Текст книги "Раффлс, взломщик-любитель (сборник)"

О как же он умен! Как он дьявольски умен! Если бы он решил прибегнуть к угрозам, принуждению, насмешкам, все могло пойти иначе. Но он дал мне полную свободу действий, предлагая оставить его одного в довольно затруднительном положении. Он не собирался меня винить. Он даже не обязывал меня хранить тайну. Он мне доверял. Он знал мои слабости и мои сильные стороны и мастерски играл и на первом, и на втором.

– Не так быстро, – ответил я. – Это я навел тебя на эту идею или ты собирался это сделать в любом случае?

– Не в любом случае, – ответил Раффлс. – Верно то, что ключ у меня довольно давно, но когда я сегодня выиграл, я хотел было выбросить его. Дело в том, что в одиночку эту работу не сделать.

– В таком случае решено. Я с тобой.

– Ты серьезно?

– Да – на сегодня.

– Старина Банни, – прошептал он, на мгновение приблизив фонарь к моему лицу.

В следующую секунду он уже описывал свой план, а я кивал, как если бы мы всегда были взломщиками-сообщниками.

– Я знаю этот магазин, – шептал он, – потому что я в нем кое-что покупал. Эту верхнюю часть я тоже знаю. Вот уже месяц, как ее пытаются сдать, и я получил разрешение на просмотр. Прежде чем воспользоваться ключом, сделал слепок. Чего я не знаю, так это того, как из верхней части попасть в нижнюю. В настоящий момент прохода не существует. Мы можем попытаться проникнуть в магазин отсюда, хотя мне больше нравится вариант с подвалом. Если ты минуту подождешь, я точно скажу тебе, что мы будем делать.

Он поставил фонарь на пол, подкрался к заднему окну и почти бесшумно отворил его. Через секунду он вернулся, качая головой и при этом не забыв столь же тщательно затворить окно за собой.

– Это была наша единственная возможность, – пояснил он, – заднее окно над другим задним окном. Но снаружи так темно, что ничего не видно, а подсвечивать себе фонарем снаружи слишком рискованно. Придется спускаться в подвал. Иди за мной и не забывай – хотя вокруг никого нет, действовать нужно бесшумно. Вот… вот… слушай!

С улицы доносились все те же мерные шаги, которые мы уже слышали и раньше. Кто-то шел тяжело ступая по каменным плитам за стеной дома. Раффлс закрыл створки фонаря, и мы снова замерли, выжидая, пока шаги удалятся.

– Это или полисмен, – прошептал он, – или сторож, которого наняли все эти ювелиры вскладчину. Нам следует опасаться сторожа. Ему платят именно за то, чтобы ловить таких, как мы.

Мы осторожно спустились вниз, стараясь не скрипеть ступеньками, забрали в прихожей свои туфли и продолжили спуск по узкой каменной лестнице, у подножия которой Раффлс снова открыл фонарь и обулся, предложив сделать мне то же самое. Здесь он позволял себе говорить гораздо громче, чем наверху. Теперь мы находились значительно ниже уровня улицы, в маленьком помещении, в каждой стене которого было по двери. Три двери были приотворены, и за ними виднелись пустые подвальные помещения. Но четвертая была заперта на задвижку, отодвинув которую мы оказались на дне глубокого колодца, заполненного туманом. На противоположной стороне этого колодца находилась точно такая же дверь, и Раффлс вплотную поднес к ней фонарь, прикрывая его корпусом. Внезапно раздался короткий и резкий треск, заставивший мое сердце замереть. В следующее мгновение дверь распахнулась настежь и Раффлс шагнул внутрь, фомкой маня меня за собой.

– Дверь номер один, – прошептал он. – Один бог ведает, сколько их еще будет, но мне известно как минимум о двух. Впрочем, нам не придется особо шуметь, да и риск тут, внизу, гораздо меньше.

Мы стояли у подножия в точности такой же узкой каменной лестницы, как та, по которой мы только что спустились. Двор или колодец принадлежал одновременно к жилой части дома и магазину. Впрочем, этот лестничный марш не привел нас в открытое фойе, а уперся в дверь, изготовленную из красного дерева и необыкновенно прочную с виду.

