиане, не заглядывавшие при жизни в Библию, теперь жаждут услышать слово Божие. Когда я вошел, все пели ужасную разгульную песню, напоминавшую те, которые слышатся в трактирах или сборищах пьяных. Старики и юноши, женщины и дети с демоническими усмешками принимали участие в этом неприличном пении. Наконец показался проповедник. Он оглядел собрание с бесовскими ужимками и начал речь: «Любезные слушатели!» – и красноречие его полилось. Говорил он долго, все больше и больше одушевляясь, видимо, с мучительным желанием сказать хоть одно разумное слово, но в его проповеди не было ни смысла, ни связи, он путался, путался и закончил словами: «Священник должен жить в мире со всеми, но в особенности с диаконом» – и, с возгласом: «Во имя Св. Троицы!», он схватил близстоящего диакона за шиворот и стал его трясти со всею силою под звуки восторженных восклицаний присутствующих.

С тяжким чувством, с надорванным сердцем, я удалился, сознавая вполне горький удел существования без надежды!