Текст книги "Слабость Виктории Бергман (сборник)"

Эрик Аксл Сунд
Слабость Виктории Бергман (сборник)

Published by agreement with Salomonsson Agency

© Erik Axl Sund, 2010, 2011, 2012

© А. Савицкая, перевод на русский язык, 2014 (Девочка-ворона)

© Е. Тепляшина, перевод на русский язык, 2015 (Голодное пламя)

© Е. Тепляшина, перевод на русский язык, 2015 (Подсказки пифии)

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015

© ООО “Издательство АСТ”, 2015

Издательство CORPUS ®

* * *

Памяти Сестры

Мрачна наша жизнь. Велико наше врожденное разочарование – отчего столь много сказок и расцветает в лесах Скандинавии, – мрачно обращается в уголь голодный огонь нашего сердца. Многие обречены следить за обугливанием собственного сердца; точно проклятые калеки, прикладывать ухо и слушать, как оно с шипением сгорает.

Харри Мартинсон

Крапива цветет

Девочка-ворона

Дом

построили более ста лет назад, и он обладал основательными каменными стенами, следовательно, заниматься их изоляцией ей, вероятно, не требовалось, но хотелось подстраховаться.

Слева от гостиной находилась маленькая угловая комната, которую она раньше использовала в качестве кабинета или комнаты для гостей.

При комнате имелись туалет и просторная гардеробная.

Комната подходила идеально: одно-единственное окно, этажом выше пустующий, необустроенный чердак.

Довольно легкомыслия, отныне не принимать ничего как данность.

Ни в чем нельзя полагаться на волю случая. Случайность – весьма опасный и ненадежный спутник. Временами друг, но столь же часто непредсказуемый враг.

столовый гарнитур

она отодвинула к стене, освободив большое пространство в центре гостиной.

Теперь оставалось только ждать.

Первая партия пенопласта прибыла в соответствии с договоренностью в десять часов, и четверо мужчин занесли его в дом. Трое из них были лет пятидесяти, четвертому хорошо, если исполнилось двадцать. Бритоголовый парень в черной футболке с двумя перекрещенными шведскими флагами на груди под надписью: “Моя Родина”. На локтях татуировка в виде паутины, а на руках какой-то сюжет из каменного века.

Снова оставшись одна, она уселась на диван и принялась планировать работу. Решила начать с пола, поскольку проблемы могли возникнуть только из-за него. Жившие внизу пожилые супруги, правда, были глуховаты, да и она за все годы не слышала от них ни звука, но тем не менее эта деталь представлялась важной.

Она зашла в спальню.

Мальчик по-прежнему спал крепким сном.

Просто удивительно – когда они встретились в электричке, он сразу взял ее за руку, встал и послушно пошел с ней, ей даже не потребовалось ничего говорить.

Словно было предрешено, что выбор падет на него.

Молниеносное озарение, как при рождении ребенка, когда женщина сразу понимает, что он принадлежит ей.

Она заполучила ученика, которого искала, и ребенка, которого ей не суждено было иметь.

Она положила руку ему на лоб, убедилась, что температура спала, а затем посчитала пульс.

Все нормально.

Она подобрала правильную дозу морфия.

кабинет

имел на полу толстое белое ковровое покрытие, которое всегда казалось ей страшным и негигиеничным, но в то же время приятным для ног. Теперь оно еще и пригодится для ее целей.

Она принялась разрезать пенопласт острым разделочным ножом и накрепко приклеивать куски толстым слоем клея для пола.

От сильного запаха у нее довольно быстро закружилась голова, и пришлось открыть выходящее на улицу окно. Оно было с тройным стеклом и с внешней стороны имело еще дополнительное звуконепроницаемое стекло.

Случайность обернулась другом.

Она улыбнулась.

Уплотнение пола заняло весь день, но она регулярно заглядывала к мальчику.

Когда весь пол был готов, она проклеила стыки серебристым скотчем.

