Текст книги "Черное сердце"

За особняком деревья пощадили.

– Как далеко тянется участок в эту сторону? – спросил Туэйт, показывая пальцем от заднего входа.

– А черт его знает, – легкомысленно ответил Плизент и тут же пожалел о своих словах.

Туэйт и Сильвано только этого и ждали – спустя мгновение их спины уже скрылись за деревьями. В лучах заходящего солнца танцевала пыль, березы и дубы уходили вдаль ядров на сто пятьдесят и затем расступались, открывая вид на довольно большой пруд. В пруду, поблескивая на солнце оперением, плавали лебеди и пара диких уток.

Вернувшись к машине Сильвано, Туэйт включил рацию и попросил полицейского оператора связать его с офисом судмедэксперта. На этот раз трубку взял сам доктор Вуд.

– Говорит сержант Дуглас Туэйт из управления полиции Нью-Йорка, – взвешивая каждое слово, представился Туэйт. – В настоящее время я нахожусь в вашем городе и с помощью полиции Кенилворта и Чикаго пытаюсь отыскать след убийцы сенатора Берки. Насколько я знаю, аутопсию проводили вы.

– Совершенно верно, – у доктора Вуда оказался очень высокий голос.

– Не могли бы сказать о носовом хряще покойного сенатора?

– Что? – патологоанатом растерялся.

– Сенатор ведь погиб от проникновения носового хряща в мозг, не так ли?

– Да, пожалуй, но...

– Доктор, будьте добры, ответьте на мой вопрос.

Вуд задумался.

– Носовой хрящ, – произнес он наконец, – в принципе, не имел повреждений.

Туэйт почувствовал как участился его пульс:

– В принципе?

– Ну, я хочу сказать, микроскопические отслоения хряща на наружной его части действительно наблюдались, но не более того, он был целым, без переломов и трещин. Это совершенно очевидно.

– Благодарю вас, доктор, – взволнованно произнес Туэйт, – вы оказали мне большую помощь. Он выключил рацию.

– Ну? – осведомился Сильвано. Через опущенное стекло машины он с беспокойством смотрел на друга. – Что случилось?

Туэйт довольно ухмыльнулся:

– Это мой ублюдок, все точно, Арт. Судмедэксперт только что подтвердил.

– Надо же, какая радость, – язвительно усмехнулся Сильвано, – но что это меняет? Ты по-прежнему в тупике.

Туэйт выбрался из машины:

– Похоже, уже нет. Мне кажется, он не грабитель, а все эти вещи – не более чем маскировка. – Он поглядел на тихо шелестящие под теплым ветром листья. – У него не было грузовика, чтобы вывезти тяжелые вещи, верно? Для чего же тогда он их забрал? Даже если он здоров, как буйвол, ему все равно не под силу было бы справиться со всем этим барахлом. Далеко он с ним уйти не мог.

И он быстро зашагал туда, откуда они только что пришли. Среди берез и дубов за особняком он вслух ответил на свой собственный вопрос:

– Пруд.

* * *

Трейси предпочел бы еще немного посидеть в прохладе бара на восьмом этаже Жокей-клуба, любуясь видом на уже опустевший ипподром. Бокал дайкири со льдом вполне сошел бы за чашу триумфатора, которой надлежало бы отпраздновать сегодняшнюю победу. Но в конце концов решил, что это будет не вполне благоразумно. И слишком демонстративно: Мицо не из тех, с кем можно играть в открытую.

Забираясь в такси, которое ему заказали по радиотелефону прямо с ипподрома, Трейси еле сдерживал злорадную улыбку: впервые он так близко подобрался к намеченной жертве.

Он был настороже с того самого момента, когда отобедал с Директором. То, что Директор и понятия не имел о намерениях Кима, сказало Трейси о многом. Но одного этого было явно недостаточно. Потому что на месте каждого выясненного вопроса возникало десять новых. Например, сейчас он уже не удивлялся, что за последние сорок восемь часов ему так и не удалось связаться с Кимом. И все же по-прежнему оставалось непонятным, почему вьетнамец привлек его к этой операции.

