Текст книги "Раффлс, взломщик-любитель (сборник)"

Джентльмены и игроки

Уж не знаю, был ли старина Раффлс неподражаемым преступником, но я готов поклясться, что игроком в крикет он был уникальным. Опасный отражающий, блестящий полевой игрок и, возможно, лучший подающий десятилетия, он тем не менее крайне мало интересовался игрой как таковой. Он никогда не показывался в «Лордсе»[4]4
  «Лордс Крикет Граунд» – крикетный стадион в районе Сент-Джонс-Вуд в Лондоне.


[Закрыть] без своей сумки с крикетными принадлежностями и не проявлял ни малейшего интереса к результатам матчей, в которых не участвовал сам. Однако это не было простым презрительным самодовольством. Он утверждал, что утратил всякий вкус к игре, и продолжал выходить на поле лишь из самых низменных соображений.

– Крикет, – говаривал Раффлс, – как и любой другой вид спорта, хорош лишь до тех пор, пока ты не найдешь что-нибудь получше. Существует множество куда более захватывающих вещей, Банни, и, когда ты невольно сравниваешь их, тебе становится скучно. Что за радость во взятии калитки противника[5]5
  Ситуация в крикете, при которой игрок отражающей команды выбывает.


[Закрыть], если тебе нужно его столовое серебро? И все же игровая практика позволяет оставаться пронырливым, а привычка высматривать слабые места – это как раз то, что нужно. Да, между этим определенно есть связь. Но я все равно бросил бы крикет хоть завтра, Банни, если бы он не был столь замечательным прикрытием для человека моих склонностей.

– Как так? – удивлялся я. – Я бы сказал, что это привлекает к тебе внимание публики. Небезопасно и неблагоразумно.

– Мой дорогой Банни, именно в этом-то и кроется твоя ошибка. Чтобы твои преступления оставались безнаказанными, ты просто ОБЯЗАН иметь параллельную, респектабельную профессию. И чем публичнее она, тем лучше. Это же очевидно. Мистер Пис[6]6
  Чарльз Фредерик Пис, взломщик и убийца, действовавший в середине XIX века в Манчестере, своем родном Шеффилде и Лондоне.


[Закрыть], светлая ему память, избегал подозрений благодаря заработанной им репутации скрипача и дрессировщика животных. И я глубоко убежден, что Джек Потрошитель был весьма известным и публичным человеком, чьи речи, вполне вероятно, оказывались на страницах тех же самых газет, в которых сообщалось о его зверствах. Стань известным в каком-нибудь деле, и тебя никогда не заподозрят в том, что ты можешь заниматься чем-либо еще с той же ловкостью. Именно поэтому я и хочу, чтобы ты поднаторел в журналистике, мой мальчик, чтобы ты как можно больше писал. Это единственная причина, по которой я до сих пор не пустил свои биты на дрова для камина.

И тем не менее, когда он выходил на поле, нельзя было представить более искусного и преданного своей команде игрока. Я до сих пор помню, как он перед первым матчем сезона пришел на стадион с кошельком, полным соверенов, и стал класть их на столбцы вместо бейлов[7]7
  Деревянная перемычка между столбцами калитки, которую в крикете должен выбить подающий.


[Закрыть]. Воистину, это было незабываемое зрелище – видеть профессионалов, швыряющих мячи, будто демоны, из жажды наживы, ведь каждый раз, когда мяч попадал по столбцу, монета отправлялась к метнувшему его игроку, а ее место тут же занимала новая. Один из них, разнеся мячом всю калитку, умудрился выбить сразу 3 очка. Эта тренировка обошлась Раффлсу то ли в восемь, то ли в девять соверенов, однако лучшей игровой практики нельзя было и вообразить, поэтому, выйдя на следующий день на поле, он заработал 57 очков.

