Текст книги "Черное сердце"

Когда-то Шанхай был городом чужестранцев: после второй мировой войны сюда хлынули беженцы из всех стран Восточной Европы. Космополитичный город скрыл их.

Теперь та пестрота и разнообразие, которые когда-то восхитили молодого Макоумера исчезли: коммунистический режим не мог терпеть подобные проявления индивидуализма.

На первый взгляд все здесь было скроено по одной мерке: одинаковая одежда, одна манера ведения дел и один стандартизированный стиль речи. Но, как вскоре довелось обнаружить, отнюдь не одинаковый образ жизни.

Возможно потому, что Шанхай исторически считался самым открытым городом Китая, коммунистический режим понимал, что отнюдь не все можно причесать под одну гребенку. А, мoжeт быть, коммунисты отнюдь не были столь всемогущи, как гласил созданный ими же самими миф. Как утверждало «уличное радио» – неофициальный, но очень точный источник информации, – поскольку правительство нуждалось в огромных деньгах для финансирования своих крупномасштабных программ модернизации, оно поощряло местных шанхайских предпринимателей делать доллары их собственным путем.

По крайней мере так говорил Макоумеру Монах.

Макоумер встретился с Монахом, как и было заранее договорено, в клубе Джиньджиань.

Раньше, до 1949 года, в этом построенном с римской помпезностью здании находился французский клуб.

Он был заново открыт в январе 1980-го как место развлечений для зарубежных бизнесменов и тех лиц, чьи встречи с иностранцами правительство одобряло. Здесь был плавательный бассейн олимпийского размера, зал для игры в пинг-понг, кегельбан, бильярдная и даже комната для игры в маджонг, которую правительство не поощряло, считая «наследием упаднического феодального прошлого».

Здесь же был и французский ресторан. Именно там облаченный в смокинг Макоумер и встретился с Монахом. У входа Макоумера встретил высокий худощавый китаец в темном костюме западного образца. Макоумер передал ему карточку с приглашением, китаец низко поклонился.

Разноцветный мягкий свет, лившийся из-под выполненных в стиле ар-деко абажуров, – шафрановый, изумрудный, сапфировый – играл на стенах, украшенных великолепной имитацией персидской мозаики. Она была выполнена в сине-лиловых и темно-зеленых тонах.

Макоумера провели через покрытую зеленым ковром комнату для игры в карты, где шестеро китайцев, попивая ликер, о чем-то беседовали на своем диалекте, отличном даже от диалектов шанхайских окраин.

Монах сидел за столиком, накрытым на двоих. Белоснежная скатерть, блестящее серебро, сверкающий хрусталь. За его спиной было открыто окно, через которое просматривался внутренний сад с двумя теннисными кортами.

Монах – это было, конечно, не настоящее его имя, но только под таким именем знал его Макоумер – был крепкого сложения человеком в возрасте где-то между пятьюдесятью и семи десятью: более точно определить было невозможно. Он был легок на подъем и скор на улыбку. Черные глаза-бусинки сверкали. В волосах еще не было седины, однако время их не пощадило, и на затылке у него образовалась лысина, похожая на тонзуру – именно из-за нее он и получил свою боевую кличку. Он был бизнесменом «без определенных занятий».

При виде Макоумера он радостно улыбнулся, показав мелкие желтоватые зубы, и жестом пригласил его занять место напротив. Монах курил тонкую, неприятно пахнувшую сигарету. Узкий жестяной портсигар с викторианским рисунком лежал у его правого локтя, и, судя по всему, там находилось еще достаточное количество этих орудий пытки.

– Надеюсь, ваше путешествие было приятным, – обращаясь к Макоумеру, Монах смотрел не прямо на него, а куда-то чуть вверх и влево. На Монахе был пиджак с широкими лацканами, вышедшими из моды еще в семидесятых.

– Приятным, но слишком долгим.

