Электронная библиотека » Эрнест Хемингуэй » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Острова и море"


  • Текст добавлен: 14 июля 2018, 17:40


Автор книги: Эрнест Хемингуэй


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Скотина! – орал яхтсмен, все более распаляясь, он уже довел себя до настоящей истерики, ради которой и переоделся. – Гнусная, грязная скотина!

– Вы ведь это не для меня говорите, – очень спокойно повторил Роджер, и Томас Хадсон понял, что задумал его друг. – Лучше заткнитесь. А если действительно хотите поговорить, поднимайтесь на причал.

Роджер направился к причалу, и мужчина, как ни удивительно, тоже довольно резво полез туда же. Ничего другого ему не оставалось – он раззадорил себя руганью до крайности. Негры отступили назад, оставив им достаточно большой круг для драки.

Томас Хадсон не понимал, на что этот человек рассчитывает, поднимаясь на причал. Все молчали, мужчину окружали одни черные лица, он замахнулся на Роджера, но тот нанес ему левой сильный удар в подбородок, и из губы пошла кровь. Яхтсмен предпринял новую попытку замахнуться, и тогда Роджер ответил двойным хуком по правому глазу. Мужчина сделал захват, но Роджер ударил его в живот так сильно, что порвал свою спортивную рубашку, а потом, оттолкнув, вмазал ему по лицу тыльной стороной открытой левой.

Никто из негров не произнес ни слова. Они стояли, все так же широко окружив дерущихся мужчин. Кто-то зажег на причале фонарь – Том решил, что это Фред, бой Джона, – и вся сцена осветилась.

Роджер кинулся на яхтсмена и нанес ему три мощных удара в откинутую голову. Мужчина снова вошел в клинч, и Роджер опять оттолкнул его, порвав рубашку еще больше и дважды съездив наглеца по зубам.

– Хватит бить левой! – крикнул Фрэнк. – Вмажь правой! Кончай этого сукиного сына!

– Ну, хочешь еще что-нибудь мне сказать? – спросил Роджер мужчину и заехал хуком по зубам. Рот мужчины сильно кровоточил, правая сторона лица вспухла, а правый глаз почти закрылся.

Яхтсмен грузно навалился на Роджера, и тот удержал его от падения. Мужчина тяжело дышал и не произносил ни слова. Роджер держал его за локти, и Том видел, как друг поглаживает большими пальцами сухожилия между бицепсами и предплечьем.

– Хватит заливать меня кровищей, подонок, – сказал Роджер и, замахнувшись, быстрым и сильным ударом откинул голову мужчины назад и снова врезал ему по лицу тыльной стороной руки.

– Теперь заказывай новый нос, – сказал он.

– Врежь ему, Роджер! Кончай с ним! – чуть ли не умолял его Фрэнк.

– Болван, ты разве не видишь, что он творит? – укоризненно произнес Фред Уилсон. – Он же его убивает.

Яхтсмен вцепился в Роберта, но тот оттолкнул его.

– Ну, бей, – говорил он. – Ударь меня! Валяй!

Мужчина сделал попытку замахнуться, но Роджер уклонился и вошел с ним в клинч.

– Как тебя зовут? – спросил Роджер.

Мужчина не ответил, он только тяжело дышал, как умирающий астматик.

Роджер и в этот раз держал его за локти, нажимая большими пальцами на сухожилия.

– А ты сильный, сукин сын! – сказал он мужчине. – Но, черт подери, откуда ты взял, что умеешь драться?

Мужчина слабо замахнулся, но Роджер перехватил его, притянул к себе и два раза залепил ему по уху правым кулаком, отчего тот отлетел в сторону.

– Теперь понял, что нечего лезть к посторонним людям с разговорами? – спросил его Роджер.

– Только взгляните на его ухо, – восхитился Руперт. – Прямо виноградная гроздь.

А Роджер в очередной раз держал яхтсмена за локти, надавливая на сухожилия у бицепсов. Томас Хадсон внимательно следил за лицом мужчины. Поначалу на нем не было следов страха – просто паскудная морда, вылитый боров. Но теперь он был смертельно испуган. Наверное, он никогда не слышал о боях без правил. Возможно, в его подсознании всплыли воспоминания о прочитанных историях, где упавших забивают до смерти. И поэтому он старался изо всех сил держаться на ногах. Каждый раз, когда Роджер предлагал ему нападать или отшвыривал от себя, мужчина старался нанести удар. Он не сдавался.

