Текст книги "Сильнодействующее средство"

Сэнди кивнул. Вооружившись пипетками, они поместили по капле желеобразной субстанции в маленькие ячейки пластмассового сооружения, напоминающего миниатюрную дорожку для боулинга. После этого накрыли лоток крышкой, поместили его в небольшую емкость и включили электроды.

– Сэнди, не возражаешь против моего присутствия? – спросил Моргенштерн. – Хочу прилечь на несколько минут. Обещаю: подслушивать не стану.

– Грег, – улыбнулся тот, – это же твой кабинет! Имеешь полное право.

Профессор скинул туфли и растянулся на диване, накрыв лицо свежим номером научного журнала. Сэнди набрал номер отца в Голливуде.

– Рад тебя слышать, мальчик мой, – обрадовался Сидни Рейвен. – Как наука?

– Отлично, пап. Я…

– Послушай-ка, – перебил отец, – я только что взглянул на часы. У вас же там уже глубокая ночь! Ты почему не спишь? Даже если ты не один…

Сэнди покраснел и мысленно обрадовался, что Грегори Моргенштерн уже засопел. За долгие годы в Голливуде отец усвоил манеру не говорить, а кричать по телефону. Для пущей убедительности.

– Пап, я сейчас смотрел «Фильм недели»…

– Ах это. Про южноамериканского наркодельца?

– Ты знал, что Рошель значится в числе «приглашенных звезд»?

– Разумеется, я же газеты читаю. Это была ее последняя роль перед тем, как истек контракт.

– А как получилось, что роль у нее такая маленькая?

– Что-то ты начинаешь говорить, как ее агент. Если коротко, то ее профессиональный рейтинг на тот момент был ниже табуретки.

– Пап, это ужасно.

– Напротив, сынок. Она успела уйти до того, как началось трупное окоченение, – утешал Сидни. – И вообще, об этой барышне можно не тревожиться. Она не только уже командует сценарным отделом студии, как грозилась, но и крутит роман с Эллиотом Виктором, директором «Парагона». Похоже, следующим шагом в ее карьере будет быстрый развод с Лексом и новый поход к алтарю. Расскажи лучше о себе. Девушку себе не завел?

Сэнди украдкой взглянул на диван. Моргенштерн, похоже, уснул по-настоящему.

– Мне не очень удобно сейчас говорить, – сказал он почти шепотом. – Но я, кажется, влюбился.

– Отлично! – обрадовался отец. – Может, хоть теперь выбросишь из головы эту мисс Тауэр и заведешь нормальный роман. Расскажи, что за девушка.

– Пап, – ответил сын, – она такая замечательная, что я никак не пойму, что она во мне нашла.

– Вот тебе на! – рассердился отец. – Где твое самолюбие? Помнишь, как сказано в «Унесенных ветром»? «При наличии доблести репутацией можно и пренебречь». И насколько это у вас серьезно?

– Не очень понимаю, что ты вкладываешь в это слово, – сказал Сэнди, надеясь, что речь идет не о том, о чем он подумал.

– Ну, ты к ней серьезно относишься?

– Возможно. Очень даже возможно.

– Тогда женись, пока она не удрала.

– А ты не думаешь, что мне еще рано?

– Это никогда не бывает «рано», если речь идет о девушке твоей мечты, – поучал Сидни. – Если ты в ней уверен, то не упусти свой шанс. Не то кончишь, как я.

31
Адам

Врачам не терпелось выписать Аню домой. Не в последнюю очередь потому, что у нее кончался срок страховки.

Начиная со второго января Адам каждый день навещал ее в свой обеденный перерыв. Он был готов признать, что она уже достаточно окрепла, чтобы вновь встретиться с внешним миром. Сомнения, однако, вызывала перспектива ее возвращения в обшарпанную, неуютную квартиру в Уотертауне.

