Текст книги "Слабость Виктории Бергман (сборник)"

Дорога

извивавшаяся по острову Свартшёландет, долго пустовала, но под конец она нашла мальчика.

Один на краю канавы со сломанным велосипедом.

Нуждался в попутке.

Доверял всем.

Еще не научился распознавать людей, испытавших предательство.

комната

освещалась лампочкой под потолком, и она наблюдала за представлением со стула в углу.

В стену напротив потайной двери в гостиную она вмонтировала железную петлю, предназначенную для швартовки лодок.

Они раздели мальчика, нацепили ему на шею удавку и крепко пристегнули его к петле двухметровой цепью.

Мальчик имел возможность перемещаться на четырех квадратных метрах, но до ее стула достать не мог.

На полу рядом с ней лежал электрический шнур, а на коленях – электрический пистолет, из которого при необходимости можно было выпустить два стальных патрона. Когда стрелы вонзятся в тело, через мальчика в течение пяти секунд пойдет напряжение в пять тысяч вольт. Мышцы сведет судорога, и он будет полностью обезврежен.

Она подала Гао знак, означавший, что представление может начинаться.

Утро он посвятил очищению и, медитируя, час за часом медленно сводил мыслительную деятельность к минимуму. Задача заключалась в том, чтобы полностью избавиться от логики, способной отвлечь его от того, на что он был натренирован.

В последние секунды перед началом представления ему следовало уничтожить самые последние остатки мыслей.

Он должен стать телом, имеющим лишь четыре необходимые для поддержания жизни потребности. Кислород. Вода. Еда. Сон.

Больше ничего.

Он – машина, думала она.

пластик

на полу заскрипел, когда посаженный на цепь мальчик зашевелился. Он был по-прежнему растерян, еще не пришел в себя после бессознательного состояния и неуверенно озирался. Неловко подергал за цепь на шее, но, осознав невозможность высвободиться, осторожно отполз назад, поднялся на ноги и встал спиной к стене.

Гао двигался взад и вперед перед голым беспомощным мальчиком.

Ударом ногой под дых он вынудил мальчика опуститься, задыхаясь, на колени. Затем он сильно ударил мальчика ногой в ухо, и тот, жалобно скуля, рухнул на пол.

Что-то лопнуло, и у мальчика пошла носом кровь.

Она тотчас сообразила, что борьба слишком неравная, и ослабила цепи плачущего мальчика.

лампочка

на потолке слегка покачивалась, и по спине ползающего мальчика бегали тени. Гао был подготовлен и незамедлительно уловил, что от него требуется. А второй мальчик думал, что мольбы и ползание в ногах спасут его, и поэтому так и не осознал серьезности ситуации.

Лежа на полу, он сучил ногами, как покорный щенок.

Она задумалась, не связано ли это с тем, что он впервые ощущает физическую боль и поэтому у него не срабатывают необходимые для выживания инстинкты. Может, его приучили верить в природную доброту человека? Это заблуждение не позволяет ему дать себе честный шанс защититься.

Гао обрушил на него удары и пинки.

В конце концов она попыталась уровнять шансы, дав мальчику нож, но тот испуганно завыл и отбросил нож в сторону.

Она встала со стула и дала Гао бутылку воды с амфетамином. Он вспотел, мышцы верхней части туловища напряглись от глубокого дыхания.

Она и он станут чем-то совершенным и целостным.

Их тени составляют одно целое.

Просто отверстия и затычки.

Кровь и боль. Электрические импульсы.

Она медленно начала стегать мальчика по спине электрическим шнуром, ускоряя такт и усиливая удары.

Спина мальчика сильно кровоточила.

Она взяла один из шприцев, но, когда собиралась ввести ему в шею обезболивающее, заметила, что он уже мертв. Кончено.

Квартал Крунуберг

Единственным интересным именем в списке подозреваемых на настоящий момент было имя Карла Лундстрёма. Звонок Софии Цеттерлунд удивил Жанетт, но вместе с тем вызвал чувство благодарности. Может, их встреча добавит расследованию что-нибудь новое?

Хорошо бы, а то они зашли в полный тупик.

Телин и Фюрюгорд давно отпали, а допрос подозреваемого насильника Бенгта Бергмана ничего не дал.

Жанетт сочла Бергмана человеком откровенно неприятным – эмоционально непредсказуемым, но вместе с тем хладнокровно расчетливым. Он неоднократно говорил о своем незаурядном умении сопереживать, демонстрируя примеры обратного.

Она не могла не отметить много общего с тем, что прочла о Карле Лундстрёме.