Роджер в очередной раз оттолкнул его. Мужчина стоял и смотрел на своего мучителя. Сейчас, когда Роджер не сжимал мертвой хваткой его локти, делая абсолютно беспомощным, страх немного отступил, его место заняла прежняя подлость. Он стоял испуганный, жестоко измолоченный, с разбитым лицом и кровоточащим ртом, ухо его напоминало перезревшую фигу из-за мелких кровоизлияний, слившихся в большую гематому. Но сейчас он не чувствовал цепких рук Роджера, и потому страх поубавился, а неистребимая подлость взыграла снова.

– Хочешь что-то сказать? – спросил Роджер.

– Грязная скотина! – сказав это, мужчина прижал подбородок к груди, поднял кулаки и встал боком с видом задиристого мальчишки.

– Ну, готовься! – крикнул Руперт. – Теперь тебе конец!

Но ничего драматичного или поучительного не последовало. Роджер быстро шагнул к мужчине, занес левое плечо и нанес тому правой рукой снизу мощный боковой удар по голове. Яхтсмен упал на четвереньки, уткнувшись лбом в деревянный настил. Некоторое время он не отрывал головы от досок, а потом медленно повалился на бок. Посмотрев на него, Роджер направился к краю причала и спрыгнул на палубу катера.

Матросы понесли хозяина на яхту. Они не вмешивались в драку, но теперь подняли его с настила, где тот лежал на боку, и потащили на борт как провисший мешок. Кое-кто из негров помог им перекинуть его на палубу и занести в каюту. Дверь за ним закрылась.

– Ему нужен врач, – сказал Томас Хадсон.

– Он не сильно ударился о доски, – возразил Роджер. – Я больше беспокоился за причал.

– Не думаю, что последний боковой удар пойдет ему на пользу, – сказал Джонни Гуднер.

– Вы все лицо ему разнесли, – сказал Фрэнк. – А уж ухо! Оно росло прямо на глазах. Сначала как гроздь винограда, а потом как зрелый апельсин.

– Кулаки – опасная вещь, – подтвердил Роджер. – Люди даже понятия не имеют, что они могут натворить. Хорошо бы больше никогда не видеть этого подонка.

– Если увидите – сразу признаете.

– Надеюсь, он очухается, – сказал Роджер.

– А вы были на высоте, – восторженно произнес Фред.

– Ну их к черту, эти драки, – сказал Роджер. – Надо же было этому случиться.

– Джентльмен сам нарывался, – уточнил Фред.

– Да прекратите вы волноваться, – сказал Фрэнк Роджеру. – Я видел сотни тех, про которых думали, что они отбросили коньки. Ничего с ним не будет.

Негры на причале понемногу расходились, обсуждая драку. Их смутил вид белого мужчины, когда его вносили на борт яхты, и у них пропала всякая охота поджечь дом Комиссара.

– Спокойной ночи, капитан Фрэнк, – сказал Руперт.

– Отчаливаешь? – спросил его Фрэнк.

– Хотим пойти взглянуть, что делается у мистера Бобби.

– Хорошего вечера, Руперт, – пожелал ему Фрэнк. – Завтра увидимся.

Роджеру было худо, левый кулак распух и по размерам не уступал крупному грейпфруту. Правый тоже разнесло, но не так сильно. Кроме этого, ничего не указывало на его недавнее участие в драке – разве что оторванный ворот рубашки, болтавшийся на груди. Да еще небольшая шишка на голове от единственного удара противника. Разбитые и ободранные костяшки его пальцев Джон смазал меркурохромом. Роджер даже не взглянул на свои руки.

– Что ж, пойдем тоже к Бобби, может, повеселимся, – сказал Фрэнк.

– Не огорчайтесь, Родж, выкиньте все из головы, – сказал Фред Уилсон и взобрался на причал. – Оставьте это молокососам.

Приятели – один с гитарой, другой с банджо – пошли по причалу туда, где из открытых дверей «Понсе-де-Леон» лился свет и неслась музыка.

– Фредди – славный парень, – сказал Джон Томасу Хадсону.

– Всегда им был, – отозвался Томас Хадсон. – Но общество Фрэнка его портит.

Роджер по-прежнему молчал, его молчание беспокоило Томаса Хадсона – это молчание и еще некоторые вещи.

– Может, пора домой? – спросил он.

– Что-то мне неспокойно из-за этого придурка, – сказал Роджер.