Сопровождать его на все его матчи, наблюдать за каждым мячом, который он бросал, отбивал или ловил, просто болтать с ним, сидя в павильоне, когда на поле выходили другие игроки, – все это было для меня удовольствием. Быть может, вы видели нас там, сидящих рядом друг с другом на протяжении большей части первой серии подач «Джентльменов» в победном матче против «Игроков»[8]8
  Традиционный крикетный матч, проводившийся два или больше раз в год с 1806 по 1962 год между командами профессионалов («Джентльмены») и любителей («Игроки»).


[Закрыть] во второй понедельник июля. Нас было видно, но не слышно, поскольку у Раффлса в тот день игра не ладилась и он был непривычно сердитым для игрока, который так мало интересуется игрой. И если со мной он вел себя просто молчаливо, то с членами команды, интересовавшимися, как такое могло произойти, или желавшими посочувствовать его невезению, Раффлс был откровенно груб. Он сидел надвинув на глаза соломенную шляпу и сжав сигарету губами, недовольно кривившимися при каждой подаче. Потому я был очень удивлен, когда между нами втиснулся какой-то молодой, щегольского вида парень, не вызвав подобной наглостью у Раффлса и тени недовольства. Я не знал паренька, а Раффлс нас друг другу не представил, однако из их разговора сразу стало очевидно, что они хорошо знакомы, и это, наряду с фамильярными манерами парнишки, меня озадачило. Предела же мое удивление достигло тогда, когда парень проинформировал Раффлса, что его отец хочет с ним увидеться, и тот немедленно согласился удовлетворить это желание.

– Он в дамском павильоне. Идешь?

– С удовольствием, – ответил Раффлс. – Придержи для меня местечко, Банни.

И они ушли.

– Молодой Кроули, – послышалось сзади, – выступал в основном составе за «Хэрроу»[9]9
  Юниорская крикетная команда школы-интерната Хэрроу, расположенной в одноименном лондонском пригороде.


[Закрыть] в прошлом году.

– Я помню его. Самый мерзкий тип в команде.

– Но искусный игрок в крикет. Ждал до двадцати, чтобы получить цвета. Креатура губернатора. Порода, что и говорить. И притом превосходнейшая, сэр! Воистину превосходнейшая!

Мне стало скучно. Я пришел только для того, чтобы увидеть игру Раффлса, и вскоре уже с нетерпением ждал его возвращения. Наконец я заметил, как он машет мне из-за ограждения справа.

– Хочу представить тебя старому Амерстету, – прошептал он, когда я к нему присоединился. – В следующем месяце они всю неделю будут играть в крикет в честь совершеннолетия этого паренька, Кроули, и нам с тобой обоим нужно будет выйти на поле.

– Обоим! – отозвался я. – Но я не умею играть в крикет!

– Тихо, – сказал Раффлс. – Это моя забота. Я врал изо всех сил, – добавил он замогильным голосом, когда мы спустились по ступеням. – И я верю, что ты не испортишь спектакль.

Я заметил в его глазах блеск, который был мне хорошо знаком. Однако я не ожидал его увидеть в столь мирной обстановке. Я следовал за его полосатым блейзером сквозь цветник из шляпок, раскинувшийся под дамским навесом, и в моей голове роились вполне определенные догадки и опасения.

Лорд Амерстет, приятной внешности мужчина с короткими усами и двойным подбородком, принял меня с чопорной вежливостью, под маской которой, впрочем, несложно было заметить гораздо менее лестное отношение. Меня терпели как неизбежное дополнение к бесценному Раффлсу. Кланяясь, я испытывал в его отношении глубочайший гнев.

– Я взял на себя смелость, – начал лорд Амерстет, – просить одного из членов команды «Джентльмены» сыграть с нами в деревенский крикет в следующем месяце. Он любезно ответил мне, что сделал бы это с огромным удовольствием, однако уже связан обязательством отправиться на рыбалку с вами, мистер… мистер…

После небольшой заминки лорду Амерстету все же удалось вспомнить мое имя. Я, разумеется, впервые слышал об этой рыбалке, однако поспешил заверить его, что ее можно с легкостью отложить и что я обязательно так и поступлю. Прищуренные глаза Раффлса одобрительно сверкнули. Лорд Амерстет кивнул и пожал плечами.