Лечащие врачи одержали верх. Единственное, что Адаму удалось, – это убедить их отложить выписку до субботы, чтобы он сам смог отвезти ее домой.

* * *

В воскресенье Куперсмиты решили позавтракать вместе с Розенталями. Джойс с Тони увлеклись модами в приложениях к «Нью-Йорк таймс» и «Бостон глоб», дети сидели в гостиной и смотрели «Метку Зорро», а Чарли выманил Адама на прогулку.

Едва они остались вдвоем, как он спросил:

– Адам, что с тобой происходит?

– Ничего особенного, – отвертелся тот. На самом деле его переполняли чувства к Ане, и сейчас ему больше всего требовалось с кем-нибудь поделиться, иначе можно было сойти с ума. – Послушай, ты же знаешь, я не вру, когда говорю, что за все годы супружества с Тони я никогда не засматривался на других.

– Знаю, знаю, – перебил друг. – А на Аню Авилову ты только засмотрелся? Или было кое-что еще?

– Кто тебе сказал?..

– Идиот! – взорвался Чарли. – Ты что, забыл, что сам ее ко мне направлял? На другой день, как мы вернулись из Канады, ко мне поступила одна роженица. Надо было убить пару часов, и я прогулялся в психиатрию, чтобы взглянуть на твою Аню. Она пребывала в на удивление веселом расположении духа. Я сразу понял, что дело не в лекарствах, а в том, что в обеденный перерыв у нее побывал ты.

Адам понял, что попался, но ему не терпелось выведать побольше.

– Что конкретно она тебе сказала?

– Ничего компрометирующего, – улыбнулся Чарли. – Просто без умолку болтала о тебе. Она считает тебя помесью доктора Швейцера с героем-любовником.

– Перестань дурить, – рассердился Адам. – Я же с тобой серьезно говорю.

– Мне ты не кажешься серьезным, – возразил Чарли, неодобрительно качая головой. – Понимаешь, парень, мы с тобой выросли из подросткового возраста. Ты взрослый мужик с вполне взрослыми обязанностями.

– Знаю, знаю, – с болью произнес Адам. – Богом клянусь, Чарли, я обожаю Хедер. И Тони я очень люблю. Только…

– Только Аню ты любишь сильней, – закончил за него Чарли.

Адам беспомощно посмотрел на друга, словно спрашивая совета.

– Что ж, Куперсмит, – сказал тот, – можно, конечно, поехать в Саудовскую Аравию и принять мусульманство, тогда ты и четыре жены мог бы себе завести. В противном случае у тебя есть только один выход, достойный порядочного человека.

В голосе Чарли слышались нравоучительные нотки, и это начинало Адама раздражать.

– До чего же у тебя все просто! – не выдержал он. – Как тебе это удается?

– Это оттого, – сочувственно произнес Чарли, – что меня это дело никак не касается. Я могу смотреть на него объективно. И вижу, что у тебя действительно нет выбора.

– Да как ты можешь так говорить? Черт тебя побери, Розенталь, как ты не видишь: мне надо сделать выбор между двумя женщинами!

Друг остановился и потряс Адама за плечи.

– Да, между двумя женщинами, – согласился он. – Но ребенок-то один! Ты о Хедер подумал?

– Только о ней и думаю! При одной мысли, что придется с ней расстаться, у меня сердце рвется на части.

– Так заставь себя разлюбить эту русскую!

– Легко сказать… А что тогда станет с Аней?

– То, что стало бы, если бы ты в нее не влюбился. Она не первая в истории достойная женщина, которую бросает гнусный муж. Но насколько я могу судить о ней как врач, в ней есть внутренний стержень, она сдюжит. Подтянет свой английский, сдаст экзамены на врача. – Он заговорил громче, словно стараясь перекричать холодный, резкий, обжигающий ветер. – С ней все будет в порядке, Куперсмит.

– Ну как ты не поймешь? – в отчаянии вскричал Адам. – Ведь я ее люблю!