Он сидел спиной к яхте и держал правой рукой левую.

– Можешь больше не переживать, – спокойно произнес Джон. – Придурок снова на ногах.

– Правда?

– Вылез на палубу, да еще с ружьем.

– Черт меня подери! – воскликнул Роджер веселым голосом. Он сидел спиной к яхте и даже не повернул голову.

На этот раз яхтсмен вышел в пижамных штанах и куртке, но главное – в руках он держал ружье. Томас Хадсон перевел взгляд с ружья на его лицо, на котором живого места не было. Кто-то уже его обработал, наложил марлевые повязки и пластыри, густо смазал меркурохромом. Однако с ухом ничего поделать было нельзя. Оно опухло и страшно раздулось, став самой приметной частью лица. Томас Хадсон представил себе, как будет больно, если до него дотронуться. Все молчали, молчал и мужчина с изуродованным лицом, просто стоял на палубе, сжимая дробовик. Наверное, он и видел-то плохо – глаза его сильно заплыли. Он стоял на палубе, не говоря ни слова, и все вокруг тоже молчали.

Роджер неторопливо повернул голову, посмотрел на него и бросил через плечо:

– Оставь ружье и ложись в постель.

Мужчина не двигался с места. Распухшие губы шевелились, но не мог выговорить ни слова.

– У тебя достанет подлости выстрелить в спину, но в остальном ты слабак, – спокойно, все так же через плечо произнес Роджер. – Поставь ружье на место и ложись в постель.

Роджер по-прежнему сидел спиной к мужчине. Затем он решился на выходку, которая Томасу Хадсону показалась отчаянной.

– Не правда ли, заявившись на палубу в ночном белье, он немного смахивает на леди Макбет? – задал он вопрос остальным, кто был с ним на корме.

У Томаса Хадсона перехватило дыхание. Но ничего не произошло. Спустя некоторое время мужчина повернулся и спустился в каюту, прихватив с собой ружье.

– Вот теперь мне намного лучше, – сказал Роджер. – А то прямо пот градом лил. Пошли домой, Том. С ним все в порядке.

– В порядке ли? – засомневался Джонни.

– Нормально, – сказал Роджер. – Выживет.

– Пошли, Роджер, – сказал Томас Хадсон. – Побудешь у меня.

– Ладно.

Попрощавшись с Джоном, они пошли по Королевскому шоссе к дому. Кругом продолжалось веселье.

– Хочешь, зайдем в «Понсе»? – спросил Томас Хадсон.

– Ну уж нет, – ответил Роджер.

– Я подумал, нужно сказать Фредди, что с этим типом все обошлось.

– Скажи сам. А я пойду к тебе.

Когда Томас Хадсон вернулся домой, Роджер лежал ничком на кровати в дальнем углу застекленной веранды. Из темноты еле доносились звуки нескончаемого праздника в честь королевы.

– Ты спишь? – спросил Томас Хадсон.

– Нет.

– Хочешь выпить?

– Вроде нет. Спасибо.

– Как рука?

– Распухла и болит. Но это ерунда.

– Тебе снова не по себе?

– Да. Что-то опять накатило.

– Завтра приедут мальчики.

– А вот это замечательно.

– Ты правда не хочешь выпить?

– Правда, дружище. А себе налей.

– Пожалуй, выпью виски на сон грядущий.

Томас Хадсон подошел к холодильнику, смешал напитки, вернулся на веранду и сел в темноте рядом с лежащим на кровати Роджером.

– Сколько на свете таких вот ублюдков, – сказал Роджер. – Этот тип настоящий подонок.

– Ты кое-чему его научил.

– Не думаю. Унизил его – да, врезал – в меру. Но он отыграется на ком-нибудь другом.

– Он сам нарывался.

– Это да. Но я не довел дело до конца.

– Ты его только что не убил.

– Вот и я о том же. Теперь он еще хуже будет.

– Кажется, ты преподал ему хороший урок.

– Нет. Не уверен. То же самое было и в Калифорнии.

– А что там случилось? Ты мне так ничего и не рассказал.

– Тоже драка – вроде этой.

– С кем?

Роджер назвал фамилию человека, занимавшего высокое положение в том, что именуется промышленным производством.