– О да, мы еще не обрели той скорости, которой вы, люди Запада, так справедливо гордитесь, – он снова показал зубы. Улыбка скорее, походила на гримасу, мало чем отличавшуюся от звериного оскала. – «Мне нужен весь мир сейчас же!» – воскликнул он, весьма удачно сымитировав американский акцент. Макоумеру он напоминал гориллу, вытащенную из клетки и облаченную в человеческий наряд. – Макоумер, вы мне нравитесь, – безапелляционно объявил Монах, стряхнул с сигареты пепел и подозвал официанта. – Вы – человек не бесхребетный, в отличие от большинства представителей вашей расы.

– И это, по вашему, наш основной недостаток? – Макоумер заказал «скотч» со льдом, китаец – «Столичную».

Монах обдумал вопрос, как будто он был задан всерьез, и ответил:

– Ах, Макоумер, слабосердечие не есть качество присущее настоящему мужчине. Вот так.

– Совершенно с вами согласен.

– Еще бы, – Монах некоторое время разглядывал собеседника, затем закурил очередную из своих отвратительных сигарет. – Что ж. Мне не следовало удивляться. В конце концов, – он пожал плечами, – вы сейчас здесь, со мной. Для этого требуется смелость, и немалая, – принесли напитки, и он вновь оскалился. Они подняли стаканы и, не говоря ни слова, выпили друг за друга и за их еще не заключенный договор.

Макоумер удивился качеству и мягкости напитка.

– О, здесь все импортное, – сказал Монах. – Иначе пить было бы совершенно нечего.

– Я не могу понять, – начал Макоумер, – почему вы настаивали на встрече именно здесь.

– Вы имеет в виду клуб Джиньджиань? – Монах заказал еще водки. – Но это единственное пристойное место в Шанхае. – Он взмахнул рукой. – Ну, есть еще, конечно, «Красный дом», или «Chez Louis», как его называют иностранцы старшего поколения, но, смею утверждать, еда там гораздо хуже, чем здесь.

– Я не это имел в виду, – Макоумер смаковал виски и наблюдал, как быстро Монах расправляется с крепкой русской водкой – он уже приказал официанту принести еще рюмку. – Вообще: почему в Китае? Можно было выбрать любой из городов – Гонконг, Сингапур, Бангкок. Там гораздо легче было бы затеряться.

– Более нейтральная территория, да? – Монах выпил еще одну рюмку. – Я более беспокоился о вас, мой дорогой Макоумер. Я могу раствориться в любом из этих городов, – он потер круглый подбородок. – У меня подходящее лицо.

Но вы – американец, и хорошо известный американец. Что вам делать в Сингапуре или Бангкоке? Насколько мне известно, вы в основном ведете дела с японцами. Даже Гонконг как бы вне поля ваших интересов.

Вот почему я счел нужным воспользоваться предстоящим визитом сюда Трехсторонней комиссии. В вашей стране объявили об этой поездке, так что ваше присутствие здесь вполне объяснимо. Никто не станет его комментировать.

Макоумер нашел этот анализ ситуации безошибочным. Но от того его беспокойство отнюдь не стало меньше, а, напротив, усилилось. Китай действовал ему на нервы, он его пугал. Он думал о том, что это Восток поглотил Тису, она исчезла бесследно, словно была не человеческим существом, а каким-то мусором, пустой оберткой от конфетки.

Он не понимал китайцев и не любил их. Он чувствовал себя с ними неуверенно, потому что никогда не мог понять, что они думают, и не мог предсказать их поступков. Вот Трейси Ричтер – тот мог. Он, казалось, мог пробраться в их ум, он умел думать, как они. Где, черт побери, пребывал Ричтер, когда исчез из виду? До этого момента, как девять лет назад вынырнул в роли советника Джона Холмгрена по связям с прессой.

Ладно, это неважно. Сейчас-то он был на виду, и с ним приходится считаться.

Он приказал Киеу вернуть подслушивающее устройство, но постараться избежать каких-либо осложнений. После того, как он прослушал запись, он понял, что лобовая атака невозможна. С Ричтером следует действовать тонко. Киеу надлежало отобрать «клопа», но после того, как Ричтер его кому-нибудь передаст. Макоумер никогда не любил Ричтера и всегда ему завидовал. В Камбодже Макоумер умел только убивать. Ричтер же мог гораздо больше.

