Текст книги "Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера"

И тут, как гром среди ясного неба свалился приказ о срочной проверке бронетранспортеров. У нас не было совершенно никакой возможности спрятать свои сокровища и воспрепятствовать позорной конфискации имущества! Офицер по прозвищу Шпиц, адъютант роты Худелист, почти облизывался, пока он вместе с командиром роты осматривал все «добро», которое можно увидеть через люк нашего танка. Он сладостно потирал руки и говорил:

– Вам тут не тесно, господа, в вашей карете? Мне кажется, нужно убрать часть багажа, чтобы вам было удобнее путешествовать.

Сразу после смотра, грустно вздыхая, мы начали относить обратно все продукты и вещи туда, где мы их взяли. Самым тяжелым для меня было отнести обратно пару абсолютно новых сапог, два комплекта мягкого и красивого белья, пару новых брюк новой модели и несколько пар носков. Пока я складывал вещи вместе, чтобы отнести на склад, Перссон стоял в люке танка, уставившись с понимающим видом в небо и стуча пальцами по броне. Шпиц подскакивал от нетерпения и даже помогал мне, забирая лишние штаны.

На следующее утро из своей казармы Худелист вышел, красуясь в «моих» штанах. Как только он поймал мой взгляд, то направился в мою сторону, остановился и радостно поинтересовался:

– Ничего, если я похожу в «твоих» штанцах?

Во мне все кипело, но он был выше по званию – гауптшарфюрер, а я всего лишь унтершарфюрер, даже несмотря на то, что мне недавно доверили командование взводом. Поэтому я ответил, стараясь успокоиться, но с таким видом, словно оказывал ему благодеяние:

– Конечно, нет, гауптшарфюрер!

Что ж, нам выпало несколько «мирных» деньков, так что в нашем бронетранспортере остались только экипаж и предписанное уставом имущество, когда мы получили приказ выступать!

Глава 7
Кюстрин

В районе Штеттина все было относительно спокойно с тех пор, как мы эвакуировали плацдарм. У большевиков пока еще не хватало сил, чтобы переправиться на западный берег Одера. Кроме того, ликвидация нашего плацдарма Штеттин – Альтдамм стоила им нескольких лучших дивизий. Когда пролилось столько крови, требуется время, чтобы найти новую кровь, чтобы снова «оросить» землю Померании. Однако нам казалось, что запасы «азиатской крови» нескончаемы.

Благодаря этому наша позиция на данный момент была вполне безопасной. Вверх по Одеру опасность была серьезнее. Вся наша система обороны полностью зависела от позиций на Одере. Красная Армия бросила значительные силы в сектор между излучиной Одера и Франкфуртом и начала прощупывать оборону в разных местах.

Как только мы почувствовали беду, командование, насколько было возможно, усилило оборону. Например, в секторе Штеттина были усилены те участки, где создалось наиболее угрожающее положение. В частности, нашу дивизию отправили на юг. Нам приказали занять позиции возле города Шведт, который находился на правом берегу большой излучины Одера. Стояла прекрасная весенняя погода, и после перебазирования мы сразу начали окапываться и строить оборонительные позиции. Нам на помощь пришли несколько горожан, как мужчины, так и женщины, но их было слишком мало. Солнце светило весь день, и, несмотря на то что был только конец марта, жара стояла, как в июле. Мы почти ничего не слышали о русском иване, но в воздухе витала постоянная угроза. В конце концов, в Штеттине мы собственными глазами видели, какое количество солдат русские могут бросить в наступление.

В это время мой минометный взвод был передан пятой роте нашего разведывательного батальона. Постепенно мы то же узнали от других подразделений, которые с боем прорывались назад чуть ли не от берегов Вислы, они рассказывали о странных событиях, которые ясно показывали, что русские сейчас поставили на карту все, пытаясь одним мощным ударом завершить войну.

