Текст книги "Слабость Виктории Бергман (сборник)"

– Виктория, дорогая, может быть, ты нас все-таки впустишь? Мы ведь слышим, что ты там.

Ей ясно, что сейчас отпирать дверь нельзя. Это было бы слишком неловко.

Она крадется в спальню, открывает выходящее на заднюю сторону дома окно и вылезает наружу. Потом делает большой крюк, огибает сарай и выходит на гравиевую дорожку. Услышав ее шаги, они оборачиваются и устремляются ей навстречу.

– Вот ты где, а мы думали, ты внутри. Куда ты убежала?

Она чувствует, что сейчас рассмеется.

Мама и папа с закутанным в полотенце ребенком на руках.

Вид у них глупый. Перепуганный.

– Мне очень захотелось какать, – лжет она, не понимая, откуда берутся слова, но звучат они хорошо.

Они подхватывают ее смех, обнимают ее.

Мама несет ее обратно к их дому, и Виктория не видит в этом ничего странного.

Ее руки как раз такие надежные, какими обычно бывают руки, когда снова все хорошо.

Тогда бояться нечего.

Ноги Виктории ударяют маму по бедрам при каждом ее шаге, но ее это, похоже, совсем не волнует. Она решительно идет дальше.

Как будто Виктории самое место у них дома.

– Вы приедете опять следующим летом? – спрашивает она, чувствуя, как щека мамы касается ее щеки.

– Да, конечно, – шепчет мама. – Мы будем каждое лето возвращаться к тебе.

Тем летом Мартину оставалось жить шесть лет.

Больница в Худдинге

Против Карла Лундстрёма выдвигалось обвинение в изготовлении и распространении детской порнографии, а также в понуждении дочери Линнеи к действиям сексуального характера. Сворачивая к больнице, София Цеттерлунд обдумывала, что ей известно о его прошлом.

Карлу Лундстрёму сорок четыре года, и он занимает высокую должность в компании “Сканска”, отвечает за несколько крупных строительных проектов на территории Швеции. Его жене Аннет сорок один год, а их дочери Линнее четырнадцать. За последние десять лет семья переезжала раз шесть, от Умео на севере до Мальмё на юге, и в настоящее время проживала в большой вилле, постройки рубежа веков, возле залива Эдсвикен в пригородном районе Дандерюд. Полиция сейчас усиленно занималась выявлением вероятного круга педофилов, в который Лундстрём, возможно, входил.

Постоянные переезды, думала София, въезжая на парковку. Типично для педофилов. Переезжают, чтобы избежать разоблачения и отделаться от подозрений в нарушении норм семейной жизни.

Жена Аннет Лундстрём и дочь Линнея обе не хотели признавать случившегося. Мать пребывала в отчаянии и все отрицала, а дочь впала в апатическое состояние и хранила полное молчание.

София припарковала машину перед главным входом и зашла в больницу. По пути наверх она решила еще раз просмотреть материалы.

Из протоколов полицейских допросов и документов начальной стадии судебно-психиатрической экспертизы следовало, что Карл Лундстрём чрезвычайно противоречив.

Записи допросов велись дословно, и он, в частности, рассказал, как взаимодействовал с другими мужчинами, входящими в вероятный круг педофилов.

По словам Лундстрёма, такие мужчины находили друг друга повсюду, подмечая друг у друга знакомое по собственному опыту особое отношение к детям. Он говорил о физической тяге к детям, которую редко улавливают другие, а педофилы чисто инстинктивно фиксируют друг у друга. Иногда, если все сходится, им не требуется слов, они способны подтвердить наклонности друг друга одними взглядами и жестами.

На первый взгляд он хорошо вписывался в определенный тип мужчин с педофилическими или эфеболическими личностными отклонениями, с которым Софии неоднократно доводилось сталкиваться.

Их главным оружием являлась способность подчинять, манипулировать, устанавливать доверительные отношения и вселять в свои жертвы чувство долга и покорности. В конечном итоге речь шла попросту о некой взаимозависимости между жертвой и преступником.

Их объединял не только интерес к детям, но и общий взгляд на женщин. Жены им полностью повиновались, они понимали, что происходит, но никогда не вмешивались.

София засунула документы в сумку.

– Ну тогда лучше покончим с этим побыстрее. Вы должны оценить мою психическую вменяемость. Что вас интересует?

София смотрела на сидящего перед ней мужчину.

Волосы светлые, тонкие, уже чуть тронутые сединой. Глаза усталые, немного опухшие, а взгляд, как ей показалось, излучает какую-то печальную серьезность.