Монах заказал гаванский коктейль, филе-миньон «Монте-Карло», зеленый салат и, на десерт, омлет «Везувий». Макоумер, немало удивленный такими излишествами, попросил принести ему лангуста и тушеного фазана.

– И без сладкого? – Монах от удивления вытаращил глаза. – Но вы должны попробовать хотя бы ванильное суфле – здешний повар в свое время сбежал с французского круизного лайнера.

Макоумер держался твердо:

– Я внимательно слежу за количеством потребляемого сахара.

На лице Монаха появилось и мгновенно исчезло странное выражение.

– Принесите нам еще выпить, – приказал он официанту. За чашечкой горького европейского кофе Макоумер начал:

– Насчет нашего консамента...

– Бизнес – не самая подходящая тема за обеденным столом, – прервал его Монах. – Я следую этому правилу неукоснительно, – он покровительственно улыбнулся. – Здесь главное – соблюдать правила. Надеюсь, вы не торопитесь? – Он хихикнул, и Макоумер подумал, что водка делает свое дело. – В Китае спешка не принята.

Макоумер откинулся назад и наконец-то расслабился. Ему не нравился этот человек. Он считал его невеждой. Но ради дела он мог отставить свои личные симпатии и антипатии. Бизнес есть бизнес, а Монах был единственным, чья репутация устраивала Макоумера. Целью его сделки было не оружие, не нефть с Ближнего востока и не алмазы, нелегально вывезенные из Южной Африки. Хотя он не сомневался что если бы ему что-то из этого списка и понадобилось, Монах устроил бы все в недельный срок. Нет, цель его сделки была совершенно иной. И, подумав об этом, Макоумер почувствовал, как нетерпение ушло.

Обед завершился. Монах развалился на обитом бархатом стуле, потянулся и громко рыгнул. Он заметил, что на лице Макоумера мелькнуло отвращение.

Он попросил счет и расплатился западной кредитной карточкой. Вместе со счетом официант принес и пакет из коричневой бумаги. Монах взял пакет, расписался на счете, потом, опершись о стол, встал.

– Что ж, – объявил он, – а теперь настало время показать вам наш город.

Когда они спустились по широким ступеням клуба, было уже десять вечера, но улицы все еще бурлили народом. Вслед за Монахом Макоумер прошел через пропахший жасмином сад. Неподалеку он увидел огни самого большого в городе отеля, также принадлежавшего клубу Джиньджиань.

В полутьме стояла группка подростков. Когда они подошли поближе, подростки умолкли.

– Вы знаете эту фразу, – погодите, как же она будет звучать по-английски? – Ах да, железная миска для риса? – пакет болтался у Монаха в руке.

Макоумер покачал головой.

– Правительство передумало. Оно больше не гарантирует молодым людям работу. Вместо этого оно поощряет свободное предпринимательство. У нас слишком много людей.

Они вышли на Нанкин, одну из главных магистралей Шанхая. Макоумер увидел рекламу плейеров «Сони», фотокамер «Пентакс», мимо прополз полупустой старый троллейбус. Кругом сновали велорикши.

– Еще три года назад, – объявил Монах, остановившись посреди тротуара, – предпринимательство считалось «пережитком капитализма». Как же быстро все меняется!

Но наши люди привыкли к надежности, которую дает государственная работа, государственное здравоохранение, и, соответственно, государственные пенсии. Железная миска для риса. Отними это все, прикажи им работать на самих себя – и они не поймут, – он указал на уличного торговца. – Вам нравится кубик Рубика? Нет? А мне очень, – он пожал плечами и хохотнул, – Сейчас их делают уже пять фабрик, и скоро откроются новые. Китайцы на нем просто помешаны.

Как Макоумер ни старался, но нетерпение его росло.

– Зачем вы мне все это рассказываете? Монах широко развел руки, в одной из них по-прежнему болтался пакет.

– Вокруг нас меняется все. Еда, которую мы едим, напитки, которые мы пьем, – в свете уличных фонарей лицо его казалось еще шире. – Подумайте об этом Макоумер, здесь ведь живут еще одни потенциальные потребители ваших военных игрушек. Мы становимся современными, нам потребуется передовое оборудование, которое конструирует и производит ваша компания.

Макоумер был поражен:

– Если это шутка, то вовсе не смешная. Я торгую только с правительством Соединенных Штатов и с его союзниками, под строгим правительственным контролем, – он наклонился вперед. – А правительство запрещает продажу подобных товарок в коммунистические страны.

– Конечно, – торопливо согласился Монах. – Ваша политика хорошо известна в нашем, гм, кругу. Я всего лишь высказал предположение. В Китае действительно происходят быстрые перемены. Все, что считается истинным сегодня, завтра распадается в пыль. Политика меняет направление, извивается, словно дракон. Мы похожи сейчас на слепца, который неожиданно прозрел. И постепенно он начинает наблюдать за тем, что вокруг происходит. Но что он может из этого извлечь? Сегодня – то, завтра – это. Вначале он движется медленно, совершает множество ошибок. И все же идет вперед. Потому что, однажды прозрев, он должен идти вперед.

Меня не интересуют проблемы Китая, – резко оборвал его Макоумер. – И время мое ограничено, дела призывают меня домой.

Монах слегка кивнул и ступил с тротуара на проезжую часть. Прежде чем Макоумер успел что-то сообразить, откуда-то появился старый автомобиль, притормозил. Монах открыл заднюю дверцу и жестом пригласил Макоумера садиться.

Макоумер нагнулся, забрался на сиденье, следом за ним сел Монах и захлопнул дверь. Он что-то скомандовал водителю на труднодоступном языке мандарин. Мотор взревел, такси, виляя из стороны в сторону, влилось в поток машин.

– Что ж, – сказал Монах, – давайте перейдем к делу.

* * *

Атертона Готтшалка провели в один из шести конференц-залов, расположенных по внешнему периметру Пентагона. В этом надежно звукоизолированном помещении, обшитом темными панелями, собрались начальники штабов вооруженных сил Соединенных Штатов. В стену позади них был вделан большой видеоэкран, с одной стороны от него стоял на подставке государственный флаг, с другой – флаги трех родов войск.

Одно из мест за восьмиугольным столом из некрашеного дерева было оставлено для Готтшалка. Перед ним поставили металлический кувшин с ледяной водой, простой стакан толстого стекла и разложили набор ручек и карандашей. Те же предметы, как он заметил, располагались и перед каждым из участников встречи. Все они восседали на высоких вертящихся креслах, обитых черным винилом. В правые подлокотники были вделаны хромированные пепельницы, и воздух в зале уже был сизым от сигаретного дыма.

Готтшалк кивнул своему помощнику, и тот принялся раскладывать перед присутствовавшими голубые папки.

– Джентльмены, – начал Готтшалк. – То, что вы видите перед собой, это план вашего будущего. План по обеспечению безопасности и... военного превосходства Соединенных Штатов Америки на вторую половину восьмидесятых и начало девяностых годов.

Он прервался, открыл свою папку и кивком головы пригласил остальных последовать его примеру.

– Теперь, когда я убежден, что все вы понимаете, что мое выдвижение в качестве претендента от нашей партии на пост президента перешло из стадии предположений в иную, более серьезную стадию, мне потребовалась дополнительная поддержка. Я не стану этого отрицать. Я пришел к вам не для того, чтобы запудривать вам глаза, – он как бы стыдливо улыбнулся, – но чтобы открыть их вам.

Раздались одобрительные смешки. Он оглядел присутствующих, и, взглянув каждому в глаза, дал понять, что обращается лично к каждому и с каждым готов поделиться только одному ему ведомой тайной.

– Вы меня уже достаточно хорошо знаете. И вы знаете, что в прошлом, а в особенности в последние четыре года, я изо всех сил сражался за укрепление нашей военной мощи с продажной и, на мой взгляд, слабой администрацией демократов. И вы также знаете, что пока я проигрываю битву с голубятней, в которую сейчас превратился Совет национальной безопасности.

Он снова умолк, налил себе воды, отпил глоток.

– Упоение разрядкой, царящее в нынешней администрации, серьезно меня беспокоит. Государственный департамент исходит из ошибочного представления о том, что нам изо всех сил следует стараться поддерживать хорошие отношения с принцами Саудовской Аравии, даже ценой напряженности в отношениях с Израилем, нашим надежным союзником на Ближнем Востоке.

Но есть и еще один аспект проблемы. Мой соперник на выдвижение, которое должно состояться в августе, принадлежит к той старомодной элите республиканского истэблишмента, которая пойдет на любые уступки Советам, не понимая, что дипломатические хитрости позволят русским превратить нас в подобие Афганистана, Польши и других стран третьего мира, названия которых вряд ли имеет смысл перечислять. И эти люди не понимают, что русские засылают своих агентов на наши военные базы, что руками их агентов уничтожаются такие героя, как подполковник Де Витт.

Присутствующие встретили это заявление аплодисментами. Готтшалк был доволен: это означало, что вступление, от которого зависело многое, задумано правильно. Он взял инициативу в свои руки. Они больше не считали его чужаком, ступившим на их территорию: проблема, с которой сталкивается любой штатский, независимо от его политической ориентации, была решена.

– Я просмотрел ежемесячные сводки разведданных, и я, как и вы, глубоко обеспокоен тем, чего добился СССР в последние четыре-пять лет в области развития вооружений. Предыдущая республиканская администрация – и вы это также хорошо знаете, – делала все от нее зависящее для увеличения военных расходов, но, увы, добилась немногого, поскольку ей противостояла довольно мощная оппозиция.

Он на минуту заглянул в лежавшие перед ним бумаги.

– Вот здесь, на первой странице, вы увидите данные по абсолютно новому типу вертолета с компьютерным управлением – присутствующие зашелестели бумагами. – Он полностью бронирован и способен развивать скорость примерно в три раза большую, чем самые современные вертолеты как у нас, так и в Советском Союзе.

Он оборудован прибором «ночного видения», лазерным компьютером и способен нести на своем борту восемь ракет. Короче, джентльмены, «Вампир» – это прорыв в военной технологии, он дает нам в руки высокомобильное смертоносное оружие.

Сенатор снова глотнул воды.

– В лежащих перед вами папках содержится информация постое шести новым разработкам, дающим нам военное превосходство над неприятелем. И все они – включая «Вампир» – существуют уже не только в чертежах, но в виде опытных образцов. Они уже реальность. Да, вы не ослушались: эти образцы – реальность, – Готтшалк наклонился вперед. – Они нуждаются только в вашем одобрении и – а вот самое трудное – в дополнительных ассигнованиях.

А теперь джентльмены, позвольте указать вам на то, что все эти новые системы вооружений есть плод деятельности всего лишь одной компании «Метроникс Инкорпорейтед». Вы наверняка знаете, что основатель и президент этой компании Делмар Дэвис Макоумер, и, вероятно, вы также осведомлены, что личные отношения у меня с ним не сложились, – сенатор вновь улыбнулся, и вновь раздались смешки. Готтшалк поднял руки. – Что ж, верно, у нас с ним есть разногласия по некоторым вопросам, – голос у него прозвучал так, будто он делился с ними каким-то интимным секретом. – И эти разногласия – личные, профессиональные и даже политические, остаются. Но... – он воздел вверх указательный палец, – в одном весьма существенном вопросе мы с ним едины: мы оба убеждены в том, что «Вампир» дает нашей стране преимущество в обеспечении собственной безопасности не только от мирового коммунизма, но и мирового терроризма.

Готтшалк посерьезнел.

