Текст книги "Ночной цирк"

Оттенки серого
Лондон, январь 1874 г.

Здание, такое же серое, как асфальт у его подножия и небо над крышей, кажется зыбким, словно облака – как будто в любой момент может раствориться в воздухе. Построенное из невзрачного серого камня, от зданий по соседству оно отличается лишь потускневшей вывеской над дверью. Даже директриса этого учреждения облачена в унылый темно-серый балахон.

И все же человек в сером костюме не вписывается в общую атмосферу.

Его сюртук скроен по последней моде. Серебряный набалдашник трости вызывающе блестит из-под руки, затянутой в новенькую перчатку.

При встрече он называет себя, однако имя тут же вылетает у директрисы из головы, а переспросить ей неловко. Впоследствии, когда он подписывает все необходимые документы, разобрать оставленную им подпись не представляется возможным, да и сами бумаги таинственным образом исчезают спустя несколько недель.

Он предъявляет необычные требования к выбору ребенка. Сначала директриса никак не может понять, кого именно он ищет, но после ряда вопросов и уточнений приводит к нему троих детей: двух мальчиков и одну девочку. Мужчина просит разрешить ему побеседовать с каждым наедине, и директриса неохотно уступает.

С первым мальчиком беседа длится совсем недолго, и вскоре его отпускают. Когда он выходит в коридор, двое других детей бросают на него вопросительные взгляды, пытаясь угадать, что ждет их за дверью, но в ответ он лишь качает головой.

Девочка остается в кабинете чуть дольше, но потом и ее отпускают, растерянную и недоумевающую.

Последним беседовать с человеком в сером костюме отправляется второй мальчик. Ему указывают на стул возле директорского стола, однако сам человек в сером костюме остается стоять.

Этот мальчик не проявляет беспокойства, как первый. Он сидит тихо и спокойно, не позволяя себе откровенно глазеть по сторонам, однако при этом его серо-зеленые глаза отмечают все детали интерьера и исподволь наблюдают за мужчиной. Темные волосы мальчика пострижены весьма небрежно, словно парикмахеру постоянно приходилось отвлекаться, однако перед приходом сюда их явно попытались пригладить. Костюм изрядно поношен, но выглядит опрятно, несмотря на то что брючки коротковаты и вылиняли так сильно, что уже и не скажешь с уверенностью, какими они были изначально: синими, зелеными или коричневыми.

Мужчина несколько секунд разглядывает бедно одетого гостя и начинает разговор:

– Давно ты здесь?

– С рождения, – отвечает мальчик.

– Сколько тебе лет?

– В мае будет девять.

– На вид тебе меньше.

– Я говорю правду.

– Не сомневаюсь.

Человек в сером костюме некоторое время молча смотрит на мальчика.

Мальчик смотрит на него.

– Полагаю, ты умеешь читать? – спрашивает мужчина.

Мальчик кивает.

– Я люблю читать, – говорит он, – но здесь не хватает книг. Те, что есть, я уже прочел.

– Хорошо.

Внезапно, без предупреждения, человек в сером костюме бросает в мальчика тростью. Мальчик ловит ее одной рукой, даже не дрогнув, однако глаза его, сузившись от удивления, беспокойно перебегают с трости на мужчину и обратно.

Кивнув, мужчина протягивает руку и забирает трость, а затем носовым платком тщательно вытирает следы детских пальцев с блестящей поверхности.

– Очень хорошо, – замечает он. – Я беру тебя в ученики. Уверяю, у меня ты найдешь массу книг. Мы уезжаем, как только я улажу формальности.

– У меня есть право выбора?

– А ты предпочел бы остаться здесь?

Мальчик раздумывает лишь мгновение.

– Нет.

– Вот и прекрасно.

– Вы не хотите узнать, как меня зовут? – спрашивает мальчик.

– Имя совсем не так важно, как склонны думать большинство людей, – отвечает человек в сером костюме. – Ярлык, который на тебя навесило это учреждение или твои пропавшие родители, не представляет для меня ни интереса, ни ценности. Если в какой-то момент тебе потребуется имя, выберешь его сам. А пока вполне можно обойтись без него.