Ранее мы не раз попадали в сложное положение и достаточно закалились, иначе мы бы не справились с непомерным психологическим и физическим напряжением отступления из России. Но теперь мы находились уже на исконных немецких территориях. Вдобавок к тому моменту буквально все начало казаться зловещим. Безусловно, мы прекрасно понимали, что приближаются решающие события и скоро в бой будет брошено волшебное оружие, благодаря которому война приобретет совершенно новый характер.

Новые реактивные истребители, которые намного превосходили лучшие британские и американские самолеты, уже использовались и нанесли серьезные потери вражеским бомбардировщикам. Мы знали, что настанут лучшие времена. Это было лишь делом времени, вопросом нескольких месяцев. Но как выиграть эти месяцы? Удастся ли нам достаточно долго выдерживать натиск таких невероятных масс людей? Ведь у русских помимо огромного количества танков, артиллерии и самолетов было бесконечное количество солдат! Таких армий, как эти, раньше никто не видел! Они наносили нам удары днем и ночью с нечеловеческой яростью и решимостью.

Но если бы дело было только в русских! С запада к нам теперь с невероятной скоростью продвигались американские войска, почти уже дыша нам в спины. Там вовсе не было ничего подобного ближнему бою. Это была армия машин, которая неумолимо катила вперед и молниеносно пробивала тонкие ряды смелых, но измученных защитников. Янки понапрасну не рисковали. Если на их пути возникала оборонительная позиция, которую нужно взять, даже если эта линия – всего лишь несколько полевых укреплений и окопов с сотней солдат, они сначала отправляли множество бомбардировщиков, которые переворачивали все вокруг с ног на голову. Затем прилетало такое количество истребителей, что их пулеметы и ракеты чуть не заглаживали все кратеры от бомб. В это же время на несчастный маленький клочок земли артиллерия обрушивала целый дождь из снарядов. И только после такой подготовки вперед шло множество танков. От защитников оставалась жалкая горстка, возможно, всего несколько человек, которым даже не хватало сил, чтобы поднять руки над головой, когда начинала наступление американская пехота.

Сумеем ли мы прочно удержать позиции? Изнутри нас глодала тревога, пока мы, раздевшись по пояс и обливаясь потом, работали под палящим солнцем, чтобы улучшить наши оборонительные позиции. Это должно сработать! Но неизвестность и те вопросы, что остались без ответа в наших головах, постоянно вселяли в нас неуверенность и нервозность. Это чувство неопределенности преследовало нас повсюду, и когда мы работали в окопах, во время все более частых учебных тревог, и на отдыхе, и даже во сне.

Возможно, небольшим, но все-таки утешением становилось подведение итогов жизни. Шанс выжить на войне был настолько ничтожным, что можно было смеяться только при мысли о нем. Бог мой, мы уже видели стольких людей, прошедших через нашу роту! Они проделали тяжелый путь: сначала были новобранцами в учебном лагере, потом попадали в маршевый батальон, затем к нам и, наконец, оказались в солдатской могиле. Всех не перечесть! Можно было насчитать несколько сот человек – тех, кто теперь безмолвно маршировал вместе с нами. Разве можем мы так легко всех забыть? Но этим не стоило забивать наши головы, и такое отношение, как ни странно, прибавляло нам сил.

Но был один человек, который лучше остальных чувствовал и понимал, что происходит в солдатской душе. Это был командир нашего Panzerkorps (танкового корпуса) Феликс Штайнер, обергруппенфюрер СС и генерал войск СС. Мы его обожали, потому что он был воином и лидером от бога. Штайнер командовал уже многими из нас во времена службы в дивизии СС «Викинг». Он постепенно вырос, от командира дивизии поднялся до командира III танкового корпуса СС (германского танкового корпуса), и сейчас он командовал этим соединением, причем знал всех своих солдат.

В субботу, 14 апреля, он неожиданно приехал к нам. Конечно же, мы догадывались, что следует ожидать подобного визита, поскольку в тот день нас специально заставили приводить себя в порядок. И хотя нас все-таки застали врасплох, тем не менее мы были очень рады увидеть «старика» среди нас. Он выглядел серьезнее, чем обычно, когда стоял перед вытянувшейся по стойке смирно ротой.

