Текст книги "Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера"

С искаженным лицом, размахивая пистолетом, майор метался среди своих солдат. Но это было форменное самоубийство! Когда он увидел наш медленно ползущий бронетранспортер, он бросился к нам, приказывая остановиться. У него на лице было ясно написано, что бронированная машина – это именно то, что ему сейчас требуется. Водитель притормозил, и адъютант роты Худелист, который сидел наверху, спокойно спросил, даже не пытаясь притвориться вежливым, что все это значит. Я высунулся из люка и с интересом слушал. Дело в том, что офицеры Ваффен СС не слишком уважали армейцев, и в СС Железный Крест 1-го класса ценился так же высоко, как Рыцарский Крест в армии. Если бы вы только могли видеть лицо майора, который пришел в бешенство, выслушав адъютанта.

– Я полагаю, что вы просто удираете! – заревел он.

– Что вы, нет. Мы просто идем на соединение со своей частью, – ответил адъютант, по-прежнему сидя на борту бронетранспортера.

– Если вы немедленно не покинете машину и не начнете разговаривать со мной нормально, я сделаю дырку в вашем брюхе! – бесновался майор, размахивая пистолетом.

Мы с адъютантом обменялись быстрыми взглядами. По багровому лицу майора и его бешеным глазам было понятно, что он способен на такое. Адъютант спрыгнул с машины, стал по стойке смирно, отдал честь и отрапортовал:

– Герр майор, я адъютант четвертой роты разведывательного батальона панцер-гренадерской дивизии СС «Нордланд», вместе с двумя солдатами и бронетранспортером минометного взвода следую к пункту сбора роты.

– Вы нужны мне здесь. Вы будете оказывать нам огневую поддержку. Ожидайте моих приказов! – заявил майор и повернулся, чтобы дальше руководить организацией обороны.

– Герр майор, машина в ее нынешнем состоянии бесполезна. Согласно приказу, ее надлежит доставить в ближайшую походную мастерскую для ремонта, – осмелился возразить адъютант.

Майор снова бросился к нам.

– Вы останетесь здесь и будете ждать моих приказов! – крикнул он и ушел.

Адъютант снова забрался на бронетранспортер. Перед нами открывались блестящие перспективы! Повсюду слышался шум боя, и артиллерийская канонада постепенно приближалась. А здесь, посреди поля, толпились несколько сотен человек, никак не защищенных. Налет вражеской авиации или прицельный артиллерийский залп – и от них ничего не останется.

Адъютант не сказал ни слова, только мрачно поглядел вслед майору, который бежал прочь. Майор добрался до дальнего фланга позиции, примерно в 300 метрах от нас, адъютант нырнул в машину и приказал водителю:

– Гони так быстро, как только может эта развалина!

С рычанием бронетранспортер дернулся и покатил дальше. Но это не было трусостью.

– Никто еще не осмеливался обвинить меня в этом, и я не думаю, что есть причины для таких обвинений. С одной стороны, мы должны присоединиться к нашей роте до того, как большевики окажутся там. С другой – мы не должны погибнуть в бесславном и бессмысленном бою без единого шанса нанести потери противнику.

Адъютант бормотал все это мне, пока мы выглядывали из люка и смотрели на майора, который все еще не заметил нашего отступления от его безумной «линии обороны». Нам было жаль парней, которые там находились.

Мы, наверное, отошли оттуда на расстояние в 300 метров, когда услышали неприятный, слишком знакомый вой. «Сталинские органы»! Совершенно инстинктивно мы вжимали головы в плечи.

В яблочко! Прямо в центр отряда. Залп этого ужасного оружия дал такой сокрушительный результат, которого могут достигнуть только «Сталинские органы» или «Небельверфер». Мы увидели столб черно-коричневой земли, человеческие тела, которые, кувыркаясь, разлетались в разные стороны, серию вспышек, следовавших одна за другой. Когда черная пыль осела, никто из солдат уже не двигался. Ужасная работа, сделанная в один миг!

Мы посмотрели друг на друга. Мы там были всего лишь минуту назад! Снова «удача» и непостижимый инстинкт, который предостерегает ветерана-фронтовика, были на нашей стороне.

