Текст книги "Одетта. Восемь историй о любви"

Однако, беседуя с соседями, он обнаружил, что все в доме считают его любовником Одетты.

Когда он попытался это опровергнуть в разговоре с Филиппом, соседом, оборудовавшим спортзал в собственном гараже, тот попросил не держать его за идиота.

– Одетта вот уже столько лет не принимала в своем доме ни одного мужчину. И потом я тебя вполне понимаю – неплохо ублажить себя. Одетта – красивая женщина. Если бы она дала мне понять, что не против, я бы не отказался.

Сбитый с толку, чувствуя, что отрицание портит репутацию Одетты, Бальтазар вернулся в ее квартиру с новыми вопросами.

«Может ли статься, что я неосознанно хочу ее? Никогда об этом не задумывался. Это не мой тип женщины… слишком… не знаю… да нет, совсем нет… И потом, она моего возраста… Если бы я мог испытывать желание, то, естественно, к той, что моложе… В то же время здесь все ненормально. Впрочем, что я вообще здесь делаю?»

Вечером, когда дети отправились на концерт поп-музыки, он оказался с Одеттой наедине и взглянул на нее иначе.

В рассеянном свете торшера, в идущем ей пушистом джемпере, поглощенная нашиванием перышек на сетку, украшенную стразами, Одетта выглядела очень хорошенькой. Прежде он этого не замечал.

«Возможно, Филипп прав… отчего я не подумал об этом?»

Почувствовав, что ее рассматривают, Одетта подняла голову и улыбнулась ему. Смущение рассеялось.

Чтобы приблизиться к ней, он отложил книгу и разлил кофе в чашки.

– Одетта, у вас есть мечта?

– Да… поехать на море.

– На Средиземное?

– Почему на Средиземное? Здесь тоже есть море, может, не такое красивое, но более скромное, сдержанное… На Северное море, а?

Подсев поближе, чтобы взять чашку, он склонил голову к ней на плечо. Она дрогнула. Приободренный, он провел пальцами по ее руке, плечу, шее. Она затрепетала. Наконец он приник к ее губам.

– Нет. Прошу вас.

– Я вам не нравлюсь?

– Что за глупости… Конечно нравитесь, но нет.

– Антуан? Воспоминание об Антуане?

Одетта опустила голову, утерла слезу и произнесла с огромной грустью, будто она тем самым предавала покойного мужа:

– Нет, это не из-за Антуана.

Бальтазар вывел из этого, что путь свободен, и вновь приник к губам Одетты.

Щеку обожгла звучная оплеуха. Затем, сменив гнев на милость, пальцы Одетты спустились по его лицу, лаская, стирая след удара.

– О простите, простите. Не понимаю. Вы не хотите…

– Причинить вам боль? О нет, нет!

– Вы не хотите спать со мной?

Ответом была вторая пощечина, потом ошеломленная Одетта вскочила с дивана, покинула гостиную и укрылась в спальне.

Назавтра, после ночи, проведенной в гараже Филиппа, Бальтазар решил уехать, дабы не усугублять и без того абсурдную ситуацию. В тот момент, когда машина выезжала на дорогу, он все же удосужился завернуть в парикмахерский салон, где работал Руди, чтобы всучить ему пачку банкнот.

– Мне нужно вернуться в Париж. Твоя мать устала, она мечтает поехать на море. Вот деньги, сними там дом, если хочешь. Но только не говори, что это от меня. Представь дело так, будто ты получил премию. Ладно?

Не дожидаясь ответа, Бальтазар вскочил в машину.

В Париже за время его отсутствия ситуация улучшилась, поскольку везде говорили уже о другом. Издатель не сомневался, что со временем Бальтазар вернет симпатии читателей и массмедиа.

Избегая встречи с женой, он ненадолго заскочил к себе – в этот час она находилась на работе, – черкнул ей пару слов, чтобы успокоить относительно своего нынешнего состояния, – впрочем, волновало ли ее это? – уложил чемодан и отправился в Савойю, где его сын вместе с классом катался на лыжах.

«Сниму-ка я комнату поблизости», – решил он.