В последующие дни доставляли новый строительный материал, и она занималась стенами. К пятнице оставался только потолок, отнявший немного больше времени, поскольку ей приходилось сперва намазывать пенопласт клеем, а затем прикреплять пластину к потолку при помощи реек.

Пока клей подсыхал, она на место предварительно снятых дверей прибила гвоздями несколько старых одеял. Дверь в гостиную она заклеила четырьмя слоями пенопласта, как раз заполнившими полуметровой глубины дверную коробку.

Взяв старую простыню, она повесила ее на единственное окно. Оконный проем на всякий случай обработала двойным слоем изоляции. Когда комната была готова, она покрыла пол и стены водоотталкивающим брезентом.

Во всех этих хлопотах присутствовал некий элемент медитации, и когда она потом уселась и обозрела содеянное, то испытала гордость.

комната

за последующую неделю стала еще лучше. Она купила четыре маленьких резиновых колесика, крючок, десять метров электрического кабеля, несколько метров деревянных реек, торшер и коробку электрических лампочек. Заказала с доставкой на дом набор гантелей, штангу и самый обычный велотренажер.

Она освободила один из стеллажей гостиной от книг, поставила его на бок и крепко привинтила колесики – по одному на каждый угол. Затем прикрепила с передней стороны деревянную рейку, чтобы скрыть колесики, и установила стеллаж перед дверью в потайную комнату.

Прочно привинтив стеллаж к двери, она попробовала ее открыть.

Дверь беззвучно заскользила на колесиках – все работало идеально.

Прибив крючок, она заперла дверь и установила торшер так, чтобы он скрывал незамысловатое запирающее устройство.

В завершение она поставила на место книги и отнесла в комнату тонкий матрас с одной из кроватей спальни.

Вечером она перенесла спящего мальчика в помещение, которому предстояло стать его новым домом.

Гамла Эншеде

[1]1
  Гамла Эншеде – пригородный район к югу от Стокгольма. (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть]

Странно было не то, что мальчик мертв, а скорее то, что он прожил так долго. Судя по количеству ран и их характеру, он должен был бы умереть гораздо раньше предварительно установленного времени смерти. Однако что-то поддерживало в нем жизнь, когда нормальному человеку уже давно пришел бы конец.

Выезжая задним ходом из гаража, комиссар уголовной полиции Жанетт Чильберг еще ничего об этом не знала. И уж тем более не подозревала, что данное дело станет первым в череде событий, которые кардинально изменят ее жизнь.

В окне кухни она заметила Оке и помахала ему, но он был поглощен разговором по телефону и не увидел ее. Первую половину дня ему предстояло посвятить стирке недельной порции пропотевших футболок, перепачканных песком носков и грязного нижнего белья. При наличии жены и сына, питавших жгучий интерес к футболу, приходилось минимум пять раз в неделю до предела напрягать их старую стиральную машину – неотъемлемая часть семейных будней.

Жанетт знала, что в ожидании, пока машина достирает, он поднимется в оборудованное на чердаке маленькое ателье и продолжит работу над одной из незаконченных картин маслом, которыми постоянно занимается. Он был романтиком, мечтателем, неспособным поставить в начатом “последнюю точку”, хотя Жанетт неоднократно уговаривала его связаться с кем-нибудь из галеристов, вообще-то проявлявших интерес к его работам. Но он вечно отмахивался, утверждая, что еще не полностью закончил.

Пока не полностью, но скоро.

И тогда все изменится.

Он добьется успеха, деньги потекут рекой, и они наконец смогут осуществить все, о чем мечтали. От выкупа дома до любого путешествия.

Почти двадцать лет спустя она начала сомневаться в том, что это когда-нибудь произойдет.