– Я хотела бы поговорить о ваших отношениях с дочерью, – сказала она. Лучше сразу перейти прямо к делу.

Он провел рукой по щетине.

– Я люблю Линнею, но она меня не любит. Я посягал на нее и признался в этом, чтобы облегчить ситуацию всем нам, то есть в семье. Я люблю свою семью.

Его голос звучал устало и безразлично, а апатичный тон придавал его словам фальшивую ноту.

Его арестовали после долгой слежки, и обнаруженный у него в компьютере порнографический материал содержал несколько фотографий и видеосъемок его дочери. Что же ему оставалось, кроме как признаться?

– Каким образом, вы полагаете, это облегчит их ситуацию?

– Их необходимо защитить. От меня и от других.

Это заявление показалось ей настолько странным, что явно подводило к уточняющему вопросу.

– Защитить от других? Кого вы имеете в виду?

– Тех, от кого защитить их могу только я.

Он повел рукой, и она почувствовала, что от него пахнет потом. Вероятно, не мылся несколько дней.

– Поскольку я рассказал полиции, как обстоит дело, Аннет и Линнея могут рассчитывать на конфиденциальность. Они просто слишком много знают. Существуют люди, которые могут представлять для них опасность. Человеческая жизнь для них ничто. Поверьте, я знаю. Этих людей рука Господня не касалась, они не его дети.

София поняла, что Карл Лундстрём имеет в виду торговцев детским сексом. На допросах в полиции он подробно объяснял, что Организация – русская мафия – неоднократно угрожала ему и что он опасается за жизнь своей семьи. София поговорила с Ларсом Миккельсеном, и тот утверждал, что Карл Лундстрём лжет. Русская мафия не работает таким образом, как он описывает, да и в его сведениях полно противоречий. Кроме того, он смог представить полиции лишь одно вещественное доказательство, подтверждающее угрозы в его адрес.

Миккельсен считал, что Карл Лундстрём добивается засекречивания личных данных членов своей семьи лишь для того, чтобы избавить их от стыда.

София подозревала, что дело, возможно, в том, что Карл Лундстрём пытается создать себе смягчающие обстоятельства. Предстать в некой героической роли, контрастирующей с тем, что произошло в действительности.

– Вы раскаиваетесь в содеянном? – Этот вопрос ей все равно рано или поздно задать пришлось бы.

Он, казалось, ее не слышал.

– Раскаиваюсь? – произнес он, немного помолчав. – Это сложно… Простите, как вас зовут? София?

– София Цеттерлунд.

– Да, конечно. София означает “мудрость”. Хорошее имя для психолога… Простите. Дело обстоит так… – Он набрал воздуха. – Мы… то есть я и остальные, мы свободно менялись друг с другом женами и детьми. Думаю, под конец это происходило с молчаливого согласия Аннет. И остальных жен… Таким же образом, как мы – мужчины, инстинктивно находим друг друга, мы подбирали себе и женщин. Мы встречались в доме теней, если вы понимаете, что я имею в виду?

“Дом теней?” – подумала София. Это выражение было ей знакомо по материалам предварительного обследования.

– У Аннет как бы отключен мозг, – продолжил он, не дожидаясь ответа. – Она не глупа, но предпочитает не видеть того, что ей не нравится. Это ее самозащита.

София знала, что этот феномен достаточно обычен. Пассивность ближайшего окружения часто предопределяет возможность продолжения насильственных действий.

Однако Карл Лундстрём ушел в сторону. Она ведь спросила, раскаивается ли он.

– Вам никогда не казалось, что вы поступаете, мягко говоря, неправильно? – попыталась она поставить вопрос иначе.

Немного помолчав, он снова вздохнул и наклонился над столом. – Если хотите, чтобы я понял, что вы имеете в виду, вам придется определить слово “неправильно”. Неправильно в каком плане? В культурном, в социальном или еще в каком-то?

Он явно очнулся. Во взгляде появилась решимость, осанка стала увереннее.

– Карл, попытайтесь объяснить, что такое “неправильно” своими словами, не чьими-то чужими.

– Я вовсе не утверждал, что поступал неправильно. Я лишь поддавался инстинкту, который на самом деле присутствует у всех мужчин, но подавляется.

София поняла, что началась защитная речь.

– Разве вы не читаете книг? – продолжал он. – Существует красная нить, идущая от Античности до наших дней. Почитайте Архилоха…[23]23
  Архилох (до 680 – ок. 640 до н. э.) – древнегреческий поэт.