Во всех случаях, когда Бергман подозревался в каком-то преступлении, алиби ему предоставляла жена, на что Жанетт сердито указывала фон Квисту, предлагая снова побеседовать с ней. Указывала она и на сходство с Карлом Лундстрёмом и его женой Аннет, принимавшей его сторону, даже когда речь шла о посягательствах на их общую дочь.

Прокурор, как обычно, был непреклонен, и Жанетт призналась себе, что, попытавшись поговорить с Бенгтом Бергманом, она действовала на свой страх и риск.

Попытка, из которой ничего не вышло.

Правда, во время короткого телефонного разговора с его дочерью Жанетт поняла, что совесть Бенгта Бергмана далеко не чиста.

Без причины люди не отказываются знаться со своими родителями.

Жанетт лаконично констатировала, что прокурор, вероятнее всего, закроет дело о жестоком изнасиловании проститутки Татьяны Ахатовой.

Что может проститутка средних лет с несколькими судимостями за распространение наркотиков противопоставить высокопоставленному чиновнику такой организации, как СИДА? Слово против слова. Любой может просчитать, кому поверит прокурор фон Квист.

Нет, у Татьяны Ахатовой нет никаких шансов, думала Жанетт, откладывая в сторону папку с материалами о Бенгте Бергмане.

Она вновь ощутила усталость, и ей больше всего захотелось в отпуск, чтобы наслаждаться летом и теплом. Но Оке уехал с Александрой Ковальской в Краков, а Юхан отправился к приятелям в Даларна. Возьми она сейчас отпуск, она бы только чувствовала себя одинокой.

– К тебе посетитель, – заходя в кабинет, сказал Хуртиг. – В вестибюле сидит Ульрика Вендин. Подниматься наверх отказывается, но говорит, что хочет встретиться с тобой.

Молодая женщина стояла на улице перед зданием и курила. Несмотря на жару, она была в черной толстовке, черных джинсах и грубых ботинках армейского типа. Из-под натянутого на голову капюшона торчали большие черные солнцезащитные очки. Жанетт подошла к ней.

– Я хочу, чтобы мое дело снова открыли, – сказала Ульрика и загасила сигарету.

– О’кей… Пойдем куда-нибудь, поговорим. Я могу угостить тебя кофе.

– Конечно. Но у меня сейчас нет денег.

– Я же сказала, угощаю. Идем.

Они молча двинулись по Хантверкаргатан, и, пока дошли до кафе, Ульрика успела выкурить еще одну сигарету. Заказав по чашке кофе и бутерброду, они сели за столик на улице.

Ульрика сняла большие солнцезащитные очки, и Жанетт поняла, почему она в них ходит. Ее правый глаз заплыл и был темно-лиловым. Синяк размером с кулак и, судя по расцветке, получен не больше двух дней назад.

– Что это, черт возьми, такое? – воскликнула Жанетт. – Кто это тебя так?

– Ничего страшного. Один знакомый тип. Вообще-то он клевый. То есть когда не пьет. – Она стыдливо улыбнулась. – Я сама выставила водку, а потом мы поругались, когда я захотела убавить громкость проигрывателя.

– Господи, Ульрика. Это же, черт возьми, не твоя вина. С кем ты общаешься? Парень, который бьет тебя за то, что ты не хочешь заводить музыку так громко, чтобы соседи пожаловались?

Ульрика Вендин пожала плечами, и Жанетт поняла, что продолжать не следует.

– Итак, – сменила она тему, – если ты хочешь добиться пересмотра дела против Лундстрёма, с юридической стороной я тебе помогу. – Она предполагала, что фон Квист вряд ли возьмет инициативу на себя. – Что заставило тебя решиться?

– Ну, после разговора у меня дома, – начала Ульрика, – я поняла, что не покончила с этим. Я хочу рассказать все. – Все?

– Да, тогда было так трудно. Я стыдилась…

Жанетт внимательно посмотрела на молодую женщину, и ее поразило, насколько хрупкой та кажется.

– Стыдилась? Почему же?

Ульрика заерзала на стуле.

– Они ведь не только насиловали меня.

Жанетт не хотела прерывать ее, но молчание Ульрики показывало, что та ждет следующего вопроса.

– О чем же ты умолчала?

– Это было так унизительно, – в конце концов проговорила Ульрика. – Они сделали что-то, от чего я потеряла чувствительность, примерно от талии вниз, и когда они насиловали меня, то… – Она снова замолчала.

Жанетт содрогнулась.

– То – что?

Ульрика загасила сигарету и закурила новую.

– Из меня просто текло. Испражнения… Как из какого-то проклятого младенца.