– Так я и думал, – пробормотал Раффлс, подавая мне фонарь и извлекая из кармана связку отмычек, которую ему пришлось вернуть на место после нескольких минут безуспешной возни с замком. – На то, чтобы открыть эту дверь, у нас уйдет час! – вздохнул он.

– И что, к ней невозможно подобрать ключ?

– Нет. Я знаю эти замки. Тратить время на него просто бессмысленно. Его придется вырезать, и это займет час.

На замок у нас ушло сорок семь минут. Точнее, это время ушло у Раффлса. Еще никогда в жизни я не видел такой медленной и тщательной работы. Моя задача заключалась в том, что я просто стоял рядом с затемненным фонарем в одной руке и маленьким пузырьком минерального масла в другой.

Раффлс извлек из кармана хорошенький вышитый чехол, явно предназначенный для бритв, но вместо этого наполненный инструментами его тайного ремесла, включая минеральное масло. Из этого чехла он извлек буравчик, способный просверлить отверстие диаметром в один дюйм, и вставил его в маленький, но очень прочный стальной зажим. Затем он снял пальто и блейзер, аккуратно расстелил их на верхней ступеньке, встал на колени, закатал манжеты рубашки и начал работать буравчиком рядом со скважиной. Но вначале он смазал буравчик маслом, чтобы свести шум к минимуму, и повторял эту операцию перед тем, как приступить к каждому новому отверстию, а порой и прерывал работу ради дополнительной смазки. Чтобы вырезать замок, потребовалось пробурить тридцать два отверстия.

Я обратил внимание на то, что в первое круглое отверстие Раффлс вставил указательный палец. Затем, когда отверстие превратилось во все удлиняющийся овал, он вставил в него все пальцы, кроме большого, и тихо выругался себе под нос.

– Это то, чего я опасался!

– Что?

– Там есть еще одна железная дверь!

– Но как же мы сможем открыть ее? – встревожено спросил я.

– Отмычкой. Но там может оказаться два замка. В этом случае один будет наверху, а второй внизу. Это означает, что нам придется вырезать еще два отверстия, поскольку дверь открывается внутрь. В этом положении она не откроется ни на дюйм даже без замка.

Должен признаться, идея с отмычкой не вызвала у меня оптимизма, поскольку один замок отпираться уже отказался. Если подумать, то собственное разочарование и нетерпение должны были изумить меня. Дело в том, что я взялся за злодейство с таким жаром, даже не отдавая себе в этом отчета. Я был буквально очарован романтикой и опасностью всего происходящего. Мои морально-нравственные убеждения и мой страх оказались парализованы. Я стоял рядом с ним, светил ему и держал свой пузырек с более живым интересом, чем я когда-либо испытывал во время вполне честных занятий. А рядом на коленях стоял А. Дж. Раффлс со всклокоченными черными волосами и уверенной полуулыбкой на сосредоточенном лице, с которой он совершал бросок за броском в матче на первенство графства.

Наконец цепочка отверстий была завершена, замок извлечен из двери и великолепная обнаженная рука по самое плечо погрузилась в образовавшееся отверстие и сквозь прутья железной двери.

– Итак, – прошептал Раффлс, – если тут только один замок, он будет находиться посередине. Радуйся! Вот он! Его всего лишь необходимо открыть отмычкой – и путь наконец-то свободен.

Он извлек руку из двери, выбрал одну из отмычек на своей связке, после чего его рука снова погрузилась в дверь. Прислушиваясь к позвякиванию отмычки, я затаил дыхание, ощущая, как бешено колотится сердце, как тикают в кармане мои часы. Затем – наконец-то! – раздался единственный явственный щелчок. В следующую минуту настежь распахнутая дверь из красного дерева и железная калитка уже зияли позади нас, а Раффлс сидел на конторском столе, вытирая лицо.

Мы находились в пустом просторном вестибюле, расположенном позади магазина, но отделенном от него металлической шторой, один вид которой исполнил меня отчаяния. Впрочем, Раффлса ее наличие, похоже, нисколько не смутило. Повесив пальто и шляпу на какой-то крючок на стене вестибюля, он принялся изучать штору в свете фонаря.