Но, встретившись с отцом, Франсуа не захотел расставаться с ним. После нескольких совместных лыжных прогулок Бальтазар осознал, что он, вечно отсутствующий родитель, должен восполнить огромный дефицит общения и любви.

Более того, Бальзан не мог не признать, что сыну свойственны ранимость и вечное беспокойство, присущие ему самому. Маленький Франсуа пытался понравиться приятелям, подражая им. А между тем страдал оттого, что изменяет себе.

– Скоро каникулы, что скажешь насчет поездки на море? Со мной и только со мной?

В ответ ему в объятия бросился вопящий от радости мальчишка.

На Пасху Одетта в первый раз оказалась на берегу моря. Оробевшая, она рисовала что-то на песке. Бесконечность вод, неба, пляжа казалась ей невиданной, невозможной роскошью; ей казалось, что на нее снизошла незаслуженная благодать.

Внезапно она ощутила жжение в затылке и вновь вспомнила о Бальтазаре. Когда она обернулась, он стоял тут, на волнорезе, держа за руку сына.

Встреча после разлуки была бурной, но нежной, так как каждый опасался задеть другого.

– Я вернулся к вам, Одетта, потому что моему сыну необходимы уроки. Вы их по-прежнему даете?

– Что?

– Уроки счастья?

Бальзаны обосновались в снятом коттедже, будто так и надо было. И начались каникулы.

Когда жизнь потекла своим чередом, Одетта ощутила, что необходимо объяснить Бальзану те пощечины.

– Я не захотела переспать с вами, так как знала, что мы не будем жить вместе. Вы всего лишь эпизод в моей жизни. Вот вы появились, вот уехали.

– Я вернулся.

– Вы снова уедете… Я ведь не идиотка: у Бальтазара Бальзана, известного парижского писателя, и Одетты Тульмонд, продавщицы из Шарлеруа, нет будущего. Слишком поздно. Если бы мы были моложе лет на двадцать, тогда, быть может…

– Возраст не имеет ничего общего с…

– Имеет. Возраст означает, что наши жизни скорее позади, чем впереди, у вас один образ жизни, у меня другой. Париж – Шарлеруа, деньги – безденежье: ставки сделаны. Можно пересечься, а можно не встретиться больше никогда.

Бальтазар толком не понимал, чего ждет от Одетты; но она была ему необходима, это он знал точно.

В остальном их история решительно ни на что не походила. Быть может, Одетта была права, удерживая его от того, чтобы двинуться к банальности любовной связи? Однако она могла ошибаться… Может, она запретила себе думать о потребностях тела? Навязала нечто вроде нескончаемого вдовства после смерти Антуана?

Он особенно остро ощутил это однажды вечером, во время импровизированных танцев в доме рыбака. Вовлеченная в самбу, раскрепощенная благодаря музыке, Одетта двигалась чувственно, грациозно, кокетливо, обнаруживая необыкновенную женственность и сексуальность, которых он прежде не знал в ней. В эти минуты Бальтазар выписал несколько па вокруг нее и почувствовал между легкими касаниями плеч и нежным трением бедер, что мог бы легко очутиться с ней в постели.

В лунном свете она сделала невинное признание:

– Знаете, Бальтазар, я не влюблена в вас.

– А-а?

– Нет. Я вас люблю.

Он воспринял эту декларацию как самую прекрасную из всех, когда-либо слышанных, – даже более прекрасную, чем те, что он придумывал для своих книг.

Вместо ответа он протянул ей кожаную папку, заключавшую новый роман, который он начал писать после их встречи у моря.

– Это будет называться «Счастье как у других». Я здесь рассказываю о судьбе множества персонажей, которые ищут счастья и не находят его. Они терпят неудачу лишь потому, что унаследовали или усвоили не подходящие для себя концепции счастья: деньги, власть, переоценка брака, длинноногие любовницы, гоночные автомобили, двухуровневые апартаменты в Париже, шале в Межеве и вилла в Сен-Тропе, – сплошь клише. Несмотря на успех, они несчастливы, так как живут чужим счастьем, счастьем по чужому образцу. Этой книгой я обязан вам. Посмотрите начало.