Обергруппенфюрер Феликс Штайнер был одним из тех талантливых лидеров, которые рождаются один на миллион. От его крепкого и немного неуклюжего тела всегда исходило всеобъемлющее чувство спокойствия, мощи и безопасности. Каждый человек, который когда-либо видел его или слышал о нем, становился частью его силы. Штайнер был чрезвычайно жестким и требовательным, но в то же время он оставался равным среди своих солдат. Звучит банально, даже немного избито, что командир должен быть как отец для своих солдат, но если такое можно говорить о каком-либо офицере, то обязательно следует сказать и о Феликсе Штайнере. Мы обожали его и были слепо преданы ему.

Он снова стоял перед нами, как в прежние времена, и доверительно разговаривал, как равный с равными, мужчина с мужчинами. Он напоминал нам о тех днях, когда мы шли через бескрайние земли России и били русского ивана везде, где он пытался нам сопротивляться. Он объяснял цепь причин, которые привели нас сюда – на линию фронта, где сражаются германские народы, где Запад противостоит Востоку, – на берега Одера.

Он рассказал нам о величайшей опасности, которая угрожает западным народам и их культуре со времен Аттилы и его гуннов, но эти народы сейчас держатся так обособленно, как никогда раньше. Вместо того чтобы встретить врага лицом к лицу объединенными силами и отбить новое вторжение, они губят сами себя в кровопролитной междоусобной борьбе. Это привело к тому, что только часть Вооруженных сил Германии может сражаться с этими варварами в качестве последней линии обороны против опасности всемирного большевизма. Но даже эти силы из-за опустошительных воздушных ударов по родной земле и линиям коммуникаций теперь получают совершенно недостаточное количество топлива, оружия и боеприпасов. Штайнер объяснял, что наши воздушные силы не могли поддерживать сухопутные войска как требуется, поскольку они постоянно сражаются, пытаясь защитить наше беззащитное гражданское население от террористических налетов английских и американских бомбардировщиков. Судя по всему, артиллерия и танки, в которых мы так сильно нуждались, не могли дойти до нас в нужный срок, поскольку железные дороги и другие пути подвергались постоянным бомбардировкам.

– Что бы там ни происходило на Западе, мы сейчас не должны об этом думать. Фронт на Одере стал самым главным. Только он! Мы стоим здесь, и вместе с нами либо выстоит, либо падет весь мир Запада. Если большевики сумеют прорваться, их орды затопят нашу страну, и тогда погибнет не только Германия. Будущее всей Европы станет ужасным. Мы должны удержаться на Одере!

После этой речи Штайнер прошел вдоль строя роты, пожал руку каждому солдату, и каждый пообещал сделать все, что только сможет. Не один закаленный ветеран вдруг ощутил, как комок подступает к горлу и слезы наворачиваются на глаза, когда «старик» медленно переходит от одного солдата к другому. В наших сердцах возникало чувство подлинного боевого братства.

Когда он подошел ко мне, суровые, резкие черты лица вдруг смягчила сияющая улыбка. Он узнал меня! А ведь прошел почти год с тех пор, как под Нарвой в составе делегации от всей дивизии я поздравлял его с днем рождения. И хотя с тех пор Штайнер встречался с огромным множеством солдат, он запомнил меня. Он даже помнил мое имя. Он спросил меня о том, что меня волновало больше всего, словно был моим близким другом, поинтересовался, давно ли я получал вести из дома. Штайнер также спросил, как я чувствовал себя во время последних боев и как ко мне относятся товарищи по Ваффен СС. Я даже растерялся, в голове крутилась какая-то каша, я лишь слышал его участливый голос и видел ясные глаза, заглянувшие прямо мне в душу. Стоящие рядом товарищи превратились в неясные далекие фигуры. И где-то вдали я слышал свой собственный голос, который отвечал на вопросы генерала с четкостью, удивившей меня самого. Прощаясь, он похлопал меня по плечу и с жаром произнес:

– Да, камрад, до сих пор мы держались, несмотря на все трудности. И теперь, больше чем когда-либо, мы должны стиснуть зубы и стоять твердо. Один за всех, все за одного!