– Джентльмены; в последнее время мы наблюдаем рост терроризма против Соединенных Штатов в Иране, Западной Германии, Египте и Перу. По мере приближения девяностых эти инциденты становятся все чаще. Мы видим, что чума уже перекинулась из стран третьего мира на Европу. Ею поражены даже наши союзники – Западная Германия, Италия, Франция и Великобритания.

И запомните мои слова: скоро смертоносная бацилла попадет и к нам. Мы должны быть готовы к этому и действовать быстро, решительно и уверенно. Джентльмены, разве мы можем допустить, чтобы граждане нашей свободной и смелой страны оказались заложниками в своем собственном доме?

Готтшалк правильно просчитал аудиторию и правильно построил речь, поскольку после этого риторического вопроса вновь зазвучали аплодисменты. Присутствующие улыбались, кивали, пожимали ему руку. Его поздравляли, ему обещали поддержку как и на предстоящем съезде, так и в дальнейшем, в предвыборной кампании.

Эти аплодисменты эхом звучали у него в ушах, даже когда он покинул зал и сел в свой лимузин, направлявшийся в Александрию. Он обернулся, глянул в заднее окно: никогда еще огни Вашингтона не казались ему такими ясными и чистыми, такими многообещающими.

Повинуясь импульсу, он нажал кнопку переговорного устройства и приказал водителю развернуться и везти его домой. Это торжество он должен разделить с женой и с Вашингтоном, округ Колумбия.

Когда они проезжали по Арлингтонскому мосту, Атертон не смог удержаться, чтобы не поприветствовать долгим взглядом монумент Линкольну: в свете прожекторов казалось, что он парит над землей.

Он приказал водителю остановиться и в полном одиночестве – время было уже позднее, – поднялся по отполированным ногами миллионов туристов ступеням к памятнику великого президента.

Потому что сегодня Атертон Готтшалк словно родился заново и словно впервые увидел огромную скульптуру Авраама Линкольна, ту самую, на которую он уже смотрел тысячу раз.

Готтшалк, будто в трансе, подошел еще ближе: он чувствовал силу и мощь, исходящую от монумента. Авраам Линкольн словно ожил и передавал свою силу и мощь ему, Атертону Готтшалку.

Это было высшим моментом в жизни Готтшалка. Он купался в лучах света, заливавших монумент и его, живого человека. Словно этот свет был направлен исключительно на него.

Скоро, очень скоро так и будет, подумал он.

Для того чтобы увенчать эту ночь, следовало сделать еще кое-что, и он быстро спустился, влез в лимузин и схватил телефонную трубку.

Кэтлин была в Нью-Йорке, так сказала ему секретарша из ее офиса. Так что он попросил оператора соединить его с нью-йоркским отелем «Парк-Меридиан» и, ожидая, откинулся на подушки сиденья.

Он лениво думал о том, что неплохо бы ближайшим чартерным рейсом подскочить в Нью-Йорк и застать ее врасплох. Он понимал, что это глупая мысль, и все же хотел этого. Но если он так поступит, это вызовет нежелательное паблисити, которое может подорвать его репутацию.

Сегодня днем он уже пытался ей дозвониться, но ее на месте не было. Сейчас уже поздно, наверное, она в гостинице. Черт, как же он ненавидел это бессильное сидение у телефона, к тому же номер снова не отвечал! Разозлившись, он швырнул трубку. Он, естественно, не мог оставить у оператора сообщение для мисс Кристиан: с таким же успехом он мог бы передать это сообщение непосредственно в редакцию «Вашингтон пост».

Прежнее приподнятое настроение улетучилось. Интересно, с кем сейчас Кэтлин? Может, она привела кого-то в гостиницу? А может, сейчас занимается любовью, не снимает трубку?

Чтобы отогнать мысли от Кэтлин, он заставил себя думать о тридцать первом августа. Вот уже закончился съезд, вот он уже прошел номинацию, вот уже началась кампания по избранию его в президенты. И вот он стоит на ступенях собора Святого Патрика, одного из самых прославленных зданий в мире, и Делмар Дэвис Макоумер наносит свой мастерски спланированный удар: группа террористов захватывает заложников, и Готтшалка в их числе.