Отмахнувшись от вопросов, на которые он все равно пока не мог найти ответов, Трейси приказал таксисту отвезти его на Куин-роуд, в «Даймонд-хауз». Поездка оказалась долгой, за это время Трейси успел обдумать свои отношения с Лорин и понял только одно: призрак Бобби больше никогда не встанет между ними. Он, Трейси, не допустит этого. И объяснит все Лорин.

На борьбу с уличным движением потребовалось два часа, но он вернулся к себе, имея на руках бриллиант четырех каратов, голубой воды и в платиновой оправе. Войдя в фойе, он сразу же направился к портье и потребовал, чтобы ему предоставили сейф. Он передал портье пакет в фирменной упаковке «Даймонд-хауз» – портье, китаец с очень плохой кожей, подписал квитанцию, широко улыбаясь, вручил Трейси первый экземпляр:

– Предъявите вот это, – осклабившись, сказал он, – и вы получите свой пакет, мистер Ричтер.

Трейси поблагодарил его и поднялся на лифте на свой этаж. Перед дверью своего номера он присел на корточки и внимательнейшим образом исследовал замочную скважину: он не ждал незваных гостей, но старая привычка делала свое: в конце концов, он был на задании, и каждая ошибка стоила очень многого.

Все было в полном порядке. Трейси отряхнул брюки и повернул ключ. К вещам его никто не прикасался. Под матрасом просторной софы покоился несессер, который собрал для него отец. Трейси улыбнулся: сейчас ему это потребуется.

Безусловно, все зависит от Мицо. План Трейси в любую минуту можно было изменить, план и задумывался, как гибкий. Но реализация его зависела от того, как отреагирует Мицо – в конечном счете, Мицо отводилась главная роль.

Трейси сел на постель и сбросил туфли: холодный душ будет прекрасной подготовкой к предстоящему обеду, подумал Трейси.

Ключ к решению проблемы – Мицо. Если Джона Холмгрена действительно отравили – а, судя по фотографиям, так оно и было, – Мицо должен об этом знать. Невозможно возглавлять школу террористов, не зная о подобных вещах хотя бы теоретически. Правда, в случае Мицо речь шла о прикладных знаниях. Сам того не подозревая, Мицо все объяснил своей теорией о специалистах. Отец Трейси знал об этом человеке более чем достаточно, но, как бы там ни было, именно Мицо готовил того, кто сконструировал подслушивающее устройство.

И еще смерть Мойры... Шло время, а чувство вины не ослабевало. Он снова и снова вспоминал ее слова: «Я почувствовала чье-то присутствие» Чье же? «Как будто просыпаешься после кошмара». Неужели она каким-то образом почувствовала присутствие убийцы Джона Холмгрена? Вообще-то она была весьма своеобразной женщиной, экстрасенсы находили в ней отклик на свои благоглупости. Трейси раздраженно ударил кулаком в подушку: какого черта он не поговорил с ней о ее подозрениях!

Он сокрушенно покачал головой: такого рода мысли в высшей степени неконструктивны. Необходимо полностью сосредоточиться на Мицо. Ступая босыми ногами по ковру, Трейси подошел к телефону. Он прикинул разницу во времени: в Америке сейчас глубокая ночь. Очень хорошо. Отец в последнее время спит очень мало, ночи, по его словам, стали бесконечными. Если слегка подтолкнуть его память, может, отец даст дополнительную информацию по Мицо.

Он поднял трубку, и в то же мгновение мир раскололся – сверкнула красная вспышка, послышался взрыв, мощной волной Трейси приподняло и швырнуло на пол. И все кругом погрузилось во тьму.

* * *

Около полудня Киеу понял, что приближается к другой деревне: слева и справа виднелись хорошо протоптанные тропинки, неподалеку от их пересечения возвышалась аккуратная куча пищевых отходов, на лугу паслись буйволы.

Киеу замедлил шаг и огляделся. Раньше все было гораздо проще: достаточно было произнести слово «Ангка», и ему моментально выдали бы всю необходимую информацию. Сейчас все изменилось.