– Я этого совсем не хотел, – сказал Роджер. – Все случилось в доме женщины, с которой у меня возникли осложнения, и, по правде говоря, быть мне там совсем не полагалось. А этот тип донимал меня весь вечер. Донимал и донимал – еще хуже, чем сегодня. И когда уже не было сил терпеть, я так залепил ему – залепил по-настоящему, ни о чем не думая, что он ударился головой о мраморные ступени, ведущие к бассейну. Кстати, вся сцена разворачивалась у бассейна. В себя он пришел только на третий день в «Ливанских кедрах», так что убийцей я не стал. Но они уже состряпали дело. Свидетели и все такое – мне еще здорово повезло.

– Ну и что потом?

– Когда этот хлыщ смог приступить к работе, он отыгрался. По полной программе. Дальше некуда.

– В чем тебя обвинили?

– Да во всем. Чего там только не было.

– Может, расскажешь?

– Нет. Незачем тебе это знать. Поверь на слово, все было подстроено. Такое мне приписали, что люди стараются со мной об этом не говорить. Разве ты не обратил внимание?

– Пожалуй.

– Вот потому мне так скверно сегодня. Сколько еще бродит по земле таких подонков! Отпетых подонков. И драки с ними ничего не решают. Может, они специально нас провоцируют? – Роджер перевернулся на спину. – Зло – страшная вещь, Томми. И дьявольски изощренная. А ведь в старину неплохо разбирались в добре и зле.

– Многие люди не назовут тебя добряком, – сказал ему Томас Хадсон.

– Конечно. Да я на это и не претендую. Хотя мне жаль. Борьба со злом не делает тебя добрым. Сегодня я выступил против зла, но и сам поддался ему. Оно накатывало на меня волнами.

– Все драки – зло.

– Знаю. Но что делать, если уже ввязался.

– Тогда надо побеждать.

– Правильно. Я уже с первой минуты испытал азарт.

– Азарт был бы сильнее, если бы тот тип умел драться.

– Надеюсь, – сказал Роджер. – Хотя трудно сказать. Когда я дерусь, мне хочется уничтожить зло. А если сам увлекаешься, то чем ты отличаешься от того, с кем дерешься.

– Он полная мразь, – сказал Томас Хадсон.

– Но не хуже того, с кем я сцепился в Калифорнии. Несчастье в том, Томми, что их слишком много. Они есть во всех странах, и их число постоянно растет. Неважные времена, Томми.

– А когда они были другими?

– Нам часто бывало хорошо.

– Это правда. Нам было хорошо в разных хороших местах. Но времена-то оставались плохими.

– Не знаю. Говорили, что времена хорошие, а потом всех скрутило. Когда у всех были деньги, у меня денег не было. А когда у меня завелись деньжата, настали по-настоящему плохие времена. Но все-таки люди тогда не были такими злыми и подлыми.

– Вокруг тебя и сейчас мерзавцев хватает.

– Попадаются и хорошие.

– Не так уж и часто.

– Достаточно часто. Ты не всех моих друзей знаешь.

– Ты якшаешься черт знает с кем.

– А с кем мы провели сегодняшний вечер? С твоими или моими друзьями?

– С общими. Не так уж они и плохи. Никчемные – но не подлые.

– Согласен, – сказал Роджер. – Не подлые. Фрэнк, правда, с гнильцой. Причем основательной. Хотя подлым я его не считаю. Но теперь я на многое смотрю иначе. Они с Фредом быстро катятся вниз.

– Я кое-что смыслю в добре и зле. И не стараюсь делать вид, будто ничего не понимаю.

– А я мало что знаю о добре, потому что с ним мне не слишком везло. Моя фишка – зло. Я его сразу вижу.

– Жаль, что вечер пошел насмарку.

– Мне просто немного не по себе.

– Хочешь спать? Оставайся здесь.

– Спасибо. Пожалуй, останусь, если не возражаешь. Только раньше пойду в библиотеку и немного почитаю. Где те австралийские рассказы, которые я видел у тебя прошлый раз?

– Генри Лоусона?

– Да.

– Сейчас принесу.

Томас Хадсон пошел спать, а проснувшись среди ночи, увидел, что свет в библиотеке все еще горит.

5

Когда Томас Хадсон проснулся, дул легкий восточный ветерок, песок на берегу под ярко-синим небом был белым, как кость, а гонимые ветром маленькие облачка отбрасывали темные подвижные тени на зеленую воду. Флюгер вращался на ветру, а само утро было чудесным и свежим.

Роджера уже не было, и Томас Хадсон завтракал в одиночестве, читая доставленную накануне мэрилендскую газету. Он специально отложил ее, чтобы прочитать за завтраком.

