Текст книги "Черное сердце"

Воду из ванны спустили, а фарфоровая поверхность казалась мозаикой из буро-красных пятен. Кафель, стены, пол и даже потолок – все забрызгано. Занавеска настолько пропиталась кровью, что, высохнув, напоминала на ощупь фанеру.

Трейси точно знал, сколько крови циркулирует в теле человека, знал это по опыту, и сейчас понимал, что в борьбе за жизнь отец терял ее капля за каплей. О Боже, думал Трейси, как же он не хотел умирать! У него же были эти шесть месяцев, но кто-то их отобрал. Трейси прошел через ад зловонных джунглей Кампучии, он видел много такого, что хотел бы забыть навсегда, потому что, как ему тогда казалось, с такими воспоминаниями человек жить не может. И не должен. То зло, которое он видел, в джунглях Кампучии, было порождением равного ему зла. Но зло, которое он видел сейчас перед собой, зло, которое свершилось здесь, превосходило все кошмары, весь ад прошлого.

Он смотрел перед собой невидящими глазами. Отец, ну почему?! Почему?! Почему смерть настигла тебя именно здесь?!

Это был не праздный вопрос. Трейси чувствовал, что должен найти ответ на него. И знал, что найдет. Он отыщет того, кто это сделал, и заставит ответить на все вопросы.

Но сейчас с него было довольно. Трейси попятился и выбежал в коридор. Там кто-то был.

Кто-то стоял в коридоре, на стену падала тень. Стоявшая сзади лампа высвечивала его силуэт, и Трейси отметил, что этот силуэт слишком уж изящен для специалиста в искусстве смерти. В том, что сюда может придти только он, Трейси почему-то не сомневался.

– Трейси! – раздался вскрик. – О мой Бог! Трейси! Голос Лорин, дрожащий и взволнованный. Трейси начал было что-то говорить, но вместо слов с онемевших губ срывалось какое-то бормотанье.

Она сделала шаг навстречу и остановилась перед ним, покачиваясь на мысках туфель:

– Что?.. – она покачала головой. – Так и не расслышала...

И вдруг посмотрела ему прямо в глаза:

– Где Луис? Что с твоим отцом?

– Он умер, – осевшим голосом произнес Трейси и, услышав в ответ ее всхлип, всем телом подался вперед. – Не входи туда.

Они стояли, прижавшись друг к другу, Трейси сквозь рубашку ощущал ее грудь.

– Почему? – Голос ее сорвался, и Трейси почувствовал, что она дрожит. – Ради Бога, скажи мне наконец, что произошло!

– Его убили, – он слышал себя словно со стороны. – И я не хочу, чтобы ты входила туда.

– Ты не хочешь, чтобы я?.. – Она заглядывала ему в глаза, но он не видел ее лица, только чувствовал запах духов и слышал прерывистое дыхание. – Черт возьми! – Она оттолкнула его. – Он был моим другом, он был для меня... – она вихрем пронеслась через гостиную, скрылась в коридоре. Трейси слышал, как стих у дверей ванны стук ее каблуков. Наверное, остановилась, инстинктивно, мелькнула мысль, или почувствовала запах запекшейся крови?

Только в этот момент Трейси сообразил, что происходит, и бросился за ней. В ту же секунду услыхал ее душераздирающий крик:

– Ааааааааа!

Он пулей ворвался в ванную: Лорин была в глубоком обмороке. Ее остекленевшие глаза смотрели в одну точку, словно она видела мертвое тело, плавающее в красном кровавом море.

Он поднял ее на руках отнес к унитазу. Лорин вырвало. Тело ее вперемежку со спазмами сотрясали рыдания.

Потом Трейси умыл ее холодной водой, плеща полными пригоршнями ей в лицо, вытер полотенцем и за руку вывел из квартиры.

Не оборачиваясь, ногой толкнул дверь и дважды повернул ключ. Так же молча они ехали в вонючем лифте. И когда кабина остановилась на одном из этажей, Лорин отвернулась и уткнулась в плечо Трейси. Костяшки пальцев, вцепившихся в его запястье, побелели; Трейси отчетливо слышал ее срывающееся дыхание.