– Это ерунда, – после минутного осмотра сообщил он. – Она нас даже не задержит. Но с другой стороны есть дверь, и вот с ней могут возникнуть затруднения.

– Еще одна дверь! – простонал я. – Но как ты собираешься открыть эту штуковину?

– Просто приложиться к ней фомкой. Слабое место этих железных штор – уязвимость перед рычагом, которым их можно приподнять. Но они поднимаются вверх с шумом, и вот тут, Банни, ты мне и пригодишься. Это то, что я никак не мог бы сделать без тебя. Ты должен будешь находиться наверху и стуком извещать меня, когда на улице никого не будет. Я поднимусь с тобой и все объясню.

Вы, вероятно, можете представить себе, как мало меня привлекала перспектива этого одинокого дежурства. Тем не менее меня вдохновляла сопряженная с ним жизненно важная ответственность. До сих пор я был пассивным зрителем. Теперь мне предстояло вступить в игру. Волнение сделало меня еще более бесчувственным к соображениям совести и безопасности, которые к этому моменту у меня окончательно умерли.

Поэтому я беспрекословно занял свой пост в комнате над магазином. К счастью, окна были оснащены жалюзи, которые к тому же были опущены. Не было ничего проще этой задачи – стоять, всматриваясь в темноту сквозь щели между рейками, и топать ногой два раза, когда кто-то приближался к дому, и один раз, когда все снова затихало. Звуки, доносившиеся до меня снизу, за исключением металлического треска в самом начале, были и в самом деле едва слышными, но они стихали совсем, стоило мне постучать ногой. За тот добрый час, что я провел у окна, передо мной не менее полудюжины раз прошел полисмен, а человек, судя по всему являвшийся сторожем ювелиров, появлялся и того чаще. Как-то сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Но это случилось лишь единожды. Это произошло, когда сторож наклонился и сквозь глазок заглянул в освещенный магазин. Я ожидал услышать его свист. Я приготовился к виселице или тюрьме! Но человек внизу неукоснительно следовал моим сигналам, и сторож зашагал дальше в блаженном неведении.

Наконец я и сам услышал условленный сигнал и, чиркая спичками, спустился вначале по широкой лестнице, затем по узкой, пересек двор-колодец и поднялся в вестибюль, где меня ожидал Раффлс, при моем появлении протянувший мне руку.

– Отличная работа, мой мальчик! – заявил он. – На тебя по-прежнему можно положиться в трудную минуту, и ты получишь свою награду. Я разжился тысячей фунтов, и все они вот тут, в этом кармане. А вот кое-что еще, что я обнаружил в этом шкафчике, – очень приличный портвейн и сигары, предназначавшиеся для деловых партнеров бедняги Дэнби. Сделай глоток, а затем ты сможешь и закурить. Я также обнаружил туалет, где мы сможем почистить перышки, прежде чем выйти на улицу, потому что я чернее твоих ботинок.

Железная штора уже снова была опущена, но он настоял на том, чтобы ее поднять и показать мне стеклянную дверь по другую ее сторону и результаты своей работы в магазине за ней. Две электрические лампочки горели в нем всю ночь, и в их холодном белом свете я поначалу не мог разглядеть ничего необычного. Передо мной был чистый проход, пустая стеклянная витрина слева и застекленные шкафы с серебром справа. В конце прохода виднелась дверь, в которой тускло чернело отверстие глазка, озарявшего ночную улицу подобно яркой театральной луне. Витрину опустошил не Раффлс. Ее содержимое находилось в сейфе «Чабб», одного взгляда на который ему хватило, чтобы отказаться от попытки его вскрыть. Не стал он брать и серебро, не считая одного портсигара, который он прихватил для меня. Вместо этого он полностью сосредоточился на оконной витрине. Она представляла собой три разных отделения, закрытых на ночь панелями, запертыми на три разных замка. Раффлс снял эти панели на несколько часов раньше, чем это сделал бы владелец лавки, и электрическая лампочка озаряла лист гофрированного железа, голый, как ребра скелета. Все ценности исчезли из этого единственного, невидимого сквозь крошечное окошко в двери места. Все остальное оставалось в точности таким же, каким оставил его вечером ювелир. Не считая нескольких взломанных дверей позади металлической шторы, бутылки вина и коробки сигар, которыми мы позволили себе угоститься, довольно грязного полотенца в туалете, разбросанных горелых спичек и отпечатков пальцев на пыльных перилах, мы не оставили никаких следов своего пребывания.