Мы пересекли поле и вышли на извилистую дорогу, по которой двинулись дальше. Внезапно прилетели русские истребители! Они несколько раз прошлись на бреющем над дорогой и полем, где было полно машин и отступающих солдат. Град пуль свистел, словно коса смерти, над людьми и машинами. Каждый раз, когда такой «монстр», воя мотором, шел вниз, мы стремительно бросались внутрь нашего бронетранспортера. Они не давали нам передышки. Один только звук воющих моторов бил по нервам и заставлял тело болезненно сжиматься. Мы проезжали мимо горящих машин, которые встречались все чаще, и целых рядов павших солдат, которые не смогли уйти достаточно далеко от дороги, чтобы спастись от пуль. И снова удача была на нашей стороне. Пули так и свистели вокруг. Мы скорчились за броней и попытались придумать что-нибудь толковое, но тут самолеты убрались. Впрочем, эти атаки продолжались бесчисленное количество раз.

На повороте стоял штандартеноберюнкер Шварк. Мы подобрали его и поехали дальше. После того как командира роты ранили, Шварк, которому исполнилось всего 20 лет, был назначен командиром пятой роты. Он остался, чтобы попытаться найти нас во всем этом хаосе и увести к тыловым службам.

Примерно в 50 метрах от дороги стояло 88-мм орудие. Погода была солнечной, поэтому расчет разделся по пояс, чтобы легче было работать. Пот сверкал на спинах зенитчиков, когда они подносили снаряды, заряжали и стреляли, ведя беглый огонь. Внезапно в небе показался советский истребитель, который бросился вниз, как сокол на добычу. Вой мотора и свист воздуха предупредили артиллеристов, совершенно не паникуя, они убегали к своему окопу, успев выпустить снаряд, который уже находился в стволе. Подобно стреле, самолет бросился на орудийный окоп. Рев двигателя становился громче, переходя в оглушительное, пугающее завывание. Прямо над орудием самолет сбросил бомбу, буквально в нескольких метрах от земли дернул носом вверх, с фантастической скоростью набрал высоту и исчез.

Бомба пролетела мимо цели приблизительно на 30 метров, выбросила облако земли, похожее на гриб, но не причинила вреда. Артиллеристы примчались из своих укрытий, принесли снаряды, зарядили орудие и продолжили стрельбу, размеренно и механически, как после короткого перерыва на учениях.

Это была короткая, но захватывающая интермедия. Какой удивительно одаренный пилот, какое мастерское пике! И такими смелыми, твердыми как сталь воинами были эти зенитчики, которые, как мне показалось, с явной неохотой убегали со своих позиций. Сразу после того, как взорвалась бомба, они вернулись и продолжили стрельбу, как будто ничего не произошло!

Под командованием Шварка мы проезжали мимо длинных колонн отступающих частей, наконец добрались до взвода снабжения и воссоединились с нашей ротой. Не было многих знакомых лиц, исчезли те, кто еще этим утром курил мои сигареты или одолжил табака для трубки, с кем в течение многих месяцев мы делили военные опасности и кто сохранял ясный ум во многих опасных ситуациях. Потери были чудовищными, и когда штандартеноберюнкер Шварк приказал нам построиться, оказалось, что приблизительно половина солдат пропала, большинство из них погибли. Из раненых отсутствовали только получившие серьезные раны. Все, кто еще мог ходить, стоять и держать оружие, вернулись с перевязочных пунктов сразу после наложения небольшой повязки. У Феликса Штайнера растаяло бы сердце, если бы он смог увидеть эти редеющие шеренги черных от дыма, грязных эсэсовцев в рваных мундирах, с окровавленными повязками, но готовых к новым сражениям. Утренние ужасы потрясли, но не сломили нас. У нас все еще имелись оружие и боеприпасы!

Санитары бегали туда и сюда, посыльные метались взад и вперед по шоссе и песчаным деревенским проселкам. Тем временем поползли всякие слухи. Из уст в уста передавалась самая противоречивая информация, которую то подтверждали, то опровергали. Всем было совершенно ясно, что началось генеральное наступление на Берлин. Конечно, мы не были на передовой линии фронта и не видели, что там происходит. Но непрерывная артиллерийская канонада и огромные соединения бомбардировщиков и истребителей со всей очевидностью показывали, что начинаются решающие бои.