Вошедшая в лифт пожилая дама с синеватыми, как у панков, волосами, которые на самом деле приобрели такой цвет в результате многолетних мероприятий по сокрытию седины, подозрительно посмотрела на них и на всякий случай обеими руками прижала к животу сумку: незнакомцы, чужаки могли представлять собой опасность.

Они вышли на улицу. Снова начал накрапывать дождь. Зонта у них не было.

– Трейси... – голос Лорин вибрировал от ярости. Почувствовав, что не в состоянии говорить, она покачала головой и отвернулась. Сделав глубокий вздох, начала снова. – Это несправедливо, Трейси.

Он пожал плечами.

– Это несправедливо, – повторила она шепотом. – Я пришла сюда в надежде застать тебя. Дома никто не отвечал, в твоем офисе никто не знает, когда ты вернешься.

Она повернулась к нему, на ресницах дрожали крупные слезинки. Трейси так любил эти губы, с которых сейчас сорвутся слова, она будет говорить их для него. Неважно какие это будут слова, главное – они предназначены для него.

– Знаешь, в какой-то момент я запаниковала. Я была уверена, что с тобой случилось что-то ужасное. Что-то страшное, как будто ты камнем идешь на дно, – она поглядела ему в глаза и поправилась. – Как будто мы камнем идем на дно.

– Лорин...

Она покачала головой, давая ему понять, чтобы он не перебивал ее:

– Нет, дай мне закончить. В тот день на пляже я вела себя как избалованный ребенок. Я не желала ничего слушать и слышать. Я только услышала имя Бобби и поняла, что речь пойдет о его смерти и... Я бы... очень хотела, чтобы мы оба забыли о том, что произошло, как будто этого никогда не было.

Они снова были вместе, она знала, что он рядом, и больше не могла сдерживать свои чувства. Известие о смерти Луиса ввергло ее в состояние шока, но сейчас, вне стен той квартиры, силы ее любви к Трейси, которую она изо всех сил старалась в себе вытравить, вырвалась наружу.

С мокрыми от слез глазами она прижалась к нему и почувствовала, что исходящая от него сила передалась и ей.

– Трейси, о, Трейси... Я так без тебя тосковала, я так люблю тебя.

Она не желала больше сдерживаться, не хотела больше скрывать свои чувства. Знакомство с Монахом и Тисой наглядно продемонстрировали ей что это такое жизнь – когда твоя жизнь не принадлежит тебе. И такой жизни она не желала. Теперь она понимала, что личная свобода напрямую связана с правдой. Кошмарная, наполненная горечью и недобрыми мыслями юность кончилась. Она непозволительно затянулась, главным образом благодаря тому образу жизни, который она вела и который до недавнего времени считала единственно возможным. Она законсервировала в себе свое детство, тот крошечный период ее жизни, который был олицетворением придуманных страхов и искусственных удовольствий, на самом деле не имеющих ничего общего с реальным миром и реальной жизнью.

– Я думала, что никогда больше не увижу тебя, – прошептал ей на ухо Трейси. – Никогда не смогу поговорить с тобой. Я думал...

– Тихо, – улыбнулась Лорин и прижалась к его губам. Поцелуй получился долгим и страстным – их языки вели дуэль, оживленно переговаривались сердца, из потаенных уголков выползали изголодавшиеся желания. Они утонули друг в друге.

Усилием воли Трейси заставил себя оторваться от нее:

– Я должен тебе это сказать... обязан.

Лорин молча смотрела на него.

– Я был очень требователен к твоему брату, потому что любил его. А первое правило для тех, кто в любую секунду может отправиться в бой: не заводи друзей. Вероятно, это клише, но в некоторых случаях оно более чем обоснованное. После гибели друга Бобби было не узнать. Я должен был что-то сделать, чтобы вывести его из этого состояния. У него был долг как по отношению к самому себе, так и к отряду.

Он сжал Лорин руку:

– Я хочу, чтобы ты знала: я верил, что действую ради его же блага. Оглядываясь назад, я понимаю, что ошибся. Бобби был странным парнем. Вероятно, если бы я уделял ему чуть больше времени...

Она прижала указательный палец к его губам:

– Не надо.