Выехав на Нюнесвэген, Жанетт услышала настораживающее постукивание возле левого переднего колеса. Даже будучи полным профаном в технике, она смогла понять, что со старенькой “ауди” что-то не так и что придется снова сдавать ее на станцию обслуживания. Наученная горьким опытом, Жанетт знала, что бесплатно машину ей не починят, хоть серб возле площади Булиденплан и делает все хорошо и недорого.

Накануне она сняла со счета остаток денег, чтобы заплатить последний из целой череды амортизационных взносов за дом, квитанции на которые с садистической пунктуальностью приходили раз в квартал, и надеялась, что на этот раз сможет починить машину в кредит. Прежде ей такое удавалось.

От мощного вибрирования в кармане куртки, сопровождаемого Девятой симфонией Бетховена, Жанетт чуть не съехала с дороги и едва не выскочила на тротуар.

– Да, Чильберг слушает.

– Привет, Жан, у нас тут имеется кое-какое дельце на площади Турильдсплан.

Голос принадлежал ее коллеге Йенсу Хуртигу.

– Надо немедленно ехать туда. Ты где? – донеслось из телефона с такой громкостью, что ей пришлось отодвинуть трубку от уха сантиметров на десять, чтобы не лишиться слуха.

Она ненавидела, когда ее называли Жан, и чувствовала нарастающее раздражение. Это ласкательное имя возникло в шутку на корпоративе три года назад, но со временем распространилось по всему полицейскому управлению.

– Я возле Ошты, как раз сворачиваю на Эссингледен. Что там произошло?

– В кустах возле метро, неподалеку от Педагогического института, обнаружили мертвого парня, и Биллинг хочет, чтобы ты ехала туда как можно быстрее. Он, похоже, чертовски взволнован. Судя по всему, речь идет об убийстве.

Жанетт Чильберг слышала, что постукивание усиливается, и опасалась, как бы не пришлось ей съезжать на обочину и вызывать буксировщика, а потом просить кого-нибудь ее подвезти.

– Если только эта чертова тачка не развалится, я буду на месте через пять – десять минут и хочу, чтобы ты тоже приехал.

Машина накренилась, и Жанетт на всякий случай перестроилась в правый ряд.

– Само собой. Я уже выезжаю и, вероятно, опережу тебя.

Хуртиг повесил трубку, и Жанетт засунула телефон в карман куртки.

Брошенный в кустах мертвый парень – для Жанетт это звучало скорее как избиение, повлекшее за собой смерть, и, следовательно, его надо квалифицировать как непредумышленное убийство.

Бытовое убийство, размышляла она, чувствуя, как у нее дернулся руль, – это когда женщину убивает дома ревнивый муж после того, как та сообщила, что хочет с ним развестись.

По крайней мере, чаще всего.

Однако времена меняются, и то, чему ее когда-то учили в Полицейской академии, стало теперь не только неактуальным, но и ошибочным. Рабочие методы подверглись реформированию, и работа полицейских сегодня во многих отношениях сложнее, чем была двадцать лет назад.

Жанетт помнила свои первые годы службы в патруле и тесное взаимодействие с обычными людьми. Как общественность помогала им и вообще доверяла полиции. Сейчас, думала она, о квартирных кражах заявляют только потому, что этого требует страховая компания. Не потому, что люди надеются на раскрытие преступления.

Чего она ожидала, когда бросила учебу на социального работника и решила стать полицейским? Что сумеет что-то изменить? Помочь? Во всяком случае, именно это она заявила отцу в тот день, когда с гордостью продемонстрировала документ о приеме в академию. Да, так и было. Ей хотелось оказываться между попавшим в беду и виновником беды.

Хотелось быть настоящим человеком.

А служба в полиции это подразумевала.

Все детство она, затаив дыхание, слушала, как отец с дедом обсуждали полицейские дела. В любые праздники разговоры за столом все равно, так или иначе, касались жестоких грабителей банков, симпатичных воришек и хитроумных обманщиков. Анекдотов и воспоминаний о темной стороне жизни.