Он отправился в путь с первыми лучами солнца, и за это время встретил уже шесть вьетнамских патрулей. Все они были вооружены до зубов и производили впечатление вышколенных и в высшей степени дисциплинированных воинских формирований. Один раз ветер донес до него звуки перестрелки – перестрелки, надо сказать, вялой, на радость отцам-командирам. Это свидетельствовало о том, что красные кхмеры после нескольких годов, проведенных у власти, годов, которые не доставили им особой радости, вновь вернулись к своей привычной деятельности «неистовых революционеров», коими, впрочем, в глазах общественного мнения оставались всегда. Так называемая новая Народная Республика Кампучия была всего лишь плодом больного воображения вьетнамских оккупационных сил. Это мифическое государство столь же точно отражало надежды и чаяния кхмерского народа, как и кровавый рейх господина Пол Пота.

То, что во вьетнамской армии служили многие кхмеры, Киеу находил отвратительным. Размышляя об этом, он уже почти вошел в деревню – всего в пятистах ярдах от него виднелись группы занятых какими-то делами людей. Киеу был уже на самой границе джунглей. Впереди начиналось поле, изрытое воронками от бомб и снарядов.

Под присмотром вьетнамских солдат в поле работали примерно сорок кхмеров. Они были разбиты на две группы, которые шли параллельными рядами. За ними тянулись ровные полосы свежих борозд.

Пригнувшись, Киеу подобрался поближе и осторожно раздвинул колючие лианы. Теперь он отчетливо видел то, что лежало в «бороздах»: отбеленные солнцем и ветром скелеты.

Наблюдательный пункт Киеу оказался неподалеку от прогалины, где стояли несколько вьетнамских офицеров. До него долетали обрывки их фраз. Он отчетливо услышал слова «проклятая страна». В «проклятой стране» было много таких захоронений – это вытекало, из слов другого офицера, который отвечал за организацию подобного рода могильников в соседнем округе.

– Слишком много незваных гостей, – пожал плечами рябой офицер, – приходится уничтожать следы. Иначе мы станем мишенью вражеской пропаганды.

– Как мы объясним эти сто двадцать девять трупов? – спросил молодой офицер.

– Большие цифры впечатляют, – отозвался первый. Он повернулся, и Киеу увидел крупную оспину над правым глазом офицера. – Большие цифры создают иллюзию, что все находится под контролем. Это самое главное, считают Советы.

Он поднял стек и показал на кхмерского солдата:

– Эй, ты! Осторожнее с этим трупом. В нашем народном музее ему должно быть отведено почетное место.

Молоденький солдатик нагнулся и поднял белый череп. Нижняя челюсть отсутствовала – возможно, ее снесло выстрелом. Повязка, закрывающая глаза, была черной от крови.

– Да, – подтвердил рябой, – он самый. Он снова повернулся к младшему по званию:

– В музее этот череп будет иметь гораздо более сильное воспитательное воздействие. Мы будем говорить о том, что это – останки Человека Нового: это несчастные кхмеры, которые некогда населяли города. Все они стали жертвами маниакальной жестокости Пол Пота. Вот почему победа будет за нами.

– Но это же неправда, – возразил молодой вьетнамец.

– А что такое правда? – спросил рябой. – Любой нужный нам факт становится правдой. Великие революционеры учат: ради обращения в нашу веру молодежи историю следует переписать. Ради этого мы здесь и находимся.

Киеу почувствовал, что его затошнило, и отполз назад. Поднявшись на ноги, он, крадучись, обогнул поле, не удаляясь, впрочем, от деревни. Что такое правда, думал он. Неужели Пол Пот и его красные кхмеры действительно казнили всех этих людей? Или же это сделали вьетнамцы в первые дни оккупации? И откуда вьетнамские офицеры знают о месторасположении «могильников»? Наткнулись ли они на них случайно? Может, обессиленные пытками революционеры рассказали, где надо искать захоронения? Или они сами знали координаты?

В конце концов, думал Киеу, все это не имеет никакого значения. Покойным безразлично, узнают ли живые имена их убийц. Покойник он и есть покойник. Но их по-прежнему используют в корыстных целях, даже смерть не спасла от этого. Они по-прежнему были в центре борьбы за власть. И конца этой борьбе не видно.