Он отпускает мальчика, чтобы тот мог сложить в небольшую дорожную сумку свои немногочисленные пожитки. Человек в сером костюме подписывает бумаги, и хотя на вопросы директрисы он отвечает так уклончиво, что она не в состоянии уловить суть, у нее не находится возражений против того, чтобы он забрал ребенка.

Когда, собравшись, мальчик появляется в кабинете, человек в сером костюме навсегда забирает его из серого здания.

Уроки чародейства
1875–1880 гг.

Детство Селии проходит на фоне сменяющих друг друга театров. Больше всего времени они проводят в Нью-Йорке, но бывают и затяжные гастроли в других городах. Бостон. Чикаго. Сан-Франциско. Редкие поездки в Милан, Париж или Лондон. Для Селии все эти театры сливаются в нескончаемый круговорот пыльных кулис, бархата и опилок, так что она подчас даже не понимает, в какой они сейчас стране, да это и не важно.

Все детство отец таскает ее за собой, словно холеную карманную собачку в дорогих нарядах, которой его коллеги и знакомые восхищаются, собираясь в баре после выступлений.

Когда она, по его мнению, становится слишком большой для роли красивой игрушки, он везде ходит один, оставляя ее коротать время в гримерках или гостиничных номерах.

Каждый вечер она думает, что будет, если вдруг однажды он не вернется, но он неизменно вваливается в комнату среди ночи, изредка гладит по голове, хотя она притворяется спящей, а чаще попросту ее не замечает.

Уроки теряют былую официальность. Если раньше они, даже не будучи слишком регулярными, назначались на конкретное время, то теперь он экзаменует ее постоянно, хотя по-прежнему строго наедине.

Даже такие элементарные действия, как завязывание шнурков на ботинках, он не позволяет ей делать руками. Пристально глядя на шнурки, усилием воли она завязывает и развязывает бесконечные бантики и хмурится, если они затягиваются в узелки.

На ее вопросы отец отвечает неохотно и уклончиво. Она смогла выяснить, что у человека в сером костюме, которого отец называет Александром, тоже есть ученик, и их ждет какая-то игра.

– Вроде шахмат? – спрашивает она как-то раз.

– Нет, – отвечает отец. – Не вроде шахмат.

Детство мальчика проходит в одном из лондонских таунхаусов. Он ни с кем не встречается. Даже обед ему оставляют на подносе под дверью, а потом оттуда же забирают пустые тарелки. Раз в месяц к нему приходит человек, который стрижет ему волосы и уходит, не проронив ни слова. Раз в год тот же самый человек снимает мерки для одежды.

Большую часть времени мальчик читает. И, конечно, пишет. Он конспектирует целые главы из книг, выписывает слова и срисовывает символы, которых поначалу не понимает, но со временем они становятся знакомыми и узнаваемыми, и строчки тянутся все ровнее и ровнее из-под его перепачканных чернилами пальцев. Он читает труды историков, мифы разных народов, романы. Понемногу он учится понимать чужие языки, хотя говорить на них ему трудно.

Время от времени ему случается попасть на экскурсию в музей или библиотеку, в нерабочее время, когда других посетителей очень мало или нет вовсе. Мальчик обожает такие вылазки: ему интересно, что хранят в себе эти здания, а еще для него это способ хотя бы ненадолго вырваться из привычной рутины. Однако подобное происходит крайне редко, и его никогда не выпускают из дома одного.

Человек в сером костюме приходит каждый день, обычно прихватив с собой новую стопку книг, и в течение ровно одного часа рассказывает о вещах, которые, как кажется Марко, он никогда не сможет понять до конца.

Лишь однажды мальчик решается спросить, когда ему будет позволено самому попробовать сделать что-либо из того, что человек в сером костюме изредка показывает ему во время их регулярных занятий.

– Когда ты будешь готов, – слышит он в ответ.