– Когда приезжают мальчики? – спросил Джозеф.

– Около полудня.

– Значит, к ленчу будут?

– Да.

– Когда я пришел, мистера Роджера уже не было, – сказал Джозеф. – Ушел, не позавтракав.

– Может, еще придет.

– Бой сказал, что он вышел на шлюпке в море.

Покончив с завтраком и дочитав газету, Томас Хадсон перешел на веранду, обращенную к океану, и приступил к работе. Работа шла хорошо, и он почти заканчивал утреннюю норму, когда услышал шаги Роджера на лестнице.

– Хорошо получается, – сказал Роджер, заглядывая ему через плечо.

– Может быть.

– А где ты видел такие смерчи?

– Нигде не видел. Это я пишу на заказ. Как твоя рука?

– Опухоль пока не спадает.

Роджер следил за движениями кисти, а Томас Хадсон не оборачивался.

– Если бы не рука, все могло бы казаться дурным сном.

– Да уж, дурнее не бывает.

– Так ты думаешь, этот тип действительно вышел с ружьем?

– Не знаю, – отрезал Томас Хадсон. – И знать не хочу.

– Прости, – сказал Роджер. – Наверное, мне лучше уйти?

– Нет. Побудь здесь. Я скоро закончу. Ты мне не мешаешь.

– Они снялись с якоря на рассвете, – сказал Роджер. – Я видел, как они отчаливали.

– А что ты там делал?

– Сначала читал. Потом не мог заснуть, на душе было муторно, и тогда я пошел на причал и посидел там с ребятами. «Понсе» так и не закрывался всю ночь. Я видел Джозефа.

– Джозеф сказал, ты вышел в море на веслах.

– Греб правой рукой. Хотел ее разработать. Помогло. Теперь стало гораздо лучше.

– Ну, на сегодня хватит, – сказал Томас Хадсон и стал прибирать рабочее место. – Мальчики, должно быть, сейчас взлетают. – Он посмотрел на часы. – А почему бы нам не пропустить по маленькой?

– Прекрасная мысль. Возражений не имею.

– Правда, еще нет двенадцати.

– И что с того? Ты кончил работать, а я вообще отдыхаю. Но можно подождать и до двенадцати, если у тебя такое правило.

– Ладно.

– Я тоже придерживаюсь этого правила. Но иногда утром бывает так паршиво, что помочь может только глоток спиртного.

– Давай нарушим правило сегодня, – предложил Томас Хадсон. – Я всегда очень волнуюсь перед встречей с ними, – добавил он.

– Знаю.

– Джо! – крикнул Роджер. – Принеси шейкер и что нужно для мартини.

– Да, сэр. У меня уже все готово.

– А почему так рано? Ты что, считаешь нас горькими пьяницами?

– Нет, мистер Роджер. Просто подумал, что уж на пустой желудок вы обязательно захотите выпить.

– Выпьем за нас и за мальчиков, – сказал Роджер.

– Надо, чтобы этим летом они славно повеселились. Оставайся с нами тоже. Если ребята станут действовать тебе на нервы, укроешься в своей хижине.

– Если не стесню, поживу здесь немного.

– Ты меня не стеснишь.

– Будет прекрасно пожить с ними.


Так оно и было. Эти славные мальчики жили в доме уже неделю. Сезон тунца закончился, лодок у острова заметно поубавилось, воцарилась обычная, спокойная жизнь, а погода была такая восхитительная, какая бывает только ранним летом.

Мальчики спали на раскладушках на застекленной веранде, и теперь, когда Томас Хадсон просыпался ночью и слышал детское дыхание, ему было не так одиноко. Из-за берегового ветра ночи были холодные, а когда ветер стихал, прохлада шла с моря.

Мальчики поначалу робели и были гораздо аккуратнее, чем стали потом. Впрочем, вопрос об аккуратности остро не стоит, когда требуется лишь смыть с ног песок прежде, чем войти в дом, повесить на улице мокрые шорты и надеть в доме сухие. Застилая утром их постели, Джозеф проветривал пижамы, вешал их на солнце, а позже складывал и убирал, так что валяться где попало могли только рубашки и свитера – одежда, которую надевают по вечерам. Во всяком случае, так было в принципе. Но разные предметы из их снаряжения были разбросаны повсюду. Томас Хадсон не переживал по этому поводу. Когда человек живет в доме один, у него складываются определенные привычки, и соблюдение их доставляет удовольствие. Но сейчас ему нравилось, что кое-что нарушалось. Он знал, что после отъезда мальчиков все опять будет по-прежнему.