Как призрак пробирался Киеу сквозь джунгли. Он осторожно пробирался среди низко свисавших лиан, прислушиваясь к каждому шороху: Киеу опасался не только двуногих хищников – не дай Бог повстречать хануман, зеленую змею, которая прячется в ветвях деревьев и как молния бросается на добычу сверху. В воздухе пахло соком чос теал– дерева из которого кхмеры делали масло для своих светильников. Как же надежно изолируют джунгли Кампучию от остального мира, подумал вдруг Киеу. Четырнадцать лет он находился вдали от них, но даже спустя все эти годы он по-прежнему с легкостью ориентировался в их зеленом лабиринте. Словно и не было этих четырнадцати лет. Словно западная цивилизация не коснулась его своим палящим дыханием – просто память о ней дошла до Киеу из какой-то прошлой инкарнации, смутное лживое де жа вю.

Тропинка, ведущая к крайней хижине, была пустынна, и Киеу двинулся по ней бесшумно, как облако. В хижине оказались женщины, дети и древний старик – отец главы семейства.

Они испугались его, онемели от страха. Женщина загородила собой детей, словно Киеу был какой-то чужеземный завоеватель. Старик тихо похрапывал, голова его моталась из стороны в сторону, во сне он вздрагивал. Киеу видел, что старик умирает от малярии. Животы детей были болезненно раздуты.

Он задал им простейшие вопросы: как называется это место, далеко ли отсюда до следующей деревни на юге, есть ли у них еда, – он готов заплатить за нее.

На все его вопросы перепуганная женщина отвечала одной и той же фразой:

– Чей – мой муж, его забрали в армию. У него есть винтовка. Если ты обидишь нас, он убьет тебя.

У Киеу и в мыслях не было причинять им неприятности, он был предельно вежлив, но настойчив. Однако женщина по-прежнему глядела на него полными страха глазами. Страх ее был таким же осязаемым, как и зловоние хижины. На циновке лежали жалкие съедобные коренья, поросшие толстым редким волосом – мимолетный взгляд его, упавший на бедняцкую снедь, еще больше испугал женщину.

– Я не трону вашу пищу, – торжественным тоном произнес Киеу, – вам самим не хватает на пропитание, я не слепой.

Женщина снова произнесла фразу об ушедшем в армию муже – Киеу понял, что глава семьи тумаками вбил в нее эти слова, которыми она оборонялась от непрошеных гостей.

– Я ищу своих родных, – чтобы подчеркнуть смысл своих слов, Киеу сделал жест рукой, – моя семья погибла, но... может, кто-то уцелел.

Женщина, как автомат, повторила все те же слова. Вновь оказавшись под спасительным пологом джунглей, Киеу понял свою ошибку: эта селянка никогда не видела одежду такого покроя. Привыкшая к крестьянскому платью, военным мундирам вьетнамцев и черной униформе красных кхмеров, женщина испугалась одного лишь вида Киеу. Он не принадлежал ни к одному известных ей социальных слоев. Необходимо было вносить коррективы, и срочно.

Однако успех его по-прежнему зависел от того, что о его присутствии здесь никто не знал: ему вовсе не улыбалось стать объектом охоты спятившей от безделья вьетнамской армии.

Киеу снова вернулся на то место, откуда наблюдал за вьетнамскими офицерами. Через полчаса он увидел прячущегося в ветвях ханумана– змея не спала, в вертикальных щелках-бойницах зловеще сверкали желтые глаза.

Киеу засек это место и, повернувшись вправо, стал наблюдать за пыльной дорогой, ведущей в глубь деревни. Он находился слишком близко к селению и потому не видел, как продвигается работа на «могильнике». Дорога, однако, ни на мгновение на оставалась пустынной. Должно быть, он оказался вблизи расположения вьетнамской воинской части, ибо по дороге шли исключительно люди в военной форме.

Он опустился на землю и подполз к большому валуну. Неподалеку от него лежал приличный булыжник – Киеу зажал его под мышкой и отполз на прежнее место.