На дорогах воцарился хаос. Каждый перекресток, каждая небольшая железнодорожная станция и каждый мост были засыпаны бомбами, каждую войсковую колонну настырно обстреливали истребители. Танки, пушки, грузовики, санитарные машины и тягачи валялись на обочинах вперемежку с мертвыми лошадями и скрюченными телами павших солдат с оторванными конечностями. Все чаще возникали заторы, и бомбежки этих скоплений техники производили ужасный эффект. Сойти с дороги можно было, но это приносило мало пользы, потому что вокруг тянулись только пашни и поля с редко встречающимися маленькими рощицами тут и там. Бомбы делали основную работу, а истребители прочесывали все вокруг своими пулеметами, довершая ее. Они выполняли продолжительные заходы и делали крутые развороты на высоте тридцать, двадцать и даже десять метров, гоняясь за бегущими солдатами. Их снаряды пропахивали длинные борозды в земле. Среди бегущих мужчин рвались артиллерийские снаряды, люди падали и оставались недвижными.

В разгар этого кровавого безумия штаб дивизии «Нордланд» растерялся и временно впал в оцепенение. Разбросанные по разным местам батальоны и роты пришлось собирать и готовить к бою. Мы создали нечто вроде линии фронта и вскоре снова вошли в соприкосновение с Красной Армией. Далее повторилась кровопролитная битва в Померании. Большевики всюду появлялись раньше, чем мы узнавали об этом. Они имели огромное количество танков, да и пехоты мы видели ничуть не меньше. Русские намеревались сломить наше сопротивление, используя огромное численное преимущество. Раз за разом мы, вступив в бой, обнаруживали, что нам противостоят соединения одних только танков, штурмовых орудий и целых батальонов «Сталинских органов». Среди них не было ни одного пехотинца, механизация Красной Армии достигла своего пика. Судя по всему, пехоту перевозили в основном на американских грузовиках, которые следовали за танковыми частями.

Борьба была исключительно жестокой, и наши потери были большими. Наша дивизия довольно быстро сократилась по численности до полка. Нам приходили приказы выделить ту или иную роту для защиты определенного сектора, поэтому привычным делом стало видеть, как унтерштурмфюрер вешает на плечо автомат и идет на передовую вместе с унтершарфюрером и парой солдат, которые волокут ящики с патронами. И все это называлось ротой! Чего мы надеялись добиться с батальонами из 40 или 50 солдат и полками по 200 или 300 человек? Но мы продолжали сражаться! На позицию, короткая перестрелка, затем все встают и отходят. На нас внезапно мог обрушиться огонь сзади, мы попадали в окружение, но все-таки прорывались и снова возвращались в бой! И это продолжалось в течение многих дней, мы остались без сна и почти без еды.

Иван, который обычно избегал ночных атак, теперь взял привычку непрерывно двигаться круглыми сутками. Было странно и непривычно слышать, что глухое рычание танковых моторов не стихает даже в темноте, видеть вспышки выстрелов, слышать боевой клич большевиков. Наши силы были напряжены до такой степени, что напряжение смело можно было назвать сверхчеловеческим. Но за каждую позицию, которую мы были вынуждены покинуть, враг платил высокую цену убитыми и ранеными.

В первые дни после катастрофы в Кюстрине мы ни разу не видели солдат из других частей, кроме как из нашей собственной дивизии. Начинало казаться, как будто бы все бремя свалилось на наши плечи, хотя, конечно, соседние части вели столь же отчаянное сражение с превосходящими силами русских. В те дни мы буквально висели между жизнью и смертью, и потому у нас не было времени, чтобы думать о подобных вещах. Командир взвода просто не мог составить себе общую картину, даже в пределах небольшого сектора обороны.

Мы сражались, бежали, ездили, окапывались, сражались, бежали снова и снова, все это без малейшей передышки, железная хватка противника не ослабевала. Это так выматывало и полностью забирало все силы, что ни одно отдельное событие не отпечаталось в памяти. Это просто стало продолжением невнятных и путаных картин: взрывы снарядов, горящие танки, фермы и города. Мы видели деревни, превратившиеся в закопченные руины или пылающие костры, умирающих товарищей справа и слева, мы слышали их жалобные стоны и пронзительные крики боли. Мы видели заросшие, грязные, окровавленные лица солдат с воспаленными покрасневшими глазами.

Я не знаю, как долго мы оставались одни против превосходящих сил русских в своем секторе, но наконец-таки к нам на помощь начали прибывать другие части. Конечно, не было времени для нормального и столь необходимого отдыха. Но, по крайней мере, у нас появилось время, чтобы иногда перевести дыхание между сражениями. Случалось, мы даже могли подремать полчасика перед новым боем. Мы были больны от усталости, которая свинцовым плащом окутывала тело и разум. Изредка напряжение ослабевало, и тогда у нас могло появиться время немного поспать.

Иногда у нас получалось во время перехода отлучиться на соседнюю ферму перекусить, потому что еда могла стоять нетронутой на столе. Иногда кастрюли оставались на плите, почти остывшие. Иногда одежда и домашняя утварь были все еще на месте, как будто владельцы ненадолго покинули комнату. Однако в хлевах мычал скот, на крыльце могла сидеть кошка, облизывая свои лапы и греясь на солнышке. Красные наступали с такой огромной скоростью, что жители спасались в спешке и панике, бросая все. К сожалению, слишком часто большевики настигали беженцев, хватали их или даже убивали. Они буквально кишели в тылу у обороняющихся, которым больше не удавалось держать сплошную линию фронта.

Среди новых войск, прибывающих на фронт, было много парашютистов, это были солдаты старой закалки, которые приносили с собой опыт и воспоминания Крита, Северной Африки и Монте-Кассино. Они отлично знали свое дело. Неподалеку от нас с истинно галльской отвагой сражались валлонские и французские добровольцы СС. Скорость наступления русских удалось немного замедлить, но остановить их нам так и не удалось, как не удалось создать непрерывную линию обороны. Слишком часто только что созданные оборонительные позиции пробивали сильные танковые авангарды большевиков, которые прорывались глубоко в тыл к нам. Наши скудные резервы, которые можно было бросить в бой в каком-то другом месте с некоторыми шансами на успех, спешно отправлялись туда, но в результате сектор, который они только что покинули, оказывался прорван новым ударом советских танков. Вот так русские неотвратимо двигались на запад по земле, которая в считаные часы превращалась из плодородных крестьянских угодий в полупустынную степь.

Не раз нам приходилось отступать, бросая подготовленные узлы сопротивления, потому что большевики атаковали нас с тыла, обойдя с флангов. В крайне редких случаях нам удавалось отбить назад потерянные территории и вывезти технику до того, как большевики захватят или уничтожат ее.

Глава 8
Опасное приключение

Однажды я предпринял попытку возвратить утраченную технику вместе с двумя механиками в некоем небольшом городе. Он был потерян рано утром, но позже в тот же самый день парашютисты снова отбили его. Во время быстрого отступления тем утром наш разведывательный батальон был вынужден оставить штурмовое оружие в руинах. У него были какие-то проблемы с мотором, и оно могло двигаться только задним ходом! Однако оно занимало такую плохую позицию между двумя сильно поврежденными зданиями, что было невозможно вытащить его оттуда, когда мы отступали. Ремонтировать самоходку не было времени, но я посчитал позором, что практически исправное и готовое к действию орудие будет потеряно, попав в руки большевиков. Поэтому взял с собой двух механиков, и на тяжелом автомобиле «Штейр», отличной немецкой версии американского джипа, намного превосходящей его, одолжив машину в гараже вермахта, мы поехали обратно к городу. На все непредвиденные задания я брал с собой Вальтера Лизеганга, одного из самых надежных солдат взвода, ну и пулемет вдобавок.

