Текст книги "Ночной цирк"

Татуировка девушки-змеи
Лондон, сентябрь 1885 г.

Приблизительно раз в месяц проводятся не совсем регулярные Полночные трапезы, которые сами гости все чаще называют Цирковыми. Это не то светские приемы, не то деловые встречи в ночи.

Мадам Падва неизменно присутствует в числе гостей, как и сестры Берджес (или хотя бы одна из них). Господин Баррис старается бывать, но ему не всегда позволяет рабочий график, поскольку приходится много путешествовать, и он не столь легко распоряжается своим временем, как ему бы того хотелось.

Господин А. Х появляется исключительно редко.

Тара замечает, что их совещания проходят гораздо продуктивнее, когда он присутствует, хотя он крайне редко высказывает свои предложения относительно устройства цирка.

В один из вечеров в кабинете собираются только дамы.

– Где у нас нынче господин Баррис? – интересуется мадам Падва, увидев, что сестры Берджес пришли одни, в то время как обычно он их сопровождает.

– В Германии, – хором откликаются Тара и Лейни, чем вызывают смех Чандреша, спешащего вручить им по бокалу вина.

– Он охотится на часовщика, – продолжает Лейни уже в одиночку. – Хочет заказать часы для цирка. Перед отъездом он только об этом и говорил.

На этот вечер не было запланировано никаких увеселений, даже ставшей приятной обыденностью игры на фортепиано, однако в какой-то момент на пороге дома появляется незваная гостья.

Она представляется как Тсукико, не уточняя, имя это или фамилия.

Она довольно миниатюрная, но хрупкой не выглядит. Длинные черные как смоль волосы заплетены в косы и изящно уложены вокруг головы. Черный плащ ей несколько великоват, но она держит себя с таким достоинством, что он, даже повиснув у нее на плечах, выглядит довольно элегантно.

Она терпеливо ждет в прихожей, прогуливаясь возле позолоченной статуи с головой слона, пока Марко пытается объяснить сложившуюся ситуацию Чандрешу. В конечном счете это приводит к тому, что вся честная компания выскакивает в коридор, чтобы своими глазами взглянуть, в чем дело.

– Что привело вас сюда в столь поздний час? – озадаченно обращается к девушке Чандреш.

В особняке Лефевров случались и более странные события, чем появление незваного артиста. Да и пианистка порой присылала кого-то себе на замену, если бывала занята и не могла присутствовать сама.

– Я всегда была поздней пташкой, – только и говорит в ответ Тсукико, не вдаваясь в объяснения, что за каприз судьбы привел ее сюда в такое время, однако улыбка, которой она сопровождает свое загадочное заявление, открытая и заразительная.

Сестры Берджес умоляют Чандреша позволить ей остаться.

– Мы как раз собирались ужинать, – неуверенно сообщает Чандреш. – Но вы можете составить нам компанию в столовой и исполнить… то, что вы хотели исполнить.

Тсукико кивает, и на ее лице вновь появляется улыбка.

Пока гости один за другим скрываются в столовой, Марко подходит к ней, чтобы взять плащ, и замирает, озадаченный тем, что скрывалось под ним.

Она одета в просвечивающее платье, которое другие могли бы счесть неприличным, но у компании, собравшейся в доме, свои представления о приличиях. По большому счету это даже не платье, а полоска красного шелка, поддерживаемая тугим кружевным корсетом.

Впрочем, не столько откровенность наряда приковывает взгляд Марко, сколько татуировка у нее на теле.

С первого взгляда не сразу можно разобрать, что она изображает. Шею и плечи девушки обвивают черные символы и знаки, спереди заканчиваясь прямо над вырезом платья, а сзади скрываясь под кружевом корсета. Не представляется возможным судить, насколько далеко они идут.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что вытатуированные знаки – это поток алхимических и астрологических символов и формул, древние обозначения планет и химических элементов, черными чернилами наколотые у нее на коже. Ртуть. Свинец. Сурьма. У шейной впадинки – полумесяц, а над ключицей – египетский крест. Здесь есть самые разнообразные символы: скандинавские руны, китайские иероглифы. Мириады отдельных татуировок, которые сливаются в единый узор, изящно обвивающий ее тело подобно необычному драгоценному украшению.