– Я должен! – в голосе Трейси звучало отчаяние. – Неужели ты не понимаешь? Чувство вины не покидает меня. Я мог бы предотвратить его гибель.

Она, не отрываясь, смотрела на него, глаза ее были чистые и прозрачные:

– Тебе не дано это знать. Никто не знает того, что знаю я. Какая бы судьба ни была уготована Бобби... он сам выбрал ее. Ты был всего лишь частью того, что от тебя не зависело, вот и все. Я тоже. И все, кто знали его. Нельзя же возлагать вину и на них. – Она на миг опустила глаза. – Потребовалось очень много времени, чтобы прийти к этому выводу, и теперь я точно знаю, в чем причина. Ты тоже должен это понять.

Сжимавший грудь стальной обруч лопнул, и Трейси осознал, насколько справедливо то, что только что сказала Лорин. Казалось, время замерло, старые раны затягивались на глазах.

Потом за их спиной гулко хлопнула входная дверь, они сделали шаг в сторону, пропуская пожилого господина с собакой. Момент прошел, время возобновило свой бег.

Почувствовав чей-то взгляд, Трейси обернулся и увидел Уайта, который с невозмутимым видом сидел за рулем «крайслера». Только сейчас Трейси вспомнил, зачем он вообще очутился в этом городе.

– Я не хочу с тобой расставаться, но мне необходимо срочно встретиться с Туэйтом.

Он почувствовал, что не может сейчас найти нужные слова, объяснить ей, и в то же время знал, что все только начинается. И точкой отсчета было то, что оба они видели в квартире на последнем этаже этого старинного здания.

– Ты по делу, да?

Он кивнул.

– Тогда мне, придется поехать с тобой.

– Что? Я не думаю...

– Я кое-кого встретила в Шанхае, – она пристально смотрела ему в глаза. – Человека, который знает тебя и которого знаешь ты.

– О чем ты?..

– И, кроме того, я познакомилась с Тисой.

Трейси остолбенел. Тиса. Лорин познакомилась с Тисой. Произошло невообразимое. Каким образом?

– Ну, и как она? – только и спросил Трейси.

– Прекрасно.

Что промелькнуло в его глазах? Неужели он по-прежнему любит Тису? Она приходила к нему во снах, это Лорин знала наверняка, потому что сама слышала, как он называл это имя, была тому свидетелем.

– Она под арестом, за то, что сделала. Последняя пленница той войны. По-моему, ей крупно повезло, что она вообще осталась в живых, – Лорин взяла его за руку. – Но я хочу поговорить с тобой вовсе не о Тисе.

Трейси все понял и вздрогнул, словно коснувшись оголенного провода:

– Монах? Ты встречалась с Монахом? Но как?

– Все устроил он. И отвез меня к Тисе: она любит балет, но ей не позволено бывать в общественных местах, в том числе и в театре. Максимум, что он мог сделать для нее, – привезти меня.

– Но, Лорин...

– Слушай меня внимательно, Трейси, – в голосе ее появились повелительные нотки. – Тиса – его дочь. Она рассказала ему, что ты для нее сделал, как ты спас ей жизнь. Он перед тобой в долгу. Он...

– Тиса – дочь Монаха? – Трейси ошалело смотрел на нее и вдруг расхохотался.

Лорин нахмурилась:

– Не вижу в этом ничего смешного.

Трейси смахнул с глаз слезы и вздохнул:

– Нет, конечно нет. Я просто подумал о Макоумере, – и снова захохотал.

– Я не понимаю... Трейси взял ее руку в свою:

– Там, в Бан Me Туоте, у Макоумера был роман с Тисой, он влюбился в нее по уши.

– Я знаю, – спокойно сказала Лорин. – Так же, как и то, что она любила тебя. – Взгляд Лорин стал жестким. – По-моему, она все еще тебя любит, – и замолчала, с замиранием сердца ожидая ответа на тот безмолвный вопрос, который ей сейчас предстояло задать вслух: для тебя это имеет значение?