Он шел вдоль строя, крепко пожимая руку каждому из нас. Все эти люди, добровольно согласившееся сражаться насмерть, которые к этому времени успели забыть значение слова «привязанность», поддались влиянию его ауры. Перенесенные страдания заставили зачерстветь их души, черный юмор помогал им переносить опасности, но сейчас они преданно и с любовью смотрели на своего командира.

Феликс Штайнер был великим солдатом, одаренным военачальником, лидером и товарищем. Мы никогда не забудем тебя! Ты был блестящим носителем несгибаемого боевого духа, который передавался нам, и сразу в душе начинали играть фанфары, звучал марш Ваффен СС, который сложно, может быть, даже невозможно перевести:

 
SS marschiert in Feindesland
Und singt ein stolzes Lied
Ein Schutze steht am Volgastrand
Und leise summt er mit:
Wir pftifen auf unten, auf oben
uns kan ja die ganze Welt
verfluchen oder auch loben,
genau wie es ihnen gefollt.
 
 
СС идет по вражеской земле
И поет гордую песню.
Солдат стоит на берегу Волги
И тихо бормочет:
Плевать мы хотели на всех,
И целый мир может
Проклинать нас или хвалить,
Пусть делает, что угодно.
 

Он отражал дух этих высоких вспыльчивых парней и мужчин, которые тем не менее подчинялись железной дисциплине и совершенно не страшились смерти. Он отражал их веру в бесклассовое национал-социалистическое общество, где каждый имеет свой шанс.

Это был последний случай во время войны, когда я видел Феликса Штайнера. Позднее, как я слышал, он посетил все остальные роты, батальоны, полки и дивизии корпуса. Он вселял уверенность буквально во всех, его отвага передавалась пошатнувшимся и усомнившимся, заставляла их драться с новой силой.

Отдых в Шведте был исключительно спокойным и мирным. Жестокие сражения переместились немного на юг, и теперь бои шли возле Кюстрина. Введя в бой огромные силы, большевики упорно старались зацепиться за наш берег Одера. Их мощные атаки продолжались почти непрерывно, но были безрезультатными. Бесчисленное множество снарядов всех калибров обрушилось на каждый квадратный метр наших позиций. Они превратили западный берег Одера в лунный ландшафт. Но каждый раз, когда после мощного артиллерийского налета русские лодки и десантные суда отходили от восточного берега, их встречал огонь немецких орудий и пулеметов. Русские десантники гибли, а их суда шли на дно. Эта бойня продолжалась и днем, и ночью. А река равнодушно несла вниз по течению многочисленные трупы и струи крови.

Если бы большевики сумели захватить хотя бы самый маленький клочок земли на западном берегу Одера, мы оказались бы в страшной опасности, поэтому защитники сражались с предельной решимостью. Это была битва, где все решали резервы. Маршал Жуков имел все, что только желал. Дивизии и армии с других участков фронта отправлялись к Кюстрину. И снова против огромных масс войск мы в качестве резервов имели лишь мобильные группы. Наши войска отчаянно требовались в других местах, где шли не менее тяжелые бои.

Наверняка в качестве последнего резерва можно было использовать фольксштурм, но это были слабо вооруженные части, которые состояли в основном из стариков, уже лишившихся силы и выносливости юности. Кроме того, мы не имели артиллерийской и авиационной поддержки. И чего мы могли добиться, если у нас имелись только пулеметы, панцерфаусты, минометы и противотанковые орудия? Тут уже не помогала никакая храбрость. А против нас находился противник, имевший десятки тысяч орудий и «Сталинских органов», неиссякающий поток истребителей, которые безжалостно прочесывали оборонительные линии огнем своих пулеметов. Поэтому в один день струна все-таки лопнула и русские ступили на землю, искони принадлежавшую народам Запада, перешагнув через последний естественный барьер. С этого момента события понеслись со все возрастающей скоростью.