[Закрыть] “Своей прекрасной розе с веткой миртовой она так радовалась… Тенью волосы на плечи ниспадали ей и на спину. Старик влюбился бы в ту грудь, в те миррой пахнущие волосы…”[24]24
  Перевод В. Вересаева.


[Закрыть] Об этом писали греки. Хоровая лирика Алкмана[25]25
  Алкман (2-я пол. vii в. до н. э.) – древнегреческий поэт.


[Закрыть] воспевает чувственность ребенка. “Детей лишенный жизнь ведет одинокую и горестно по ним тоскует. И от тоски своей изведшись, вступает он в дом теней…” В двадцатом веке о том же писали, например, Набоков и Пазолини. Правда, Пазолини писал о мальчиках.

София узнала еще некоторые формулировки из допросов. – Что вы имели в виду, говоря, что вы могли встречаться в доме теней? – спросила она.

Он улыбнулся ей:

– Это всего лишь образ. Метафора для тайного, запретного места. Если хочешь почувствовать, что тебя понимают, можешь бесконечно черпать утешение в поэзии, психологии, этнологии и философии. Ведь я не одинок, но складывается впечатление, будто в своем времени я один. Ну почему же то, чего я жажду, неправильно?

София поняла, что это – вопрос, с которым он борется уже давно. Она знала, что педофилические отклонения практически неизлечимы. Речь скорее идет о том, чтобы заставить педофила понять, что его извращение неприемлемо и наносит вред другим. Однако прерывать его она не стала, поскольку хотела подробнее изучить ход его мыслей.

– Это не является неправильным по сути, не является таковым для меня и даже, думаю, для Линнеи. Это лишь искусственно созданное представление о неправильности, в социальном или культурном плане. Ergo[26]26
  Следовательно (лат.).


[Закрыть]: здесь нельзя говорить о неправильности в прямом смысле слова. Два тысячелетия назад существовали те же мысли и чувства, что и сейчас, но правильное, в культурном отношении, стало теперь неправильным. Нас просто приучили к тому, что это неправильно.

София сочла его рассуждение вызывающе иррациональным. – Значит, по-вашему, произвести переоценку старого представления невозможно?

– Да, если она противоречит природе, – ответил он с неколебимым видом.

Карл Лундстрём скрестил руки на груди, внезапно приобретя враждебный вид.

– Бог – это природа… – пробормотал он.

София молчала, ожидая продолжения, но поскольку его не последовало, она решила перевести разговор в другое русло. Вернуться к стыду.

– Вы говорите о том, что хотите защитить семью от каких-то людей. Я ознакомилась с полицейскими допросами и прочла, что вы утверждаете, будто вам угрожает русская мафия.

Он кивнул.

– Существуют ли другие причины, по которым вы хотите, чтобы личные данные Аннет и Линнеи засекретили?

– Нет, – коротко ответил он.

Его уверенная осанка ее не убедила. Нежелание рассуждать выдавало, вопреки его намерению, наличие сомнений. Этому мужчине не чуждо чувство стыда, хоть оно и скрыто глубоко внутри. – Вы признаете, что современное общество осуждает ваши действия? – предприняла она новую попытку.

Он сердито кивнул.

– Как вы считаете, ваша семья может стыдиться того, что вы сделали?

Он вздохнул, но не ответил.

– Вы также сказали, что сознаете, что причинили дочери вред, поскольку в современном правовом государстве ваши действия не признаются…

– Я содержал их, – перебил он. – Они никогда ни в чем не нуждались, и как отцу и главе семьи мне нечего стыдиться.

Он опять подался вперед. Его взгляд вновь стал пристальным, и она отпрянула, почувствовав идущий от него запах.

И не только пота. Его дыхание пахло ацетоном.

– У вас хватает наглости спрашивать меня о стыде? – продолжил он. – Я расскажу вам кое-что, чего не говорил полицейским…

Его быстрые смены настроения начали беспокоить Софию. Запах ацетона мог быть признаком недостатка калорий и питания, того, что он не ест. Может, он живет на лекарствах?

– Нас окружают мужчины, самые обыкновенные мужчины, это может быть кто-нибудь из ваших коллег или родственников, не знаю. Я никогда не покупал ребенка, а эти мужчины покупали…

Зрачки у него казались нормальными, но знание действия психофармакологических препаратов подсказывало ей: что-то не так.

– Что вы имеете в виду?

Он снова откинулся на спинку стула и, похоже, немного расслабился.