– Ничего подобного! – прокричал в ответ Чарли. – Ты ее просто жалеешь. А это не одно и то же.

Ну, это уж слишком.

– Представь на секунду, что такое приключилось с тобой…

– Со мной такого не случится, – отрезал Чарли. – Не может случиться. По той простой причине, что, какая бы красивая она ни была, в какой бы ужасной ситуации ни оказалась, у меня есть свои приоритеты. Я должен поднять детей. Я знаю, насколько они беззащитны и нуждаются во мне. Если хочешь знать мое мнение, ты ведешь себя преступно.

Оба замолчали. Ветер не стихал.

Наконец Адам жалобно произнес:

– А если я не могу ее разлюбить?

– Я тебе помогу.

– А если все равно не получится?

Помолчав, Чарли решительно заявил:

– В таком случае я не стану тебе помогать.

* * *

Адаму поминутно хотелось видеться с Аней. В какой-то момент это желание стало настолько сильным, что он снова помчался в Уотертаун, хотя времени на встречу сегодня у него было не более нескольких минут. Он отдавал себе отчет, что начинает вести себя безрассудно, но поделать ничего не мог.

За сутки, прошедшие с их последнего свидания, Аня сильно изменилась. Она будто опять обрела смысл жизни. Чарли был прав: жизнестойкости этой молодой женщине было не занимать.

Адам застал ее за уборкой. На ней были джинсы и вишневая водолазка. К своему удивлению, Адам увидел, что на пустовавшей прежде полке появилось несколько книг. Самых разнообразных – от биохимии до учебников английского и любовных романов.

– Откуда это? – поинтересовался он.

– Я, как всегда, встала рано, – улыбнулась Аня. – Может, и хорошо, что занавесок нет – встаю вместе с солнцем. Выпила чаю и пошла прогуляться. Дошла аж до Гарвард-сквер. Чудесное место! Там ни одна лавка никогда не закрывается. Играли какие-то музыканты, а в книжных – полно народу.

– Молодец! – похвалил Адам.

– Потом пошла домой. Купила по дороге круассаны. Подумала – вдруг ты приедешь. Не хочешь кофе?

– Давай.

Он опустился в кресло и заметил на столике потрепанную газету на русском языке.

– Что за газета? – полюбопытствовал он.

– «Правда», – прокричала Аня из кухни. – Я удивилась – номер такой древний!

– Ностальгия не одолела?

– Нет, – ответила она, входя в комнату с подносом. – На самом деле я здорово повеселилась. Здесь, в Америке, в газетах тоже правды не пишут, но хотя бы можно выбрать себе ложь по вкусу.

Она присела на край дивана и поставила поднос на журнальный стол.

Адам захрустел круассаном и невольно заметил румянец на щеках у подруги.

– Я рад, что ты в хорошем настроении, – похвалил он и перешел к более нейтральной теме. – На работу не думаешь выходить? Когда совсем поправишься, конечно.

– Вообще-то я немного устала, но психологически уже готова. Одна проблема…

Адам понял ее без слов.

– Конечно, тебе не хочется возвращаться в лабораторию к Дмитрию, это совершенно естественно.

– Напротив, – возразила Аня. Она пылала гневом. – Хочу показать ему, что он не такой уж всесильный и никогда не заставит меня исчезнуть с лица земли.

– Зачем тебе это? – удивился Адам. – Ненависть – деструктивное чувство.

Аня вздохнула.

– Наверное, ты прав. Но чем я еще могу заниматься? Надо признать, что только благодаря его влиянию я получила работу.

– Ну что ж, я тоже обладаю некоторым влиянием. И я бы хотел, чтобы ты перешла на работу в нашу лабораторию.

– Но я ничего не смыслю в иммунологии! – возразила Аня. Хотя в душе обрадовалась.