Тсукико замечает пристальный взгляд Марко и, хотя он не задает вопросов, тихо объясняет:

– Это отчасти то, кем я была, кто я есть и кем буду.

Улыбнувшись, она направляется в гостиную, оставляя Марко в одиночестве, как раз в тот момент, когда часы начинают бить полночь и на стол подается первое блюдо.

Скинув туфли на пороге, она босиком проходит в комнату и останавливается возле рояля, где свет множества свечей в канделябрах и подсвечниках особенно ярок.

Какое-то время она просто стоит, спокойная и расслабленная, притянув к себе любопытные взгляды. С первым же ее движением все понимают, какова ее специальность.

Тсукико – девушка-змея.

Как правило, акробаты такого рода умеют складываться либо вперед, либо назад, в зависимости от особенностей строения позвоночника, и, соответственно, их выступления и трюки делятся по этому признаку. Однако Тсукико принадлежит к редкой категории артистов, которые одинаково хорошо гнутся в обоих направлениях.

Она движется с балетной грацией, которая достигается годами упорных тренировок. Мадам Падва сразу же отмечает эту особенность и шепотом сообщает о ней сестрам Берджес – еще до того, как Тсукико проявляет настоящие чудеса гибкости.

– Вы тоже так могли, когда были танцовщицей? – спрашивает Тара, глядя, как Тсукико невероятно высоко закидывает ногу за голову.

– Я была бы куда более востребована, если бы умела такое, – усмехается мадам Падва, качая головой.

Тсукико – настоящий виртуоз. Она безупречно выполняет эффектные трюки, замирает в невероятных позах и удерживает их ровно столько, сколько нужно. И, несмотря на то что ее тело постоянно закручивается в невообразимые спирали, так что даже со стороны на это больно смотреть, с ее лица не сходит безмятежная улыбка.

Ее немногочисленные зрители следят за выступлением, забыв и об ужине, и о разговорах.

Впоследствии Лейни признается сестре, что ей казалось, будто она слышит музыку, хотя на самом деле выступление проходило в полной тишине, нарушаемой лишь шуршанием шелка по девичьей коже и потрескиванием огня в камине.

– Это именно то, о чем я говорил, – наконец заявляет Чандреш, ударяя ладонью по столу и нарушая тем самым всеобщее молчание.

От неожиданности Тара роняет вилку, которую все выступление завороженно держала в руке, и едва успевает поймать ее в сантиметрах от тарелки с недоеденными устрицами в винном соусе. Тсукико невозмутимо продолжает свой танец, но улыбка на ее лице становится заметно шире.

– Вот это? – поворачивается к Чандрешу мадам Падва.

– Это! – кивает он, указывая на Тсукико. – Именно такой дух должен царить в нашем цирке. Необычное, но захватывающе прекрасное. Провокационное до неприличия, но при этом элегантное. Сама судьба привела ее к нам. Нам нужна она и никто другой. Марко, пригласи даму к столу.

Для Тсукико приносят приборы, и она со смущенной улыбкой занимает место за общим столом.

Следующая за этим беседа скорее представляет собой творческую дискуссию, нежели обычное обсуждение контракта, неоднократно уходя в вопросы балета, современной моды и японской мифологии.

После пяти перемен блюд и множества бокалов вина Тсукико наконец позволяет уговорить себя и принимает предложение стать артисткой еще не существующего цирка.

– Вот и славно, – потирает руки Чандреш. – Итак, девушка-змея у нас уже есть. Начало положено.

– Разве нам достаточно ее одной? – сомневается Лейни. – Я думала, их будет целый шатер, так же много, как воздушных гимнастов.

– Ерунда, – возражает Чандреш. – Один безупречный бриллиант стоит куда дороже целой горсти сомнительных камушков. Она может выступать на отдельном постаменте, поставим его на главной площади или еще где-нибудь.

Дальнейшее обсуждение деталей решено отложить до лучших времен, так что за десертом и напитками они не обсуждают ничего, кроме общих вопросов, связанных с цирком.