– Лорин, – тихо проговорил Трейси, – это было в другой жизни. У меня нет ни малейшего желания возвращаться к той жизни, которую я вел в Бан Me Туоте. Даже к отдельным ее фрагментам. Включая Тису, – он почувствовал как напряжение последних минут отпускает его, словно после глубокого погружения под воду в легкие снова попал свежий, чистый воздух. – Но я по-прежнему поминаю ее, я надеялся, что у нее все в порядке. Когда-то она имела для меня большое значение. Она была единственным живым существом в той мясорубке, через которую мне пришлось пройти. Это ты можешь понять?

– Она понравилась мне, – ушла от прямого ответа Лорин.

– Ты знаешь, как я к тебе отношусь, отлично знаешь... С того самого момента, когда мы целовались под фонарем. И, между прочим, это ты всегда бросала меня, а не наоборот.

– Знаю, – прошептала она, – но после того, что с нами обоими произошло, я хочу, чтобы ты сказал это еще раз. Я должна быть уверена, что хотя бы одно в моей жизни осталось неизменным.

– А теперь выкладывай, почему ты решила поехать со мной на встречу?

Она посмотрела на него, глаза ее сверкнули. Лорин снова начала бить дрожь.

– Это связано с Макоумером, так ведь? – еле слышно прошептала она. – Макоумер твой враг.

– Это Монах тебе сообщил?

– Сама додумалась. Но информация, которую он мне дал, касается Макоумера, и...

Трейси с силой притянул ее к себе, лицо его застыло:

– Что ты знаешь о Макоумере?

– Все, – ответила она. – Я вообще теперь все знаю.

* * *

Разыскивая Киеу, Эллиот Макоумер обнаружил кровь Джой.

На втором этаже огромного дома было темно и очень тихо. Эллиот уже собрался позвать кого-нибудь, но что-то удержало его от громкого возгласа. Он обошел все комнаты первого этажа: лишь следы пребывания в них Киеу и Джой. Эллиот расстроился, создавалось впечатление, что отец здесь больше не появляется.

Поднявшись наверх, он первым делом направился в комнату Киеу. Дверь оказалась чуть приоткрытой, и он с порога видел, что там темно. Эллиот протянул руку и легонько толкнул дверь. Она беззвучно отворилась.

Убогое ложе Киеу на полу, его письменный стол, знакомая мебель. Все на своих местах. Однако постельное белье отсутствовало, а соломенный тюфяк был весь в каких-то темных пятнах.

Эллиот вдруг почувствовал, что его охватывает необъяснимый страх. Никаких причин для этого не было, но горло его болезненно сжалось. Сердце колотилось, как бешеное, казалось, от его ударов сотрясается все тело.

Он поспешно вышел, липкие от пота пальцы оставили темные следы на дверном косяке. Пройдя через холл, он заглянул в ванную и отправился в свою комнату, точнее, в комнату, где когда-то жил. Ничего. Только тишина и тени.

С каждой секундой беспокойство его росло. Эллиот прошел по коридору в дальнюю часть дома и открыл дверь в спальню отца и Джой. Он стоял на пороге, чуть наклонив голову, и напряженно вглядывался в темноту. Он так ни разу не окликнул Киеу, имя это, словно кость, застряло у него в горле.

Эллиот вошел в спальню, и его вдруг охватил такой приступ страха, что он судорожно нащупал на стене выключатель и зажег свет.

И в то же мгновение увидел кровь Джой.

Стена напротив постели вся была забрызгана темными пятнами, которые растекались по ней, словно краски на картине абстракциониста. Эллиот не мог бы сказать, почему он сразу же догадался, что эти пятна – кровь Джой... Но он догадался.

Дыхание его участилось, Эллиот с трудом отвел взгляд от стены. Огромная кровать была разобрана: ее приготовили ко сну, но все свидетельствовало о том, что на ней так никто и не лежал. Один из ящиков рабочего стола отца полуоткрыт. Эстамп на стене почему-то висел криво. Эллиот подошел к столу и взял носовой платок, лежавший на краю приоткрытого ящика. Он аккуратно сложил его и засунул внутрь, к стопке таких же льняных квадратиков.

И в этот момент пальцы его коснулись листов бумаги, которые Джой так и не удалось запихнуть в тайник. Эллиот некоторое время недоуменно смотрел на пожелтевшие страницы, потом извлек их из ящика, развернул и начал читать.