– Ты врач, основы тебе известны. Это все равно что нырнуть в глубину. Потребуется упорство, но мы же с тобой знаем – тебе его не занимать.

Глаза ее засияли от счастья, и Адам решительно подвел черту:

– А если, не дай бог, попадешь в беду, я всегда буду рядом и сумею тебя спасти. Ну как? Что скажешь?

– Скажу, что это чудесно. – Ее глаза были полны любовью.

– Вот и хорошо. Как думаешь, когда сможешь приступить?

– Ты, конечно, хочешь, чтобы это было завтра, и я в душе тоже этого хочу. Но не хочу выглядеть идиоткой в глазах твоих коллег. Так что, если можешь, дай мне недельку. И какие-нибудь книжки почитать…

– Договорились, – согласился Адам и с трудом сдержался, чтобы ее не обнять.

Сейчас не время, она еще слишком слаба.

– Поздно уже, – неуверенно пробормотал он. – Мне пора. Семья…

– Конечно, – согласилась Аня. – И хорошо, что мы оба об этом помним.

32
Изабель

Работа Изабель над дипломом по курсу магистратуры продвигалась настолько успешно, что Реймонд дал ей «увольнительную» и позволил на Рождество съездить в Сан-Диего. К ее великой радости, она успела на концерт университетского хора и оркестра, исполнявшего в тот вечер «Мессию» Генделя. Дирижировал Эдмундо.

Может, впечатление создалось ошибочное, уж больно сумрачный был вечер, но Изабель бросилась в глаза необычная бледность отчима.

– Это от усталости, – пояснила Мюриэл, когда на другой день они завтракали вдвоем. – Намучился он с этой ораторией! За две недели до премьеры солист-баритон уехал в Чикаго петь в «Свадьбе Фигаро». Хорошо, что Эдмундо удалось уговорить Хосе Мауро – вообще-то он давно на пенсии – и тот приехал из Аргентины, не то пришлось бы все отменять.

Памятуя о настоятельной просьбе мамы привезти скрипку, Изабель взяла с собой инструмент, и в сочельник Циммеры устроили настоящий музыкальный вечер. Сын Эдмундо – Франциско, хоть и не стал профессиональным музыкантом, однако пианистом был превосходным. А Доротея, какое-то время работавшая в симфоническом оркестре Буэнос-Айреса, смело взялась за виолончель.

Несмотря на увечье, Эдмундо, по его собственному выражению, «мог извлечь мало-мальски удобоваримые звуки» из любого струнного инструмента. Теперь, когда к ним присоединилась еще и Изабель, счастливое семейство образовало струнно-фортепианный квинтет вокруг рождественского стола. С одним-единственным слушателем.

Питер отшучивался:

– В детстве, убедившись, что я не способен научиться играть ни на одном инструменте, мама утешала меня тем, что кто-то же должен и слушать. И я довел до совершенства свое искусство хлопать и кричать «браво».

Вечер в самом деле получился замечательный. Изабель лишь жалела, что с ними не было Реймонда.

* * *

Изабель, огорченная тем, что в праздник оставила отца одного, расстроилась еще больше, когда узнала, что он провел свободные дни за чисткой ее компьютера, приводя в порядок промежуточные результаты некоторых экспериментов по теории «пятой силы».

Рей попытался снять с себя ореол жертвенности и беззаботно объявил:

– Это моя работа.

На самом деле, судя по тому, что Рей успел побывать и в библиотеке и снять фотокопии со всех доступных трудов Лоранда Этвёша, можно было заключить, что он все выходные трудился как каторжный.

– Ну ты даешь, пап! Тогда я обязуюсь весь год мыть посуду.

– Перестань, Изабель, я занимался обычной механической работой. Все физики-теоретики пользуются экспериментами этого венгра с непроизносимой фамилией как отправным пунктом в своих исследованиях. Именно его работа по гравитации подсказала Эйнштейну один из основополагающих принципов всеобщей теории относительности.