Перед уходом Тсукико оставляет Марко визитку со своим адресом и в скором времени становится обязательной участницей всех Цирковых трапез, выступая, как правило, либо до, либо после ужина, чтобы гости не отвлекались от поглощения изысканных блюд.

Она становится любимицей Чандреша, и он часто приводит ее в пример, объясняя, каким должен быть их цирк.

Хорология
Мюнхен, 1885 г.

На пороге мастерской господина Фридриха Тиссена в Мюнхене появляется неожиданный гость, некий англичанин по имени Итан Баррис. Мистер Баррис признается, что он ищет встречи с ним с тех самых пор, как увидел несколько часов с боем, вышедших из-под руки Тиссена, и был безмерно восхищен его искусством. Владелец местного магазина подсказал, как его найти.

Мистера Барриса интересует, не согласится ли герр Тиссен изготовить по его заказу часы. У герра Тиссена очень много текущей работы, о чем он незамедлительно сообщает Баррису, показывая рукой на полку, уставленную разнообразными часами, как самыми простыми, так и весьма затейливо устроенными.

– Боюсь, вы не вполне понимаете, о чем идет речь, герр Тиссен, – заявляет мистер Баррис. – Мне нужны особенные часы, объект восхищения. Ваши работы впечатляют, но часы, которые я рассчитываю получить, должны быть поистине выдающимися, das Meisterwerk[2]2
  Шедевр (нем.).


[Закрыть]. Финансовая сторона пусть вас не заботит.

Заинтригованный, герр Тиссен просит посвятить его в детали. Их немного. Есть ограничения по размеру (впрочем, довольно внушительному) и требование, чтобы часы были непременно черно-белыми. Допускается использование оттенков серого. В остальном же внутреннее устройство и внешний облик отдаются на откуп мастеру. На усмотрение художника, говорит мистер Баррис. Это должны быть фантастические часы, несколько раз подчеркивает он.

Герр Тиссен дает свое согласие, и мужчины обмениваются рукопожатием. Мистер Баррис обещает в скором времени связаться с часовщиком, и через несколько дней от него приходит конверт с внушительной суммой денег, указанием срока, когда часы должны быть готовы (через несколько месяцев), и лондонским адресом, по которому следует отправить заказ.

Эти месяцы герр Тиссен почти целиком посвящает работе над часами. Он лишь изредка отвлекается на другие дела, тем более что полученная им сумма вполне это позволяет. Неделя за неделей проходят в разработке механизма и внешнего вида будущих часов. Он нанимает помощника для изготовления деревянной основы, но всю тонкую работу делает сам. Герр Тиссен любит углубляться в детали, и ему нравятся сложные задачи. Весь внешний облик часов он строит на том единственном определении, услышанном от Барриса: «фантастические».

Готовые часы потрясают своим видом. На первый взгляд они обычные. Внушительного размера черные часы с белым циферблатом и серебряным маятником. Несомненно, весьма искусно сделанные, с тонкой резьбой по краям и идеальным покрытием на циферблате, но все же часы как часы.

Однако это лишь до тех пор, пока их не завели. Пока они не начали отсчитывать время, размеренно покачивая маятником. Тут-то и случается превращение.

Изменения происходят медленно. Сначала белый циферблат постепенно становится серым, потом появляются облака, они плывут по нему и тают, достигнув противоположного края.

Между тем части часов начинают отделяться, словно детали головоломки. Словно часы плавно и грациозно распадаются на кусочки.

На это уходит несколько часов.

Циферблат продолжает темнеть, пока не становится черным. Там, где только что были цифры, мерцают звезды. Корпус часов, который все это время будто выворачивался наизнанку и значительно увеличился в размерах, теперь пестрит оттенками серого. И это не просто отдельные части, это фигуры и предметы, искусно вырезанные деревянные цветы, планеты и крошечные книги с трепещущими бумажными страницами. Серебряный дракон обвивает обнажившийся часовой механизм, в резной башне крошечная принцесса бродит из угла в угол в ожидании невидимого принца. Из чайников в чашки льется чай, и миниатюрные клубы пара поднимаются вверх с каждой секундой. Подарочные коробки, обернутые фольгой, начинают разворачиваться. Маленькие собачки гоняются за маленькими кошечками. Разыгрывается целая шахматная партия.