– Вне всяких сомнений, это очень любезно с вашей стороны, – сказал он. – Но, как я понимаю, вы и сами играете в крикет?

– Играл в школе, – ответил Раффлс со своей печально известной легкостью.

– Ну, я не настоящий игрок, – запинаясь, добавил я.

– В основном составе? – спросил лорд Амерстет.

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Совсем недавно был, – провозгласил Раффлс, к моему вящему ужасу.

– Что ж, не всем же из нас играть за «Джентльменов», – сказал лукаво лорд Амерстет. – Мой сын Кроули только что сумел пробиться в основной состав «Хэрроу», так что придется играть ему. В случае чего я и сам могу выйти на поле, и, если вы боитесь показаться неуклюжим, я составлю вам в этом компанию. Так что буду очень рад, если вы к нам присоединитесь. А удочки вы сможете закинуть перед завтраком и после обеда, если захотите.

– Я был бы очень польщен… – начал я в качестве простой прелюдии к решительному отказу. Однако Раффлс взглянул на меня, высоко вздернув бровь, и я, слегка поколебавшись, смирился со своей участью.

– Значит, решено, – произнес лорд Амерстет, не имея ни малейшего подозрения о наших темных замыслах. – Неделька совершеннолетия моего сына обещает быть славной, знаете ли. Мы играем с «Вольными лесниками», «Дорсетширскими джентльменами» и, скорее всего, с кем-то из местных. Но мистер Раффлс вам все расскажет, а мой сын Кроули – напишет. Еще одна калитка! Во имя Юпитера, они их все выбили! Что ж, надеюсь на вас обоих.

Коротко кивнув, лорд Амерстет протиснулся в проход между рядами сидений. Раффлс хотел последовать за ним, но я поймал его за рукав блейзера.

– Ты что себе думаешь? – вне себя от ярости прошептал я. – Я и близко не был к попаданию в основной состав. Я никудышный игрок в крикет, и мне теперь нужно из этого выпутываться!

– Не тебе, – шепотом ответил он. – Нет никакой нужды играть, ты лишь должен явиться, друг мой. Если ты подождешь меня до половины шестого, я объясню тебе почему.

О причине я мог догадаться и сам, и, к стыду своему, я вынужден признать, что эта причина вызывала у меня куда как меньше отвращения, чем перспектива публично выставить себя дураком на крикетном поле. От самой мысли об этом мое горло сжималось так, как оно уже не сжималось от мысли о преступлении, поэтому, когда Раффлс скрылся в павильоне, я стал нервно расхаживать туда-сюда. И причиной тому было отнюдь не беззаботное расположение духа. Спокойствия не прибавила и сцена встречи между молодым Кроули и его отцом, который остановился, пожал плечами и, наклонившись, сообщил сыну что-то, от чего молодой человек слегка побледнел. Возможно, всему виной была моя мнительность, но я мог бы поклясться, что их неприятность заключалась в неспособности заполучить великого Раффлса без его ничтожного приятеля.

Ударили в колокол, и я поднялся на крышу павильона, чтобы увидеть подачу Раффлса. Крикет не лишен изящества, и если кто-то из подающих и был полон его в тот день, то это был А. Дж. Раффлс. Весь крикетный мир тому свидетель. Не нужно было быть игроком, чтобы оценить безупречность его бросков и попаданий, восхитительную легкость его движений, остававшуюся неизменной при любом темпе, его великолепные попадания в ножной столбец[10]10
  Столбец крикетной калитки, расположенный ближе всего к позиции, на которой стоит отражающий.


[Закрыть], его сокрушительные лобовые броски, – словом, изобретательность атак Раффлса на знала границ. Его игра была не просто демонстрацией атлетизма, она доставляла мне совершенно особое интеллектуальное наслаждение. Я видел взаимосвязь между его двумя профессиями, видел ее в той непрерывной послеполуденной битве с цветом профессионального крикета. Не то чтобы Раффлс выбил слишком много калиток за несколько бросков – он просто был слишком хорошим подающим, чтобы опасаться того, что в него попадет мяч. Времени было мало, а калитка была хороша. По-настоящему неизгладимое впечатление на меня произвело то сочетание находчивости и хитрости, терпения и точности, работы головой и работы руками, которое превращало его игру в искусство. И это в точности отражало сущность того, другого Раффлса, которого знал только я!