– Ну, в нашей-то лаборатории он просто притча во языцех, – согласилась Изабель. – Такое впечатление, что все жаждут примазаться. Хотя у Карла, мне кажется, есть своя четкая концепция. Не знаю, в помощь мне или наоборот, но Карл велел мне частично повторить его эксперименты. Конечно, если наши с ним выводы совпадут, все лавры будут у него.

– Это называется вносить свою лепту, – философски заметил Реймонд. – Ты сделаешь для него черновую работу, он получит причитающиеся ему почести, а затем – если я не заблуждаюсь на его счет – найдет способ тебе отплатить.

– Работать рядом с ним – уже награда, – невозмутимо заметила Изабель. – А кроме того, я не единственный член его команды. Ключ ко всей его теории – это доказательство непостоянства силы тяжести. Ты не поверишь, но Карл отправил двух своих дипломников на шахту в Монтану. Их данные должны поступить со дня на день. Карл уже сгорает от нетерпения.

– Ну что ж, – вымолвил Реймонд, – полагаю, эти «шахтеры» тоже в Рождество трудились?

Изабель снова кольнуло чувство вины.

– Знаешь что? – призналась она. – Мне так из-за этого стыдно, что я бы прямо сейчас отправилась в лабораторию.

– Почему бы и нет? – обрадовался Реймонд. – Я тебя подвезу. Наука никогда не спит, так, может, и ученым не следует?

* * *

20 декабря

Проговорив с папой часа два, я почувствовала, что красочное сияние праздника, переполнявшего меня после маминого дома, померкло и превратилось в бесцветные, невыразительные воспоминания.

Нет большей радости, чем буйство интеллекта, и я всю ночь и весь день провела в лаборатории, работая над новыми экспериментами по подтверждению теории «пятой силы».

* * *

Прахты отнюдь не славились своим гостеприимством, поэтому, когда они объявили, что устраивают большое новогоднее торжество, по университету поползли слухи. Поговаривали, что его наконец-то переманил Массачусетский технологический, а этот прием есть не что иное, как отвальная. Предположение подкреплялось тем обстоятельством, что профессор пребывал в необычайно приподнятом настроении.

У Реймонда да Коста перспектива участия в торжестве вызывала большие опасения. Как ни старайся, а помешать хотя бы минимальному общению Джерри с его дочерью, скорее всего, не удастся.

Сам Джерри находился в радостном предвкушении. Не замечая уже прибывших гостей, он неотрывно следил за входной дверью, ожидая появления Изабель. Едва завидев ее, он с резвостью объезженного скакуна рванулся к двери, расталкивая всех на своем пути.

Старший Прахт явно участвовал в заговоре. Он занял Реймонда светской беседой и не отпускал его от себя, пока сын увивался за его симпатичной ученицей.

– Айза, ты себе представить не можешь, как я рад тебя видеть. Ты знаешь, например, какой у меня теперь рейтинг?

– Ты будешь удивлен, знаю, – улыбнулась Изабель. – Меньше чем за полгода ты прорвался в первые полсотни…

– И если завтра я выиграю в четвертьфинале – ради чего я сегодня даже не пью, – то поднимусь сразу на тридцать позиций. Если придешь за меня поболеть, может, и вправду выиграю.

– Перестань, Джерри, ты же знаешь, у меня есть… обязанности.

Молодой человек вздохнул, явно раздосадованный.

– Послушай, твой папа нас не убьет, если мы прогуляемся по саду? Вид отсюда фантастический.

К своему удивлению, Изабель ответила:

– Давай побыстрее, чтобы он не заметил.

С правой стороны виднелись очертания деревянного строения, над которым выступал высокий конус.

– Это твоя обсерватория? – спросила она.