Ожидание не тяготило его, он повторял про себя буддийские молитвы, и небо откликнулось на его призыв: по дороге в полном одиночестве шагал вьетнамский офицер. Он энергично размахивал руками, обшлага мундира задрались. Резким кистевым броском Киеу послал камень. Камень угодил точно в коленную чашечку, и офицер сморщился от резкой боли. Он остановился и поглядел в ту сторону, откуда прилетел камень.

Киеу прижался к земле и ударил рукой по ветвям низкорастущего кустарника так, чтобы движение ветвей было заметно с дороги, затем быстро отполз назад. Офицер не отрывал взгляда от кустов – обнажив револьвер, он быстрым шагом направился к обочине дороги, и свободной рукой начал осторожно раздвигать ветви.

Киеу резко бросил тело вперед, и вьетнамский офицер увидел, как задрожали листья в том месте, где секунду назад был тот, кто швырнул в него камень. Вьетнамец не знал, кого он преследует: человека или зверя. Но, кто бы это ни был, он намеревался убить его.

Оказавшись в непролазных зарослях, Киеу замер. Руки его обхватили камеру «Никон», он поглаживал футляр, словно сомневался в надежной работе аппарата.

Еще не видя вьетнамца, Киеу понял, что он совсем рядом.

Он поднял глаза и сделал вид, что страшно испуган: перед ним стоял вооруженный человек, направив ствол своего револьвера ему в живот.

– Извините, – обратился к нему Киеу по-английски, – не знаете ли вы как зарядить эту штуковину пленкой?

– Мим морк пес на?– сказал офицер по-кхмерски. – Мим чумос эй?

Такой же вопрос задал ему Рос, когда Киеу впервые оказался у красных кхмеров. Как же давно это было! Откуда ты? Как твое имя? Офицер размахивал револьвером. Он повторил свой вопрос.

Сделав вид, что боится, Киеу отступил на шаг. Он по-прежнему держал перед собой «Никон».

– Не понимаю, как работает эта чертова камера, – он медленно отступал назад, под густые ветви деревьев.

Видно было, что офицер разозлился не на шутку: он привык, что ему мгновенно и с подобострастной улыбкой отвечают на все вопросы. Заметив, что Киеу не вооружен, вьетнамский офицер стал действовать более решительно. Он повторил свои вопросы, только сейчас голос его уже почти срывался на крик:

– Кто ты? Откуда идешь?

Киеу сделал вид, что не понимает, он продолжал пятиться до тех пор, пока вьетнамец на занял ту позицию, которая устраивала Киеу. Он резко остановился и сказал по-кхмерски:

– Я иду из Араниапратета. Во всяком случае, именно так я и попал в Кампучию. Меня послали сюда те, кто сочувствует вашему делу – я должен принести им документальные свидетельства того, что вы строите новую Кампучию. Как это благородно, вьетнамская армия из пепла и праха создает юное и могучее государство!

Офицер изумленно смотрел на Киеу, пафос откровенно политической речи произвел на него впечатление. Было совершенно ясно, что он ждал чего угодно, только не таких напыщенных фраз.

– Почему ты не отвечал на мои вопросы, когда я тебя спрашивал?

У него в руках был револьвер, а, значит, он обладал властью и силой. Он хотел, чтобы его собеседник понял, кто из них двоих занимает главенствующее положение.

– Я не могу сделать ни одного снимка, проклятый аппарат не желает работать, – просительным тоном сказал Киеу, умоляя ханумана соображать чуть побыстрее. – Может, вы поможете мне, товарищ?

Офицер презрительно выпятил толстую нижнюю губу:

– Я капитан Вьетнамской Народной армии. Неужели ты думаешь, что мне нечего делать, кроме как заниматься твоим...

Пораженный невидимым жалом, офицер рухнул на колени. Он широко развел руки, словно пытаясь сохранить равновесие. Револьвер упал к ногам Киеу.

Зеленый гад обернулся вокруг шеи вьетнамца – откинув голову, змея еще несколько раз ударила поверженного врага в сонную артерию. Милосердная смерть не заставила себя ждать, но Киеу понимал, что перед отправлением в царство мертвых вьетнамец пережил не самые приятные секунды.