Так же как запах запеченного рождественского окорока создавал атмосферу надежды, тихое журчание мужских голосов на заднем плане вызывало ощущение надежности.

Она улыбнулась, вспомнив равнодушие и скепсис дедушки по отношению к новым техническим вспомогательным средствам. Металлические наручники, видите ли, для упрощения работы заменили текстильными. Однажды он сказал, что анализ ДНК – всего лишь дань моде и долго не продержится.

Профессия полицейского – это умение видеть разницу, а не упрощать, думала она. Работу необходимо корректировать в соответствии с меняющимися общественными условиями.

Полицейский должен хотеть помочь, проявлять заинтересованность. Не просто сидеть за тонированными стеклами в бронированной патрульной машине и беспомощно таращиться по сторонам.

Турильдсплан

Иво Андрич специализировался именно на таких редких и экстремальных смертных случаях. Он был родом из Боснии, в течение почти четырехлетней сербской блокады работал врачом в Сараево и в результате так насмотрелся на мертвых детей, что временами сожалел о том, что стал судмедэкспертом.

В Сараево было убито почти две тысячи детей в возрасте до четырнадцати лет, в том числе две дочери Иво. Он нередко задумывался о том, как выглядела бы его жизнь, останься он в деревне под Прозором. Однако теперь рассуждать на эту тему уже не имело смысла. Сербы сожгли их дом и убили его родителей и троих братьев.

Полицейское управление Стокгольма вызвало его рано утром, и поскольку держать район вокруг станции метро оцепленным дольше необходимого не хотели, ему следовало закончить работу как можно быстрее.

Наклонившись поближе, он стал рассматривать мертвого мальчика и отметил, что внешность у того не шведская – арабская, палестинская или, возможно, индусская или пакистанская.

В том, что парень подвергся жестокому избиению, сомневаться не приходилось, однако удивляло полное отсутствие характерных травм, получаемых обычно при самообороне. Все синяки и кровоизлияния наводили на мысль о боксере. О боксере, который, будучи не в состоянии защищаться, все же провел двенадцать раундов, и его исколотили так, что под конец он потерял сознание.

Обследование места преступления много не дало, поскольку смерть наступила относительно давно и не здесь. Тело довольно хорошо просматривалось в кустах, всего в нескольких метрах от спуска в метро на площади Турильдсплан и поэтому не могло долго оставаться незамеченным.

Аэропорт

был столь же серым и холодным, как это зимнее утро. Он прилетел на самолете авиакомпании Air China в страну, о которой раньше никогда не слышал. Он знал, что до него сюда аналогичным образом уже прибыло несколько сотен детей, и так же, как они, имел хорошо отрепетированную историю для полицейских на паспортном контроле. Не запнувшись ни на одном слоге, он выдал рассказ, который твердил месяцами, пока не выучил наизусть.

Во время строительства одного из огромных олимпийских стадионов ему удалось получить работу – он подносил кирпичи и строительный раствор. Его дядя, бедный рабочий, помог ему с жильем, но потом, когда дядя получил серьезное увечье и попал в больницу, заботиться о нем стало некому. Его родители к тому времени уже умерли, братьев и сестер или каких-либо других родственников, к которым он мог бы обратиться за помощью, у него не было.

На полицейском допросе он рассказал, что с ним и с дядей обращались, как с рабами, эксплуатируя их в условиях, сопоставимых с апартеидом. Он проработал на стройке пять месяцев, но даже не мог помыслить о том, чтобы когда-нибудь стать полноправным гражданином города.

В соответствии со старой системой “хукоу”[2]2
  В середине 1950-х годов правительство Китая ввело жесткую систему регистрации – “хукоу”, которая ограничивала мобильность большинства китайцев, оставляя их в деревнях на последующие десятилетия. Распределение питания и других ресурсов было привязано к месту регистрации.


[Закрыть] он был прописан у себя в деревне, далеко от города, и поэтому по месту жительства и работы оказался почти совершенно бесправным.