Мы ехали прямо на шум боя. Само собой, нам следовало спешить, прежде чем у ивана появится время отдохнуть и провести новую атаку. Мы были неприятно удивлены, когда обнаружили, что самый сильный грохот и треск раздаются именно там, куда мы направляемся. Нас не слишком волновали столбы дыма, поднимающиеся над городом, потому что он горел с предыдущего вечера, после того как русская артиллерия начала играть свои «прелюдии». Риск заключался в том, что русские уже вернулись в город.

За несколько сотен метров от города мы встретили двух парашютистов, которые беззаботно прогуливались по песчаной тропке, словно на воскресном пикнике, попыхивая трубками. Их плечи живописно обвивали патронные ленты, а ботинки поднимали облачка пыли.

Я притормозил и спросил, как там обстоят дела:

– Это иван стреляет в городе?

– Нет, это стреляют наши танки. Пока никакого риска, – убедительно объяснили они хором и продолжили свою «воскресную прогулку».

– Ну, парни, двинулись дальше, – сказал я, и мы тронулись с места.

Конечно, легко было выяснить, что большевики не могут находиться более чем в нескольких сотнях метров от города, в самом городе их еще не было. Ясно, что нам следует поторопиться, чтобы успеть до их появления. Полный газ!

На большой скорости мы ворвались на главную улицу, с трудом крутясь между многочисленными воронками, взорванными запряжками и противотанковыми пушками, которые иван оставил во время своего отступления. Повсюду валялись многочисленные трупы русских. Они лежали в странных позах, похожие на желто-коричневые кучи тряпья. При этом я успел разглядеть трех парашютистов с фаустпатронами, прятавшихся за частично разрушенным брандмауэром. Даже если бы они не протирали свои глаза, то все равно выглядели бы, мягко выражаясь, удивленными. Они усиленно махали и кричали нам что-то, но мы слишком спешили, и у нас не было времени их слушать.

Изящно повернув, мы остановились на городской площади, украшенной небольшим водоемом, который был обсажен цветами. В мирные, более счастливые дни это была игровая площадка для городских детей с горкой, качелями и песочницей. Я буквально увидел, как всего неделю или несколько дней назад девочки с белокурыми волосами играли здесь, наполняя воздух радостным смехом. Сегодня они, вероятно, бегут по дорогам на запад, преследуемые американскими истребителями или вообще лежат в канавах с кровью на волосах. Сегодня качели были пустыми, напоминая нам о русских армиях поблизости. И доносились совсем другие звуки, не мягкие и радостные, а жесткие и пронзительные. Зеленая лужайка со свежей травой и клумбы со сверкающими весенними цветами были сильно изуродованы, молодые деревца – сломаны и расколоты снарядами. Дым клубился, как ядовитое облако, над когда-то мирной, а теперь оскверненной площадью.

В городке со всех сторон слышался сильный грохот. Мы бегом пересекли площадь, свернули в переулок и помчались вверх по довольно крутому холму. Именно там, на верхушке, зажатое между домов, стояло штурмовое орудие, которое мы намеревались отремонтировать и забрать с собой. Длинный ствол, указывающий на восток, торчал из-за домов. Солдат нигде не было видно, но можно было слышать грохот и лязганье. Во всем остальном город казался мертвым. Буквально перед тем, как мы достигли вершины холма, с другой его стороны послышался грохот танковых гусениц.

– Быстрее, мужики! Наши танки начинают отступать! – крикнул я остальным.

Именно в тот момент показался танк, который с усилием поднялся на холм и замер во всем своем великолепии. Я просто остолбенел. Черт, я спятил? Этот длинный ствол, эта башня – танк «Иосиф Сталин»! В моей голове что-то щелкнуло, и душа ушла в пятки.

– Уходите! Это иван! – заорал я и чуть ли не кувырком полетел вниз по холму.

Русские оказались удивлены гораздо меньше нас, потому что прежде, чем мы пробежали какое-то расстояние, первый снаряд уже просвистел между зданиями. Мы бежали как от огня, но стало только хуже! Снаряды свистели и выли между нами, над нами, вроде даже под нами, и выход на площадь внизу казался далеким миражом. Испуг придал нам сил, втянув головы в плечи, мы помчались вниз по булыжникам мостовой. При каждом глухом ударе сверху сердце замирало, но стрельба русских была слишком неточной, снаряды рвались на другой стороне площади. Тогда они начали стрелять наискосок по стенам домов, чтобы задеть нас осколками. Они пронзительно свистели прямо у нас над головой и звенели по мостовой. Мой левый рукав был вспорот осколком, у одного из механиков кисть была разорвана, и кровь летела брызгами в стороны, потому что он бежал, размахивая руками. Но нам удалось уйти!