– Ты спрашивал, давно ли я это задумал? – произнес Раффлс, когда мы уже брели по улице навстречу рассвету, в глазах всего мира представляя парочку приятелей, возвращающихся домой с гулянки. – Нет, Банни, мне это и в голову не приходило, пока где-то с месяц назад я не увидел этот пустующий верхний этаж и не купил несколько безделиц в магазине – просто чтобы присмотреться, что к чему. Кстати, я так за них и не заплатил. Богом клянусь, завтра я это обязательно сделаю. Не правда ли, в этом есть определенная поэтическая справедливость? Одного визита мне хватило, чтобы оценить возможности этого места, но, придя во второй раз, я убедился в том, что без помощника мне не справиться. Поэтому я практически выбросил эту идею из головы, но тут вдруг явился ты, в очень подходящую ночь и в очень подходящем для подобного мероприятия состоянии! Но вот мы и в Олбани, и я надеюсь, что камин еще неокончательно потух, потому что не знаю насчет тебя, Банни, но я продрог, как та сова из стихотворения Китса.

Он был способен думать о Китсе, возвращаясь с ограбления! Он мечтал о тепле камина, как обычный гражданин! Внутри меня распахнулись какие-то шлюзы, и меня окатило ледяным душем осознания того, чем на самом деле являлось наше приключение. Раффлс был грабителем. Я помог ему совершить ограбление, следовательно, я тоже теперь был грабителем. Все же я был способен стоять и греться у его камина, наблюдая за тем, как он опустошает свои карманы. Все это было так прозаично, как будто мы не сделали ничего чудесного или ужасного!

У меня кровь застыла в жилах. Меня затошнило, а голова пошла кругом от мысли о том, что этот злодей был мне глубоко симпатичен. Более того, я им восхищался. Теперь моя симпатия и восхищение превратятся в презрение и отвращение. Я ожидал этой перемены внутри себя. Я жаждал ощутить ее в своем сердце. Но я жаждал и ждал напрасно!

Когда он полностью опустошил карманы, стол засверкал нашей добычей. Десятки колец, браслеты, подвески, эгретки, ожерелья, жемчуг, рубины, аметисты, сапфиры и, конечно же, бриллианты, бриллианты во всех украшениях, переливающиеся вспышками света, дразнящие меня… слепящие меня… Я не верил своим глазам и знал, что запомню этот момент навсегда. Последним из кармана показался не драгоценный камень, но мой собственный револьвер. И это задело меня за живое. Кажется, я что-то сказал и невольно протянул к нему руку. Я как будто воочию вижу сейчас Раффлса – его высоко поднятые брови над ясными голубыми глазами. Я вижу, как он с едва заметной циничной улыбкой вынимает патроны, прежде чем вернуть мне револьвер.

– Ты не поверишь, Банни, – произнес он, – но я впервые взял с собой заряженный пистолет. В целом я считаю, что он добавляет уверенности. Все же, если что-то пойдет не так, может возникнуть очень неприятная ситуация. Можно невольно пустить его в ход, а это уже не игрушки. Хотя я часто задумывался над тем, что чувствует убийца, только что лишивший жизни человека. Наверное, это потрясающие ощущения, разумеется, пока ему не угрожает поимка. Да не смотри на меня с таким убитым видом, дружище. Мне ничего подобного испытывать не приходилось и вряд ли придется.

– Но все это ты уже делал и прежде? – хрипло спросил я.

– Прежде? Мой дорогой Банни, ты меня оскорбляешь! Это что, было похоже на первую попытку? Конечно, я делал это прежде.

– Часто?