Из-за этого ему и пришлось отправиться в Швецию, где находятся единственные оставшиеся у него родственники. Где именно они живут, он не знает, но, по словам дяди, они обещали связаться с ним, как только он приедет.

В новую страну он прибыл, имея при себе лишь надетую на нем одежду, мобильный телефон и пятьдесят американских долларов.

Никаких номеров, эс-эм-эс или фотографий, способных что-либо о нем сообщить, в телефоне не было.

Телефон был попросту совершенно новым, им еще ни разу не пользовались.

Однако кое-что от полиции мальчик утаил: номер телефона, записанный на клочке бумаги и спрятанный в левом ботинке. Номер, по которому ему следовало позвонить, как только он сумеет сбежать из лагеря.

страна,

в которой он оказался, на Китай не походила. Все было таким чистым и пустым. Идя по окончании допроса в сопровождении двоих полицейских по пустынным коридорам аэропорта, он гадал: неужели Европа так и выглядит?

Мужчина, сочинивший ему прошлое, давший номер телефона и снабдивший его деньгами и трубкой, говорил, что за последние четыре года благополучно переправил более семидесяти детей в разные части Европы.

Он сказал, что большинство контактов у него в стране под названием Бельгия, где можно заработать много денег. Работа заключается в прислуживании богатым людям, и если ты проявляешь осторожность и ответственно относишься к своим обязанностям, то можешь разбогатеть и сам. Однако в Бельгии существует риск, там нельзя слишком привлекать к себе внимание.

Вообще нельзя показываться на улице.

Швеция надежнее. Там чаще всего работают в ресторане и можно свободно перемещаться. Платят, правда, похуже, но, если повезет, там тоже можно заработать много денег, в зависимости от того, на какие услуги будет спрос.

В Швеции имеются люди, желающие того же, что и люди в Бельгии.

лагерь

располагался не очень далеко от аэропорта, и полицейские доставили его туда на обычной машине. Он остался в лагере на ночь, и его поместили в комнате с чернокожим мальчиком, который не знал ни китайского, ни английского.

Матрас, на котором он спал, был чистым, но пах чем-то затхлым.

Уже на следующий день он позвонил по телефону на бумажке, и женский голос объяснил ему, как добраться до станции, чтобы сесть на поезд, идущий в Стокгольм. По прибытии ему следовало снова позвонить для получения дальнейших инструкций.

поезд

показался ему теплым и уютным. Он быстро и почти беззвучно помчал мальчика через белый от снега город. Однако то ли случаю, то ли судьбе было угодно иное – до Центрального вокзала Стокгольма он так и не доехал.

Через несколько станций напротив него села красивая блондинка. Она долго смотрела на него, и он понял: ей известно, что он один. Не только в поезде, но и в целом мире.

Когда поезд остановился в следующий раз, блондинка встала и взяла его за руку. Она кивнула в сторону выхода, и он не воспротивился.

Его словно бы коснулся ангел, и он последовал за ней, как в трансе.

Они взяли такси и поехали по городу. Он увидел, что город окружен водой, и ему это показалось красивым. Транспорта не так много, как дома. Чище и, наверное, легче дышать.

Он задумался о судьбе и случайности, на мгновение задавшись вопросом, почему он сидит здесь с этой женщиной. Но когда она повернулась к нему и улыбнулась, вопрос сразу отпал.

Дома его обычно спрашивали, что он умеет, щупали его руки, чтобы определить, достаточно ли у него сил. Задавали вопросы, которые он лишь делал вид, что понимает.

Поначалу всегда сомневались. Потом иногда все-таки выбирали его.

А женщина выбрала его, хоть он для нее ничего не сделал, – так еще не поступал никто.

комната,

куда она его привела, была белой, и там стояла широкая кровать. Женщина уложила его в постель и дала выпить чего-то теплого. На вкус напиток напоминал чай у него дома, и он уснул, даже не успев опустошить чашку.

Проснувшись, он не знал, как долго проспал, но увидел, что находится уже в другом помещении. Окна в новой комнате отсутствовали, а потолок и стены были покрыты пластиком.

Встав, чтобы подойти к двери, он обнаружил, что пол мягкий и коварный. Он подергал дверную ручку, но дверь оказалась заперта.

Его одежда и телефон исчезли.

Он нагишом улегся на матрас и снова заснул.

Этой комнате и предстояло стать его новым миром.

Турильдсплан

Жанетт чувствовала, как руль норовит утянуть ее вправо и вся машина движется словно поперек дороги. Последний километр Жанетт проползла на скорости шестьдесят, а свернув на улицу, ведущую к станции метро, поняла, что ее пятнадцатилетняя машина, похоже, свое отработала.

Она припарковалась и пошла в сторону ограждения, где сразу заметила Хуртига. На голову выше всех остальных, типичный скандинавский блондин, плотный, но без лишнего жира.

Проработав с ним почти четыре года, Жанетт научилась понимать язык его жестов и отметила, что вид у него озабоченный.

Почти удрученный.

Однако, увидев ее, он просиял, пошел ей навстречу и приподнял ленту ограждения.

– Машина, как я вижу, не подвела, – ухмыльнулся он. – Не понимаю, как ты можешь ездить на этой старой развалине.

– Я тоже, и если ты сумеешь организовать мне прибавку к зарплате, я приобрету маленький кабриолет “мерседес” и буду разъезжать на нем.

Если бы только Оке устроился на приличную работу с приличной зарплатой, я бы смогла позволить себе приличную машину, думала она, заходя вслед за Хуртигом на огороженную территорию.

– Есть какие-нибудь отпечатки шин? – спросила она одну из двух женщин-криминалистов, сидевших на корточках возле гравиевой дорожки.

– Да, много разных, – ответила та, поднимая взгляд на Жанетт. – Думаю, часть из них принадлежит уборочным машинам, которые собирают здесь мусор из урн. Но есть и следы от более узких колес.

Раз Жанетт прибыла на место преступления, то теперь являлась здесь главной и официально отвечала за обследование.

Вечером ей предстояло докладывать своему шефу – начальнику полицейского управления Деннису Биллингу, который, в свою очередь, проинформирует прокурора фон Квиста. Эти двое совместно решат, что следует делать, независимо от ее соображений. Такова субординация.

– Ладно, рассказывай. Кто его обнаружил? – обратилась Жанетт к Хуртигу.

– Это нам неизвестно, – пожал плечами Хуртиг.

– То есть как?

– На пульт дежурного поступил анонимный звонок… – он посмотрел на часы, – чуть более трех часов назад, и звонивший сообщил, что возле спуска в метро лежит мертвый парень. Все.

– Но разговор записали на пленку?

– Разумеется.

– А почему нас сразу не оповестили? – Жанетт почувствовала первые признаки раздражения.

– Дежурные поначалу подумали, что это шутка, поскольку звонивший, как им показалось, был под градусом. Бормотал и… Что они там еще сказали? Не вызывал доверия.

– Они проследили звонок?

– Незарегистрированная сим-карта, – закатил глаза Хуртиг.

– Черт!

– Но мы вскоре узнаем, откуда шло соединение.

– Ладно, ладно. Прослушаем пленку, когда вернемся.

Жанетт обошла полицейских, расспрашивая, что им известно и удалось ли обнаружить что-нибудь представляющее интерес. – А как насчет свидетелей? Есть такие, кто что-нибудь видел или слышал? – спросила она, призывно оглядывая сотрудников, но те только качали головами.

– Кто-то ведь должен был привезти парня сюда, – продолжила Жанетт с нарастающим отчаянием. Она знала, что, если им в ближайшие часы не удастся найти никаких зацепок, работа усложнится. – Конечно, на метро трупы, скорее всего, не возят, но я все равно хочу иметь копии записей с камер наблюдения.