– Да, – ответил Джерри. – Теперь она называется Планетарий памяти Дариуса Миллера. Я хочу, чтобы ты как-нибудь посидела там со мной ночью. С отцом, разумеется. А сейчас, пока он нас не застукал…

Изабель оглянулась и убедилась, что отец по-прежнему беседует с Карлом Прахтом.

Джерри быстро взял ее за руку, отчего у девушки как-то странно замерло сердце. Они быстро прошли в конец сада и стали смотреть на лежащий внизу город. Вечерний Сан-Франциско искрился разноцветными огнями.

– Здорово, правда? – воскликнул Джерри. – Вон там, смотри, гавань, видишь?

При всем своем обширном словарном запасе Изабель смогла выдохнуть только одно: «Ого!»

– По-моему, отец совершит большую глупость, если все это променяет на Бостон, – прошептал Джерри. – Ты как считаешь?

– Хочешь сказать, он уже принял решение? – спросила Изабель. Перспектива расставания с семейством Прахт привела ее в отчаяние.

Джерри пропустил вопрос мимо ушей, повернулся к ней и проговорил:

– Айза, я больше не могу. Я тебя сейчас поцелую. Она не двинулась с места и ничего не ответила.

– Спасибо, – нежно произнес он.

– За что? – удивилась Изабель.

– За то, что не бросилась бежать. Значит, ты мне веришь.

И вот, за двадцать пять минут до наступления Нового года, Изабель да Коста позволила Джерри Прахту обнять себя и поцеловать в губы.

Ей это так понравилось, что она потеряла счет времени. Ей казалось, что поцелуй длился очень долго. Она отчетливо чувствовала, как по спине побежали мурашки.

– Что-то не так? – прошептал Джерри.

Изабель хотела сказать, что все в порядке. Она испугалась утонуть в этой пучине чувств. И поспешила вернуться к спасительной реальности.

– Джерри, мы не должны. Отец нас увидит.

– И что? – с вызовом сказал он. – Мы ведем себя вполне невинно. Вот если б мы этого не делали, это как раз было бы противоестественно.

Изабель интуитивно чувствовала, что он прав. Но ей вдруг стало страшно. Она не знала, чего именно боится – того, что их поймает отец, или растущего недовольства своим затворническим образом жизни.

Ей вдруг захотелось убежать. Джерри не стал ее удерживать. Изабель поспешила назад к дому, он – в нескольких шагах сзади.

– Можно, я тебе позвоню?

– Нет! – ответила она, не оборачиваясь.

– А ты мне будешь звонить? – не унимался он.

Изабель помолчала, остановилась, посмотрела Джерри в глаза и сказала:

– Буду.

33
Сэнди

Самыми необычными в истории шампанского считаются хрустальные бутылки, в которых вино было поставлено ко двору царя Александра Второго его французским поставщиком Луи Родере. Точнее будет сказать, так считалось до осени 1975 года, когда в лаборатории Дэвида Балтимора в Массачусетском технологическом институте шампанское стали подавать из лабораторных колб. Повод был весомый – присуждение Нобелевской премии за открытие взаимодействия между вирусами – возбудителями рака и генетическим материалом клетки.

Пиршество получилось более чем многолюдным, поскольку, как принято в таких случаях, приглашены были все соседние лаборатории.

Как и следовало ожидать, едва новость о присуждении Нобелевской прозвучала по радио, Грег Моргенштерн приступил к активным действиям. Он позвонил Сэнди и назначил ему встречу в винном магазине «Мартиньетти» – чтобы тот помог ему загрузить в машину шампанское. При этом двойную бутылку он оплатил из своего кармана.

Опередив всех прославленных профессоров института, среди которых были и нобелевские лауреаты прошлых лет, Грег первым примчался с поздравлениями к тридцатисемилетнему гению.

После празднования, возвращаясь к себе, Сэнди заметил:

– Готов спорить, недалек тот день, когда мы будем пить за вашу премию.

– Ошибаешься, – возразил Моргенштерн. – У меня никаких шансов.