Тело вьетнамца последний раз дернулось и затихло – Киеу носком тяжелого ботинка отшвырнул змею и принялся раздевать труп.

* * *

Лишь половина площади офиса Делмара Дэвиса Макоумера в здании фирмы «Метроникс инкорпорейтед», что на Голд-стрит, могла бы рассматриваться как рабочая. На другой же половине господин Макоумер расслаблялся и обдумывал перипетии своего нелегкого рабочего дня. Львиную долю этой зоны отдыха занимали парная, которой Макоумер предпочитал пользоваться зимой, и сауна, излюбленное место Макоумера в душный летний полдень, когда сограждане как полудохлые мухи ползают по вспотевшим улицам и задыхаются от безумной влажности. Он был абсолютно убежден, что финны, сделавшие слово «сауна» международным, недооценивали целебное действие своей бани.

Макоумер удобно расположился в сауне, размышляя об ошибках древних финнов. В дверь постучали. Увидев через вделанное в дверь смотровое стекло размытую фигуру, он сделал жест рукой.

В дверях выросла фигура Эллиота. Сейчас он ничуть не походил на того молодого человека, которого так умело и расчетливо соблазнила Кэтлин Кристиан: волосы его торчали перьями, под глазами виднелись черные круги.

– Ты, кажется, хотел видеть меня. Это был не вопрос.

– Ты ужасно выглядишь, – на лице Макоумера появилось подобие улыбки. – Ты что, не спал?

– И не спал, и не ел, – безжизненным голосом отозвался Эллиот. Не пробыв здесь и минуты, он уже весь вспотел. Невыносимо зудела кожа.

– У тебя есть все основания считать себя несчастным, Эллиот, – рассудительно заметил Макоумер, – честно говоря, я тебя ни в чем не виню.

Эллиот дернул головой, брови его удивленно поползли вверх:

– Бог ты мой! Да ты просто эталон цивилизованного человека! – чувствовалось, что он еле сдерживает себя. – Почему ты не повышаешь голос? Дай волю своему гневу и...

– Очень неразумно находиться здесь в вечернем костюме, – в голосе Макоумера появились язвительные нотки. – Разденься и возвращайся. Тогда поговорим.

Эллиот повернулся, и Макоумер добавил:

– Не забудь вначале принять холодный душ. Кожа должна быть влажной, когда входишь в сауну.

Вновь оказавшись в одиночестве, он прислонился спиной к деревянной стенке, руки его неподвижно лежали на коленях. Он изо всех сил старался не думать о Киеу и Кампучии, – он гнал мысль о том, что послав в этот ад названого сына, он ставит под удар «Ангку». Но, самое главное, ни в коем случае не думать о Тисе. Все что угодно, но только не Тиса!

Увидев входящего Эллиота, он криво усмехнулся:

– А мы-таки достали Лоуренса. Последние данные опроса общественного мнения свидетельствуют о том, что его рейтинг – тридцать восемь процентов. Падение на тридцать пунктов, это не шутка. Стоило Джеку Салливену немного пооткровенничать перед журналистами, и мы торпедировали Президента. Мне сообщили, что в демократических кругах уже пошли разговоры о том, что его кандидатуру не следует выставлять на перевыборы.

– Решение слегка запоздало, тебе не кажется? – Эллиот сел рядом с отцом. Он опустил голову и уставился на сливную решетку в полу. Бедра его были обернуты махровым полотенцем; Макоумер же сидел совершенно голый.

– Если ты в отчаянном положении, ничто и никогда не поздно.

Он молча разглядывал сына. Наконец мягко произнес:

– Мне очень жаль, что все так кончилось, Эллиот. Правда, очень жаль.

Он немного наклонился вперед, расслабляя мышцы. Слова едва не сорвались с его губ, но он отчаянно сжал зубы. Хотя, почему? Если таким образом он сможет вернуть себе сына, почему бы и не попробовать?

– Я прекрасно понимаю твои чувства по отношению к ней.

В глазах Эллиота стояли слезы:

– Надо же. А вот Киеу этого не понимал.

– Его заботила исключительно неприкосновенность «Ангки». Его не в чем упрекнуть.