Рядом с ней тут же возник Хуртиг.

– Я уже посадил одного парня с ними разбираться, так что к вечеру мы их получим.

– Отлично. Поскольку тело, вероятно, привезли сюда на машине, мне нужен список всех автомобилей, пересекавших за последние дни границы центра города.

– Разумеется, – ответил Хуртиг, доставая мобильный телефон и собираясь куда-то отойти. – Я устрою так, что мы получим их как можно скорее.

– Не спеши. Я еще не закончила. Нельзя исключить, что тело принесли сюда или привезли на велосипедном прицепе или чем-то подобном. Узнай в институте, нет ли у них камер наружного наблюдения.

Хуртиг кивнул и ушел.

Жанетт вздохнула.

– Ничего необычного? – обратилась она к сотруднице, обследующей траву между кустами.

– Пока нет, – покачала головой криминалист. – Следы ног, конечно, имеются, и мы снимем наиболее четкие отпечатки, но на них возлагать особых надежд не стоит.

Жанетт медленно приблизилась к кустарнику, в котором обнаружили труп, запакованный в черный мешок для мусора. Раздетый догола мальчик застыл в сидячем положении. Обхватившие колени руки были стянуты серебристым скотчем. Кожа на лице приобрела желтовато-коричневый цвет и с виду напоминала пергамент.

Руки, напротив, были почти черными.

– Какие-нибудь признаки сексуального насилия? – обратилась Жанетт к сидящему на корточках Иво Андричу.

– Точно сказать пока не могу. Но исключить этого нельзя. Не хочу делать поспешных выводов, но по опыту знаю, что столь тяжкие повреждения крайне редко не сопровождаются сексуальным насилием.

Жанетт кивнула.

Полицейские приложили максимум усилий, стараясь отгородить место преступления строительным забором и брезентом, но местность здесь была неровная, и если стоять чуть поодаль, то заглянуть за заграждение не составляло труда. По другую сторону заграждения бродили несколько фотографов с большими телеобъективами, и Жанетт их даже почти пожалела. Они двадцать четыре часа в сутки слушают полицейскую радиостанцию в ожидании чего-нибудь сенсационного.

Зато журналистов она не заметила. У газет, вероятно, больше нет средств, чтобы посылать своих людей.

– Ну и ну, – покачал головой один из полицейских, взглянув на тело. – Как, черт возьми, такое могло получиться? – Свой вопрос он адресовал Иво Андричу.

Тело почти полностью превратилось в мумию – для Иво Андрича это означало, что оно долго хранилось в очень сухом месте и, следовательно, не лежало на открытом воздухе слякотной стокгольмской зимой.

– Именно это, Шварц, нам и надо постараться выяснить, – ответил он, поднимая взгляд.

– Да, но парень-то, черт возьми, мумифицирован. Как какой-нибудь проклятый фараон. За обеденный перерыв ведь таким не сделаешься! Я видал по “Дискавери”, как обследовали того типа, что нашли в Альпах. Кажись, его звали Этци.

Иво Андрич утвердительно кивнул.

– Или того, что нашли в болоте где-то на юге.

– Ты имеешь в виду Человека из Бокстена[3]3
  Останки средневекового человека, найденные в болоте в муниципалитете Варберг в Швеции.


[Закрыть], – уточнил Иво Андрич, которому уже начала надоедать болтовня Шварца. – А теперь дай-ка мне спокойно поработать, чтобы мы смогли двинуться дальше, – сказал он, тотчас пожалев о том, что попытался столь откровенно его прогнать.

– Продвинуться-то будет трудновато, – проговорил Шварц. – Знаешь, в таких кустах полно собачьего дерьма и всякого хлама. Если что-то из этого мусора и имеет отношение к преступнику, то как, черт возьми, можно узнать, что именно? Со следами та же история.

Он озадаченно покачал головой и принял задумчивый вид.