– Ну… нет! В любом случае недостаточно часто, чтобы разрушить очарование, и вообще я это делаю только тогда, когда окончательно сажусь на мель. Ты когда-нибудь слышал о бриллиантах Тимблби? В общем, это был последний раз, но они оказались жалкой подделкой. Кроме того, было дело о плавучем доме Дормера – в прошлом году в Хенли. Это тоже было результатом моей деятельности, хотя толку с этого тоже было мало. Я еще ни разу не сорвал по-настоящему крупный куш. Когда мне это удастся, я подведу черту.

Да, я отлично помнил оба дела. Подумать только – именно он был их исполнителем! Это было настолько невероятно и дерзко, что не укладывалось у меня в голове. Но тут мой взгляд упал на стол, сверкающий и мерцающий сотнями огней, и мой скептицизм улетучился.

– Как это все началось? – спросил я, когда любопытство взяло верх над изумлением и восхищение его тайным занятием вплелось в мое восхищение этим человеком.

– Ах, это долгая история, – ответил Раффлс. – Она началась в колониях, где я играл в крикет. Она слишком длинная, так что я не стану ее тебе сейчас рассказывать, но я угодил почти в такой же тупик, как и ты сегодня, и это стало единственным выходом. Я расценивал это только так и не иначе. Но я попробовал кровь и пропал. Зачем мне работать, если я могу красть? Зачем мириться с унылым рутинным существованием, когда меня манила вполне приличная жизнь, к тому же полная романтики, волнения и опасностей? Разумеется, это очень дурно, но не всем же быть моралистами, да и как насчет изначально несправедливого распределения богатства? Кроме того, я же не занимаюсь этим постоянно. Мне уже и самому надоело постоянно цитировать строки Гилберта, но в них заключена глубокая истина. Мне только хотелось знать, понравится ли тебе такая жизнь так же сильно, как мне!

– Понравится ли она мне? – воскликнул я. – Нет, только не мне! Для меня это не жизнь. Одного раза с меня хватило!

– И ты мне больше не поможешь?

– Не проси меня, Раффлс. Бога ради, не проси меня!

– Но ты же сам сказал, что сделаешь для меня все, что угодно! Ты даже предложил назвать преступление! Но я сразу понял, что это несерьезно. Ты не бросил меня сегодня, и, видит Бог, я должен этим удовольствоваться. Полагаю, что я веду себя неблагоразумно и неблагодарно. Необходимо смириться с тем, что дальше я пойду один. Просто, Банни, ты для меня идеальный напарник. То что надо! Ты только вспомни, как мы сегодня все провернули. Без сучка без задоринки! Как видишь, в этом нет и никогда не будет ничего такого уж ужасного. Конечно, пока мы будем работать вместе.

Он стоял передо мной, положив ладони мне на плечи. Он улыбался так, как только он умел улыбаться. Я отвернулся и, опершись обоими локтями о каминную полку, сжал ладонями пылающую голову. В следующее мгновение еще более дружеская ладонь легла мне на спину.

– Ну хорошо, мой мальчик! Ты абсолютно прав, а я полностью ошибаюсь. Я больше никогда не буду просить тебя об этом. Уходи, если хочешь, и приходи около полудня за деньгами. Мы ни о чем не условливались, но, разумеется, я вытащу тебя из этой передряги – особенно после того, как ты меня сегодня поддержал.

Кровь у меня в жилах вскипела, и я резко развернулся к нему.

– Я сделаю это снова, – сквозь зубы процедил я.

Он покачал головой.

– Только не ты, – ответил он, добродушно улыбаясь при виде моего бешеного энтузиазма.

– Нет, сделаю! – выругавшись, снова крикнул я. – Я сделал это однажды. Я сделаю это еще раз. В любом случае я уже перешел на сторону дьявола. Возвращаться слишком поздно, да я этого и не хочу. Ничто не сможет сравниться с этими ощущениями. Когда я тебе понадоблюсь, можешь на меня рассчитывать!

Вот так мы с Раффлсом объединили наши преступные усилия в мартовские иды.