Готовым он будет признан еще нескоро.

Голубей, появляющихся во время выступлений Просперо на сцене, а иногда и в зале, держат в изящных клетках, которые доставляют в театр вместе с прочим багажом и инвентарем.

Как-то раз дверь гримерки резко захлопывается, от удара пирамида ящиков и сундуков в углу опасно кренится, и венчавшая ее клетка с голубями падает вниз.

Сундуки, качнувшись, вновь обретают равновесие, а клетку Гектор поднимает с пола и оценивает повреждения.

Большинство голубей кажутся просто напуганными, однако у одного явно сломано крыло. Гектор бережно достает птицу и ставит клетку на место. Погнутые прутья выпрямляются на глазах.

– Ты можешь его вылечить? – спрашивает Селия.

Отец переводит взгляд с раненой птицы на дочь, недовольный формулировкой вопроса.

– Можно мне его вылечить? – тут же исправляется она.

– Попробуй, – соглашается отец, протягивая ей птицу.

Селия нежно поглаживает дрожащего голубя, устремив напряженный взгляд на сломанное крыло.

Птица издает сдавленный крик боли, совершенно непохожий на обычное воркование.

– У меня не получается, – со слезами в голосе признает Селия, протягивая птицу отцу.

Гектор забирает у нее голубя и резким движением сворачивает ему шею, не обращая внимания на протестующий крик дочери.

– Живые твари подчиняются другим законам, – говорит он. – Учиться следует на более простых вещах.

Он берет единственную куклу Селии, лежащую на кресле, и бросает ее об пол. Фарфоровое личико рассыпается дождем осколков.

Когда на следующий день Селия приносит отцу целую куклу, он лишь коротко кивает в знак одобрения и сразу же отмахивается от нее, чтобы продолжить подготовку к выступлению.

– Ты мог его вылечить, – говорит Селия.

– Тогда ты не получила бы урок, – отвечает Гектор. – Чтобы расширять границы своих возможностей, ты должна знать, где они пролегают. Ты ведь хочешь победить, не так ли?

Кивнув, Селия переводит взгляд на куклу. На фарфоровом личике, растянутом в бессмысленной улыбке, нет ни единой царапинки, ни намека на то, что еще недавно оно было разбито вдребезги.

Девочка бросает куклу под кресло, где она и остается лежать, когда они уезжают из театра.

Человек в сером костюме на неделю вывозит мальчика во Францию, однако это не совсем каникулы. Отъезд был неожиданным; небольшой чемодан упаковали без его ведома.

Мальчик склонен предполагать, что его ждет какой-то необычный урок, но о занятиях ему не говорят ни слова. Под конец первого дня ему начинает казаться, что их приезд преследует исключительно гастрономические цели: он пробует все новые и новые виды сыра и зачарованно вдыхает восхитительный аромат свежеиспеченной сдобы в булочных.

В притихшие музеи они приходят уже после закрытия. Мальчик безуспешно пытается ступать так же неслышно, как его учитель, и болезненно морщится, когда эхо шагов разносится под сводами пустых залов. Он не расстается с блокнотом, однако учитель считает, что увиденное лучше хранить в памяти.

Как-то раз его отправляют на вечерний спектакль.

Он думает, что его ждет театральная постановка или балет, однако представление, на которое он попадает, довольно необычное.

На сцене он видит человека с небольшой бородкой и гладко зачесанными назад волосами. Его руки в белых перчатках порхают, словно птицы, на фоне черного фрака, показывая несложные фокусы, подчас весьма небрежно. Из клеток с дверцами в днищах исчезают голуби, носовые платки появляются из кармана, чтобы через мгновение скрыться за манжетой.

Мальчик с любопытством разглядывает фокусника и немногочисленных зрителей. Происходящее на сцене явно приходится им по душе, и они, как водится, разражаются аплодисментами.

Когда он делает попытку обсудить с учителем увиденное, тот говорит, что они смогут побеседовать об этом только после возвращения в Лондон в конце недели.