Он прочитал рукопись дважды, вглядываясь в характерный почерк отца. А потом аккуратно сложил все страницы по их старым складкам. Это оказалось не так просто: руки его дрожали, как у алкоголика. Эллиот отчетливо слышал свое хриплое дыхание. Мозг его все еще переваривал информацию, мысли набегали одна на другую, он даже не успевал ужаснуться им, и вдруг неожиданно для себя расплакался. Крупные горячие слезы текли по щекам и капали на тонкую ткань брюк.

Он с трудом выпрямился и сунул документ в карман. Оставалось единственное место, где он еще не побывал.

Лестница вниз казалась чужой и незнакомой. Эллиот вцепился в перила и, прислушиваясь к шорохам, начал спускаться. В полной тишине невыносимо громко тикали большие напольные часы.

На подгибающихся ногах он спустился на первый этаж, прошел через гостиную и остановился перед дверью, ведущей в подвал.

Эллиота так трясло, что он судорожно схватил бронзовую ручку двери. Прижавшись лицом к пластиковой панели, он наконец более или менее успокоился и толкнул дверь.

Увидев зияющую пасть лестницы, он снова замер. Освещение было включено. Он стоял совершенно неподвижно, снизу доносился звук, похожий на тяжелое дыхание. Это был ритмичный звук, немного напоминающий шум мощного двигателя, работающего на низких оборотах – звук чужой и враждебный, словно угрожающее рычание приготовившегося к прыжку хищника. От этого звука у Эллиота перехватило дыхание, мороз пробежал по коже. Он стоял, не в силах сдвинуться с места. Единственной мыслью было повернуться и бежать прочь из этого дома и больше никогда не возвращаться сюда. Но желание найти Киеу было по-прежнему сильно. В нем боролись противоречивые чувства, которые усугубляла совершенно невероятная новая информация, отчего голова его кружилась, словно после бокала крепкого коктейля. Как же он ошибался в своем названном брате, как несправедлив был к нему! Ненависть бесследно улетучилась, словно ее никогда и не было. О Боже, прости мне мой гнев, молил Эллиот. Самое ужасное заключалось в том, что они с Киеу были очень похожи, они оба исправно выполняли свои функции в чудовищном плане отца – они беспрекословно исполняли то, что им приказывали, довольствуясь данной ему информацией и не пытаясь узнать больше того, что положено знать.

Довольно! – возмущенно закричал разум, и Эллиот сделал шаг вперед. Как же долго, целую вечность, он отказывался видеть то, что происходило совсем рядом, то, из чего складывалась его жизнь. Более отворачиваться невозможно. Ибо он больше не был посторонний, чужак. Он проник в сердце «Ангки», в самую ее суть. И она оказалась настолько страшной, что Эллиот прозрел. Там, в ресторане, он в очередной раз ошибся. Отец не был просто человеком, каким хотел его видеть Эллиот, – он оказался именно тем, кого он боялся всю свою жизнь. Это страшное проступило сквозь его человеческую оболочку, но Эллиот отказывался замечать. Паук, который, сидя в центре огромной паутины, плел страшный заговор. Вот уж, воистину, бог войны!

Уверенность его окрепла, и Эллиот двинулся дальше, надеясь, что наконец-то живущая по законам хаоса реальность навсегда исчезнет и он сумеет заключить мир с Киеу, а вместе они найдут истину и остановят отца.

Он спускался по скудно освещенной лестнице, внутри росло и ширилось незнакомое странное чувство, на какое-то мгновение заслонившее реальность. Доносившийся снизу звук теперь напоминал громкое шипение кузнечных мехов. Сердце его забилось чаще, к горлу подступил комок.

Эллиот ступил на цементный пол подвала и медленно повернулся, пытаясь обнаружить источник звука. То, что он увидел, не укладывалось в сознании! Эллиот тихо вскрикнул и с трудом поборол приступ дурноты. Глаза его вылезли из орбит, обхватив обеими руками живот, еле сдерживая рвоту, он прислонился спиной к влажной стене.