С фантастической быстротой большевики навели мосты через реку, после чего их ударные части сумели продвинуться еще на несколько километров во всех направлениях, хотя там их остановили спешно подброшенные резервы. Днем и ночью иваны лихорадочно работали, чтобы перевести через реку как можно больше войск, прежде чем немцы перейдут в контратаку. Когда стемнело, над мостами зажглись прожектора, чтобы в их свете русские саперы могли продолжать работу. Однако немецкая авиация, которая так нужна была на Восточном фронте, даже больше, чем ранее, полностью увязла в борьбе с армадами бомбардировщиков, прилетавшими с запада. Они сбрасывали зажигательные и фугасные бомбы на беззащитные крупные города Германии. Например, в Дрездене бомбардировщики союзников за три воздушных налета, которые длились 20 часов, убили не менее 200 000 человек, в основном женщин, детей и стариков.

Русские прорывы возникали и в других местах. Весь фронт на Одере оказался в опасности! Наша дивизия, которая оставалась одной из самых подвижных и успешных, принадлежала к тем соединениям, которые спешно перебрасывали в угрожаемый сектор. Мы должны были сбросить русских в реку и ликвидировать плацдарм. Это можно было сделать, только нанеся мощный безжалостный удар еще до того, как русские сумеют закрепиться на нашем берегу.

И снова мы мчались по прекрасной стране с плодородными полями и садами, обширными рощами, прямыми как стрела ивовыми аллеями, богатыми, отлично ухоженными фермами, великолепными замками. Что-то внутри требовало: быстрее, еще быстрее! Как бы не прибыли слишком поздно! Ответственность гнала нас вперед, в последний бой. Короткие паузы наполнялись ожиданием новых приказов и постоянной тревогой. Ежедневные приказы командира дивизии раскрывали перед нами всю тяжесть ситуации и важность действий каждого из нас.

Всю ночь мы двигались в полной темноте, не снижая скорости. Командиры машин, которые всегда стояли перед водителем, указывали им, куда поворачивать, так как водитель просто не мог видеть дорогу. Командир просто хлопал водителя по правому или левому плечу, в зависимости от того, куда поворачивала дорога. В наших бронетранспортерах было тихо, насколько это вообще возможно в грохочущей и скрежещущей бронированной машине. Никто не говорил ни слова, исключая радиста, который сидел справа от водителя, нацепив наушники, и выкрикивал приказы командира роты. Если он чуть-чуть поворачивал ручку настройки, то мог слышать, как русские командиры отдают свои приказы на другом берегу Одера.

На рассвете 19 апреля пришло сообщение, что обстановка полностью определилась, а вместе с ним пришли и приказы. Нам нужно было следовать прямо на передовую, сохраняя полную готовность, чтобы немедленно вступить в бой. Нашему разведывательному батальону выделили позицию в деревне Гогенштайн чуть позади передовой. Там мы остановились вместе с другим моторизованным подразделением, ожидая прибытия 30 танков «Королевский тигр», которые должны были помочь нам. Вместе с ними мы должны были нанести контрудар.

Экипажи покинули бронетранспортеры и разбрелись по всей деревне, чтобы размять ноги, а может быть, и вздремнуть перед боем. Я остался в своей машине вместе с водителем. Мы стояли рядом с амбаром, куда заехал другой бронетранспортер, чтобы укрыться от вражеских самолетов. Деревня была полна солдат, там были эсэсовцы, армейцы и даже фольксштурм, который я впервые увидел на линии фронта. Некоторые солдаты носили мундиры, но большинство из них так и остались в гражданской одежде с повязками фольксштурма. Они были вооружены в основном автоматами и панцерфаустами. Их дух был высок, но я гадал: а как будут вести себя эти пожилые мужчины, когда начнется серьезный бой?