Из сердцевины, оттуда, где в обычных часах прячется кукушка, показывается жонглер. В костюме Арлекина, с закрытым серой маской лицом, он жонглирует блестящими серебряными шариками, число которых зависит от времени на циферблате. Ежечасно вместе с боем добавляется очередной шарик, и в полночь жонглер подбрасывает вверх все двенадцать шаров.

После полуночи часы начинают складываться обратно. Циферблат светлеет, снова появляются облака. Подбрасываемых шариков становится все меньше, а под конец жонглер и вовсе исчезает из виду.

К полудню это снова обычные часы, никакой фантастики.

Часы отправлены в Лондон, и спустя несколько недель Тиссен получает от мистера Барриса письмо с благодарностью за выполненную работу и словами искреннего восхищения его искусством. «Это само совершенство», – пишет он. К письму прилагается солидное вознаграждение. Получив такие деньги, Тиссен с легким сердцем может уйти на покой, если у него возникнет такое желание. Желания не возникает, и он продолжает трудиться в своей мастерской в Мюнхене.

Он больше не думает обо всей этой истории. Изредка у него пробегает мысль, как поживают его часы и где они могут быть. Он ошибочно полагает, что они по-прежнему в Лондоне. Как правило, эти мысли приходят в голову, когда он работает над созданием часов, напоминающих его Wunschtraum[3]3
  Мечта (нем.).


[Закрыть] – именно так он называл свое творение в период работы над самыми сложными частями механизма, сам не зная, суждено ли его фантастическим идеям воплотиться в жизнь.

Кроме того единственного письма, других вестей от Барриса он не получает.

Зрители
Лондон, апрель 1886 г.

В фойе театра собралась невиданная доселе толпа фокусников. Целый муравейник блестящих фраков и спрятанных в потайных карманах шелковых платков. Плащи и саквояжи, птичьи клетки и трости с серебряными набалдашниками. Они не ведут друг с другом бесед, в молчании ожидая своей очереди. Их вызывают одного за другим – не по имени или сценическому псевдониму, а по номеру, напечатанному на небольшом листке бумаги, который каждый получил по прибытии. Вместо того чтобы болтать о пустяках, сплетничать или обмениваться профессиональными хитростями, они ерзают на стульях, бросая подозрительные взгляды на девушку.

Едва прибыв, большинство приняли ее за чью-то ассистентку, но она ждет своей очереди, так же как остальные, зажав в руке листок с собственным номером (23).

При ней нет ни саквояжа, ни плаща, ни клетки, ни трости. Поверх темно-зеленого платья на ней надет доверху застегнутый черный пиджак с пышными рукавами. Копна темно-русых кудряшек заколота вверх под маленькой черной шляпкой, украшенной перьями, но в остальном более ничем не примечательной. Несмотря на то что она уже достаточно взрослая, в ее чертах есть что-то детское: не то длинные ресницы, не то легкая припухлость губ. Ее возраст трудно угадать, а спросить никто не решается. В общем, все называют ее девушкой – и сейчас, мысленно, и впоследствии, когда станут обсуждать случившееся друг с другом. На нее бросают косые взгляды, а кто-то и вовсе позволяет себе откровенно пялиться, но она не обращает на это внимания.

Молодой человек со списком в руках вызывает их одного за другим и сопровождает за позолоченную дверь. Один за другим они заходят, выходят и покидают театр. Некоторые остаются за дверью всего пару минут, другие задерживаются надолго. Те, до кого очередь еще не дошла, с тревогой ждут, когда же, наконец, человек со списком выйдет, чтобы назвать их номер.

Последний из фокусников, скрывшийся за золоченой дверью, огромный детина в цилиндре и развевающемся плаще, возвращается в фойе довольно быстро. Находясь в крайнем раздражении, он покидает театр, громко хлопнув дверью. Эхо все еще разносится под потолком, когда в фойе вновь появляется человек со списком и, рассеянно кивнув, откашливается.

– Номер двадцать три, – объявляет Марко, сверяясь со своими записями.

Когда девушка поднимается с места и делает шаг вперед, все взгляды обращаются к ней.