– Полиция нашла у меня в компьютере компрометирующие материалы, но если они хотят найти действительно серьезные вещи, им надо искать гораздо дальше на севере, в домике в местечке Онге. Там есть человек по имени Андерс Викстрём. Полиции следует проверить его погреб.

Взгляд Лундстрёма блуждал по комнате, и София засомневалась в правдивости его слов.

– Андерс Викстрём покупал детей у Организации. Они называют себя как-то вроде “Третьей бригады” или “Солнцевской братвы”. Там в одном шкафчике есть два видеофильма. На первой пленке мальчик четырех лет и мужчина, педиатр из Южной Швеции. Лица мужчины нигде не видно, но на бедре у него имеется родимое пятно, похожее на лист клевера, по которому его легко вычислить. На второй пленке семилетняя девочка с Андерсом, еще двое мужчин и девушка из Таиланда. Второй фильм снят прошлым летом, и он более жуткий, чем первый.

Карл Лундстрём дышал носом, и когда он говорил, кадык у него ходил вверх и вниз. Его вид вызывал у Софии физическое отвращение. Ей не очень-то хотелось слушать дальше, она чувствовала, что ей трудно воспринимать его рассказ профессионально.

Впрочем, что бы она ни думала, слушать его и пытаться понять являлось ее обязанностью. – Это происходило прошлым летом?

– Да… Андерс Викстрём – это жирный мужик в фильме. Двое других участников не захотели назвать себя, но видно, что тайская девушка находится там не по собственной воле. Она пила много спиртного, а однажды, когда она не выполнила распоряжение Андерса, тот влепил ей пощечину.

София не знала, что и думать.

– Ясно, что вы видели эти фильмы, – закинула она удочку. – Но откуда вам известны детали съемок?

– Я был там, когда их снимали.

София знала, что ей придется сообщить полиции о том, что он ей сейчас рассказал.

– Вам доводилось присутствовать при других подобных случаях насилия?

– Я объясню вам, как это происходит, – начал Карл Лундстрём с печальным видом. – В настоящий момент примерно пятьсот тысяч человек сидят в интернете и обмениваются детской порнографией в форме снимков или фильмов. Получение доступа к материалу предполагает “ответную услугу” в виде собственного вклада. Если имеешь нужные контакты, это несложно. Тогда ты можешь даже заказать себе по интернету ребенка. За сто пятьдесят тысяч тебе предоставят латиноамериканского мальчика, которого ты заберешь в надежном месте. Официально мальчика не существует, и, стало быть, он твой. Следовательно, ты можешь использовать его как угодно, и чаще всего дело, естественно, кончается его исчезновением. За это тебе тоже придется заплатить, если у тебя не хватит мужества лишить его жизни самому, но на такое почти никто не решается. Стоит это, как правило, больше уже заплаченных тобою ста пятидесяти тысяч, возможно, вдвое, и торговаться с людьми такого рода не имеет смысла.

Ничего нового София не услышала. Эти сведения имелись в протоколах допросов. Тем не менее она почувствовала приступ тошноты – желудок сдавило, в горле пересохло.

– Значит, вы сами покупали ребенка?

– Нет, – ответил Карл Лундстрём с усмешкой. – Но, как я уже говорил, я знаю людей, которые покупали. Андерс Викстрём купил детей, заснятых в фильмах, про которые я только что рассказывал.

София сглотнула. В горле жгло, руки дрожали.

– Какие у вас возникали ощущения от подобного зрелища?

– Я возбуждался. – Он снова усмехнулся. – А вы как думали?

– Вы сами участвовали?

Он засмеялся.

– Нет, я только смотрел… Бог свидетель.

София наблюдала за ним. Ртом он по-прежнему улыбался, но глаза казались печально пустыми.

– Вы часто возвращаетесь к Богу. Расскажите поподробнее о вашей вере.

Он пожал плечами и вопросительно поднял брови:

– О моей вере?

– Да.

Снова вздох. Когда он продолжил, голос его звучал подавленно. – Я верю в божественную истину. В Бога, который существует за пределами нашего понимания. В Бога, который был близок человеку в доисторические времена, но чей голос за прошедшие столетия стал стихать в нас. Чем больше вокруг Бога возникало человеческих изобретений, таких как церковь и священники, тем меньше оставалось от изначального.

– А что является изначальным?

– Гнозис[27]27
  Познание, знание (греч.).