Одно было хорошо – после множества боев в пешем строю мы наконец-то получили шанс атаковать на бронетранспортерах. При поддержке «Королевских тигров» наши легкие машины могли прорвать оборону плацдарма и посеять панику среди штурмовых частей русских. Если вспомнить наш опыт боев в Прибалтике, где мы часто несли тяжелые потери, мы должны были нахлебаться моторизованных атак. Но за последние месяцы, когда мы все время воевали в пешем строю, все ждали продолжения танковых ударов. В конце концов, мы ведь были не какой-то там пехотой, а панцер-гренадерами гордого германского танкового корпуса, элитного подразделения, которого боялась Красная Армия и которому завидовали остальные наши механизированные соединения.

Прибытие 30 «Королевских тигров», которые требовались нам для прорыва обороны большевиков, чтобы проложить нам путь к берегам Одера, ожидалось в любой момент. Но у нас еще оставалось немного времени отдохнуть и подремать. В деревне царили тишина и покой. Все постарались устроиться как можно удобнее, и в домах было полно спящих солдат. Даже я вскоре отключился. Водитель уже спал на своем сиденье.

Ужасный грохот, словно где-то поблизости началось извержение вулкана, подбросил всех нас, тишина в мгновение ока превратилась в неописуемый ад. «Сталинские органы» и тяжелая артиллерия обрушивали на нас залп за залпом, началось подлинное кровопролитие. На улицах взлетели столбы огня и земли, дома рушились и разлетались в щепки. Из окон показались языки пламени, которые лизали стены и крыши.

Солдаты в ужасе выбегали из дверей и выпрыгивали в окна. Кто-то сжимал окровавленными руками голову, а кто-то пытался зажать рваную рану на животе и запихнуть обратно вываливающиеся кишки. Я видел людей, которые ползли, потому что у них была оторвана нога или даже обе. Даже те, кто успел выбежать из дома, не чувствовали себя в безопасности, многие, сделав буквально пару шагов, валились на землю и больше не поднимались. Сквозь грохот разрывов долетали отчаянные предсмертные крики и жалкие стоны.

Все больше и больше солдат, пораженных острыми как бритва осколками, разлетавшимися во все стороны, а вдобавок еще и раскаленными докрасна, лежали на земле в лужах крови. Вскоре буквально вся улица была завалена скорчившимися телами. Кровь текла ручьями! Сотни солдат были убиты и ранены. Но русские снаряды продолжали сыпаться, разрывая на куски уже мертвые тела.

Окровавленный обрубок ноги с чмоканьем ударил в борт моего бронетранспортера, и кровь брызнула мне в лицо. Я просто остолбенел. Словно загипнотизированный, я в ужасе уставился на то, что происходило прямо передо мной. Брызги крови вернули меня к жизни. Мы должны бежать, прочь из машины! Лучше рискнуть получить осколок в ногу, чем остаться в машине и взлететь вместе с ней на воздух. Я пригнулся и крикнул водителю, что нужно делать. И в тот же самый миг большой осколок ударил в борт бронетранспортера в то самое место, где я только что стоял. Я опрометью вылетел наружу.

Мы выпрыгнули из машины и побежали к окопу, находившемуся в нескольких метрах от нас, с той скоростью, которую придает смертельный испуг. Тут я увидел, что сарай, в котором стоял другой бронетранспортер моего взвода, пылает. И чувство долга, которое сохраняется даже в самой тяжелой ситуации, погнало меня туда.