Марко следит за ее приближением: сперва он просто немного удивлен, затем удивление сменяется абсолютным смятением.

Еще издалека он отметил, что она весьма привлекательна. Однако, когда она подходит ближе и поднимает на него глаза, он понимает, что за привлекательными чертами – овалом лица, темными волосами, оттеняющими белизну кожи, – скрывается нечто большее.

Она светится изнутри. На мгновение их взгляды встречаются, и он не сразу вспоминает, зачем он здесь и почему она протягивает ему листок бумаги, на котором его собственной рукой проставлен двадцать третий номер.

– Прошу следовать за мной, – находит он в себе силы произнести, забирая у нее листок и распахивая перед ней дверь. В знак благодарности она делает едва заметный реверанс. Еще до того, как дверь за ними успевает закрыться, фойе наполняется шепотом.

Театр поистине величественный, богато украшенный, с бесконечными рядами обитых красным бархатом кресел. Перед пустой сценой алеют оркестровая яма, бельэтаж и ложи. Если не считать двух человек примерно в десяти рядах от сцены, театр пуст. Чандреш Кристоф Лефевр сидит, задрав ноги на спинку впередистоящего кресла. Справа от него восседает мадам Ана Падва; пытаясь подавить зевоту, она тянется к ридикюлю за часами.

Девушка в зеленом платье вслед за Марко выходит из-за кулис на сцену. Он жестом предлагает ей пройти дальше, на середину, и, не находя в себе сил отвести от нее взгляд, объявляет ее выход почти пустому залу.

– Номер двадцать три, – говорит он и, спустившись по узкой лестнице у авансцены, усаживается на одно из крайних кресел первого ряда с пером, зажатым в руке над раскрытым блокнотом.

Мадам Падва с улыбкой поднимает глаза, убирая часы обратно в ридикюль.

– Что тут у нас? – интересуется Чандреш, не адресуя вопрос никому конкретно.

Девушка безмолвствует.

– Это номер двадцать три, – повторяет Марко, заглянув в свои записи, чтобы удостовериться, что номер верный.

– Мы выбираем иллюзиониста, дитя мое, – довольно громко говорит Чандреш, и гулкое эхо вибрирует в пустом зале. – Мага, волшебника, чародея. В настоящее время хорошенькие ассистентки нас не интересуют.

– Я и есть иллюзионист, сэр, – заявляет девушка. Судя по голосу, она совершенно не волнуется. – Я пришла на просмотр.

– Вот как, – Чандреш скептически оглядывает ее с головы до ног.

Она неподвижно стоит в самом центре сцены и спокойно ждет, словно ожидала подобной реакции.

– Что тебя смущает? – спрашивает мадам Падва.

– Я не уверен, что нам подойдет женщина, – пожимает плечами Чандреш, продолжая разглядывать девушку.

– И это после всех твоих разглагольствований по поводу Тсукико?

Чандреш какое-то время раздумывает, по-прежнему глядя на девушку. В ее облике, довольно элегантном, нет ничего особенного.

– Это совсем другое, – приводит он единственный аргумент, который пришел ему в голову.

– Да брось, Чандреш, – не уступает мадам Падва. – Позволь ей по крайней мере показать, на что она способна, а уж потом будешь рассуждать, годится нам женщина в иллюзионисты или нет.

– Но у нее такие рукава, что в них слона можно спрятать, – возражает он.

В ответ на его слова девушка расстегивает жакет с пышными рукавами и небрежно бросает его под ноги. Платье без рукавов и бретелек оставляет руки и плечи обнаженными, и лишь тонкая полоска кожи скрывается под длинной цепочкой с медальоном. Затем она снимает перчатки и одну за другой кидает на пол, поверх брошенного жакета. Мадам Падва многозначительно смотрит на Чандреша, и ему остается только вздохнуть в ответ.

– Ладно, – соглашается Чандреш. – Тогда приступим.

Он делает знак Марко.

– Конечно, сэр, – отзывается Марко и обращается к девушке. – Перед началом показательного выступления мы хотели бы задать вам несколько общих вопросов. Как вас зовут, мисс?

– Селия Боуэн.

Марко делает пометку в блокноте.

– Сценический псевдоним? – спрашивает он.

– У меня его нет, – отвечает Селия.

Марко отмечает и это.

– Где вы до этого выступали?

– Я никогда не выступала на сцене.

Услышав это, Чандреш собирается что-то сказать, но мадам Падва останавливает его.

– Тогда у кого же вы учились? – продолжает опрос Марко.

– У своего отца, Гектор Боуэна, – отвечает Селия. Выдержав небольшую паузу, она продолжает: – Хотя он больше известен под именем чародея Просперо.

Перо выпадает из руки Марко.

– Чародея Просперо? – Чандреш снимает ноги со спинки кресла и всем телом подается вперед, глядя на Селию совершенно другими глазами. – Чародей Просперо – ваш отец?

– Был им, – уточняет Селия. – Его… не стало год назад.

– Примите мои соболезнования, дорогая, – говорит мадам Падва. – Но кто такой, ради всего святого, этот Просперо?

– Всего-навсего величайший иллюзионист современности, – поясняет Чандреш. – В свое время я старался не упускать возможности устроить его выступление. Он был настоящим гением, мог очаровать любую публику. Ему не было равных.

– Он был бы рад услышать ваши слова, сэр, – говорит Селия, метнув короткий взгляд в сторону неосвещенной кулисы.

– О, я говорил ему об этом неоднократно, хотя мы не виделись уже очень давно. Как-то раз мы с ним здорово напились в пабе, и он начал объяснять, что необходимо раздвигать привычные рамки театрального искусства, изобретать что-то новое, поистине сверхъестественное. Ему бы наверняка понравилось то, что мы задумали. Чертовски обидно, что его больше нет, – тяжело вздохнув, он сокрушенно качает головой. – Впрочем, давайте продолжим, – говорит он, откидываясь в кресле и с интересом глядя на Селию.

Марко, вновь вооруженный пером, заглядывает в анкету.

– В-вы можете выступать не только на сцене?

– Да, – отвечает Селия.

– Ваши фокусы можно наблюдать под разными углами?

Селия позволяет себе улыбнуться.

– Вам нужен фокусник, который может выступать, окруженный толпой зрителей? – обращается она к Чандрешу.

Он кивает.

– Понятно, – говорит Селия.

Стремительным, едва заметным движением она подхватывает с пола жакет и бросает его в зал. Жакет, вместо того чтобы упасть на кресла, взмывает вверх, расправляясь в воздухе. В секунду складки шелка превращаются в блестящие черные перья, рукава становятся крыльями, и вот уже над залом парит черный ворон. Он пролетает над рядами бархатных кресел и начинает описывать хаотические круги над балконом.

– Впечатляет, – улыбается мадам Падва.

– Если только он не был спрятан в ее необъятных рукавах, – бормочет Чандреш.

Селия проходит по сцене и останавливается напротив Марко.

– Могу я позаимствовать у вас это ненадолго? – просит она, указывая на его блокнот.

Поколебавшись, он протягивает его ей.

– Благодарю, – говорит она, возвращаясь на середину сцены.

Едва скользнув взглядом по своей анкете, наполовину заполненной аккуратным почерком, она подбрасывает блокнот в воздух, где он, мелькнув трепещущими страницами, превращается в белого голубя. Голубь расправляет крылья и парит над залом. При виде его сидящий на балконе ворон хрипло каркает.

– Ха! – в восклицании Чандреша сквозит и восхищение внезапным появлением голубя, и насмешка над растерянностью Марко.

Селия протягивает руку, и голубь опускается прямо на ее раскрытую ладонь. Погладив крылья, она вновь отпускает его в воздух. Он поднимается всего на пару метров над ее головой, и вот уже крылья снова стали страницами блокнота, стремительно падающего вниз. Селия подхватывает его одной рукой и возвращает заметно побледневшему Марко.

– Спасибо, – вновь благодарит она его с улыбкой.

Марко задумчиво кивает в ответ и, стараясь не встречаться с ней глазами, возвращается на свое место.

– Восхитительно, просто восхитительно, – признает Чандреш. – Это должно сработать. Это просто не может не сработать.