Его распирало от гордости. Какой же Макоумер потрясающий стратег! И как повезло Готтшалку, что он вступил в союз с этим человеком. Макоумер настоящий гений!

Готтшалк видел себя в охваченной паникой толпе на ступенях Святого Патрика. Он держится героически, и когда все заканчивается, его буквально на руках вносят в Белый дом. Он побеждает соперника большинством голосов, невиданным со времен Никсона, и даже больше...

Лицо его снова засияло. Господи, как же мне все это нравится! – подумал он. Он был твердо убежден, что все именно и так произойдет, он верил в это. Перед его мысленным взором, словно в замедленной съемке, предстали кадры будущего: каждый выстрел, жест, выражение лица, фотография, заголовок. О, эти заголовки! Готтшалк даже застонал от предвкушения.

Пресса!

Он почувствовал эрекцию и неловко завозился на сиденье. Вскоре даже в полутьме лимузина стало видно, как вздыбились его брюки. К черту Кэтлин! Он решил не звонить больше в Нью-Йорк, подождет, пока она вернется. Он может обойтись и без нее.

– Домой! – скомандовал он водителю.

И перед его мысленным взором предстали мягкие груди Роберты, ее ноги и бедра.

Вот вам пример, подумал он, того, как события подавляют собою стремления конкретного индивидуума. Что ж, это и есть политика.

* * *

Перед выходом Трейси позвонил Туэйту. День был жарким и солнечным, и поскольку Трейси предстояло вскоре отправляться в Гонконг, а у Лорин выдался редкий выходной, они решили провести его вместе, на пляже.

– Кажется, пришла пора подумать о мотивах преступления, – сказал детектив.

– Я-то собирался просто спросить тебя, как ты себя чувствуешь, но вижу, что это уже не имеет смысла, – ответил Трейси.

Трейси ходил на похороны и стоял рядом с Туэйтом. Он видел, с какой ненавистью глядели на полицейского родственники его жены: они обвиняли Туэйта в гибели их дочери и внучки. Витавшая в воздухе враждебность придавала ритуалу, признанному дать усопшим успокоиться в мире, странный оттенок. Туэйт держался стоически, он дал волю своим чувствам, лишь когда могилу зарыли и все остальные ушли с кладбища. Солнце освещало его непокрытую голову, и ветерок, словно пальцы призрака, тихонько шевелил ему волосы.

– У меня все в порядке, – резко ответил Туэйт. Потом, помолчав, добавил: – Это как приступы тяжелой болезни, от которой я не могу избавиться. Только работа и помогает. Хорошо, что мне есть чем заняться.

– Ты все еще думаешь о Мелоди? – спросил Трейси.

– Да, подумываю. – Туэйт откашлялся. – Когда ты позвонил мне и рассказал об этой истории с Гонконгом, я начал обдумывать мотивы. Я предположил, что либо Холмгрен что-то узнал и потому его заставили умолкнуть, либо во всем этом деле есть политический аспект. Ты это понимаешь куда лучше меня. У него были враги?

– Враги есть у каждого политика, без того не бывает. Но я не представляю, кто бы хотел его убить. И таким способом. Этот способ мало кому известен. Вряд ли кто-либо из политиков вообще способен даже вообразить такое. Это слишком сложно, и слишком специфично.

– Ладно, – ответил Туэйт. – Может, я неправильно поставил вопрос. А кто получил от смерти Холмгрена наибольшую выгоду?

– Ты снова спрашиваешь о политиках?

– Да.

– Скорее всего, Атертон Готтшалк. На выборах претендента от республиканской партии им предстояла большая драчка. Драчка там, конечно, еще будет, но Готтшалк, я думаю, имеет сейчас солидное преимущество, особенно в свете недавних событий за рубежом.

– Гм... А если за всем этим стоит именно он? Ты знаешь, я никак не могу избавиться от мыслей о «клопе» – Уотергейт и все такое прочее...