– Грег, вы же вплотную подошли к синтезу этого белка. Голову на отсечение даю, вы тоже войдете в историю.

– Сэнди, прошу тебя перестать говорить так, словно я работаю в одиночку. Если бы мне не повезло с тобой и другими талантливыми ребятами, мне бы еще пахать и пахать.

* * *

Пусть Грега и нельзя было назвать титаном в науке (во всяком случае – на данный момент), но у него была преданная семья, боготворившая его, как героя. Разве не это самое важное в жизни?

Сэнди просто был влюблен в дочку Моргенштернов – ему была глубоко симпатична и вся их система ценностей. И прежде всего – чувство семейной общности.

На него производило пьянящее впечатление участие в дружных семейных торжествах по таким традиционным праздникам, как День благодарения, Рождество или Новый год. Вся семья – Грег, его жена Рут и, конечно, Джуди – распахнула перед ним не только двери дома, но и свои сердца.

Не сразу Сэнди понял, что чувство Джуди в огромной степени продиктовано восторженным отношением к нему отца девушки. Никогда прежде ни об одном своем ученике Грег Моргенштерн не отзывался в таких возвышенных выражениях, даже если речь шла об ученом более высокого ранга, чем он сам. Напрямую своего преклонения перед талантами Сэнди он не выражал, но было совершенно очевидно, что Грег больше всего мечтал бы о таком зяте, как Сэнди Рейвен.

День независимости стал для них двойным праздником – вместе с годовщиной провозглашения независимости Соединенных Штатов они отмечали год со дня своего знакомства. К этому моменту Сэнди и Джуди уже жили вместе в Кембридже, без всякого церковного благословения.

Когда тема совместного проживания возникла впервые, Сэнди испугался, как это отразится на его профессиональных взаимоотношениях с Грегом. Но Джуди его успокоила.

– На днях он объявил, что ты для него как родной и, если бы мы не полюбили друг друга, он бы тебя с радостью усыновил.

* * *

Если у Грега Моргенштерна и были недостатки, то к ним следовало бы в первую очередь отнести фанатичную честность. Помешанный на равноправии, Грег и в мыслях не допускал, чтобы какую-нибудь рожденную в недрах лаборатории статью предварял список авторов, составленный не в алфавитном порядке, а по старшинству. Такое впечатление, что у Моргенштерна была идиосинкразия к славе. Сэнди пришел к выводу, что именно этим объясняется и выбор им темы исследований, актуальной, но не слишком популярной, – рак печени.

Теоретически уже было известно несколько методик «лечения» рака печени, из них самой очевидной являлась пересадка. Однако ни у кого не возникало иллюзий насчет трансплантации в широких масштабах, особенно когда речь шла о регионах, где эта болезнь достигла масштабов эпидемии.

Грег Моргенштерн в своей исследовательской работе вторгался в терра инкогнита. Известно, что рак начинается тогда, когда дает сбой человеческий механизм регулирования клеточного роста. И Грег поставил себе задачу синтезировать искусственный белок, способный восстановить поврежденный ген и вернуть ему нормальную функцию.

«Пациентами» были мыши, выведенные лабораторным путем в Гарварде профессором Максом Рудольфом.

– Послушай, я никак не могу добиться от папы, почему вы используете для своих опытов несчастных мышек, вместо того чтобы взять кого-нибудь покрупнее, – сказала как-то Джуди за ужином.

– Я понимаю, это покажется тебе не слишком вразумительным, – ответил Сэнди, – но природа распорядилась так, что у мышей многие системы организма больше похожи на наши, чем у приматов. Зато, например, у морских свинок все устроено совершенно иначе. Знаешь ли ты, что, если бы для опытов с пенициллином были взяты морские свинки, мы бы так и жили без антибиотиков? Потому что, по никому не ведомой причине, есть такие периоды в году, когда морские свинки погибают даже от самых маленьких доз пенициллина.