Сидя на обращенной к морю веранде за работой, Томас Хадсон видел, что большой его сын, средний и маленький лежат на песке рядом с Роджером. Они болтали между собой, копались в песке и спорили, но слова не долетали до него.

Старший сын был высокий и темноволосый, у него были отцовские плечи и шея, длинные ноги пловца и крупные ступни. В его облике было что-то индейское, это был веселый мальчик, но в минуты покоя его лицо принимало почти трагическое выражение.

Когда однажды лицо сына стало печальным, Томас Хадсон спросил:

– О чем ты думаешь, Schatz?[7]7
  Душа моя, дорогой (нем.).


[Закрыть]

– О наживке, – ответил мальчик, и лицо его тут же осветилось. Трагическое выражение лицу придавали глаза и рот, но все менялось, как только он заговаривал.

Средний сын всегда напоминал Томасу Хадсону бобренка. Его волосы цветом и плотностью были похожи на бобровый мех, да и загар отличался необычным темно-золотистым цветом. Сын всегда ассоциировался у Томаса Хадсона с животным, живущим здоровой и веселой жизнью. Бобры и медведи знают толк в шутке, а медведи вообще очень близки человеку. Мальчик никогда не будет таким широким в плечах и сильным, как медведь, и атлетом ему не быть – впрочем, он к этому и не стремится, но есть в нем симпатичные повадки маленького зверька, и еще он умный и независимый, а также любящий, справедливый и компанейский. Подобно картезианцу, он всегда во всем сомневается, яростно спорит и умеет подколоть – иногда даже жестко, но в этом нет злобы. Он обладал и другими достоинствами, о которых никто не знал, братья бесконечно его уважали, хотя любили над ним подтрунивать, находя особенно уязвимые места. Как все дети, они ссорились между собой и довольно едко дразнили друг друга, но воспитаны были хорошо и уважительно держали себя со взрослыми.

Младший брат, белобрысый, напоминал сложением карманный линкор. Он был уменьшенной копией Томаса Хадсона, но пропорционально – короче и шире. На загорелой коже ярче проступали веснушки, лицо имело задорное выражение, а старичком он уже родился. Он был задирой, постоянно задевал обоих братьев – была в нем темная сторона, о которой знал только Томас Хадсон. Оба не задумывались о ней, но знали, что она есть у каждого из них и ничего хорошего в этом нет. Отец, зная, откуда она у сына, относился к этому с пониманием. Они были очень близки, хотя Томас Хадсон жил с ним меньше, чем с остальными сыновьями. Эндрю, младший, был прирожденным спортсменом, и, сев впервые на лошадь, сразу почувствовал себя уверенно. Братья гордились им, но не позволяли задаваться. В его подвиги трудно было поверить, но многие видели его в седле, видели, как он берет препятствия, и отмечали его спокойную профессиональную скромность. От рождения в нем была некая вредность, которая проявлялась просто как задиристая веселость, и он казался хорошим мальчиком. И все-таки вредность в нем была, это знали и другие, и он сам. Он просто хорошо себя вел, но дурное сидело в нем.

И вот сейчас с выходящей на море веранды было видно, как все четверо лежат на песке. Старший сын – Том-младший – рядом с Роджером, младший, Эндрю, – по другую сторону, а средний, Дэвид, растянулся на спине с закрытыми глазами подле Тома. Томас Хадсон помыл кисти, прибрал за собой и спустился к ним.

– Привет, папа, – сказал старший сын. – Ну, как, хорошо поработал?

– Пойдешь плавать, папа? – спросил средний сын.

– Вода – просто чудо, – сообщил младший.

– Так как дела, папаша? – улыбнулся Роджер. – Как продвигается живописный бизнес, мистер Хадсон?

– На сегодня живописный бизнес закончен, господа.

– Классно! – обрадовался Дэвид. – Тогда можем поохотиться под водой?

– Давайте после ленча.

– Здорово! – сказал Том-младший.

– А если волны будут большие? – спросил Эндрю.

– Для тебя – возможно, – ответил Том-младший.

– Нет, Томми. Для всех.

– Когда море неспокойное, рыба затаивается в скалах, – сказал Дэвид. – Они боятся больших волн не меньше, чем мы. Наверное, их тоже тошнит. Папа, у рыб бывает морская болезнь?