Жанетт видела, что Ульрика вот-вот расплачется. Глаза заблестели, голос дрожал.

– Это был какой-то ритуал. Они наслаждались. Это было так чертовски унизительно, и я ничего не рассказала полиции.

Ульрика вытерла рукавом глаза, и Жанетт охватила нежность к девушке.

– Ты хочешь сказать, что тебя накачали каким-то обезболивающим препаратом?

– Да, вроде того.

Она посмотрела на Ульрикин синяк. От правого глаза к уху расходились почти черные кровоизлияния.

Только что избита так называемым бойфрендом.

Семь лет назад изнасилована и унижена четырьмя мужчинами, одного из которых звали Карл Лундстрём.

– Давай поднимемся ко мне, и дашь полные показания.

Ульрика Вендин кивнула.

“Обезболивающее?” – подумала Жанетт. Сведения о том, что тела убитых мальчиков содержали обезболивающие препараты, сугубо конфиденциальные. Это не может быть простым совпадением.

Жанетт почувствовала, как у нее учащается пульс.

Мыльный дворец

Когда зазвонил телефон, София Цеттерлунд была глубоко погружена в размышления и от резкого звука чуть не пролила кофе.

Думала она о Лассе.

Подняв трубку и услышав извинения Анн-Бритт, она продолжала думать о нем, сознавая, что, невзирая на то, как он с ней обошелся, она по нему скучает.

– На линии некая Жанетт Чильберг из полиции, – сообщила Анн-Бритт.

– Хорошо, соедините.

Раздался щелчок.

– София Цеттерлунд.

– Это Жанетт Чильберг. Вы можете уйти на обед пораньше, чтобы у нас было побольше времени? Я прихвачу по дороге китайской еды, и мы встретимся на стадионе “Цинкенсдамм”. Кстати, вам нравится китайская еда?

Два вопроса и потенциальное решение на одном дыхании. Жанетт Чильберг слов понапрасну не тратила.

– Да, ведь Олимпиада в этом году будет в Пекине, и я уже натренировалась, – пошутила София.

Жанетт засмеялась.

Они попрощались, и София положила трубку.

Она пребывала в рассеянном состоянии. Ее мысли по-прежнему занимал Лассе.

Открыв ящик стола, София достала фотографию.

Высокий, темноволосый, с ярко-голубыми глазами. Однако отчетливее всего ей помнились его руки. Хотя он работал в офисе, казалось, сама природа снабдила его грубыми, мозолистыми руками ремесленника.

Вместе с тем она благодарила Бога за то, что сумела вытеснить тоску, заменив ее равнодушием. Тоски он не заслуживал.

Она помнила, что сказала ему во время поездки в Нью-Йорк, в гостиничном номере в Верхнем Вест-Сайде, перед тем как все рухнуло.

Я вверяю себя тебе, Лассе. Целиком и полностью, без остатка, и полагаюсь на то, что ты обо мне позаботишься.

Какой наивной она была! Больше такого не повторится. Так близко она никого к себе не подпустит.

София взяла пиджак и вышла.

Стадион “Цинкенсдамм”

– Ну вот, голос наконец-то обрел лицо, – сказала Жанетт Чильберг, протягивая руку.

Улыбнись.

– Именно, – с улыбкой ответила София Цеттерлунд. Женщине было лет сорок, и она оказалась значительно ниже, чем представляла себе София.

Жанетт развернулась и твердым и уверенным шагом пошла вперед, София двинулась следом. Они уселись на большой, только что построенной трибуне стадиона и посмотрели на искусственный газон.

– Несколько необычное место для обеда, – заметила София. – “Цинкен” – это классика, – улыбнулась в ответ Жанетт. – Приятнее места не сыщешь. Разве что “Канальплан”.

– “Канальплан”?

– Да, там когда-то играла “Накка”. А теперь играет женская команда “Байен”. Простите мое лирическое отступление, лучше давайте перейдем к делу. Вы, наверное, ограничены временем? – Ничего страшного. Если потребуется, мы можем просидеть тут весь день.

Жанетт сосредоточилась на крылышке цыпленка.

– Отлично, кое-какое время нам наверняка понадобится. Разобраться в Лундстрёме не так-то просто. Кроме того, имеются некоторые неясности, связанные с открывшимися фактами.

София отложила пакет на соседнее сиденье.

– Вы нашли этого Андерса Викстрёма, друга Лундстрёма из Онге? – Нет, я утром разговаривала с Миккельсеном. В Онге действительно существует Андерс Викстрём. Или, вернее, Андерс Эфраим Викстрём. Но ему за восемьдесят, и он уже почти пять лет живет в доме престарелых под Тимро. Ни о каком Карле Лундстрёме он никогда не слышал и едва ли имеет к этому отношение.