Он попытался отвести взгляд от открывшейся ему кошмарной картины, но не мог. Его, словно муху, пронзила невидимая игла и навеки приколола к каменной стене огромной ботанизирки. Эллиот уже не мог сопротивляться и во все глаза наблюдал за ужасающим зрелищем. Глазные мышцы сводила судорога, мозг горел, словно в череп забрались злющие рыжие муравьи и все опрыскали своим жгучим ядом, из глубины души рвался, но не мог добраться до поверхности крик – вся мудрость, весь разум мира в одно мгновение покинули его, мир стал пустым и бессмысленным, словно психиатрическая лечебница, в которую сейчас ввели Эллиота и из которой уже не было выхода.

Он опустился на колени и, дрожа всем телом, бессильно повалился на бок, изо рта его тонкой струйкой текла слюна. Для него больше не было места на земле. Некуда бежать, негде спрятаться. Все кончено.

Прямо перед ним, у противоположной стены большого подвала, повернувшись спиной к Эллиоту стоял на коленях Киеу. Справа от него в кирпичной стене зияло отверстие, черная дыра в ночь. Но не она приковывала внимание Эллиота: он, не отрываясь, смотрел на то, что делал Киеу. К потемневшей кирпичной стене было прислонено то, что некогда было человеческим телом. Бледно-желтая плоть, заляпанная свернувшейся кровью и потеками жировых тканей, вся испещренная глубокими багровыми порезами и рубцами.

Над трупом Джой Макоумер и склонился Киеу. Но что он делает? Рука Киеу вошла в идеально ровный разрез на ее груди и вырвала сердце – Эллиот ущипнул себя. Киеу извлек печень Джой – Эллиот впился ногтями в живот, между пальцев потекла кровь, и он зашипел от боли. Киеу снова запустил руку в разрез и вытащил извивающийся клубок бело-розовых кишок. На лице Эллиота появился звериный оскал, он вцепился себе в волосы.

– Прекрати, – всхлипнул он, слезы водопадом хлынули из глаз. – О, пожалуйста, прекрати! – Голос его был слабый, детский. Ради Бога, прекрати!

Киеу наконец понял, что в подвале есть кто-то еще. Он был настолько поглощен своим занятием, что даже чрезвычайно развитые инстинкты не подали сигнала о приближении постороннего.

Он повернулся, Эллиот вслух произнес его имя:

– Киеу!

– Кто такой Киеу? – спросил человек у противоположной стены. – Я – Чет Кмау.

Его красивое лицо исказилось в гримасе, от этого человека исходила какая-то демоническая сила – сила, которая словно молот сотрясала стены подвала. На лице его застыла маска гнева и ярости, это было лицо партизана, на мгновение снявшего одеревеневший палец со спускового крючка своего изрыгающего смерть автомата, лицо человека, ведущего войну, у которой нет начала и не будет конца.

– Чет Кмау, – шепотом повторил Эллиот, с трудом шевеля потрескавшимися губами.

Разумом, все еще не приходившем в себя, он отчаянно пытался понять, где и когда слышал это выражение.

– Что это означает?

Киеу пополз к нему как огромная черная ящерица, Эллиот из последних сил вжался в стену.

– В те дни... у нас было много имен, – от звука его голоса у Эллиота мурашки побежали по спине, зашевелились волосы. – Ворон, красный кхмер... и Чет Кмау, Черное Сердце. Вот кто я такой.

Эллиот подавил крик, который обжигал горло; он поперхнулся и закашлялся.

– Что... что ты делаешь с Джой?

Эллиот избегал смотреть в глаза Киеу, словно боясь обжечься о его испепеляющий взгляд.

Камбоджиец был уже совсем близко. Эллиот едва не задохнулся от ужасающего запаха смерти, которым была пропитана вся его одежда. Глаза Киеу почернели. И без того очень темные, сейчас они превратились в два бездонных колодца, через которые шла дорога в ад и в которых как в зеркале отражалась его душа – искореженная и обезумевшая настолько, что никому не следовало бы даже мельком видеть ее страдания и корчи.