– А как же! – сказал Томас Хадсон. – Иногда в шторм на рыболовецких судах окуни в садках заболевают морской болезнью и дохнут.

– Что я тебе говорил? – сказал Дэвид старшему брату.

– Ладно – они заболевают и дохнут, – согласился Том-младший. – Но кто сказал, что они дохнут от морской болезни?

– Думаю, морской болезнью они действительно болеют, – сказал Томас Хадсон. – Только неясно, болеют ли они ею, когда плавают на свободе.

– Но, забившись в скалы, рыбы тоже не могут плавать свободно, правда, папа? – спросил Дэвид. – Прячутся там по своим ямкам и норкам. Завидят большую рыбу – и в норку, а волны бьют их не меньше, чем в садке.

– Нет, меньше, – возразил Том-младший.

– Может быть, меньше, – благоразумно согласился Дэвид.

– Но и этого достаточно, – сказал Эндрю. – Если они будут продолжать спорить, мы никуда не поедем, – шепнул он отцу.

– А разве ты не хочешь поохотиться под водой?

– Очень хочется, только я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Под водой – всего. Как только выдохну воздух, сразу начинаю бояться. Томми отлично плавает, но под водой ему тоже страшно. Из нас троих под водой только Дэвид ничего не боится.

– Мне много раз было страшно, – сказал Томас Хадсон.

– Правда?

– Думаю, всем бывает страшно.

– Только не Дэвиду. Где бы он ни плавал. Но Дэвид теперь побаивается лошадей – они много раз его сбрасывали.

– Послушай, малыш. – Дэвид услышал слова младшего брата. – Знаешь, почему меня лошади сбрасывают?

– Не знаю. Они так много раз тебя сбрасывали, что я и не помню.

– Вот что я тебе скажу. Я знаю, почему меня сбрасывают. В прошлом году я ездил на Крапчатой кобылке[8]8
  Крапчатая кобылка («Old Paint») – народная песня, которую пели ковбои, когда стерегли лошадей.


[Закрыть]
, и она, когда подтягивали подпругу, всегда раздувала брюхо, и потом седло сползало вместе со мной.

– Со мной такого никогда не было, – заметил Эндрю не без ехидства.

– Ну, еще бы! – сказал Дэвид. – Наверное, она полюбила тебя, как все любят. Может, кто-нибудь объяснил ей, кто ты такой.

– Я читал ей вслух, что обо мне пишут в газетах, – нашелся Эндрю.

– Уверен, она тут же срывалась с места, – сказал Томас Хадсон. – Вся беда в том, что Дэвид сразу сел не на ту лошадь. Эта старая лошадка предназначена для езды на короткие расстояния и не по такой местности.

– Я не говорил, что могу справиться с ней, папа, – сказал Эндрю.

– И правильно сделал, – сказал Дэвид и добавил: – А вообще, может, и справился бы. Конечно, справился. Но честно, Энди, я не сразу стал бояться, только потом – как бы не напороться на луку. Да, черт возьми, я боялся.

– Так мы поедем на подводную охоту, папа? – спросил Эндрю.

– Если не поднимутся большие волны.

– А кто будет решать, насколько они большие?

– Я буду решать.

– Ладно, – сказал Энди. – Но, на мой взгляд, они достаточно большие. Папа, а Крапчатая все еще у тебя на ранчо?

– Думаю, да, – ответил Томас Хадсон. – Я ведь сдал ранчо в аренду.

– В аренду?

– Еще в конце прошлого года.

– Но ведь мы сможем туда ездить? – поспешно спросил Дэвид.

– Конечно. Там у нас на берегу реки есть большая хижина.

– Ранчо – самое лучшее место из всех, где я был, – сказал Энди. – Не считая этого.

– А мне казалось, тебе больше нравится Рочестер, – съехидничал Дэвид. Там Энди на лето оставляли с няней, в то время как остальные мальчики уезжали на Запад.

– А мне правда там нравилось. Рочестер – прекрасное место.

– Помнишь, Дэйв, что он сказал той осенью, когда мы убили трех медведей и ты дома стал ему об этом рассказывать? – спросил Томас Хадсон.

– Нет, папа, не помню. Это было ужасно давно.