Услышанное Софию не удивило. Это совпадало с тем, что она все время думала сама. Андерс Викстрём является плодом фантазии Карла Лундстрёма.

– О’кей. Вам удалось узнать что-нибудь еще?

Жанетт запихнула остатки еды в пакет.

– У Лундстрёма на совести есть еще кое-что. Вчера вечером одна девушка дала показания, которые могут иметь значение для моего дела. Сейчас я больше сказать не могу, но там налицо связь с убийствами, которые я расследую.

Жанетт закурила и закашлялась.

– Черт, мне надо бросать… Кстати, хотите?

– С удовольствием…

Жанетт протянула ей зажигалку.

– Вы спрашивали его жену, знает ли она о фильмах?

– Когда Миккельсен спросил ее об этом, она лишь путалась в объяснениях, – немного помолчав, ответила Жанетт. – Она не знает, не помнит, уезжала и тому подобное. В общем, лжет, чтобы его защитить. Что до рассказов Карла Лундстрёма, мне трудно свести их воедино. Эту болтовню об Андерсе Викстрёме и русской мафии. Миккельсен считает, что он откровенно врет.

– Я не уверена, что Карл Лундстрём только лжет, – сказала София, глубоко затягиваясь. – Поэтому, в частности, я вам и позвонила.

– Что вы имеете в виду?

– Мне думается, тут дело обстоит сложнее.

– Вот как? В каком смысле?

– Я считаю, нельзя исключить того, что иногда он говорит правду, а потом его захлестывают фантазии. Или, точнее, вымысел, самообман. Он совершил нечто запретное: посягнул на собственную дочь.

– И поэтому вы считаете, что ему требуется найти способ справиться со своей виной?

– Да. Он начинает настолько презирать себя, что чувствует себя виновным в ряде других насильственных действий, которые на самом деле не совершал.

София выпустила несколько колец дыма.

– Во время нашей беседы он несколько раз возвращался к проблеме “правильного и неправильного” применительно к влечению мужчин к маленьким девочкам, и совершенно очевидно, что он считает это влечение более или менее естественным. Чтобы окончательно убедить себя, он выдумывает такие из ряда вон выходящие поступки, чтобы от них было невозможно отмахнуться.

София загасила сигарету.

– А как дела с Линнеей?

– Помимо обнаруженного в компьютере у Лундстрёма, в подвале нашли еще несколько старых видеокассет, – проговорила Жанетт с задумчивым видом. – То есть у них дома?

– Да, и на кассетах, кроме отпечатков пальцев Лундстрёма, обнаружены отпечатки пальцев Линнеи.

– Значит, она смотрела фильмы вместе с ним? – с дрожью в голосе спросила София.

– Да, мы предполагаем, что так. Анализ показал, что фильмы представляют собой то, что называется, прошу прощения, классической детской порнографией. Сняты они, по нашим сведениям, в Бразилии, в конце восьмидесятых годов. Они долго циркулировали в кругах педофилов и считаются у коллекционеров, опять-таки прошу прощения, легендарными… – Значит, с русской мафией они никак не связаны?

– Нет, русская мафия, равно как и выдуманный Лундстрёмом Андерс Викстрём, в этом случае совершенно невиновны. Зато содержание фильмов совпадает с тем, что он рассказывал вам во время беседы, с той существенной разницей, что они, как я сказала, сняты в Бразилии двадцать лет назад.

– Звучит вполне логично. Значит, на ложь об Андерсе Викстрёме его вдохновили реально существующие порнофильмы. Это объясняет, почему он лгал с таким количеством подробностей.

– В ящике письменного стола Лундстрёма обнаружили локон и трусы, принадлежащие дочери. Вы можете объяснить мне, о чем это говорит?

– Да, такое поведение мне знакомо. Он собирает трофеи, – ответила София. – Целью является обретение власти над жертвой. С помощью этих предметов он может в фантазиях возвращаться к насильственным действиям и вновь переживать их.

Они немного помолчали. Возможно, потому что все это было столь ужасно.

София думала о Линнее Лундстрём и о том, что той довелось пережить. Ее мысли вернулись к Виктории Бергман. Интересно, как справляется со своим опытом Линнея. Виктория научилась выплескивать впечатления. А как обстоит дело с Линнеей?

– Как девочка чувствует себя сейчас?

Жанетт в нерешительности развела руками.