Следующим вечером мальчика приводят в театр повнушительнее и вновь оставляют там одного. Он впервые в столь людном месте, так что немного нервничает при виде битком набитого зала.

Человек на сцене выглядит старше, чем вчерашний фокусник. Фрак у него более изысканный. Движения более четкие. Каждый фокус необычен и поражает воображение.

Он срывает не просто аплодисменты, а настоящие овации.

И этот фокусник не прячет платки за шелковыми манжетами. Птицы появляются из самых неожиданных уголков театра, клеток у них нет и в помине. До сих пор мальчику доводилось наблюдать подобное только во время уроков. Это нечто из разряда волшебства и наваждений, которые ему было неоднократно велено держать в строжайшей тайне.

Мальчик аплодирует, когда чародей Просперо выходит на прощальный поклон.

И вновь наставник отказывается отвечать на вопросы ученика до тех пор, пока они не вернутся в Лондон.

В лондонском доме его встречает знакомая рутина, словно она никогда и не прерывалась. Человек в сером костюме первым начинает разговор, попросив мальчика описать разницу между двумя представлениями.

– Первый человек использовал различные механические приспособления и зеркала, чтобы заставить публику видеть только то, что ему нужно. Создавал для них иллюзию происходящего. Другой, носящий имя герцога из шекспировской «Бури», вроде бы делал то же самое, но без зеркал и отвлекающих уловок. Так же, как это делаете вы.

– Молодец.

– Вы знакомы с ним? – спрашивает мальчик.

– Знаком, и уже очень давно, – отвечает наставник.

– Он тоже учит своему искусству других, так же как и вы?

Мужчина кивает, но воздерживается от дальнейших объяснений.

– Почему люди в зале не чувствуют разницы? – спрашивает мальчик.

Для него эта разница очевидна, но в чем именно она заключается, он объяснить не может. Это нечто, что он не просто наблюдал – он это почувствовал.

– Люди видят то, что хотят видеть. А в большинстве случаев – то, что им скажут видеть.

На этом беседа заканчивается.

И хотя впоследствии у них еще случаются подобные, отдаленно напоминающие каникулы поездки, больше мальчика не отправляют на представления фокусников.

Перочинным ножом чародей Просперо один за другим режет пальцы собственной дочери и молча ждет, когда ее слезы иссякнут и она будет готова исцелить свои раны.

Капли крови устремляются обратно. Кожа срастается, разомкнутые края порезов находят находят друг друга, и раны полностью закрываются.

Когда все остается позади, плечи Селии, мгновение назад напряженные до предела, расслабленно опускаются, и она облегченно вздыхает.

Дав дочери лишь несколько секунд отдыха, отец вновь вскрывает ее только что исцеленные пальцы.

Человек в сером костюме вынимает из кармана платок и бросает на стол. Приглушенный стук, с которым он ударяется о поверхность, указывает на то, что складки батиста скрывают что-то тяжелое. Мужчина поднимает уголок ткани, и содержимое платка – одинокое золотое кольцо – выкатывается на стол. На потускневшей поверхности можно разглядеть гравировку. Мальчику кажется, что это латынь, однако надпись выполнена столь затейливой вязью, что слов ему разобрать не удается.

Человек в сером костюме убирает платок обратно в карман.

– Сегодня речь пойдет об узах, – объявляет он.

Когда урок переходит в стадию наглядной демонстрации, он велит мальчику надеть кольцо на палец. Сам он ни при каких обстоятельствах к мальчику не прикасается.

Когда кольцо начинает врезаться в кожу, мальчик пытается сдернуть его с пальца, но все его усилия тщетны.

– Эти узы нерушимы, мой мальчик, – говорит человек в сером костюме.

– С чем же они меня связали? – спрашивает мальчик, с беспокойством разглядывая шрам на том месте, где несколько секунд назад было кольцо.

– С обязательством, которое давно уже было возложено на тебя, и с человеком, которого ты еще нескоро встретишь.

Впрочем, в настоящее время эти детали несущественны. Это всего лишь необходимая формальность.