Наконец-то! Отчаянным рывком мы забежали за угол дома на площади как раз в ту секунду, когда окно разлетелось вдребезги. Не требовалось никакого приказа, чтобы заставить нас бежать изо всех сил к нашему автомобилю у пруда. Я успел глянуть налево и заметил, что там появились большевики с автоматами наперевес. Они не слишком осторожно двигались вдоль стен домов с восточной стороны главной улицы к площади. Лишь теперь я вспомнил, что именно кричали нам парашютисты, прятавшиеся за брандмауэром, когда мы проезжали мимо! «Город находится в руках иванов!» Надо было слушать повнимательней!

Когда мы перебегали через лужайку, я вдруг заметил желто-коричневую фигуру в машине, которая с любопытством разглядывала пулемет. Прежде чем он успел среагировать, я выхватил свой пистолет, и противник рухнул на пулемет. Прямо в автомобиле! Вальтер отбросил большевика в сторону. Он оказался маленьким киргизом с плоским лицом и раскосыми глазами. Мы с разбега запрыгнули на заднее сиденье и выставили пулемет через борт. Механик с целыми руками держал наготове автомат. На максимальной скорости мы объехали водоем и понеслись прочь из города. Большевики на другом конце площади побежали было за нами, но Вальтер прижал их к земле огнем пулемета. Русский патруль, двигавшийся нам навстречу, был настолько ошарашен нашим появлением, что никто даже не подумал стрелять. Зато Вальтер и механик подумали, и русские посыпались на землю, как сбитые кегли.

Острый запах дыма исчез, и теперь нас снова обдувал свежий ветер. Мы вырвались из города, оставив большевиков позади, и старались еще больше увеличить скорость. Только теперь мы ощутили страшное напряжение. Пот бежал ручьями по нашим спинам и горячим лицам, заливая глаза, которые жгло от соли, и попадал в рот. Мы задыхались от волнения и напряжения, которое не отпускало, пока мы не вернулись в тыловое подразделение.

Там продолжались спешные приготовления к бою, нас снова должны были послать на передовую. Наша рота, которая сейчас выглядела чуть ли не самой лучшей в дивизии, насчитывала не более 40 человек. За несколько неописуемо тяжелых дней после Кюстрина мы потеряли больше хороших и храбрых товарищей, чем за предыдущие несколько месяцев упорных боев. Теперь эти времена, похоже, ушли навсегда, и после упорных сражений мы смогли отойти в тыл на неделю или хотя бы на несколько дней, чтобы прийти в себя и восстановить силы прежде, чем снова вернуться на фронт. Слова «отдых» для нас больше не существовало. Были только стычки, столкновения, бои, а в промежутках между ними стремительные, изматывающие передислокации.

После всего, что произошло, мы должны были попросту сдохнуть, накрыться, отдать концы. Но мы сжимали зубы и заставляли себя продолжать сражаться еще более упорно. Мы действовали совершенно автоматически, не раздумывая, на одних инстинктах, которые помогают опытному солдату-фронтовику выживать, хотя теоретически он должен уже погибнуть либо во время бомбардировки, либо в ближнем бою, либо попав в засаду. В таком состоянии запредельного утомления мозг уже не мог воспринимать что-либо еще. Только теперь мы полностью показали значение несгибаемого боевого духа, твердых убеждений и четкого понимания причин борьбы, ведь все это необходимо солдату на фронте. Без этого он, конечно, может сражаться, особенно если его поддерживает многочисленная артиллерия, авиация и танки. Но при неблагоприятных обстоятельствах, перед лицом кажущегося непобедимым врага, который имеет огромное превосходство в живой силе и технике, без поддержки тяжелого оружия солдат может упасть духом и сам будет стремиться в плен.