– Он не человек! Он не в состоянии что бы то ни было чувствовать!

Макоумер откинулся назад и вперил взгляд в потолок:

– Она хотела этого, Эллиот. – Он говорил сейчас о Кэтлин. – Она хотела проникнуть в «Ангку» и шантажировать Атертона. Она представляла собой огромную опасность.

– Но она сделала так, что я почувствовал себя живым. Это пока никому не удавалось.

– Я все понимаю, но...

– Нет, ты ничего не понимаешь, – грубо произнес Эллиот. Он встал, и опоясавшее чресла полотенце слетело на пол:

– Было бы удивительно, если бы ты что-то понял. Воспитали меня няньки, ты давал рекомендации самому доктору Споку и, одному Богу известно, сколько детей загубил почтенный профессор, прежде чем тебя удовлетворили его методы. Как же, ты нуждался в гарантиях!

– Я не скупился на тебя, – в голосе Макоумера послышались стальные нотки.

– О да! – Эллиот уже почти кричал. – Сколько пафоса! Ты не скупился, это верно, но думал ли ты обо мне?! Ты обращался со мной так, словно я был одной из глав твоей настольной «Что и почем» книжки. Мне не было места в твоем мире, я был не из тех, кто дышит, мыслит, чувствует. Для тебя я был одним из капиталовложений, не более. Тебе это неприятно? Понимаю, ответственность – это не то, чем можно ущемить такого человека как ты. Ты в состоянии один управлять целой империей, но твой единственный сын – это предмет более чем неодушевленный, и даже такой неодушевленный предмет – вне сферы твоих талантов.

– Как ты можешь так говорить? Твоим воспитанием занимались самые опытные специалисты и...

– Но это же был не ты, неужели это непонятно? Все мое воспитание – теории и философия совершенно чужих людей.

Он ткнул указательным пальцем себя в грудь:

– Я это я! Личность, по-своему уникальная и неповторимая. Если бы ты принимал меня таким, какой я есть, уверен, общение доставляло бы нам радость. Но ты всегда отталкивал меня, соблюдал дистанцию, убеждая себя при этом, что я получаю наилучшее воспитание... Обо мне могла позаботиться только мать, я знаю это, – он на мгновение запнулся. – Но она умерла, – он закрыл глаза. – Слишком рано. Слишком рано, черт возьми.

Он в изнеможении опустился на деревянную скамью, грудь его вздымалась от гнева.

Макоумер смахнул со лба капельки пота, провел ладонью по усам, протянув руку, дернул за цепочку с деревянной ручкой. На раскаленные камни в нагревательном колодце хлынула ледяная вода, помещение заволокло клубами пара. Температура заметно поднялась.

Макоумер вдруг заметил, что разглядывает руки сына. Как они похожи на его собственные. Он перевел взгляд на свои ладони, сжал пальцы – как будто видел их в первый раз.

– Не отцовское это дело убеждать сына, что он настоящий мужчина.

– Вот в этом-то все и дело, – Эллиот пристально посмотрел на него. – Ты не меняешься, и никогда не изменишься. Когда же ты поймешь, что быть отцом означает быть самим собой, не больше и не меньше?!

Он произнес эти слова совершенно спокойно, в голосе его не было гнева.

Макоумер откашлялся:

– Мне очень жаль, право. Вот уж никогда не думал... – поймав горящий взгляд сына он осекся и решил сформулировать свою мысль иначе. – Может, я и не очень хороший отец. Но не можешь же ты всю жизнь обвинять меня в этом. Пора начинать жить самостоятельно.

– Я знаю.

– Да? Иногда я в этом сомневаюсь. Ты всячески избегаешь ответственности и...

– Всю ответственность берет на себя семья, – Эллиот криво усмехнулся. – Знаешь, я очень рано понял, что обязан идти по твоим стопам, нравится мне это или нет.

Он вдруг рассмеялся:

– В школе я, наверное, был единственным мальчишкой, который боялся своих собственных способностей. Мне все давалось чертовски легко, я не понимал, в чем дело, и боялся.