Но Эллиот осмелился, и сейчас все тело его дрожало как под ударами плетей. Он пополз вдоль стены, поближе к углу, подальше от Киеу: рядом с названным братом Эллиот уже не мог находиться, от него исходил испепеляющий жар.

Чужие незнакомые голоса сверлили мозг Эллиота, он кашлял и задыхался.

– Началась война, – разомкнул спекшиеся губы Киеу. – Мы видели друг в друге диких зверей, в наши руки попало опасное оружие, и мы, думая «это дикий зверь», «тот дикий зверь», лишали друг друга жизни этим оружием.

Черные глаза горели нечеловеческим огнем; такой же огонь когда-то полыхал в глазах Мурано.

– Она была военнопленной, – прошипел Киеу. – А пленных следует предавать казни, которая осуществляется должным образом, дабы население могло воочию убедиться в незыблемости нового порядка. Новый порядок необходимо ввести как можно быстрее, так, чтобы все следы, все воспоминания о прежнем коррумпированном декадентском образе жизни были стерты из памяти. Прежний образ жизни душил Кампучию. Колониализм и капитализм рука об руку работали над тем, чтобы уничтожить кхмерский народ. Мириться с этим более невозможно.

Эллиот судорожно ловил воздух. Он не знал этого человека. Его тон, его фразы, их конструкции были настолько ненатуральными, словно Киеу заставили выучить их наизусть. Неужели он верит в то, что говорит?

Этого Эллиот пока не знал. Пожелтевшие страницы отцовской рукописи через ткань кармана жгли ему бедро. То, что он сделал с Киеу, думал Эллиот, пожалуй, объясняет все его странности. Он потряс головой, понимая, что не способен сейчас рассуждать здраво – то же относится и к Киеу: он еще не знает, что с ним сделали, и сделали очень давно. Тогда, почему же?..

Столкнувшись с безумным взглядом Киеу, Эллиот вдруг понял, почему: буддист, воспитанный в духе мира и любви, прошел еще и курс профессионального убийцы, не ведающего жалости ни к кому. Сколько раз, идя мимо комнаты Киеу, Эллиот слышал как он молится. Из курса по сравнительной теологии, который им читали в колледже, он примерно знал смысл таких молитв. И в то же время сам неоднократно был свидетелем фантастической силы и техники, которые Киеу демонстрировал на тренировках.

Как, задавал он себе вопрос, две совершенно разных личности могут уживаться и сосуществовать в сознании одного человека? Ответ был очевиден: только ценой колоссального внутреннего напряжения. И в какой-то момент напряжение оказалось настолько велико, что его не сумел подавить или направить в безопасное русло даже тренированный и в высшей степени организованный азиатский разум. Сейчас Эллиот знал то, о чем не подозревал ни один человек в мире: произошло нечто такое, что разрушило последний ограничительный барьер Киеу, давая выход уже давно обезумевшему рассудку, который помчался в двух противоположных направлениях. Предохранитель расплавился.

И все это – дело рук его отца. Словно на экране кинотеатра перед Эллиотом проносились картины из жизни Макоумера и Киеу, одна сцена сменяла другую. Вот она, истинная природа «Ангки». Страх, который он испытывал перед существом, находящимся сейчас всего в футе от него, захлестнула волна ненависти к отцу, к тому, что он посмел сделать с живым человеком.

Он видел перед собой расчлененный труп женщины, которая какое-то время пыталась быть его матерью, он видел искаженное мукой лицо своего названного брата, и гнев в его душе, как холодные и теплые струи подводных течений, смешивался с жалостью. Впервые с того момента, когда Киеу внезапно и вопреки желанию Эллиота ворвался в его жизнь, он испытывал к нему любовь – любовь, которая пересиливала ужас и мерзость перед деяниями брата. Ошеломленный обрушившимся на него новым, непривычным чувством, он рассказал Киеу правду: Киеу имел право знать ее.

– Это была ложь, – начал он. – То, чему тебя учили, и то, что тебе рассказывали. О твоем происхождении. О том, как человек, которого ты называешь отцом, нашел тебя.

Он достал из кармана смятые страницы и протянул их Киеу. Тот удивленно склонил голову набок, дыхание его замедлилось.

– Рассказывай, – приказал он. – Рассказывай все.