Костюмированная пьеса

Именно в то время в Лондоне только и разговоров было, что об одном человеке, от которого осталось лишь его имя. Рубен Розенталь сделал свое состояние на алмазных копях Южной Африки и приехал домой, чтобы насладиться им в соответствии со своими представлениями. О том, как он приступил к этому занятию, не забудет никто из читателей дешевых вечерних газет, которые взахлеб повествовали о его изначальной бедности и нынешнем мотовстве, разбавляя эти истории любопытными деталями необычайного жилища миллионера на Сент-Джонс-Вуд. Там он держал настоящую свиту из кафров[3]3
  Представители любого негритянского племени на территории Южной Африки.


[Закрыть], которые буквально являлись его рабами. Оттуда он выезжал, украшенный огромными бриллиантами на сорочке и на пальце в сопровождении боксера-профессионала с ужасающей репутацией. Впрочем, последний ни в коем случае не был самым мерзким элементом среди пестрой публики, окружающей Розенталя. Так утверждала молва, но также этот факт был в достаточной степени установлен полицией, которой как минимум один раз, но пришлось вмешаться в происходящее в этом доме. За упомянутым вмешательством последовали определенные судебные процедуры, с вполне объяснимым жаром и гигантскими заголовками освещенные в ранее упомянутых газетах.

Вот и все, что было известно о Рубене Розентале вплоть до того времени, когда старый Богемский клуб попал в полосу неудач и счел за лучшее организовать большой обед в честь такого богатого представителя ценностей, исповедуемых клубом. Сам я на этом банкете не был, но один из его членов провел туда Раффлса, который той же ночью все мне об этом рассказал.

– Самое необычайное представление из всех, на которых мне только приходилось бывать, – сообщил он мне. – Что касается самого парня… видишь ли, я был готов увидеть что-то абсурдное, но при виде этого типа у меня буквально дух захватило. Начать с того, что у него совершенно потрясающая внешность – больше шести футов росту, грудная клетка что тот бочонок, огромный крючковатый нос и самые рыжие усы и баки, которые только можно себе представить. Он вливал в себя, как пожарная машина, но напился только до того, чтобы произнести совершенно бесценную речь. Я бы и за десять фунтов не отказался от возможности ее услышать и сожалею лишь о том, мой дорогой друг Банни, что там не было тебя.

Я и сам уже начал жалеть себя, потому что никто не назвал бы Раффлса впечатлительным человеком, но я еще никогда не видел его настолько взволнованным. Или он последовал примеру Розенталя? Его появления в моем жилище в полночь лишь для того, чтобы рассказать мне об обеде, на котором он побывал, было достаточно, чтобы у меня зародилось подобное подозрение. Вот только оно шло полностью вразрез с тем, что я знал об А. Дж. Раффлсе.

– Что он сказал? – машинально спросил я, уже догадываясь о существовании более глубинного объяснения этого визита и ломая голову над тем, что бы это могло быть.

– Сказал? – воскликнул Раффлс. – Чего он не сказал! Он хвастал о своем взлете, распинался о своих богатствах, поносил общество за то, что оно принимает его только ради денег и отвергает его из чистой зависти к тому, что он имеет так много. Он с очаровательной небрежностью бросался именами и клялся, что он просто идеальный представитель Старого Света, что бы там ни думали старые богемцы. В доказательство он указал на огромный бриллиант у себя на манишке и мизинец, отягощенный еще одним в точности таким же камнем. Ну кто из наших заплывших жиром принцев способен похвастаться подобной парочкой? Честно говоря, с моей точки зрения, это совершенно изумительные камни с необычным фиолетовым отливом, который наверняка означает кучу денег. Но старый Розенталь божился, что не продал бы эту парочку даже за пятьдесят тысяч фунтов, и желал знать, кто еще разгуливает с двадцатью пятью тысячами фунтов на манишке и еще двадцатью пятью тысячами на мизинце. Такого человека попросту не существует. А если бы и существовал, то не осмелился бы носить подобные сокровища. Но он, Розенталь, смело это делает, и он нам расскажет почему. Никто не успел и глазом моргнуть, как он выхватил огромный револьвер!

– Как, за столом?!