Хотя Иво Андрич был человеком искушенным и повидал много ужасов, за всю свою долгую и разнообразную профессиональную карьеру он никогда не встречал подобного тому, что находилось перед ним в данный момент.

На руках и по всему туловищу у мальчика имелись сотни отметин, более твердых, чем окружающие ткани, а это в совокупности означало, что его при жизни беспощадно избивали. По вдавленным костяшкам пальцев можно было предположить, что он не только получил, но и сам нанес немало ударов.

С этим все было ясно.

Но на мумифицированной спине мальчика присутствовало еще много глубоких ран, как от кнута.

Иво Андрич усиленно пытался представить себе, что же произошло. Мальчик бился не на жизнь, а на смерть, а когда он совсем обессилел, кто-то отстегал его кнутом. Иво знал, что в пригородах, где живут в основном иммигранты, устраиваются подпольные собачьи бои. Может, и тут случилось нечто подобное, с той кардинальной разницей, что борьбу за жизнь вели не собаки, а подростки.

Ну по крайней мере один из них был подростком.

О личности его противника оставалось только догадываться.

А вдобавок он еще умер позднее, чем должен бы был. Можно надеяться, что вскрытие покажет остатки наркотиков или медицинских препаратов – рогипнола, возможно, фенциклидина. Иво Андрич решил, что всерьез к работе он сможет приступить только в патологоанатомическом отделении Каролинской больницы. Теперь же он собирался пойти пообедать.

Около полудня тело наконец положили в серый пластиковый мешок и занесли в специальную машину для транспортировки в больницу. Жанетт Чильберг здесь свою работу закончила и собралась ехать в полицейское управление. Когда она двинулась в сторону парковки, начал накрапывать дождь.

– Дьявол! – громко выругалась Жанетт, и Олунд, один из младших коллег, обернувшись, посмотрел на нее вопросительно.

– А-а, моя машина. Я совсем забыла, ведь по пути сюда она разваливалась. Наверное, придется вызывать эвакуатор.

– Где она стоит? – спросил коллега.

– Там. – Она показала на красную, проржавевшую и грязную “ауди” в двадцати метрах от них. – А ты что, разбираешься в машинах?

– Просто маленькое хобби. Нет такой машины, которую я не смог бы сдвинуть с места. Дай мне ключи, и я, скорее всего, скажу тебе, в чем проблема.

Жанетт отдала ему ключи и встала на тротуар. Дождь усилился, и ее охватила дрожь.

Олунд завел машину и выехал на улицу. Снаружи постукивание и скрежет слышались еще отчетливее, и Жанетт поняла, что придется позвонить отцу, попросить небольшую сумму в долг. Он сперва откажет, мотивируя тем, что она уже и так задолжала ему слишком много, потом посоветуется с мамой, которая даст добро.

В завершение разговора отец спросит, начал ли Оке работать, и она будет вынуждена объяснять, что безработному художнику приходится нелегко, но что скоро все изменится.

Каждый раз одно и то же. Приходится брать всю вину на себя, прикрывая Оке.

Как было бы просто, думала она, сумей он подавить гордость и взяться за какую-нибудь временную работу. Хотя бы для того, чтобы проявить внимание, показать, что он понимает, насколько ее беспокоит их финансовое положение. Что замечает, как трудно ей бывает заснуть накануне дня оплаты счетов.

Объехав квартал, молодой коллега выпрыгнул из машины с торжествующей улыбкой.

– Шаровая опора или рулевая колонка или и то и другое. Если ты дашь мне машину, я вечером разберусь. Получишь обратно через несколько дней, с тебя стоимость деталей и пузырь виски. Идет? – Олунд, ты ангел. Забирай ее и делай с ней все, что угодно. Если тебе удастся ее собрать, получишь два пузыря и доброе слово, когда захочешь продвинуться по службе.

Жанетт Чильберг направилась к патрульной машине.

Корпоративный дух, думала она.