Мальчик кивает и больше не задает вопросов, но ночью, оставшись в одиночестве, он никак не может уснуть, часами разглядывая в лунном свете шрам на руке и гадая, с кем именно его связали невидимые узы.

За тысячи миль от Лондона, в заполненном до отказа театре, человек на сцене срывает восторженные овации, а за сценой, укрывшись в тени старых театральных декораций, свернувшись клубочком, плачет Селия Боуэн.

Le Bateleur
Лондон, май – июнь 1884 г.

Незадолго до того, как мальчику исполняется девятнадцать лет, человек в сером костюме переселяет его из таунхауса в небольшую квартирку с видом на Британский музей.

Поначалу юноша думает, что это ненадолго. Ведь они нередко проводили по несколько недель, а то и месяцев во Франции, Германии или Греции, посвящая урокам куда больше времени, чем осмотру достопримечательностей. Однако на сей раз это не похоже на одну из тех «каникулярных» поездок, в которых он привык останавливаться в дорогих отелях.

Довольно скромная квартира обставлена лишь самым необходимым и во многом напоминает его прежнее жилище, так что, как он ни пытается вызвать в себе хотя бы отголосок тоски по дому, ему это не удается. Единственное, по чему он скучает, – это библиотека, хотя собрание книг в новой квартире тоже довольно внушительное.

У него есть шкаф, битком набитый безукоризненными и при этом совершенно безликими черными костюмами. Накрахмаленными белыми рубашками. Целая полка изготовленных на заказ котелков.

Он пытается узнать, когда начнется то, что ему всегда преподносилось как испытание. Человек в сером костюме ничего об этом не говорит, но сам факт переезда на новое место свидетельствует о формальном завершении занятий.

Однако он продолжает учебу самостоятельно. Ведет конспекты, полные таинственных символов и знаков, изучает прежние записи и обнаруживает в них многое, что снова заставляет задуматься. Постоянно носит с собой небольшие блокноты; исписав их до конца, он переписывает все в блокноты потолще.

Каждый блокнот он начинает одинаково: в мельчайших подробностях черной тушью выводит на титульном листе причудливое дерево. Черные ветви с первой страницы тянутся на последующие, их переплетения рождают буквы и символы, так что вся бумага почти полностью скрывается под обилием чернил. Все эти руны, иероглифы и таинственные символы, многократно переплетенные, являются продолжением дерева на первой странице.

У него собран целый лес таких деревьев, они стройными рядами занимают его книжные полки.

Он постоянно практикуется в том, чему его обучили, хотя подчас ему очень трудно самому создать по-настоящему правдоподобную иллюзию. Он подолгу изучает отражения в зеркалах.

Не сдерживаемый более ни жестким графиком занятий, ни замками на дверях, он много гуляет. Обилие людей на улицах действует ему на нервы, но радость от возможности выйти из квартиры, когда вздумается, перевешивает страх случайно врезаться в кого-нибудь на перекрестке.

Он подолгу просиживает в парках и кафе, наблюдая за людьми, которые не обращают на него, растворившегося в неприметном черном костюме и котелке среди множества таких же молодых людей, никакого внимания.

Однажды он отправляется в свой прежний дом в надежде, что, если он всего лишь пригласит наставника на чашку чая, это не будет расценено как навязчивость, однако обнаруживает, что дом пуст, а окна закрыты ставнями.

По дороге назад, сунув руку в карман, он понимает, что потерял тетрадь.

Идущая мимо женщина бросает на него удивленный взгляд и поспешно делает шаг в сторону, когда он, громко выругавшись, внезапно останавливается посреди оживленной улицы.

Он пускается в обратный путь, и с каждым поворотом его волнение нарастает.

Начинается дождь. Это всего лишь легкая морось, но среди толпы то тут, то там раскрываются зонты. Он опускает отворот котелка, чтобы капли не попадали в глаза, продолжая шарить взглядом по тротуару в поисках оброненной тетради.