Он поднимается с кресла и, просочившись между рядов, начинает в задумчивости мерить шагами пространство между рампой и оркестровой ямой.

– Перед нами встает вопрос ее нарядов, – обращается к нему оставшаяся сидеть мадам Падва. – Я предполагала, что наш иллюзионист будет одет во фрак. Но она может выступать в платье – скажем, вроде того, что на ней сейчас.

– Какое именно платье вам хотелось бы? – уточняет Селия.

– Все артисты должны выступать в одной цветовой гамме, – объясняет мадам Падва. – Или, точнее сказать, бесцветной. Только белое или черное. Хотя боюсь, в абсолютно черном платье вы будете выглядеть как на похоронах.

– Понятно, – кивает головой Селия.

Мадам Падва встает и, лавируя между рядами, направляется к Чандрешу. Она что-то шепчет ему на ухо, и он, на секунду отвлекшись от Селии, что-то говорит ей в ответ.

Селия, на которую сейчас смотрит один Марко, неподвижно стоит на сцене, словно чего-то ждет. А затем ее платье медленно преображается.

Начиная от выреза, словно чернила, устремляются вниз по зеленому шелку черные потеки. Они льются, пока ее наряд не приобретает глубокий черный цвет южного неба.

У Марко вырывается судорожный вздох. Это заставляет Чандреша и мадам Падва обернуться – как раз вовремя, чтобы увидеть, как иссиня черный низ платья начинает светлеть, становясь белее снега, и во всем наряде не остается ни намека на то, что он когда-то был сочного зеленого цвета.

– Что ж, вы значительно облегчили мою задачу, – сдержанно заявляет мадам Падва, но в ее глазах светится восхищение. – Впрочем, мне кажется, что волосы стоит сделать чуть потемнее.

Селия легко взмахивает волосами, и ее русые локоны темнеют, становясь черными и блестящими, как вороново крыло.

– Восхитительно, – выдыхает Чандреш.

Селия улыбается.

В два прыжка взлетев по ступеням, Чандреш подбегает к ней. Он рассматривает ее платье со всех сторон.

– Можно? – спрашивает он, протягивая руку.

Селия кивком выражает согласие. Он осторожно дотрагивается до ткани. Это шелк, черный и белый шелк, с мягким переходом серого цвета. Ему видно каждое переплетение волокон.

– Возможно, это дерзость с моей стороны, но могу я поинтересоваться, что произошло с вашим отцом? – спрашивает Чандреш, продолжая разглядывать ее наряд.

– Не стоит извиняться, – отвечает Селия. – Один из его трюков прошел не совсем так, как он рассчитывал.

– Какая утрата, какая утрата, – он со вздохом отходит от нее на подобающее расстояние. – Мисс Боуэн, позвольте спросить, заинтересует ли вас предложение принять участие в поистине уникальном проекте?

Щелкнув пальцами, он подзывает Марко, и тот незамедлительно появляется возле него с блокнотом в руках, останавливаясь в нескольких шагах от Селии. Его взгляд скользит от ее платья к прическе и обратно, надолго задерживаясь на лице.

Прежде чем она успевает ответить, в зале раздается карканье ворона, по-прежнему сидящего на балконе и с любопытством взирающего на происходящее.

– Одну секунду, – говорит Селия.

Подняв руку, она делает знак ворону. В ответ он снова хрипло каркает и, расправив огромные крылья, срывается с места. Он летит к сцене, с каждым взмахом набирая скорость. Ворон быстро приближается, резко ныряет вниз и летит прямо на Селию. Когда он с размаху врезается в нее, обдав фейерверком разлетающихся перьев, Чандреш отскакивает в сторону, чуть ли не сбивая Марко с ног.

Ворон исчез. Не осталось ни перышка, а поверх черного платья с белым подолом на Селии вновь надет черный жакет с пышными рукавами, застегнутый до последней пуговицы.

Стоящая перед сценой мадам Падва бурно аплодирует.

Селия приседает в реверансе, попутно поднимая с пола перчатки.

– Она само совершенство, – говорит Чандреш, доставая из кармана сигару. – Само совершенство.

– Да, сэр, – откликается Марко позади него. Блокнот в его руках слегка дрожит.