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Я тоже об этом думал. Я довольно хорошо знаю Готтшалка. Он жесток, и он ненавидел Джона. Да и вся его команда тоже. Он хочет стать президентом, но как и несколько других претендентов в кандидаты. И убийство – это не их стиль.

– Ясно.

– А ты как думаешь?

– Да ничего я не думаю, – Трейси услышал в трубку, как зашуршали на столе у Туэйта бумаги. – Я тут запросил компьютер дать мне список политиков, которые за последние полгода отошли в мир иной не по собственной воле. Один такой есть. Ты знаешь некоего сенатора Роланда Берки?

– Я о нем слышал, но никогда с ним не встречался. Это был хороший человек. Я был удивлен, когда узнал, что он подумывал о том, чтобы не выставлять свою кандидатуру на сентябрьских перевыборах. Это был бы существенный удар по Сенату, и теперь, когда он мертв, я в этом лишний раз убедился.

– Здесь говорится, что его убил грабитель, пробравшийся к нему в дом. Полиция в этом уверена.

– А каково медицинское заключение?

– Оно тебе понравится. В отчете говорится, что смерть наступила в результате обширного мозгового кровоизлияния, причиной которого стало проникновение в мозг носового хряща.

На том конце телефона умолкли, и так надолго, что Туэйт спросил:

– Эй, Трейси, ты еще здесь?

– Мне кажется, – медленно произнес Трейси, – что тебе стоит туда съездить.

– Дело, в принципе, уже прошлое, но, наверное, можно попытаться, – Туэйт снова прокашлялся. – Ты полагаешь, это дело рук нашего клиента?

– Вполне возможно, – Трейси лихорадочно обдумывал ситуацию. – В принципе, такое может сделать любой достаточно сильный человек, но вот специфический угол... В отчете сказано, под каким углом проник в мозг хрящ и какой он формы?

– Нет. Ничего подобного.

– Ладно. Да я и не предполагал, что они это опишут. Тогда тебе надо повидаться с тем экспертом, который делал вскрытие. Он скажет.

– А что мне искать?

– Понимаешь, хрящ должен остаться целым и проникнуть в мозг под определенным углом. Если этот удар нанесен просто очень сильным человеком, хрящ превратится в месиво, тем более, если было несколько ударов. Специфический же удар не взбивает хрящ.

– Хорошо, теперь я понял, – Туэйт засмеялся. – Постарайся не затягивать свое отсутствие.

Трейси понял, что этими словами Туэйт просит его соблюдать осторожность.

– Как закончу дела, так и вернусь. Ну, увидимся, – попрощался он.

Лорин наблюдала за ним из другого угла комнаты. Рядом с ней стояла корзина для пикника, в которую они уже сложили свои припасы: жареного цыпленка, сэндвичи с тунцом, картофельный салат, маслины, фрукты и бутылку белого вина.

– Чем это ты занялся? – тихо спросила она. Она заплела волосы в две косы, отчего лицо ее стало еще выразительнее. Надела красную майку с надписью «Нью-Йорк Сити Баллей» на груди и белые шорты. – Я полагала, что после того, что случилось с семьей Дугласа, ты успокоишься.

– Не могу, – просто ответил он. – Я думал, что ты это понимаешь.

– Что я понимаю, – сердито возразила она, – так это то, что вы оба лезете в пекло.

Он посмотрел на нее и увидел, что в глазах ее стоят слезы.

– Неужели ты не понимаешь, что я в ужасе от самой мысли, что могу потерять тебя? – она вздрогнула. – Именно теперь, когда нам удалось вымести весь мусор. Как часто в жизни случается любовь, ты-то знаешь? Однажды, и то, если тебе повезет. Чаще это случается только в том случае, если человек жаждет «устроить свою жизнь». Я этого не жажду, – она подошла поближе. – Ты отправляешься на другой конец света, чтобы найти Бог знает кого, кто знает Бог весть что. А ты когда-либо задумывался над тем, что можешь не вернуться?

– Со мной ничего не случится.

– Ох, Трейси...