– Сегодня мне действительно хотелось поиграть, – говорил он мне позже, когда мы уже ехали в кэбе. – Если бы поле благоволило мне, я бы показал себя по-настоящему. Но в любом случае три к сорока одному при четырех упавших – это не так плохо для медленного подающего в игре против этих парней. Но я был просто в бешенстве! Ничто не злит меня так, как приглашение сыграть в крикет, словно бы я сам был профессионалом.

– Тогда зачем, во имя всего святого, было соглашаться?

– Чтобы проучить их! И потому что мы, Банни, можем оказаться на мели еще до окончания сезона!

– А! – сказал я. – Так я и думал.

– А ты еще сомневался?! Похоже, они запланировали для себя совершенно дьявольскую недельку: балы, званые ужины, ярмарки тщеславия, простые банкеты. И, конечно же, дом будет просто набит бриллиантами. Их будет там видимо-невидимо! В обычных обстоятельствах ничто не заставило бы меня злоупотребить положением гостя. Я никогда так не поступал, Банни. Но здесь нас пригласили как официантов или музыкантов, и, клянусь небесами, мы возьмем с них свою плату! Давай закажем столик в каком-нибудь тихом месте и обсудим это.

– Как по мне, так это довольно вульгарная кража, – не удержался я. И Раффлс немедленно согласился с этим моим единственным возражением.

– Вульгарная, – подтвердил он. – Но я просто не могу удержаться. Мы вновь оказались на мели самым вульгарным образом – и точка. Кроме того, они это заслужили и могут себе это позволить. Не отказываться же от дела, в котором все обещает пройти гладко. Нет ничего проще, чем схватить несколько безделушек. Единственная сложность – избегать любых подозрений, и об этом, конечно, мы должны позаботиться. Для всего остального нам может хватить даже простого плана помещений. Кто знает? В любом случае у нас с тобой несколько недель на размышление.

Я не стану утомлять вас описанием этих недель. Скажу лишь, что «размышления» велись исключительно Раффлсом, который не всегда даже считал нужным сообщить мне о своих мыслях. Однако его молчание больше меня не злило. Я стал принимать его как необходимое условие наших маленьких предприятий. А после нашего последнего приключения, точнее, после его провала моя вера в Раффлса была слишком сильна, чтобы ее могло пошатнуть недовольство тем, что он сам не до конца мне доверяет, что я и сейчас списываю на инстинкт преступника, а не на личное отношение.

Когда наступил понедельник 10 августа, мы, как и надлежало, прибыли в Милчестерское аббатство, расположенное в Дорсете; с начала месяца мы путешествовали по графству с самыми что ни на есть настоящими удочками. Идея заключалась в том, чтобы заработать среди местных репутацию достойных рыбаков, а также ознакомиться с окружающей местностью на тот случай, если неделя окажется неприбыльной и нам придется планировать дальнейшие операции более тщательно. Была и другая идея, которую Раффлс держал при себе до самого приезда. Затем, когда в один из дней мы шли по какому-то лугу, он сделал крикетный мяч и стал мне его бросать. Я ловил этот мяч в течение часа. После этого мы постоянно упражнялись на ближайшей лужайке; и хотя я не был игроком в крикет, к концу недели я набрался больше опыта, чем за все время до или после этого.

Все началось утром в понедельник. Мы выступили с небольшого безлюдного перекрестка в нескольких милях от Милчестерского аббатства, попали под дождь и укрылись в придорожном трактире. В зале сидел краснолицый, безвкусно одетый мужчина, и я был готов поклясться, что именно его вид заставил Раффлса отшатнуться еще до того, как он переступил порог, и настоять на том, чтобы мы вернулись на станцию под дождем. Однако Раффлс уверил меня, что виной всему был аромат прокисшего эля, который едва не сбил его с ног. Я мог лишь догадываться, что означали его неуверенный, опущенный взгляд и нахмуренные брови.

Милчестерское аббатство было серой четырехугольной громадиной, прочно угнездившейся среди буйной растительности и сверкавшей тремя рядами причудливых окон. Казалось, что в каждом из них уже горел свет, когда мы подъехали к аббатству, как раз к тому времени, чтобы переодеться к ужину. Наш экипаж катился под бесчисленными строящимися триумфальными арками, мимо тентов и флагштоков роскошного крикетного поля, на котором Раффлс решил закрепить свою репутацию. Однако по-настоящему атмосфера фестиваля ощущалась внутри – там, где собрались гости. Я никогда еще не встречал такого количества напыщенных, величавых и властных людей, собравшихся в одной комнате. Признаюсь, я чувствовал себя подавленным. Ожидавшее нас предприятие и мои собственные впечатления напрочь лишили меня манер, которыми я иногда любил похвастать, и мне до сих пор неприятно вспоминать, какое облегчение я почувствовал, когда наконец-то подали ужин. Но я и представить себе не мог, каким суровым испытанием окажется этот ужин.

Происхождение сидевшей рядом со мной юной леди оказалось гораздо менее значительным, чем я ожидал. И в самом деле, я уже начинал благодарить за это фортуну. Мисс Мелуиш была дочерью простого приходского священника, которую пригласили лишь для ровного числа. Она сообщила мне оба этих факта еще до того, как нам принесли суп, и весь наш последующий разговор отличался такой же чарующей искренностью с ее стороны. Ее желание делиться информацией граничило с манией. Мне нужно было всего лишь слушать, кивать и быть благодарным за то, что все сложилось именно так.

Когда я сообщил, что не знаю большинство из присутствующих даже в лицо, моя забавная собеседница стала рассказывать мне, кто есть кто, начав с человека, сидевшего слева от меня, и последовательно продвигаясь по кругу к тому, кто сидел справа от нее. Это заняло довольно много времени, на протяжении которого мне было по-настоящему интересно, но затем мой интерес стал пропадать, и, очевидно, чтобы привлечь внимание моей скромной персоны, мисс Мелуиш театральным шепотом спросила меня, умею ли я хранить секреты.

Я сказал ей, что умею, после чего тут же последовал следующий вопрос, произнесенный еще тише и театральнее:

– Вы боитесь воров?

Воров! Я наконец встрепенулся. Это слово поразило меня, словно удар ножа, и я с ужасом повторил его.

– Наконец-то я смогла найти что-то, что вас заинтересовало! – сказала мисс Мелуиш с наивным триумфом. – Да, воров! Но не говорите так громко. Это нужно держать в строжайшем секрете. Я вообще не должна вам об этом говорить!

– Но о чем тут говорить? – прошептал я с нетерпением, которое, как я думал, должно было ее удовлетворить.

– Вы обещаете не говорить об этом?

– Само собой!

– Что ж, у нас в округе завелись воры.

– Они уже кого-нибудь ограбили?

– Еще нет.

– Тогда откуда вы об этом узнали?

– Их видели. В окрестностях. Двух известных лондонских воров!

Двух! Я взглянул на Раффлса. Я уже делал это много раз за вечер, завидуя его жизнерадостности, железным нервам, ясному рассудку, непринужденности и самообладанию. Однако теперь я смотрел на него с жалостью; несмотря на весь мой ужас и оцепенение, мне было жаль его, пока он, ничего не подозревая, ел, пил, смеялся и болтал. На его красивом, чарующе отважном лице не было и тени страха или смущения. Я схватил бокал шампанского и опустошил его.

– Кто их видел? – спросил я спокойно.

– Детектив. Он проследил за ними от самого города несколько дней назад. Он считает, что они планируют ограбить аббатство!

– Но почему их не арестовали?