– За столом! Прямо посреди речи! Но это еще были пустяки по сравнению с тем, что он собирался сделать. Он хотел, чтобы мы позволили ему написать свое имя пулями на противоположной стене, чтобы показать нам, почему он не боится разгуливать в этих своих бриллиантах! Этому животному Первису, его боксеру, вышибале, которому он платит, пришлось вмешаться и убедить своего хозяина не делать этого. На несколько мгновений там началась настоящая паника. Один парень громко молился под столом, а официанты бросились врассыпную.

– Что за дикая сцена!

– Достаточно дикая, но я предпочел бы, чтобы они не стали ему мешать. Пусть бы начал палить. Ему так хотелось показать нам, как именно он способен позаботиться о своих фиолетовых бриллиантах. И знаешь, Банни, мне так же сильно хотелось на это посмотреть.

И Раффлс наклонился ко мне со своей ленивой лукавой усмешкой, наконец-то прояснившей для меня скрытый смысл его визита.

– Так значит, ты и сам уже положил глаз на его бриллианты?

Он пожал плечами.

– Я вынужден признать, что это ясно как божий день. Но да, я о них мечтаю! Откровенно говоря, они уже довольно давно не идут у меня из головы. Трудно столько слышать об этом человеке, о его телохранителе и его бриллиантах и не почувствовать, что ты просто обязан попытаться их заполучить. Когда же дело доходит до размахивания револьвером и практически бросания вызова всему миру, эта попытка становится практически неизбежной. Она мне буквально навязана. То, что я стал свидетелем этой сцены, Банни, – это судьба. И кто, как не я, должен принять этот вызов. Мне только жаль, что я не мог встать и объявить честно и откровенно.

– Что ж, – произнес я, – насколько я понимаю, в деньгах мы явно не нуждаемся, но, конечно же, ты можешь на меня рассчитывать.

Возможно, я произнес это без особого энтузиазма. Я честно старался, чтобы это прозвучало иначе. Но не прошло и месяца после нашей вылазки на Бонд-стрит, и мы уж точно могли еще довольно долго позволить себе хорошее поведение. Наши дела шли вполне неплохо. По его совету я нацарапал пару статей. Вдохновленный Раффлсом, я даже накропал рассказ о нашем ограблении. Так что новых приключений я совершенно не жаждал. Я считал, что денег у нас достаточно, и надеялся на то, что Раффлс это тоже понимает. Со своей стороны, я считал лишний риск совершенно неоправданным. Тем не менее я не хотел, чтобы он решил, что я отказываюсь от обязательств, принятых на себя около месяца назад. Но внимание Раффлса привлекло отнюдь не мое явное нежелание ввязываться в новую историю.

– Не нуждаемся, мой дорогой Банни? Неужели писатель пишет только тогда, когда под его дверью сидит волк? Или художник пишет картины лишь ради хлеба насущного? Неужели мы с тобой должны быть ВЫНУЖДЕНЫ совершать преступления подобно Тому из Бау и Дику из Уайтчепела? Мне больно это слышать, мой дорогой друг. И незачем смеяться, потому что это правда. Искусство ради искусства – это отвратительное новомодное выражение, но вынужден признаться, для меня оно наделено особой привлекательностью. В этом случае мои мотивы абсолютно чисты, потому что я сомневаюсь, что нам когда-нибудь удастся реализовать столь приметные камни. Но если я не попытаюсь их украсть – после сегодняшнего вечера, – мне будет стыдно перед самим собой.

В его глазах появились смешинки. Но в них также горела страсть.

– Нам необходимо тщательно выбирать работу, – заметил я.