[Закрыть]. Чистота и мудрость. Когда Линнея была маленькой, я думал, что Бог присутствует в ней, и… думал, что обрел его. Но не знаю, вероятно, я ошибался. Сегодня ребенок менее чист при рождении. Уже в утробе матери его отравляет гул окружающего мира. Примитивный гул земной фальши и мелочности, бессмысленных слов и мыслей о материальных, бренных вещах…

Они немного посидели молча. София обдумывала услышанное.

Ее интересовало, могут ли религиозные суждения Карла Лундстрёма объяснить, почему он посягнул на собственную дочь, и она почувствовала, что вынуждена приблизиться к центральной теме беседы.

– Когда вы впервые покусились на половую неприкосновенность Линнеи?

– Когда? Ну… ей было три, – с ходу ответил он. – Мне следовало бы еще с годик подождать, но так уж вышло… Можно сказать, случайно.

– Опишите, что вы почувствовали в тот раз. И скажите, как вы смотрите на этот случай сегодня.

– Ну… не знаю. Это трудно.

Лундстрём заерзал на стуле, несколько раз попытался начать рассказ. Его рот открывался и снова закрывался, а адамово яблоко шевелилось, когда он сглатывал.

– Это вышло… как я сказал, более или менее случайно, – выговорил он наконец. – Ситуация была вообще-то неподходящей, поскольку мы тогда жили на вилле в центре Кристианстада. Прямо посреди города, любой мог увидеть, что происходит.

Он остановился и, похоже, задумался.

– Я купал ее у нас на участке. У нее был надувной бассейн, и я спросил, можно ли мне тоже искупаться, она согласилась. Вода показалась мне холодноватой, и я прихватил с собой шланг, чтобы добавить теплой. На конце у него была такая старая металлическая насадка с шариком сверху. Шланг весь день пролежал на солнце, и насадка была теплая, приятная на ощупь. Тогда она сказала, что это писька…

Он, казалось, смутился. София кивком показала ему продолжать.

– Я понял, что она думает о моей, или даже не знаю… – Как вы себя при этом почувствовали?

– У меня прямо в голове помутилось… Во рту появился привкус железа, немного похожий на кровь. Может, это исходит от сердца?

Ведь вся кровь оттуда.

Он умолк.

– Значит, вы засунули в нее насадку от шланга и не считаете, что поступили неправильно? – Софию подташнивало, она из последних сил скрывала отвращение.

Карл Лундстрём сидел с усталым видом и не отвечал.

Она решила двигаться дальше.

– Вы говорили, что думали, будто обнаружили в Линнее Бога. Это как-то связано с тем, что произошло в Кристианстаде? С вашими мыслями о том, что правильно, а что нет?

– Вы не понимаете… – Он медленно покачал головой.

Теперь он смотрел Софии прямо в глаза и, не торопясь, развивал свое рассуждение:

– Наше общество строится на сконструированной морали… Почему человек не идеален, если он создан по образу и подобию Бога?

Он развел руками и ответил на вопрос сам:

– Потому что Библию написал не Бог, а люди… Истинный Бог находится вне ощущений правильного и неправильного, вне Библии…

София поняла, что сейчас он пойдет по кругу в своих разглагольствованиях о правильном и неправильном.

Может, она с самого начала задала не тот вопрос?

– В Ветхом Завете Бог непредсказуем и завистлив, поскольку он на самом деле человек. Существует изначальная истина о человеческой сущности, которая библейскому Богу неизвестна.

Взглянув на часы, она увидела, что их время на исходе, и не стала его прерывать.

– Гнозис. Истина и мудрость. Вам бы следовало это знать, поскольку вас зовут София. Имя греческое и означает мудрость. В гностической мысли София олицетворяет женское начало, которое является причиной падения.

Когда Лундстрёма забрали и увезли обратно в следственный изолятор, София продолжала сидеть, погрузившись в размышления. У нее не выходила из головы дочь Лундстрёма, Линнея. Едва достигнув подросткового возраста, девочка уже ранена настолько глубоко, что это наложит отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь. Что с ней будет? Станет ли Линнея преступницей так же, как Тюра Мякеля? Сколько может выдержать человек, прежде чем окажется совершенно сломленным и превратится в чудовище?

София принялась просматривать свои бумаги в поисках фактов о дочери Лундстрёма. Однако там имелись лишь скудные сведения о ее учебе в школе. Первый год в интернате в Сигтуне. Хорошие оценки. Прежде всего талантливая спортсменка. Чемпионка школы в беге на 800 метров.

Девочка, способная убежать от большинства, подумала София.