Остановившись на углу под козырьком кафетерия и глядя на мерцающие уличные фонари, он раздумывает, не стоит ли ему подождать, когда народу на улице станет поменьше или дождь прекратится. Всего в нескольких шагах под другим козырьком он замечает девушку, с интересом листающую тетрадь, в которой он безошибочно узнает свою.

На вид девушке лет восемнадцать или чуть меньше. У нее светлые глаза и волосы неопределенного цвета – не то светлые, не то русые. Платье, еще пару лет назад считавшееся довольно модным, изрядно промокло.

Он подходит ближе, но она, поглощенная содержанием тетради, не обращает на него никакого внимания. Чтобы было удобнее переворачивать тонкие листы, она даже сняла перчатку с одной руки. Теперь он точно видит, что это именно его тетрадь, раскрытая на странице, где приколота карта, изображающая колесо со спицами в окружении крылатых существ. И карта, и листок исписаны его почерком так, что сливаются воедино.

Он замечает, что она листает тетрадь со смешанным выражением недоумения и любопытства.

– Кажется, это моя тетрадь, – наконец говорит он. Вздрогнув от неожиданности, девушка роняет тетрадь, которую он едва успевает подхватить, однако ее перчатка при этом падает на тротуар. Подняв перчатку, он протягивает ее девушке, и она с удивлением обнаруживает улыбку на его лице.

– Прошу прощения, – извиняется она, принимая перчатку и возвращая тетрадь. – Вы обронили ее в парке, я хотела догнать вас, чтобы вернуть, но потеряла из виду, а потом… Простите.

Окончательно смутившись, она замолкает.

– Все в порядке, – говорит он с облегчением, потому что пропажа вернулась к нему. – Я испугался, что потерял ее навсегда, а это было бы весьма некстати. Я очень обязан вам, мисс?..

– Мартин, – представляется она, однако что-то подсказывает ему, что имя явно вымышленное. – Изобель Мартин.

Устремив на него вопросительный взгляд, она ждет, что он тоже представится.

– Марко, – отвечает он. – Марко Алисдер.

Необходимость произносить это имя вслух возникает крайне редко, и ему непривычно слышать его из собственных уст. Именем, данным ему при рождении, и фамилией, отдаленно напоминающей псевдоним его наставника, он подписывался так часто, что сочетание начало казаться ему почти родным, однако представляться им он еще не привык.

Впрочем, легкость, с которой это имя воспринимает Изобель, помогает и ему почувствовать его почти настоящим.

– Рада встрече, господин Алисдер, – улыбается она.

Ему следует поблагодарить ее, забрать тетрадь и раскланяться, это самое разумное решение. Однако он отчего-то не спешит возвращаться в пустую квартиру.

– Могу ли я в знак благодарности предложить вам что-нибудь выпить, мисс Мартин? – интересуется он, пряча тетрадь в карман.

Изобель колеблется, вероятно, сомневаясь, стоит ли принимать подобное приглашение от случайного человека в столь поздний час, однако потом, к его удивлению, кивает.

– С удовольствием, благодарю вас, – говорит она.

– Вот и славно. Тут неподалеку есть местечко поприличнее этого, – Марко кивает в сторону окна, возле которого они стоят. – Если, конечно, вы не возражаете против прогулки под дождем. Боюсь, я не захватил с собой зонта.

– Не возражаю, – улыбается Изобель. Марко предлагает ей взять его под руку, что она незамедлительно делает, и они вдвоем выходят под моросящий дождь.

Марко ощущает нарастающую в ней тревогу, когда, миновав пару кварталов, они сворачивают в узкий темный переулок. Впрочем, стоит ему остановиться напротив сияющего огнями входа в кафе с ярким витражным окном, как девушка успокаивается. Марко придерживает дверь, пропуская спутницу внутрь, и они оказываются в уютном заведении, которое за последние несколько месяцев стало его любимым. Это одно из немногих мест в Лондоне, где он чувствует себя по-настоящему легко и свободно.

Повсюду, где только возможно, мерцают свечи в стеклянных подсвечниках; стены выкрашены в сочный бордовый цвет. Посетителей мало, и большинство столиков в зале пустуют. Они выбирают маленький столик возле окна. Марко делает знак женщине за барной стойкой, и в скором времени та приносит им по бокалу красного вина, а затем удаляется, оставив на столе бутылку и вазочку с желтой розой.

Под тихий шум дождя, барабанящего по стеклу, они ведут непринужденную беседу – обо всем и ни о чем. Марко почти ничего не рассказывает о себе, Изобель не уступает ему в скрытности.

Когда Марко спрашивает, не хочет ли она поесть, Изобель вежливо отказывается, но по ней видно, что она страшно проголодалась. Он вновь делает знак женщине за стойкой, и через несколько минут та появляется с тарелкой, на которой выложен сыр, фрукты и ломтики багета.

– Как вам удалось отыскать это место? – спрашивает Изобель.

– Методом проб и ошибок, – признается он. – На этапе поисков мною было выпито немало бокалов преотвратнейшего вина.

– Сочувствую, – смеется Изобель. – По крайней мере, эти жертвы были не напрасны. Очаровательное заведение. Настоящий оазис.

– Оазис, где наливают отличное вино! – улыбается Марко, приподнимая бокал.

– Это место напоминает мне Францию, – говорит Изобель.

– Вы француженка?

– Нет, просто жила там какое-то время.

– Я тоже. Впрочем, это было довольно давно. И вы правы, здесь царит французский дух. Думаю, отчасти именно это меня и околдовало. Большинству здешних заведений это оказалось не под силу, да они и не пытались.

– Вы и сами кого угодно околдуете, – говорит Изобель, и тут же, залившись краской, жалеет, что не может взять слова обратно.

– Спасибо, – отвечает Марко, не придумав ничего более удачного.

– Простите, – бормочет Изобель, явно смутившись. – Я не хотела…

Она замолкает, но полтора бокала вина, видимо, успевшие придать ей храбрости, заставляют ее продолжить:

– Ваша книга – она ведь о колдовстве.

Она поднимает на него глаза, но, не дождавшись никакой реакции, отводит взгляд в сторону.

– Заклинания, чары, – бормочет она, заполняя возникшую паузу, – талисманы, тайные знаки… Я не понимаю, что они означают, но это же какое-то колдовство, верно?

Она нервно делает глоток вина, прежде чем осмеливается на него взглянуть.

Марко, обеспокоенный тем, какой оборот принимает их беседа, тщательно подбирает слова.

– И что же юной леди, некогда успевшей пожить во Франции, известно о чарах и заклинаниях? – интересуется он.

– Только то, что можно почерпнуть из книг, – отвечает она. – Что кроется за всеми этими знаками, я не помню. Мне знакомы символы из области астрологии и немного из алхимии, но весьма поверхностно.

Она замолкает, словно сомневаясь, стоит ли продолжать, но потом решается:

– La Roue de Fortune, Колесо Фортуны. Я видела эту карту в вашей книге. Я ее знаю. У меня тоже есть колода.

Если до этого момента Марко видел в ней всего-навсего приятную собеседницу, пусть и довольно привлекательную, то это признание заставляет его податься вперед. Он смотрит на девушку с внезапно возросшим интересом.

– Хотите сказать, что вы гадаете на Таро, мисс Мартин? – спрашивает он. Изобель кивает.

– Гадаю. Пытаюсь, по крайней мере, – говорит она. – Но только для себя, так что вряд ли это может считаться гаданием. Я научилась несколько лет назад.

– А колода у вас с собой?

Изобель снова кивает. Поскольку она не выказывает намерения достать колоду из сумки, он вынужден попросить:

– Если не возражаете, я очень хотел бы взглянуть.

Изобель неуверенно оглядывается на других посетителей кафе.

– Не беспокойтесь о них, – отмахивается Марко. – Чтобы напугать эту публику, нужно что-то посерьезнее колоды карт. Но если вам неловко, я не настаиваю.