– Неужели ты думаешь, что я этого не хочу? – воскликнул Раффлс. – Мой дорогой друг, я ограбил бы собор Святого Павла, если бы мог. Но я так же не способен ограбить кассу в магазине, как и украсть корзину яблок у старушки. Даже наше небольшое дельце в прошлом месяце было не вполне приличным, но у нас не было выбора, и я полагаю, что наша стратегия в какой-то степени служит нам оправданием. Нынешнее дело я затеваю скорее ради азарта, чем ради выгоды. Кто осмелится сунуться туда, где охрана начеку и только и ожидает появления грабителя? Возьмем, к примеру, Английский банк. Отличная мишень. Но для этого необходимы полдюжины человек и год подготовки. В то же время Рубен Розенталь – это достаточно высокая цель для нас двоих. Мы знаем, что он вооружен. Мы знаем, как умеет драться Билли Первис. Так что легкой эта задача не будет, смею тебя заверить. Ну и что с того, мой дорогой Банни? Ну и что с того? Надо ставить высокие цели, дорогой мальчик, иначе зачем существуют небеса?

– Я предпочел бы, чтобы наши цели не были настолько высокими, во всяком случае пока, – рассмеявшись, ответил я, невольно заражаясь его энтузиазмом, отчего его план начинал нравиться мне все больше, несмотря на все мои сомнения и опасения.

– Можешь на меня положиться, – последовал ответ. – Я обо всем позабочусь. В конце концов, я полагаю, что почти все трудности будут поверхностными и несерьезными. Эти ребята пьют совершенно безбожно, и это наверняка упростит нашу задачу. Но надо хорошенько подготовиться, поэтому торопиться не стоит. Вполне вероятно, выяснится, что существует дюжина разнообразных способов, чтобы провернуть это дело, и нам придется выбирать. В любом случае это означает необходимость не меньше недели наблюдать за домом. Это также может означать множество других действий, которые потребуют намного больше времени. Но дай мне неделю, и я тебе все подробно расскажу. То есть я хочу сказать, если ты действительно со мной.

– Конечно, я с тобой, – возмущенно ответил я. – Но почему я должен давать тебе неделю? Почему бы нам не начать наблюдать за домом вместе?

– Потому что два глаза увидят то же самое, что и четыре, но занимают меньше места. Без крайней необходимости охотиться в паре нельзя. И не смотри на меня с таким обиженным видом, Банни. У тебя тоже будет много работы, когда наступит время действовать, я тебе обещаю. Не бойся, свою долю веселья ты получишь. И собственный фиолетовый бриллиант в придачу. Если нам повезет.

Впрочем, в целом эта беседа меня почти не воодушевила, и я до сих пор помню депрессию, которая навалилась на меня после ухода Раффлса. Я отчетливо видел безумие затеи, в которую я ввязался. Она была шальной и совершенно бессмысленной. Когда я хладнокровно вспоминал парадоксы, которыми наслаждался Раффлс, и то, как небрежно и лишь отчасти искренне он жонглировал словами, я понимал, что они меня не убеждают. Хотя было очень трудно не попасть под влияние его личности и не поверить ему в тот момент, когда он все это произносил. Я восхищался тем, как отчаянно и бесстрашно он, казалось, готов рисковать своей свободой и даже жизнью, но по здравому размышлению я не находил подобное отношение заразительным. Тем не менее нечего было и думать о том, чтобы идти на попятную. Как раз напротив, мне не нравилась заявленная Раффлсом пауза, и, возможно, мое скрытое недовольство в значительной степени объяснялось именно его возмутительной решимостью обходиться без моей помощи до самого последнего момента.

Особенно раздражало то, что подобное отношение ко мне было для него весьма характерным. Вот уже целый месяц мы были самой успешной парочкой воров во всем Лондоне, и тем не менее наша близость была странным образом неполной. При всей его очаровательной открытости в Раффлсе ощущалась какая-то своенравная сдержанность. Я не мог ее не видеть, и это чрезвычайно раздражало меня. Ему была присуща инстинктивная замкнутость закоренелого преступника. Он окутывал таинственностью даже то, что касалось нас обоих. К примеру, я так и не узнал, как или где он реализовал драгоценности с Бонд-стрит, на доход с которых мы оба до сих пор вели жизнь, внешне ничем не отличающуюся от жизни сотен других молодых людей города. Он тщательно скрывал и это, и многие другие детали, хотя мне казалось, что я заслужил право быть в них посвященным. Я невольно вспоминал, на какую хитрость он пошел, чтобы втянуть меня в мое самое первое преступление, еще не зная, насколько он может мне доверять.