– Здорово! – подивилась Джуди. – А теперь скажи мне, как продвигаются дела у вас – если это, конечно, не государственная тайна. Есть надежда на что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее успех?

– Ты будешь смеяться, но это уже не просто надежда. Если для тебя это показатель, то не далее как завтра к нам едет съемочная группа с телевидения. Может, чуют близкую сенсацию?

– Супер! А можно, я тоже приду посмотреть? Мне жутко нравится, как отец отвечает на невероятно трудные вопросы и объясняет так, что становится понятно самому обычному человеку. Заодно я бы проследила за твоей прической.

– Отлично! – обрадовался Сэнди. – Можешь, кстати, и интервью за меня дать, тем более что ты намного симпатичнее.

* * *

Когда на другое утро Джуди появилась на факультете, перед корпусом уже стоял фургон телевидения, из которого в здание тянулись провода, похожие на электронные щупальца.

Внутри хлопотали сразу несколько съемочных групп. Одна камера была установлена в кабинете Моргенштерна, и репортер беседовал с Грегом о гуманных мотивах, движущих учеными, которые пытаются победить такой страшный недуг, как рак печени. Одновременно Сэнди водил по лаборатории другую группу, тоже с камерой, представлял сотрудников и разъяснял технологические детали.

У Сэнди имелся свой кабинет, однако он предпочел устроиться за лабораторным столом. Из-за спины оператора журналистка, кудрявая девица в джинсах, задавала ему вопросы.

Перво-наперво Сэнди попытался в доступной форме рассказать о молекуле ДНК и содержащемся в ней генетическом коде. После чего перешел к непосредственным задачам лаборатории.

– Существует также специфический протеин, работающий своего рода регулировщиком. Он следит за делением клеток и, если что-то идет не так, может незамедлительно остановить этот процесс. Вообще-то небольшие мутации случаются то и дело, но, как правило, они не опасны. Беспокойство внушают случаи, когда деление выходит из-под контроля и начинается рост раковых клеток.

– Чем конкретно занимаетесь вы и доктор Моргенштерн? – спросила девица.

– Мы проанализировали пораженные раком ткани печени разных больных и обнаружили, что во всех случаях поврежденным оказывается конкретный участок молекулы белка. Отсюда понятно, что, научившись устранять этот дефект, мы сумеем победить и саму болезнь.

– Иными словами, вы настроены оптимистично, доктор Рейвен? – спросила журналистка.

– Скажем так. Когда ищешь одну молекулу в стоге сена, поневоле вынужден стать оптимистом – иначе можно сойти с ума. Я бы сказал, во мне есть и то и другое понемногу.

* * *

– Ты был великолепен! – похвалила Джуди, когда после съемки они, держась за руки, отправились обедать. – Я в самом деле очень рада, что папа наконец получает какое-то признание своего труда.

– Да, – согласился Сэнди. – И если наша затея удастся, то на Грега посыплются почести, а то и Нобелевская. Как думаешь, ему понравится?

Джуди подняла на него глаза, они сияли.

– Понравится, но не настолько, как другой проект, в котором ты тоже поучаствовал.

– Ты это о чем?

– Это я о том, что у нас будет ребенок, – с улыбкой сообщила Джуди. – Ты-то сам рад?

– И да и нет. – Сэнди зарделся. – Детей обожаю, а вот незамужние мамаши мне доверия не внушают. Ты готова решить наконец этот вопрос?

– Это все мелочи! – с блаженной улыбкой заявила Джуди. – Но я готова соблюсти традицию и оформить все официально. Завтра во время обеденного перерыва идем в мэрию. Устроит? Тогда с утра еще успеем кровь сдать.

– Осмелюсь заметить, твой отец никогда не уходит на обеденный перерыв, – предупредил Сэнди.

– Знаю, – кивнула Джуди. – Но мне почему-то кажется, что ради такого случая он сделает исключение.