Амбар был уже полон дыма. Кашляя и ругаясь, я взобрался на водительское сиденье. Черт побери! Не помню, как долго я пытался трясущимися пальцами завести мотор, но это не удалось. Он только вздыхал и свистел. Совсем рядом с амбаром прогремел такой сильный взрыв, что у меня зазвенело в голове, огонь полыхнул, посыпались искры. Я снова выпрыгнул из машины. Я увидел, что мой водитель лежит в бетонном корыте для воды и смотрит на меня. Вдруг он исчез за черно-коричневым крутящимся столбом дыма и земли, засвистели осколки. «Кончено!» – только и подумал я. Однако он все еще был жив и даже не получил ни царапины в своем надежном укрытии. Я помахал ему, и он сразу побежал. Ложись! Новый взрыв, затем еще один – и снова он успел упасть! Под градом снарядов он добрался до меня, хотя и запыхался.

– Я не могу его завести! Попытайся, но поспеши, а то нас разорвет на куски! – крикнул я.

Он нырнул в кабину, грязно выругался, что-то покрутил, и мотор заработал. Все-таки он был одним из лучших наших водителей!

– Выезжай как можно быстрее! Я заберу наш собственный транспортер! – прокричал я и побежал туда.

Оглянувшись через плечо, я увидел, как бронетранспортер вылетел из горящего сарая и помчался прочь. Спотыкаясь о трупы товарищей и время от времени падая, чтобы укрыться от разрыва, я в результате перемазался в крови, но все-таки добрался до сарая, за которым стоял наш бронетранспортер. Не было никакого смысла задерживаться посреди этой бойни, ведь и до сих пор я остался цел только чудом. Вся деревня пылала, горящие дома извергали клубы едкого дыма и выбрасывали фонтаны искр. Воцарился совершенный хаос, повсюду лежали убитые и раненые, а отдельные уцелевшие солдаты в панике метались, пытаясь выбраться из этого ада.

От соединения, которое должно было сокрушить плацдарм большевиков, словно удар тяжелой кувалды, остались лишь жалкие обломки. Атака провалилась, еще даже не начавшись. Наш разведывательный батальон, элитное соединение, равных которому нельзя было найти на всем Восточном фронте, понес чуть ли не самые тяжелые потери за всю войну. И все это произошло буквально в течение получаса, не больше, хотя именно в таких ситуациях ты полностью теряешь ощущение времени.

Весь перемазанный кровью погибших товарищей, я забежал за угол сарая. Наш бронетранспортер пропал! Похоже, кто-то из экипажа сумел увести его из-под града снарядов, понимая, что это последнее, что у нас осталось. Но в результате я остался один, как перст! Я понятия не имел, где теперь должен собраться батальон после этого удара. В то же самое время легко было догадаться, что вскоре большевики сами перейдут в наступление, бросив вперед танки и пехоту, потому что этот яростный обстрел был лишь подготовкой атаки. Они вели огонь не только по деревне. Грохочущие раскаты доносились и справа, и слева. Готовилось решающее наступление!

Несколько человек прибежали с дальнего конца деревни. Двое солдат тащили раненого товарища с окровавленной повязкой на голове. Было ясно, что они прибыли с передовой. Не обращая внимания на осколки снарядов, свистящие вокруг, они бежали дальше. Но тут один из них упал, ему оторвало голову, и кровь фонтаном ударила из горла. Другому оторвало ногу выше колена, и он рухнул ничком. Я никак не мог помочь им, нигде не было видно санитаров. Вероятно, их тоже разорвало на куски. Со всеми, кто находился в деревне, было покончено.

Один из армейских пехотинцев, стоявших неподалеку, завопил, заметив меня сквозь пелену дыма. Я лежал, практически беззащитный, у каменного фундамента одного из домов.

– Иваны прорвались там! Идут целые толпы! – кричал он.

Вот теперь я тоже побежал! Перепрыгивая через трупы, я помчался назад, держа в руке пистолет, свое единственное оружие. Солдаты Красной Армии могли появиться в любой момент, и я приготовился продать свою жизнь как можно дороже.

Хотя времени внимательно разглядывать, что творилось в деревне, у меня не было, увиденное врезалось мне в память. Посреди улицы сидел старый солдат фольксштурма. Его совершенно седые волосы были залиты кровью из раны на голове. Рядом с ним валялся его панцерфауст. Он придерживал голову раненого молодого эсэсовца и нежно гладил стремительно бледнеющие щеки. У эсэсовца были оторваны обе ноги. Он был обречен, но было жутко встретить его жалобный, молящий взгляд, который должен был вот-вот угаснуть. Но я не мог взять раненого с собой. Он наверняка истек бы кровью раньше, чем я протащил бы его хотя бы немного.

Я бежал дальше, не сбавляя скорости. Утомленные солдаты вермахта, которые не могли удержаться рядом со мной, постепенно отставали. Но как бы быстро я ни бежал, выбраться из-под смертоносного ливня снарядов казалось невозможным. Он двигался вперед с той же скоростью, с какой я бежал. Наконец, когда я миновал небольшой лесок, он несколько ослабел. Но позади меня все гремело, гудело и содрогалось. Этот обстрел катился дальше, как исполинский дорожный каток, сминая все на своем пути.

Дамба была прорвана. И, подобно потоку воды, устремившемуся в брешь, Красная Армия ринулась вперед с плацдарма под Кюстрином, взломав немецкую оборону. Русские в течение нескольких дней накапливали силы, сосредоточив большое количество войск на крохотном пятачке. Они потоком шли через реку, днем и ночью, совершенно не опасаясь нашей авиации. Удар был нанесен в узком секторе, что еще больше усилило его и без того сокрушительную мощь. Я уже понял, что фронт на Одере прорван. Слова обергруппенфюрера Штайнера звучали у меня в ушах: «Как все это закончится?» Я повторял этот вопрос снова и снова, пока бежал по полю, судорожно облизывая пересохшие губы и пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. Дело в том, что вдали под деревьями я увидел небольшую группу машин.

Там были и наши бронетранспортеры, командование которыми принял адъютант роты. Именно он вместе с водителем другой роты подобрал меня и привез сюда. Командиром роты взамен раненого был назначен новый офицер, еще один командир роты погиб, были ранены два командира взводов. Адъютант роты Худелист задержался, чтобы подобрать всех отставших. Он сообщил мне, что 12 человек из моего взвода погибли в деревне, а мой водитель, который вывел бронетранспортер из горящего сарая, сумел выскочить из деревни, но взлетел на воздух вместе с машиной, получившей прямое попадание, буквально у него на глазах. Из десяти бронетранспортеров минометного взвода уцелели всего четыре, причем с неполными экипажами! За короткий промежуток времени я потерял больше людей, чем за несколько дней упорных боев в Штеттине.

К опушке леса начали подходить солдаты с рухнувшей передовой. Мы бросились к ним и подхватили тех, кто был в самом тяжелом состоянии. Они были совершенно измучены и сломлены. Мы погрузили в наши машины как можно больше раненых и перевязали их, как могли. Самых тяжелых уложили на решетчатый настил днища. Остальные бежали следом, когда мы отправились на соединение с остатками нашего потрепанного батальона. Но к некоторым все-таки вернулись боевой дух и силы. Вид наших бронетранспортеров вселил в них пусть слабую, но уверенность.

Добравшись до ближайшей дороги, мы остановили несколько пустых санитарных машин, которым и передали раненых солдат вермахта. Мой бронетранспортер был серьезно поврежден и требовал капитального ремонта в ближайшей походной мастерской. Он даже мог ездить, но тихонько. И все-таки мы смогли последовать за остальными машинами, хотя не могли держаться рядом с ними.

Вот так, несколько неожиданно, мы остались совершенно одни, затесавшись в ряды армейского подразделения, которым командовал майор, награжденный Рыцарским Крестом. Я уже видел его ранее в деревне, где он командовал моторизованным подразделением, которое вместе с нами должно было отправиться на фронт. Судя по всему, сейчас он собрал всех, кто еще мог сражаться, и пытался хоть как-то остановить отступление. В данный момент он был целиком занят тем, что старался организовать линию обороны, идущую полукругом по полю. Советские истребители метались над полем на бреющем, гоняясь буквально за каждым солдатом.