– Миккельсен говорит, что ее реакция знакома ему по другим детям. Они озлоблены, чувствуют, что их жестоко предали. Никому не доверяют. Когда она не плачет, то кричит, что ненавидит отца, но в то же время, несомненно, по нему тоскует.

София опять подумала о Виктории Бергман. Взрослая женщина, по-прежнему остающаяся ребенком.

– Понимаю, – сказала она.

Жанетт посмотрела на искусственный газон.

– У вас есть дети? – спросила она, закуривая новую сигарету. Вопрос удивил Софию.

– Нет… Как-то пока не сложилось. А у вас?

– Да, парень. – София отметила, что у Жанетт сделался задумчивый вид. – Он… – Жанетт посерьезнела. – Он ровесник Линнеи. В этом возрасте они чертовски ранимы, если вы меня понимаете… – Я знаю.

– Да, по словам Миккельсена, вы как раз на этом специализируетесь. Травмированные дети… – Жанетт развела руками и добавила: – Честно говоря, мне трудно понять таких преступников.

Что, черт возьми, ими движет?

Вопрос был прямым, и София чувствовала, что от нее ожидается столь же прямой ответ, но поначалу не знала, что сказать. Энергия Жанетт и само ее присутствие вызывали у Софии интерес, но и мешали ей.

– Ответить иногда бывает сложно, – немного помолчав, проговорила она. – Кстати, кое-что у Лундстрёма показалось мне несколько необычным.

– Что же?

– Не знаю, имеет ли это значение, но он часто возвращался к кастрациям. Один раз он спросил меня, известно ли мне, как кастрируют самца оленя, и рассказал, что яички у них просто отгрызают. В другой раз он зашел так далеко, что утверждал, будто всех мужчин следует лишать половых органов сразу после рождения.

Жанетт несколько секунд молчала.

– Все, о чем мы тут говорим, должно остаться между нами. Но ваши слова, безусловно, подтверждают мои подозрения. Дело в том, что все три мальчика, которых мы нашли мертвыми, были кастрированы.

– Вот…

Жанетт посмотрела на Софию с укоризной:

– Жаль, что вы не сказали мне об этом при нашем первом разговоре.

– Когда вы в первый раз позвонили мне, я не видела причин отходить от соблюдения профессиональной тайны. Мне было трудно уловить прямую связь с вашим делом.

Жанетт извиняющимся жестом развела руки.

София поняла, что Жанетт обладает горячим темпераментом, и, к своему удивлению, обнаружила, что ей это нравится.

Лицо Жанетт Чильберг чувств не скрывало, и София видела, как обвиняющий взгляд потух и перешел в грусть.

– Ладно. Что теперь говорить. У вас есть еще что-нибудь полезное?

– Ксилокаин и адреналин, – сказала София.

Жанетт поперхнулась дымом и закашлялась.

Софию такая бурная реакция поразила, и она поначалу не знала, как продолжить, но Жанетт, кашляя, опередила ее.

– Что вы, черт возьми, хотите сказать?

– Ну… Карл Лундстрём говорил, что Андерс Викстрём имел обыкновение вводить жертвам ксилокаин адреналин. Правда, именно этот препарат мне незнаком. Я не знаю, можно ли с его помощью добиться наркотического опьянения.

Жанетт покачала головой и глубоко вздохнула.

– Наркоманы его не используют, – подавленно проговорила она. – Это обезболивающее средство. Тот же обезболивающий препарат, что мы обнаружили в трупах мальчиков. Ксилокаин адреналин используют дантисты, а Аннет Лундстрём как раз зубной врач. Надо ли продолжать?

Снова воцарилось молчание.

– Ой, должна сказать, это усугубляет дело, – немного погодя заметила София.

Их прервал звонок мобильного телефона Жанетт, она извинилась и ответила.

София не могла слышать того, что говорили на другом конце, но, судя по всему, Жанетт это очень взволновало.

– Дьявол. Ага… и дальше?

Жанетт встала и принялась расхаживать между рядами трибуны.

– Да, понимаю. Но как, черт возьми, это могло произойти?

Она снова села.

– О’кей. Я сейчас туда приеду… – Потом она сложила мобильный телефон и подавленно вздохнула. – Проклятье.

– Что случилось?

– Мы тут сидим и разговариваем о нем… – Что вы хотите сказать?

Жанетт Чильберг откинулась на спинку и тихо ругалась между затяжками. Ее лицо читалось как открытая книга. Разочарование.

Злость. Отчаяние.

София не знала, что говорить.

– Побеседовать с Лундстрёмом больше не удастся, – пробормотала Жанетт Чильберг. – Он повесился в следственном изоляторе.

Что вы на это скажете?