И Эллиот рассказал, потому что считал, что поступает правильно. Он рассказал названому брату, как Макоумер участвовал в операции по обнаружению и уничтожению некоего японского мастера боевых искусств по имени Мусаши Мурано. Отряд добрался до лагеря красных кхмеров, но оказалось, что Мурано уже мертв. Однако командир отряда, будучи человеком предусмотрительным и дальновидным, приказал одному из своих людей в течение десяти дней наблюдать за лагерем – он хотел быть уверенным, что смерть Мурано – не дезинформация красных кхмеров. Человека, который наблюдал за лагерем, звали Делмар Дэвис Макоумер.

– Вот как отец узнал о твоем существовании, – рассказывал Эллиот. – Это была не случайная встреча, как ты считал все эти годы. Ты был лучшим и самым способным учеником Мурано, и он решил использовать тебя, использовать в будущем. И он искал способ заманить тебя в ловушку и расположить к себе. Он нашел такой способ. Он подставил твоего старшего брата, распустив слухи о его предательстве – он отлично знал, что эти слухи дойдут до красных кхмеров. Твой брат не был предателем, красные кхмеры убили его, потому что поверили в ложь, которую им подбросил отец. Не им было состязаться с ним в хитрости и коварстве. Он прилетел на американском бомбардировщике «Б-52», разгромил лагерь и уничтожил тех, кто казнили твоего брата. Этим он сумел завоевать твое расположение, затем – доверие, а чуть позже – преданность.

Мне очень жаль, – Эллиот был искренен. – Справедливости не существует, а под ногами – не земная твердь, на которую можно ступить без страха: мы идем по минному полю. То, чего ты хочешь, к чему стремишься, никогда не сбывается. А в самом конце ты остаешься один на один с собой, и нет никого, кто помог бы тебе вырваться из ада сомнений.

Эллиот пристально смотрел на Киеу, пытаясь понять, какой эффект произвели его слова. Он очень хотел верить, что правда так или иначе поможет камбоджийцу, что он наконец сумеет справиться с собой, примет решение и будет действовать в соответствии с ним. Увидев своими глазами, что здесь произошло, Эллиот чувствовал, что, еще мгновение, и он больше не выдержит бремени информации, которую узнал из бумаг отца. Эта информация не принадлежала ему. Сейчас он отчетливо понимал, что выполнял роль ее хранителя, вручающего знание тому, кому оно принадлежало по праву. Я так решил, подумал Эллиот, и остался доволен тем, как прозвучала эта мысль. Она представлялась ему очень значимой, в ней был заложен глубокий смысл, сводившийся к тому, что, не вмешайся он, и события могли бы развиваться в совершенно ином направлении.

А Киеу... Киеу ни на секунду не усомнился ни в одном слове Эллиота. Несмотря на то, что каждое из них противоречило тому, во что он верил все эти четырнадцать лет, он сумел почувствовать в них правду. И понял значение того, что сделал для него Эллиот.

Из глубины души снова поднималась черная муть. Киеу знал, что очень скоро не сможет управлять собой. Послышалось тонкое, пока еще невнятное пение струн. В глазах сверкнули яркие вспышки напалма, послышался крик сгорающего заживо кхмера, потянуло запахом жареного человеческого мяса, «бум-бум» – стучали дубинки его соотечественников, которые весело забивали Сама. А потом настал страшный момент, момент, длящийся целую вечность, когда в наступившей тишине все вдруг повернулись к нему, а Рос протянул свою заляпанную кровью дубину и, указав на неподвижно лежащее в грязи окровавленное тело, сказал: «Давай, покажи чего ты стоишь. Докажи свою верность новому порядку. Бери дубинку. Закончи то, что мы начали. Убей эту собаку, этого прихвостня империалистов, которые хотели накинуть удавку на шею кхмерского народа».

Сколько же раз он просыпался от этого кошмара! Киеу на негнущихся ногах делает несколько шагов, протягивает дрожащую руку, в которую ложится тяжелая дубинка, он чувствует ее вес, шероховатую ручку. Когда он поднимает оружие над головой, птицы с пронзительными криками срываются с вершины дерева.