– Все происходило в буфетной, где вы, ребята, обычно ели, так вот сидите вы за детским ужином и рассказываете Энди, как было дело, и Анна говорит: «Бог мой, Дэвид, как интересно! А что было потом?» Тогда этот вредный старикашка, которому было тогда лет пять-шесть, открыл рот и сказал: «Может, это и интересно тем, кого волнуют такого рода вещи. Но у нас в Рочестере медведи не водятся».

– Слышал, наездник? – сказал Дэвид. – Вот какой ты был тогда!

– Ладно, папа, – сказал Эндрю. – Лучше расскажи ему, как он ничего не хотел читать, кроме комиксов, во время нашего путешествия по Эверглейдсу[9]9
  Национальный парк в Южной Флориде.


[Закрыть]
. Все ему было неинтересно после той школы, куда он ходил осенью, когда мы были в Нью-Йорке, и где он стал настоящим снобом.

– Я все помню, – заторопился Дэвид. – Не нужно папе ничего рассказывать.

– Ты с этим справился, – сказал Томас Хадсон.

– А как же иначе? Вот было бы скверно, если бы я таким остался.

– Расскажи им, как я был маленьким, – попросил Том-младший и перевернулся на живот, держа Дэвида за лодыжку. – Никогда мне не быть таким паинькой, как в твоих рассказах о моем раннем детстве.

– Я был хорошо знаком в то время с тобой, – сказал Томас Хадсон. – Странный ты был человечек.

– Он был странный, потому что жил в странных местах, – заявил младший сын. – Живи я в Париже, Испании и Австрии, тоже был бы странным.

– Да он и сейчас странный, всадник, – сказал Дэвид. – Для этого ему не нужен экзотический фон.

– Что еще за фон?

– У тебя его нет.

– Нет – так будет.

– Помолчите – пусть папа говорит, – остановил братьев Том-младший. – Расскажи им, как мы гуляли с тобой по Парижу.

– Тогда ты еще не был таким странным, – сказал Томас Хадсон. – Малышом ты был благоразумным. Мы с мамой оставляли тебя в бельевой корзине, которая была твоей колыбелькой, в той квартире над лесопилкой, где тогда жили, а большой кот Ф. Кис ложился клубком у твоих ног и никого близко не подпускал к корзине. Ты называл себя Г’Нинг, и мы тоже стали называть тебя Г’Нинг. Г’Нинг Грозный.

– Откуда я взял такое имя?

– Услышал что-то похожее в трамвае или автобусе. Или звонок кондуктора.

– А по-французски я тогда не говорил?

– Говорил, но неважно.

– Расскажи что-нибудь из того времени, когда я уже говорил по-французски.

– Позже я возил тебя в коляске, довольно дешевой, легкой, складной, мы доезжали до кафе «Клозери де Лила», там завтракали, я читал газету, а ты глазел на проходящих по бульвару. После завтрака…

– А что было на завтрак?

– Булочка и café au lait[10]10
  Кофе с молоком (фр.).


[Закрыть]
.

– И мне тоже?

– Тебе добавляли капельку кофе в молоко.

– Это я помню. А куда мы шли потом?

– Я перевозил тебя на противоположную сторону улицы, и дальше мы ехали мимо фонтана с бронзовыми конями, рыбками и русалками, потом спускались к скверу в окружении каштанов, где играли французские дети, а их няньки сидели на скамейках вдоль посыпанных гравием дорожек…

– А налево – Эльзасская школа, – сказал Том-младший.

– А направо – жилые дома…

– Жилые дома и студии со стеклянными крышами, где работали художники, – эта улица шла вниз и налево и была довольно triste[11]11
  Темной, мрачной (фр.).


[Закрыть]
от темных камней, ведь дома тянулись по ее теневой стороне.

– А когда это было – осенью, весной или зимой? – спросил Томас Хадсон.

– Поздней осенью.

– Значит, было холодно, у тебя краснели щеки и нос, а мы катили дальше через железные ворота в верхней части Люксембургского сада, спускались к озеру, огибали его, потом поворачивали направо – к фонтану Медичи и скульптурам, и выходили из ворот к театру «Одеон» и, пройдя пару переулков, оказывались на бульваре Сен-Мишель…

– Буль Миш…

– И по Буль Миш мимо Клюни…

– Справа от нас…

– Темного, мрачного, и по бульвару Сен-Жермен…

– Самая интересная улица, и движение на ней было большое. Странно, тогда все казалось таким волнующим и опасным. А дальше мы шли по улице Рен, проходили кафе «Две Макаки» и перекресток у «Липпа», и там всегда было спокойно. Почему, папа?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации