Текст книги "Тотальная война. Выход из позиционного тупика"

IV

Генерал-фельдмаршал и я проработали четыре года в полной гармонии, как будто бы были одним человеком. Я видел с глубоким внутренним удовлетворением, что он становится для германского народа идеальным образом этой войны и каждому отдельному немцу представляется олицетворением победы.

Генерал-фельдмаршал предоставлял мне разделять его славу. 2 октября 1917 года, на празднестве его 70-летия, он выразил это особенно глубоко прочувствованными словами.

Полководец несет ответственность. Он ответственен перед всем миром и, что еще тяжелее, перед самим собою, перед своею армией и отечеством. Как начальник штаба и первый генерал-квартирмейстер, я разделял с ним ответственность и отдавал себе в этом все время ясный отчет. Я отвечаю за все свои действия.

Наши стратегические и тактические взгляды совершенно сливались, и сама собою отсюда вытекала гармоническая, основанная на взаимном доверии работа. Выяснив вопросы с моими сотрудниками, я коротко и ясно докладывал генерал-фельдмаршалу мои мысли относительно обстановки и руководства всеми операциями, делая при этом вполне конкретные предложения. Я получал то удовлетворение, что генерал-фельдмаршал, начиная от Танненберга и до моего ухода в октябре 1918 года, всегда соглашался с моим мышлением и одобрял мои проекты приказов.

Мы одинаково смотрели на характер этой войны народов и на вытекавшие из него следствия. Одинаковы были и наши взгляды на заключение мира. Генерал-фельдмаршал, как и я, стремился обеспечить безопасность германского народа от новых нападений. Он, как и я, лично выступал по этим вопросам.

Те, кому авторитет генерала-фельдмаршала стоял и в будущем мог стоять поперек дороги к достижению эгоистических целей, пробовали провести грань между генерал-фельдмаршалом и мною. Его личность не решались затрагивать и обращали свои усилия против меня. Пытались установить различие между мышлением и действиями генерал-фельдмаршала и моими: он олицетворял доброе начало, я – злое. Те, кто это распространял, должны были бы, по крайней мере, заставлять генерал-фельдмаршала хотя бы разделять ответственность за это мнимое зло, иначе они подрывали его положение и делали из него человека, не обладающего теми высокими качествами, которые они у него предполагали и которые действительно были ему присущи.

Слава генерал-фельдмаршала крепко укоренилась в сердцах германского народа.

Я его глубоко почитал, верно ему служил и ценил его высокий образ мыслей, его преданность императору, его готовность брать на себя ответственность.

V

Моя жизнь была работой для отечества, для императора и для армии. В течение четырех лет военных действий я жил только для войны.

Мои дни текли размеренно. Пока я был начальником штаба на Востоке и непосредственно руководил войсками, все приноравливалось к требованиям военной обстановки.

Будучи первым генерал-квартирмейстером, в спокойные периоды около 8 часов утра я был уже на службе. Генерал-фельдмаршал приходил приблизительно часом позже, и мы коротко обменивались мыслями о военных событиях, о предположениях и о текущих вопросах.

В 12 часов мы шли на доклад к его императорскому величеству.

Ровно в час был завтрак, продолжавшийся от половины до трех четвертей часа. Около половины четвертого я был опять в своем кабинете. В восемь часов мы обедали, и затем, после полуторачасового перерыва, работа продолжалась до двенадцати или до часу ночи.

Это однообразие редко нарушалось. Даже в течение четырех или пяти дней, которые я находился в отпуске во время войны, я не был свободен от служебных дел.

Со всеми частями фронта и со ставками союзников я был соединен телефонами и телеграфами. Армии присылали утром и вечером срочные донесения, а об особых событиях доносили немедленно.

Начальник полевого телеграфа на Восточном фронте, полковник Леман, а позднее начальник полевого телеграфа всех армий генерал-майор Гессе помогали мне предусмотрительно и надежно. Телеграфные части штаба главнокомандующего Восточным фронтом под командой капитана Маркау и полевая телеграфная дирекция под управлением почтового советника Онезорге, обслуживавшие связь, работали прекрасно.

С одной стороны, было необходимо отдавать себе ясный отчет во всех событиях на огромных фронтах, а с другой стороны, надо было взять на себя огромное бремя – непосредственно чувствовать биение пульса боя. Высшее командование должно было немедленно узнавать о всех важных событиях; слишком часто, при недостатке резервов, приходилось непосредственно принимать чреватые последствиями решения.

Общее руководство операциями, заботы об армии и о военном напряжении родины занимали первое место среди других проблем. Военно-политические программные вопросы стояли на втором плане.

Часы занятий заполнялись личной работой, докладами подчиненных мне начальников отделений и управлений и переговорами.

Я с особым удовольствием и удовлетворением вспоминаю совместную службу и товарищескую жизнь как в моем штабе на востоке, так и в ставке.

При огромной нагрузке в работе и при тяжелой ответственности, выпавших на меня, я мог использовать как сотрудников только людей прямых и с инициативой; я требовал, чтобы они без утайки высказывали мне свое мнение, что они делали подчас вполне откровенно. Наша совместная работа была основана на взаимном личном доверии. Мои сотрудники гордо и надежно были преданы мне. Они были моими самоотверженными и самодеятельными помощниками, проникнутыми высоким чувством долга. Конечно, решение зависело от меня, так как ответственность исключала всякое промедление. Война требовала быстрого хода дел. Но в моих решениях не было произвола, и я никого не обижал, когда мне приходилось отклонять предложения моих сотрудников. В тех случаях, когда различные варианты являлись равноценными, я всегда прилагал старания отдать дань уважения отклоняемому мнению, не оставляя никакой неясности.

Меня радовали слава и доброе имя моих сотрудников. Я всегда утверждал и говорю и теперь еще, что война имела такой огромный размах и предъявляла столь великие требования, что одному человеку ответить на них было невозможно. Оставался широкий простор, на котором могли блистать мои сотрудники.

На востоке мой первый сотрудник, тогда подполковник, теперь генерал-майор Гофман, был чрезвычайно одаренным, прокладывающим дорогу вперед офицером. Насколько я его ценил как солдата, видно из того, что, когда в августе 1916 года я был назначен в ставку, я предложил его своим заместителем. На этом посту он заявил о себе так же блестяще, как и раньше, когда он был моим старшим офицером генерального штаба.

В ставку для оперативной работы я взял подполковника Ветцеля. Я знал и ценил его уже раньше. Он прекрасно знал Западный фронт. Он там выдвинулся, будучи старшим офицером генерального штаба и начальником штаба III армейского корпуса, и особенно отличился под Верденом. Это был настоящий преданный солдат, с твердым характером, с богатой инициативой, восприимчивый, точный в работе, – он был для меня незаменимым дорогим помощником. К сожалению, мы в сентябре 1918 года расстались, сохранив взаимное уважение; это было вызвано той причиной, что мне пришлось произвести в штабе перегруппировку, чтобы обеспечить себе немного больше отдыха.

За подполковником Ветцелем следовали полковник Гейэ и майор фон Штюльпнагель, который долгое время служил у меня в отделении в Берлине. Они обладали твердым, открытым солдатским характером. С ними я пережил самое тяжелое время, которое может пережить солдат, когда выяснилось, что в военном отношении войну мы выиграть не можем. Расставаться с ними в этот момент было для меня самым тяжелым испытанием.

Организационные вопросы находились преимущественно в ведении майоров фон Фоллард-Бокельберга, баронов фон дер Бусше и Франерта, людей невероятной трудоспособности, с большой дальновидностью и творческой инициативой. Результаты их работ были значительны.

Трое из моих сотрудников особенно часто выступали перед обществом. Это входило в круг их обязанностей.

Полковник Бауэр, выдающаяся личность, видел, как и я, в отношениях нашей родины к войне основную предпосылку для конечного успеха и неустанно стремился поддержать и поднять работу тыла на войну. Ему принадлежит требование широкого развития артиллерии. Ему приходилось отстаивать размер материальных ресурсов, которые страна выделяла из своего потребления на армию, и для этого отдавать себе ясный отчет из общения с фабрикантами и рабочими об общей производительности промышленности. Круг его ведения был связан с работой военного министерства. Его сотрудничество и мнения представлялись очень ценными для верховного командования в военно-хозяйственных и многих тактических вопросах.

Начальником политического отдела был генерал фон Бартенверфер. Это был спокойный и ясно мыслящий офицер и горячий патриот. Следить за военной политикой вражеских и нейтральных стран и вступать по вытекающим отсюда вопросам в сношения с имперским канцлером было важной задачей генерального штаба действующей армии. То же надлежит сказать о политических вопросах в оккупированных областях, поскольку они касались верховного командования. Вопрос о границах, которые должны были создаваться как следствие войны, имел существенное значение для дальнейшего обеспечения отечества в военном отношении, и разработка его представляла важный отдел работы верховного командования. Политическое отделение вело всю переписку по вопросам, связанным с заключением мира.

Третьим был подполковник Николаи, сотрудник, проникнутый чувством долга, железного прилежания, имевший организационное дарование. Его задачи были, может быть, даже слишком разносторонними. Его круг ведения вырос органически. На обязанности подполковника Николаи лежало военное руководство печатью и в тесной связи с этим наблюдение и поддержание настроения внутри страны и в армии, поскольку это было достижимо для военного ведомства. Для успешного разрешения обеих задач требовалась совместная работа с имперскими властями, добиться которой нам не удалось. Ввиду этого руководство прессой и ориентировка оказались осуществленными только частично нашими силами.

Военная цензура руководилась также подполковником Николаи и его органами. Цензура, конечно, никого не могла удовлетворить, но это лежит в существе этого, к сожалению, неизбежного на войне зла. Я мог только сожалеть, что эта функция выпала на верховное командование, так как другие ведомства воздерживались брать ее в свое ведение.

Вторым обширным кругом работы подполковника Николаи являлась агентурная разведка и борьба со шпионажем, связанная с наблюдением за сношениями по почте, телеграфу и телефону и с ограничениями при переезде границы и при пересылке почты, борьба с экономическим шпионажем и саботажем. Подполковник Николаи своей разведкой хорошо обслуживал высшее командование. Отсутствие верных данных лежит в существе войны. Противник, располагавший несравнимо сильнейшими средствами, также никогда не знал, что мы собираемся делать. Нам всегда удавалась внезапность, за исключением 15 июля 1918 года, но тогда мы сами облегчили ему задачу раскрытия нашего плана. Оценка и разработка данных о противнике для использования их при оперативной работе составляли задачу отделения «иностранные армии», во главе которого стоял майор фон Раух, опытный и кропотливый офицер генерального штаба. Он был на высоте своей ответственной задачи. И в этом отношении работы генерального штаба дали такие успешные результаты, какие только можно ожидать. Я имел в своем штабе еще много других надежных сотрудников: назову полковников фон Тишовица и фон Мерца, майоров – фон Вальдова, Кранца, фон Гарбоу, Гофмана, Бартенверфера и Мутса, капитанов – Вефера, Габриэля, Гейфа, фон Фишера-Трейенфельда, фон Гослера, фон Позека и многих других.

Чиновники и низший персонал стояли также на должной высоте.

Особенно по-товарищески протекали обеды и завтраки, происходившие в широком кругу. Генерал-фельдмаршал любил веселые, оживленные разговоры. Я охотно принимал в них участие, но беседовал также и по служебным делам. Само собой разумеется, при этом строго соблюдалось – не обсуждать здесь оперативных мероприятий.

Посетители являлись часто в столовую или только в служебный кабинет. Иногда они являлись в особенно критические моменты. Я помню, как в октябре 1914 года господа, прибывшие с поездом с подарками, оживленно говорили о предстоящем взятии Варшавы в то время, когда я уже обдумывал отступление. В таких случаях гости бывали тяжелым бременем для нервов.

У проезжавших офицеров различных родов оружия, из дивизий со всех частей фронта мы иногда лучше ориентировались, как действительно обстоят дела в армии, чем из пространных официальных донесений. Я придавал особенно большое значение тесной связи с фронтом, черпал из нее много наводок и соображений, которые всегда потом разрабатывал. Эти военные визиты были мне особенно дороги и ценны.

Часто являлись представители правительства из Берлина и от союзных держав. Имперский канцлер фон Бетман-Гольвег посетил нас первый раз осенью 1914 года в Познани и затем в феврале 1915 года в Лётцене. И последующие имперские канцлеры часто являлись к нам.

Иногда мы принимали членов парламента. У меня всегда оставалось впечатление, что им нравилось у нас, к какой бы партии они ни принадлежали. В беседе с ними, как и с другими частными лицами, я всегда был весьма сдержан в оценке военного положения и в выражении моих воззрений на заключение мира.

Иногда к нам приезжали также представители крупной и тяжелой индустрии, представители торговли, профессиональных и предпринимательских союзов и приглашались к столу. Появлялись нейтральные военные атташе, офицеры, командированные из нейтральных стран для посещения фронта, отечественные и иностранные корреспонденты, а также представители печати, науки и искусства. К столу Главнокомандующего на Востоке особенно часто являлись представители всех частей Восточной и Западной Пруссии.

В числе немецких гостей перебывало много представителей владетельных династий. Особенной честью для нас, конечно, являлось посещение его императорским величеством. Разговор шел столь же непринужденно, как и всегда, и у нас было чувство, что его императорское величество с удовольствием пребывает у нас.

Мне еще потому были особенно удобны эти приемы гостей за столом, что тут мне представлялся случай обсудить различные очередные вопросы. Я выгадывал, таким образом, больше времени для других военных задач.

VI

Управление войсками требует воли и предвидения, но оно требует также господства над огромным армейским организмом, которое может быть достигнуто и удержано только путем железной работы. Необходимо еще большее – это понимание психики войск и особенностей противника. Этого уже работой достигнуть нельзя; такое понимание, как и бесконечно многое другое, зависит исключительно от личности. Значение малых элементов возрастает с величиной задач. Доверие и вера в победу связывают вождей и войска.

При нашей чрезвычайно трудной задаче штабы фронтов и армий делили с нами работу, проявляя самодеятельность и сознательность. Между нами происходил живой обмен мнениями, но решение принимали мы. Верховное командование должно было также следить за единообразием понимания и приводить к согласию в бесконечно многих вопросах, из которых слагается жизнь армии. Это являлось особенно важным при многочисленных перегруппировках войсковых частей.

За этими необходимыми ограничениями войсковые начальники в их круге ведения были самостоятельны. Самостоятельность получала большее развитие при наступлении, чем при позиционной войне и при обороне. Естественно, бывали такие тактические положения, когда в отдельных распоряжениях взгляды частных начальников расходились с верховным командованием. Решение в таких случаях часто оставалось за ними. В этих случаях я испытывал душевное беспокойство: если эти начальники имели успех, то я радовался, если же они терпели поражение, то я чувствовал на себе его бремя.

Больше всего я ценил устные сообщения и сбор непосредственных впечатлений. Я охотно ездил на фронт и в должности первого генерал-квартирмейстера пользовался отдельным поездом, приспособленным для работы и для телеграфной связи. Служба во время поездки не прерывалась. На определенных станциях я принимал обычные срочные донесения, как и в главной квартире, и в случае необходимости можно было вступить в сношения со всем миром.

Мои личные отношения со штабами и войсками были хорошими. Мне оказывали доверие.

Особенно охотно я вспоминаю свои поездки в главную квартиру германского кронпринца. Кронпринц проявлял много понимания военного дела и ставил умные, дельные вопросы. Он любил солдат и заботился о войсках. Он не был сторонником войны и стоял за мир. Это верно, хотя многие и утверждают противное. Кронпринц постоянно сожалел о том, что он был недостаточно подготовлен к своему назначению – быть в будущем императором, и прилагал все усилия, чтобы восполнить свои пробелы. Вразрез с моим мнением он считал себя более слабым, чем мог бы быть специалист на его посту. В связи с этим он составил докладную записку и передал ее своему царственному отцу и имперскому канцлеру. Кронпринцу вредили его откровенные выступления: он стоял выше, чем можно было заключить по ним.

Начальник штаба фронта германского кронпринца, полковник граф фон Шуленбург, ясномыслящий и работоспособный офицер, служил мне хорошей и надежной опорой.

Я также часто бывал в штабе фронта кронпринца Рупрехта Баварского. Начальник штаба, предусмотрительный и исключительно работоспособный генерал фон Куль, был знаком мне еще с юношеских лет. Я мог только удивляться его спокойствию даже в самых тяжелых положениях.

Это заняло бы слишком много места, если бы я стал описывать все штабы фронтов и армий. Я упомяну еще о генерале фон Лосберге. Этот выдающийся офицер и организатор оказал большие услуги отечеству и армии. Его доверие мне было особенно ценно.

Когда я находился в штабах на фронте, начальники штабов делали мне доклады об обстановке. На докладе присутствовали и командующие армиями. Начальники штабов высказывались столь же откровенно, как и мои сотрудники в ставке. Им было известно, что я интересовался их личным мнением и что мне нужно было ясное освещение, а не декорация потемкинской деревни. Иногда армиям приходилось напоминать, что надлежит доносить объективную истину, неблагоприятные данные передавать так же точно, как и благоприятные.

За докладом следовало обсуждение, в котором командующие армиями принимали участие, если они сами не брали на себя труд сделать доклад, за что я им бывал особенно благодарен. Присутствие командующих армиями на докладе, вошедшее в норму, давало мне возможность обсудить совместно с ними многие вопросы.

Мои сношения с армиями не ограничивались еженедельными поездками. Каждое утро я разговаривал по телефону с начальниками штабов армий и выслушивал их опасения и надежды. Они часто обращались с просьбами. Они знали, что если я мог помочь, то просьба их будет удовлетворена. Приходилось ободрять начальников штабов, и у меня оставалось впечатление, что они с большей надеждой возвращаются к своим трудным задачам. За так называемым зеленым сукном[2]2
  То есть в кабинете. – Примеч. ред.


[Закрыть] можно было иногда объективнее обозреть стратегическое и тактическое положение, чем на месте под влиянием сильных личных впечатлений.

При разговорах по телефону дело сводилось к ориентировке. Приказания отдавались при этом только в экстренных случаях и всегда затем еще раз точно повторялись в письменной форме штабам армий.

Само собой разумеется, что разговор со мною докладывался командующим армиями и фронтами. К передаче командных функций в руки начальников штабов я был абсолютно несклонен. Да и командующие обладали для этого слишком самостоятельным характером.

Мне известны лишь единичные случаи, когда, со ссылкой на авторитет верховного командования, отдавались распоряжения, на которые бы я никогда не согласился. Когда мне становилось об этом известно, я принимал резкие меры.

На боевые участки и в штабы армий, где я не мог лично следить за событиями, верховное командование высылало для осведомления офицеров генерального штаба, чтобы непосредственно с места получать по возможности ясную картину действий.

Смена лиц на высших должностях была неизбежна. Перемены в командном составе производились по докладу начальника военного кабинета, а в генеральном штабе – по докладу начальника генерального штаба действующих армий. По существу, так же было и в мирное время. В единичных случаях смена высших начальников инициировалась и верховным командованием.

Такие перемены являлись необходимыми, чтобы поставить особенно опытных офицеров там, куда переносился центр тяжести боевых операций. Это облегчало руководство операциями, приносило пользу войскам и сохраняло человеческие жизни.

Во время особенно длительных боев, в особенности когда они протекали неудачно, приходилось сменять начальников штабов армий. Нервы этих лиц были беспрерывно невероятно напряжены и не могли выдерживать продолжительное время. Штабы отработанных в бою корпусов замещались на фронте другими. Смена вредила делу, но наносимый ею ущерб можно было сгладить. Целый штаб армии не мог быть сменен, с этим были бы связаны слишком большие трения в бесконечно многих вопросах, особенно в снабжении армии. Другого выхода не оставалось, кроме персональных смен. Вызываемое этим беспокойство надо было рассматривать как неизбежное зло.

Иногда во избежание ущерба в управлении войсками увольнение командующих и начальников штабов армий происходило по предложению верховного командования. Естественный упадок энергии у некоторых лиц ввиду продолжительности войны вполне понятен. К нашему счастью, это были совершенно единичные случаи. При всей добросовестности нельзя было не поступать жестоко и даже обойтись без несправедливости. Я предоставлял им широкое поле для оправданий, но если дело от их отставки страдало, то я чувствовал себя виновным, и никто не мог освободить меня от упреков, которые я себе делал.

Под сильным впечатлением событий 8 августа 1918 года я просил генерал-фельдмаршала уволить меня. Конечно, к концу войны тяжелое разочарование захватило и меня, однако я продолжал справляться со своими нервами.