Ты платил за колледж, и на последнем курсе я вдруг понял, что оправдываю все твои ожидания. Было совершенно ясно, что следующим этапом станет «Метроникс», а это означало конец меня как личности. Ловушка, которую я разглядел слишком поздно; я хочу сказать, что меня даже привлекали некоторые сферы деятельности компании.

– Поэтому ты не явился на выпускные экзамены. За полгода до выпуска ты бросил колледж, только для того, чтобы досадить мне.

– Вовсе нет, – ответил Эллиот, – я был испуган, неужели ты не понимаешь? Я чувствовал, что в жизни у меня нет выбора и никогда не будет. Это проистекало из того простого факта: я – твой сын, а, значит, запрограммирован стать еще одним тобой.

– Именно этого я и хотел, – голос Макоумера звучал почти равнодушно.

– Я это знал.

Макоумер отвел взгляд:

– Видимо... в общем, я никогда не задумывался о твоих чувствах на этот счет. Я никогда... я всегда хотел, чтобы ты преуспевал так же, как и я, – нет, чтобы ты был еще более удачлив во всех начинаниях. Я хотел, чтобы мы работали с тобой рука об руку. Я считал, что сын должен быть рядом с отцом, по-моему, это совершенно нормально, – он поднял глаза. – Или я ошибаюсь?

У Эллиота вырвался такой глубокий вздох, словно он несколько лет не мог продышаться:

– Самое удивительное, – медленно начал он, – что ты прав. Знаешь, я не стану притворяться, у меня это плохо получается. Когда я дал согласие работать с тобой, я все уже знал наперед. Именно поэтому я и согласился: я хотел провалить все на свете, чтобы ты сам убедился в моей полной непригодности к твоему делу. Я надеялся, что после этого ты навсегда оставишь меня в покое.

– Знаешь, – безразличным тоном произнес Макоумер, – ни один твой поступок не мог бы вызвать у меня такую реакцию, которой ты добиваешься.

– И даже тот факт, что я переспал с Кэтлин?

Макоумер понял, что сын провоцирует его на вспышку гнева.

– В этом я виноват не меньше твоего, Эллиот. Если бы не наши с тобой... разногласия, этого вообще никогда не произошло бы.

Эллиот покачал головой:

– Очень долго я был убежден, что ты любишь Киеу гораздо больше, чем меня. Он обладает всем тем, что отсутствует у меня. Внешность, опыт и, самое главное, личный магнетизм.

Макоумер встал, размял затекшие ноги:

– Твоя проблема заключается в том, что ты всегда преувеличивал фактор магнетизма Киеу. Смешно сказать, но ты был убежден, что он часами оттачивает перед зеркалом свои чары, – нет ничего более далекого от истины! Его аура совершенно естественна, она от природы. Он никогда сознательно над ней не работал, если бы не я, он так и не понял бы, каким даром обладает: я разглядел его, я высвободил эту энергию.

– Таково уж мое восприятие Киеу, ничего не могу с этим поделать.

– Жаль. А между тем, он твой друг. Очень верный друг.

– Я не хочу больше говорить о нем. Макоумер пристально рассматривал сына:

– Ты нужен мне в «Метрониксе», Эллиот. И ты это прекрасно знаешь. Ничто не доставит мне большего удовольствия. И я хочу, чтобы ты вплотную занялся делами «Ангки»: твои соображения по этому вопросу могут оказаться очень полезными для меня. Одна комиссия по расследованию, которую возглавляет Салливен, чего стоит! К ее деятельности имеет отношение и госсекретарь, он не мог от этого отказаться, поскольку в равной степени несет ответственность за развал работы службы безопасности в Каире. Будут обязательно заслушаны показания Финдленда – если учесть, что ЦРУ копает и под него, у сенатора могут возникнуть крупные неприятности. Он – член «Ангки». Вряд ли ты мог даже помыслить о таком. Что ж, теперь ты это знаешь. Думаешь, он в состоянии самостоятельно утихомирить разбушевавшуюся стихию? Наша сделка с ним по-прежнему в силе, мы можем сделать ее условия и гораздо более жесткими. И это надо сделать в ближайшие несколько дней, чтобы... устранить саму возможность публичных разоблачений.