– Нет-нет, я совсем не против! – говорит Изобель, открывая сумку и вынимая колоду карт, аккуратно обернутую черным шелковым лоскутом. Вызволив карты из шелкового плена, она кладет их на стол.

– Вы позволите? – просит разрешения Марко, протягивая руку.

– Конечно, – удивленно соглашается Изобель.

– Некоторые гадатели не любят, чтобы их карт касались чужие руки, – поясняет Марко. – Я не хотел показаться бесцеремонным.

Он осторожно берет со стола колоду, и на него накатывает волна воспоминаний о собственных уроках прорицания. Он переворачивает верхнюю карту: Le Bateleur. Маг. Не сдержавшись, Марко улыбается изображению, а затем возвращает карту на место.

– Вы тоже гадаете? – спрашивает его Изобель.

– О нет! – отвечает он. – Мне известны значения карт, но они со мной не говорят. Во всяком случае, не так много, чтобы я мог гадать.

Он переводит взгляд с карт на Изобель, по-прежнему недоумевая, кто она такая.

– А с вами? С вами они разговаривают, верно?

– Я никогда не думала об этом в таком ключе, но, пожалуй, вы правы, – соглашается Изобель.

Она молча наблюдает за Марко, пока он перебирает колоду. Он обращается с картами так же бережно, как она с его тетрадью, аккуратно придерживая их за края. Дойдя до конца колоды, он возвращает ее на стол.

– Этим картам много лет, – замечает он. – Гораздо больше, чем вам, насколько я могу судить. Можно поинтересоваться, как они к вам попали?

– Это давняя история. Я наткнулась на них в антикварном магазинчике в Париже, они были в шкатулке для драгоценностей, – рассказывает Изобель. – Хозяйка наотрез отказалась продавать, велела забирать даром, лишь бы я унесла их из магазина. Она утверждала, что это карты дьявола. Cartes du Diable.

– В подобных вопросах люди невежественны, – говорит Марко. Эти слова то и дело повторял ему наставник в качестве увещевания и предостережения. – Им легче назвать это происками дьявола, чем попытаться разобраться, что есть что. Грустно, но это так.

– Ваша тетрадь – для чего она вам? – спрашивает Изобель. – Я не собиралась совать нос в чужие дела, но мне так интересно! Надеюсь, вы простите мне мое любопытство.

– Вы позволили мне удовлетворить мое, разрешив рассмотреть вашу колоду, так что тут мы квиты, – улыбается Марко. – Однако боюсь, все это довольно непросто. Непросто объяснить, а еще сложнее – поверить, что это правда.

– Я могу поверить многому, – уверяет Изобель.

Марко молчит, всматриваясь в ее лицо так же пристально, как до этого разглядывал ее карты. Изобель выдерживает этот взгляд и не опускает глаза.

Искушение слишком велико. Обрести кого-то, кто хотя бы отчасти сумеет понять, в каком мире ему пришлось провести большую часть своей жизни. Он знает, что затея не из лучших, но остановиться уже не может.

– Я мог бы показать, если хотите, – после минутного раздумья предлагает он.

– Очень хочу, – с готовностью откликается Изобель.

Они допивают вино, и Марко расплачивается с хозяйкой.

Надев котелок, он берет Изобель под руку, и они выходят из теплого кафе под моросящий дождь.

Не доходя до конца квартала, Марко резко останавливается напротив арки, которая ведет в просторный сквер, скрывающийся за коваными воротами. От тротуара до ворот несколько метров.

– Это сгодится, – решает Марко.

Он уводит Изобель с тротуара вглубь арки и ставит спиной к холодной мокрой каменной стене, а сам встает напротив, так близко, что она может разглядеть каждую каплю дождя на полях его шляпы.

– Сгодится для чего? – ее голос дрожит от волнения. Дождь не прекращается, и идти им некуда. В ответ Марко лишь прижимает к губам палец, пытаясь сконцентрировать все свое внимание на дожде и куске стены за ее спиной.