В луче прожектора она узрела титульную страницу, там было написано: «Для Детт».

Она ощутила такую легкость, ей показалось, будто ее голова сейчас стукнется о луну. Сердце готово было разбиться. Сумев наконец сделать вдох, она прижала руку к груди и прошептала:

– Спокойно, Одетта, спокойно.

Хотя в полночь они обменялись поцелуями в щеку, пожелав друг другу приятных снов, по заключению Бальтазара, в оставшиеся два дня им неизбежно предстояло сделаться любовниками.

Назавтра его подстерегал скверный сюрприз. По возвращении с велосипедной прогулки вместе с Франсуа, Руди и Сью Элен он обнаружил, что в гостиной его поджидают издатель и жена.

Едва завидев Изабель, он почуял недоброе и собирался ополчиться на нее. Одетта удержала его:

– Не бурчите на нее. Это я устроила эту встречу. Садитесь и угощайтесь пирогом. Домашний. Я пойду за напитками.

Последовавшая затем сцена в глазах Бальтазара была сюрреалистической. Ему, вовлеченному в кошмар, показалось, что Одетта выдает себя за мисс Марпл, когда та в конце расследования собирает за столом, где сервирован чай и птифуры, персонажей полицейского романа, чтобы разъяснить им суть дела и сделать выводы.

– Бальтазар Бальзан так помог мне своими книгами, – начала Одетта. – Я никогда не думала, что мне удастся отплатить ему за все, что он мне дал, вплоть до того момента, когда несколько недель назад по стечению обстоятельств он укрылся у меня. Вскоре ему предстоит вернуться в Париж, потому что в его возрасте и при таких заслугах не начинают новую жизнь в Шарлеруа. Однако он не смеет, потому что прежде всего стыдится, но, кроме того, он боится.

Она повернулась к Изабель, которая, казалось, скептически отнеслась к слову «боится».

– Боится вас, мадам! Почему? Потому что вы нынче не восхищаетесь им, как прежде. Вы должны гордиться вашим мужем: он сделал счастливыми тысячи людей. Быть может, среди них есть скромные секретарши и ничтожные служащие, вроде меня, но ведь в том-то все и дело! Ему удалось взволновать нас, перевернуть наше существование, нас, не слишком охочих до чтения, тех, кто – в отличие от вас – не столь высокообразован, и это доказывает, что Бальтазар Бальзан более талантлив, чем другие! Гораздо более! Знаете, мадам, Олаф Пимс, быть может, тоже пишет великолепные книги, но, чтобы их прочесть, мне потребуется словарь и несколько упаковок аспирина, и все затем, чтобы уразуметь, о чем он говорит. Это сноб, который обращается лишь к тем, кто прочел не меньше книг, чем он сам.

Она протянула издателю чашку чаю, метнув в него укоризненный взгляд.

– Теперь о вас, месье. Вы должны, прежде всего, защищать автора от тех людей из Парижа, которые оскорбляют его, портят ему настроение. Если вам повезло заполучить подобное сокровище, нужно оберегать его. Иначе стоит сменить профессию! Попробуйте лимонный кекс, я его специально испекла!

Затерроризированный издатель повиновался. Одетта вновь повернулась к Изабель Бальзан.

– Вы думаете, что он вас не любит? Что он вас больше не любит? Быть может, и он так думает… между тем я заметила одну вещь: вашу фотографию он постоянно носит с собой.

Изабель, тронутая простотой Одетты, опустив голову, искренне сказала:

– Он столько раз обманывал меня…

– Ах, мадам, если вы полагаете, что мужчина не должен допускать ни флирта, ни вздоха, не стоит выходить замуж, возьмите лучше собаку! И уж тогда нужно посадить ее на цепь. Подозреваю, что даже мой Антуан, которого я так любила и люблю двадцать лет спустя, лапал других женщин. Других, быть может более смазливых или просто пахнущих иначе. Не важно, ведь умер он в моих объятиях. В моих. Глядя на меня. И это мое утешение навеки…

Какое-то мгновение она боролась с внезапно нахлынувшим чувством, потом заставила себя продолжить:

– Бальтазар Бальзан вернется к вам. Я делаю все, чтобы вернуть его вам, чтобы он вновь обрел форму, улыбался, смеялся, потому что, по правде сказать, нельзя позволить утонуть такому человеку – доброму, одаренному, неловкому, щедрому. Я через два дня возвращаюсь в Шарлеруа, в свой магазин. Так вот, мне бы не хотелось, чтобы мой труд оказался напрасным…

Бальтазару было больно смотреть на Одетту, которая публично разрывала на клочки историю их любви… Ему так хотелось, чтобы она продолжалась, он ненавидел Одетту за это мучение. В ее лице, казалось, сквозили затаенная боль, растерянность, какое-то сумасшедшее смятение, но он чувствовал, что возражать ей бесполезно. Если уж она решила, что будет так, она от этого не отступится.

Перед отъездом в Париж он совершил прогулку среди дюн вместе с Изабель. Оба они вовсе не были уверены, что им удастся возобновить семейную жизнь, но ради Франсуа решили сделать попытку.

Когда они подошли к дому, оттуда отъехала машина «скорой помощи», разрезавшая воздух завыванием сирены: у Одетты случился сердечный приступ.

Так как жизнь ее висела на волоске, все остались в Бланкенберге. И лишь после того, как в реанимации заверили, что состояние Одетты больше не внушает опасений, издатель, Изабель и Франсуа отправились в Париж.

Бальтазару удалось продлить аренду коттеджа; он присматривал за Руди и Сью Элен, специально оговорив, что те должны скрывать от матери, что он по-прежнему здесь.

– Позже… Когда она пойдет на поправку…

Каждый день он отвозил детей в клинику и дожидался их в приемном покое среди зеленых растений в кадках, бабулек в халатах и пациентов, приклеенных к капельницам на стойках.

Наконец к Одетте вернулись силы, краски, эмоции, она удивилась, заметив, что на тумбочку возле кровати кто-то поставил фотографию Антуана.

– Кто это сделал?

Дети признались, что инициатива исходила от Бальтазара и что последний остался в Бланкенберге и по-отечески заботился о них.

По волнению матери, по всплескам на кардиомониторах, по танцу зеленых диаграмм, показывавших биение пульса, дети поняли, что Бальтазар был прав, оставшись до выздоровления Одетты, они не сомневались, что ее болезнь была связана с тем, что она оттолкнула Бальтазара, – этого ее сердце не могло вынести.

Назавтра Бальтазар, взволнованный, как пятнадцатилетний подросток, проник в палату Одетты. Он преподнес ей два букета.

– Но почему два?

– Один от меня. Другой от Антуана.

– Антуана?

Усевшись возле ее кровати, Бальтазар с нежностью указал ей на фотографию мужа:

– Мы с Антуаном подружились. Он принял меня. Он считает, что мое чувство к вам дает мне достаточное право на его уважение. Во время вашей болезни он признался мне, что несколько поторопился, возрадовавшись; он решил, что вы присоединитесь к нему. Потом он рассердился на себя за столь эгоистичную мысль. Ныне – ради детей и вас – он радуется, что вам лучше.

– Что он еще вам сказал?

– Это вам не понравится…

Бальтазар почтительно склонился к Одетте и прошептал:

– Он поручил вас мне…

Пораженная Одетта зашлась в безмолвных рыданиях, растроганная до глубины души. Все же она попыталась пошутить:

– А моего мнения он не спросил?

– Антуан? Нет. Он полагает, что вы малость туповаты.

Он наклонился ниже и добавил с невыразимой нежностью:

– Я сказал ему, что согласен с ним.

Они наконец поцеловались. Тотчас кардиографы затрепетали, поднялась тревога, примчались врачи, потому что сердце Одетты захлебывалось от радости. Бальтазар, прервав поцелуй, прошептал, глядя на Одетту:

– Спокойно, Одетта, спокойно.

Ванда Виннипег

Кожа внутри «роллс-ройса». Кожа – шофер и его перчатки. Кожаные чемоданы и сумки, распирающие багажник. Кожаная высунувшаяся из-за портьеры плетеная сандалия, возвещающая видение стройной ноги. Из кожи – ярко-красный костюм Ванды Виннипег.

Персонал почтительно склонил головы.

Ванда Виннипег пересекла порог, не бросив ни единого взгляда по сторонам, не удостоверившись, несут ли следом багаж. Могло ли быть иначе?

Служащие трепетали за стойкой отеля. Не в силах пронизать благоговением задымленные стекла очков Ванды, они принялись расточать формулы гостеприимства:

– Добро пожаловать, мадам Виннипег. Для нас большая честь приветствовать вас в отеле «Ройяль Эмерод». Мы сделаем все, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным.

Она приняла эти знаки высокого почтения как неизбежную мелочь положенной сдачи, не удостоив ответом. Служащие продолжили беседу, будто она принимала в ней участие:

– Салон красоты открыт с семи утра до двадцати одного часа, так же как зоны фитнеса и бассейна.

Она поморщилась. В панике менеджер поспешил предупредить могущую возникнуть проблему:

– Если вы настаиваете, мы, естественно, можем изменить расписание, подстроив его под ваши требования.

Прибывший в спешке директор, не отдышавшись, скользнул из-за ее спины и провизжал:

– Мадам Виннипег, какая огромная честь для нас, что вы остановились в отеле «Ройяль Эмерод»! Мы сделаем все, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным.

Поскольку он использовал то же клише, что и его подчиненные, у Ванды Виннипег появилась насмешливая улыбка, говорившая служащим: «А ваш патрон не слишком искусен, разве так мудрено было выразиться изящнее, чем вы?» – затем она снизошла до того, что протянула руку для поцелуя. Директор, не уловивший ее иронии, ничего не заподозрил, когда она соблаговолила ответить ему:

– Я в самом деле надеюсь, что не буду разочарована: принцесса Матильда так нахваливала мне ваше заведение.

Рефлекторно щелкнув каблуками – промежуточное движение между военным приветствием и движением танцора танго, благодарящего партнершу, директор парировал удар: он вдруг осознал, что в лице Ванды Виннипег он не только принимает одно из крупнейших в мире состояний, но и женщину, чье имя включено в Готский альманах[3]3
  Готский альманах (Almanach de Gotha, Gothaischer Hofkalender) – дипломатический и статистический ежегодник, издаваемый в Готе с 1763 г., где приводится генеалогия дворянских родов Европы и семей, находящихся в сфере внимания массмедиа.


[Закрыть].

– Вы, естественно, знаете Лоренцо Канали?

Представляя своего любовника, она сделала жест в его сторону: красивый мужчина с длинными, будто навощенными темными волосами наклонил голову, даря полуулыбку, он в совершенстве играл роль принца-консорта, который вместе с осознанием своего высокого ранга впитал необходимость проявлять большую любезность, чем королева.

Затем Ванда удалилась в свои апартаменты, прекрасно зная, что ей вслед несется шепоток:

– Мне казалось, что она выше… Какая прелестная женщина! Правда ведь, она выглядит еще моложе, чем на снимках?

Едва войдя в апартаменты, она тут же ощутила, что здесь ей будет хорошо; между тем она со скептической гримасой выслушала директора, нахваливавшего достоинства номера. Несмотря на простор, на две отделанные мрамором ванные комнаты, изобилие расставленных повсюду букетов, качественные телевизоры, ценную мебель, отделанную маркетри, Ванда осталась верна избранной линии, ограничившись замечанием, что неплохо бы иметь на террасе столик с телефоном, на случай, если она оттуда вдруг захочет связаться с одним из своих агентов.

– Разумеется, мадам, вы правы, мадам, сию же минуту мы вам его установим.

Она не стала уточнять, что никогда им не воспользуется, ей достаточно и мобильника, так как намеревалась упорно изводить персонал, чтобы служили как следует. Директор «Ройяль Эмерод», посулив знатной постоялице златые горы, закрыл дверь с почтительным поклоном.

Оставшись наконец одна, Ванда Виннипег вытянулась на диване, предоставив Лоренцо и горничной развешивать одежду по шкафам. Ей было известно, какое впечатление она производит, и она неизменно наслаждалась этим.

Ее уважали, поскольку она умела настоять на своем; поскольку она открывала рот лишь затем, чтобы высказать какое-либо неприятное замечание, ее боялись. Переполох, сопровождавший любое ее появление, был связан не только с ее богатством, или известностью, или безупречной внешностью, но и с некой витавшей вокруг нее легендой.

Как же ей удалось достичь всего этого? По ее собственным словам, все сводилось к двум принципам: нужно уметь выйти замуж и уметь развестись.

С каждым новым замужеством Ванда все выше поднималась по общественной лестнице. Последний брак – пятнадцать лет назад – сделал ее нынешней Вандой Виннипег. Связавшись с миллиардером Дональдом Виннипегом, она сделалась знаменитой, снимки их свадьбы опубликовали газеты всего мира. Впоследствии фотографиями Ванды заполнились обложки глянцевых журналов, это произошло после развода, одного из наиболее скандальных и медиатизированных, развода, превратившего ее в одну из самых золотых женщин планеты.

С тех пор как жизнь рантье дала ей средства для осуществления любых желаний, Ванда Виннипег довольствовалась тем, что нанимала весьма квалифицированных людей для ведения всех дел; если те не справлялись, она избавлялась от них без сожаления.

Вошедший Лоренцо любовно проворковал теплым голосом:

– Ванда, какова наша послеобеденная программа?

– Сначала можно окунуться в бассейн, потом отдохнуть в спальне. Что скажешь?

Лоренцо немедленно перевел на свой язык оба приказания Ванды: вначале он любуется тем, как она проплывает свои два километра, а затем занимается с ней любовью.

– Отлично, Ванда, мне очень нравится эта перспектива.

Ванда Виннипег адресовала ему благожелательную улыбку: разумеется, у Лоренцо не было иного выбора, кроме как согласиться, но было весьма галантно с его стороны с удовольствием разыграть покорность.

На пороге ванной неуловимое движение Лоренцо заставило ее восхититься его великолепным ростом, изгибом спины. Она с наслаждением представила себе, как вскоре стиснет ягодицы этого самца.

Вот от чего я млею, поди знай почему!

Во внутренних монологах Ванда предпочитала изъясняться простыми фразами с вкраплениями простонародных оборотов, выдававших ее происхождение. К счастью для Ванды, кроме нее, их никто не мог слышать.

Лоренцо вернулся в льняной рубашке и облегающих плавках, готовый сопровождать ее в бассейн. Никогда еще у Ванды не было подобного спутника: он сосредоточивал свое внимание исключительно на ней, не заигрывал с ее подругами, ел то же, что она, вставал в те же часы, причем сохранял при этом прекрасное расположение духа. Не важно, нравилось ему все это или нет, он исполнял свою роль.

Если подвести итог: он был безупречен. Что означало, что и Ванда ничуть не хуже.

Так что она думала не о его внешности, а о его поведении: Лоренцо вел себя как профессиональный жиголо, а уж с жиголо Ванда умела обращаться. Еще несколько лет назад, столкнувшись с безупречной галантностью и вниманием Лоренцо, она заподозрила, что здесь отсвечивает голубизной. Однако сегодня почти не придавала значения тому, интересуют ли Лоренцо мужчины; если он отлично трахается, причем именно тогда, когда у нее возникает желание заняться любовью, то этого вполне достаточно. Чего же еще желать! И если он, как многие другие, скрывается в туалете, чтобы вкатить себе дозу препарата, позволяющего ему всегда быть к ее услугам, то что ей за дело до этого?..

Мы, женщины, умеем недурно притворяться… Так отчего бы нам не позволить им, в свою очередь, прибегать к мелким ухищрениям?

Ванда Виннипег достигла того счастливого момента своих жизненных упований, когда наконец ее цинизм превратился в своеобразную мудрость: освободившись от сковывающих ее моральных ограничений, она наслаждалась жизнью, воспринимая ее такой, какова она есть, и мужчин такими, как есть, без раздражения.

Взглянув в ежедневник, она проверила безупречно организованный ход своих каникул. Поскольку Ванда ненавидела скуку, она стремилась предусмотреть все: благотворительные вечера, посещение роскошных вилл, где отдыхали друзья из jet set[4]4
  Jet set (англ.) – термин, зародившийся в 1950-е гг., обозначал социальную элиту (миллионеры, знаменитости, которые встречались в модных ресторанах, закрытых клубах, на термальных курортах). В 1980-е гг. стал восприниматься как синоним VIР.


[Закрыть], массаж, открытие модных ресторанов, бутиков, костюмированные балы; здесь не было места импровизации; часы, отведенные шопингу или сиесте, были строго размечены. Весь ее персонал, включая Лоренцо, имел копию ее расписания и должен был оказывать сопротивление светским прожигателям жизни, пытавшимся с их помощью заручиться присутствием мадам Виннипег на каком-либо обеде или вечеринке.

Успокоенная, она закрыла глаза. Однако в этот момент ее настиг запах мимозы. Она встревожилась, выпрямилась и беспокойно огляделась. Ложная тревога. Она стала жертвой собственного парфюма. Этот аромат напомнил ей, что часть детства она провела в этих местах, в то время она прозябала в бедности и звали ее отнюдь не Ванда. Никто не знал об этом и не узнает. Она совершенно преобразила собственную биографию, заставив всех поверить, что она родилась в России, где-то под Одессой. Акцент, расцвечивавший ее речь на пяти языках – так явственно подчеркивавший роковой тембр ее голоса, – способствовал упрочению этого мифа.

Вставая, она тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Прощайте, всплывающие островки прошлого! Ванда контролировала все: свое тело, окружение, деловую и сексуальную жизнь, свое прошлое. Здесь ей предстоит провести восхитительные каникулы. К тому же она заплатила за это.

Неделя протекала просто волшебно.

Они порхали с «изысканных обедов» на «восхитительные ужины», не пренебрегая «божественными вечерами». Течение бесед в этой череде дней не предвещало ничего непредвиденного, поэтому Ванда с Лоренцо довольно быстро включились в обсуждение, как если бы проводили лето на Лазурном берегу: преимущества привилегированного диско-клуба, возвращение трусиков-стрингов («Забавная идея, но не правда ли, когда можешь себе это позволить…»), «удивительная игра», когда нужно с помощью мимики изобразить название фильма («Если бы вы видели, как Ник старался, чтобы мы угадали „Унесенных ветром“!»), автомобили, работающие на электричестве («Дорогая, для прогулок на пляж это просто идеально»), разорение Аристотеля Парапулоса и, прежде всего, катастрофа, случившаяся с личным самолетом «этих бедных Свитенсонов» («Самолет с одним мотором, нет, дорогая, как можно брать такой самолет, когда есть средства, чтобы заказать специальный рейс?!»).

В последний день прогулка на яхте Фаринелли («Ну да, он король итальянского сандала, хитрец с двойной моралью, он ни с кем не считается, кроме себя») увлекла Ванду и Лоренцо в мирные воды Средиземного моря.

Женщины быстро сообразили, в чем основное преимущество такой вылазки: забраться на капитанский мостик, чтобы затем продемонстрировать – каков бы ни был их возраст – совершенную пластику тела, твердую грудь, тонкую талию и ноги без малейших признаков целлюлита. Ванда проделала это упражнение с той отлично отработанной естественностью, которую мастерски умела подавать. Лоренцо – решительно, образцовый любовник! – окинул ее теплым влюбленным взглядом. Разве не забавно? Ванда стяжала несколько комплиментов, что привело ее в доброе расположение духа, и в этом состоянии, подкрепленном розовым провансальским вином, она вместе с развеселой компанией миллиардеров высадилась на пляже Сален, где располагался ресторан «Зодиак».

Столик для них был накрыт в тени под соломенным тентом.

– Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.

Естественно, никто и ухом не повел при звуках этого униженно молящего голоса. Просьба исходила от старика, державшегося на почтительном расстоянии. Все продолжали смеяться, громко болтать, будто его вообще не существовало. Ему самому показалось, что фразы его унеслись в пустоту, но он все же вновь завел шарманку:

– Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.

На сей раз воцарилось недовольное молчание, означавшее, что занудливый приставала замечен. Гвидо Фаринелли бросил недовольный взгляд на хозяина ресторана, который, быстро вняв беззвучному внушению, приблизился к старику, ухватил его за руку и, ворча на него, выпроводил из заведения.

Беседа потекла своим чередом. Никто не заметил внезапной бледности Ванды.

Она узнала его.

Несмотря на прошедшие годы, на физическое одряхление – сколько ему теперь, должно быть, лет восемьдесят? – она вздрогнула, услышав знакомые интонации.

Она с ходу хладнокровно отбросила это воспоминание. Она ненавидела прошлое. Особенно ту его часть, что была связана с этими местами, – ее нищенское прошлое. Ни на миг, с тех пор как она ступила на этот пляж, с его песком, изобиловавшим колкой черной каменной крошкой, – сколько раз она здесь проходила! – она не вспомнила о забытой всеми поре, поре, когда она не была еще Вандой Виннипег. Потом, несмотря на ее усилия, воспоминание вновь возникло, к немалому удивлению Ванды, обдав ее жарким ощущением счастья.

Незаметно она умудрилась рассмотреть старика, которого хозяин ресторана отвел подальше, выставив стаканчик пастиса. У него по-прежнему было несколько потерянное выражение лица, как у ребенка, который не слишком понимает, как устроен мир.

О, даже в ту пору он не отличался острым умом. И вряд ли изменился. Но как он был хорош!..

Она ощутила, что краснеет. Да, Ванда Виннипег, женщина с состоянием, измерявшимся миллиардами долларов, почувствовала жжение в горле, а щеки ее запылали, будто ей снова было пятнадцать…

Она безумно испугалась, что соседи по столу обратят внимание на колотившую ее дрожь, однако те были всецело поглощены беседой, орошенной розовым вином.

С улыбкой она предпочла отдалиться от пресыщенной компании и, укрывшись за темными стеклами очков, вернуться в свое прошлое.

Итак, ей было пятнадцать лет. Согласно официальной биографии Ванды, в этом возрасте она жила в Румынии, работала на табачной фабрике. Любопытно, что никто не догадался проверить эту деталь, которая представляла все в романтическом свете, превращая ее в этакую Кармен, вышедшую из низов. В действительности она в ту пору провела несколько месяцев неподалеку отсюда, во Фрежюсе, ее поместили в спецзаведение для трудных подростков, по большей части выросших без родителей. Но если отца своего она никогда не знала, то ее мать – настоящая мать – в ту пору была еще жива; однако медики, стремясь оградить дочь от многочисленных рецидивов материнского пристрастия к наркотикам, предпочли изолировать девочку.

У Ванды тогда было другое имя, она звалась Магали. Она ненавидела это идиотское имя. Явно потому, что никто не произносил его с любовью. Уже в те годы она назвалась по-другому. Какое же имя она тогда выбрала? Венди? Да, Венди, так звали героиню «Питера Пена». Путь к Ванде…

Она отказалась от имени, равно как и от семьи. И то и другое казалось ей ошибкой. Совсем юной она ощущала себя жертвой смешения личностей. Должно быть, при рождении что-то перепутали, она чувствовала, что создана для успеха и богатства, а ее забросило в кроличью клетку на обочине большой дороги, к бедной, неопрятной, безразличной ко всему женщине, насквозь пропитанной наркотиками. Гнев, рождавшийся из ощущения глубокой несправедливости, помог Ванде выстоять. То, что ей довелось пережить впоследствии, вновь поднимало чувство мести, стремление исправить ошибку судьбы.

Ванда поняла, что придется пробиваться самой. Она не могла представить себе будущее в точных деталях, но знала, что не станет рассчитывать на ученые дипломы, ее шансы были подорваны хаотическим обучением, к тому же с тех пор как она угодила в исправительное заведение, ей в основном попадались преподаватели, куда более озабоченные поддержанием дисциплины, чем педагогическим содержанием курса. Воспитатели стремились внушить детям правила поведения, а не научить их чему-то конкретно. В итоге Ванда поняла, что в поисках выхода отсюда можно рассчитывать только на мужчин. Она нравилась им. Это было очевидно. И ей нравилось нравиться.