– Именно об этом я и спросила папа́, когда мы шли сюда вечером. Он сказал, что в данный момент на них не выписан ордер, так что все, что можно сделать, – это следить за их передвижениями.

– О! Так значит, за ними следят?

– Да, именно для этого и приехал детектив. И я слышала, как лорд Амерстет говорил папа́, что их видели сегодня во второй половине дня на перекрестке Уорбек!

Именно там мы с Раффлсом попали под дождь! Причина нашего побега из трактира была ясна; с другой стороны, теперь моему компаньону нечем будет меня удивить, что бы он мне ни сказал. Посмотрев мисс Мелуиш в лицо, я натянуто улыбнулся.

– Это и правда довольно захватывающе, мисс Мелуиш, – сказал я. – Могу я спросить, откуда вы так много знаете об этом?

– Это все папа́, – послышался уверенный ответ. – Лорд Амерстет проинформировал его, а он проинформировал меня. Но, ради всего святого, не растрезвоньте это! Даже не знаю, ЧТО заставило меня вам об этом рассказать!

– Можете на меня положиться, мисс Мелуиш. Но разве вы не испуганы?

Мисс Мелуиш хихикнула.

– Ничуть. Они вряд ли явятся в дом приходского священника. У нас нет ничего, что могло бы их заинтересовать. Зато взгляните на тех, кто сидит с нами за столом. Взгляните на бриллианты. Да хотя бы на одно только ожерелье леди Мелроуз!

Вдовствующая маркиза Мелроуз была одной из тех немногих, кого мне не нужно было специально представлять. Она сидела по правую руку от лорда Амерстета, водя своим слуховым рожком и опустошая бокалы шампанского один за другим, – самая рассеянная и добродушная дама, которую только знал мир. С каждым вдохом и выдохом на ее широкой шее поднималось и опускалось алмазно-сапфировое ожерелье.

– Говорят, оно стоит не меньше пяти тысяч фунтов, – продолжала моя собеседница. – Мне об этом сказала утром леди Маргарет (ах да, леди Маргарет сидит справа от вашего мистера Раффлса). Милая старушка надевает эти камни каждый вечер. Вот это была бы добыча, не правда ли? Так что нет, в доме приходского священника нам опасаться особо нечего.

Когда леди встали из-за стола, мисс Мелуиш вновь взяла с меня обет держать сказанное ею в секрете. Затем она удалилась, как я полагаю, с чувством сожаления о своем неблагоразумии, которое, однако, должно было затмить удовлетворение от того, какую важность сказанное могло придать ей в моих глазах. Вероятно, она кажется вам тщеславной, однако в действительности сама суть беседы лежит в общечеловеческом стремлении взволновать слушателя. Особенностью мисс Мелуиш было лишь то, что она хотела сделать это любой ценой. И взволновать меня у нее однозначно получилось. Не буду описывать мои чувства в последующие два часа. Я изо всех сил пытался поговорить с Раффлсом, но мне это никак не удавалось.

В обеденном зале он и Кроули зажгли сигареты от одной спички и не отходили друг от друга ни на минуту. В гостиной мне пришлось смиренно слушать, как он без остановки нес какую-то околесицу в слуховой рожок леди Мелроуз, своей городской знакомой. Наконец, в бильярдной он долго и с удовольствием играл в пул, пока я, пытаясь скрыть свою взволнованность под маской равнодушия, сидел в компании какого-то очень серьезного шотландца, который прибыл к обеду с опозданием и не говорил ни о чем, кроме последних достижений в области мгновенной фотографии. Он (по его собственным словам) прибыл не в качестве игрока, а для того, чтобы по просьбе лорда Амерстета сделать такую серию фотографий крикета, которую никто не делал прежде. Понять, был ли он любителем или же профессиональным фотографом, я так и не смог. Помню лишь, что я пытался отвлечься, время от времени делая попытки решительно сконцентрироваться на том, что говорил этот зануда. Наконец мое долгое и суровое испытание завершилось; бокалы были опустошены, гости пожелали друг другу доброй ночи, и я последовал за Раффлсом в его комнату.

– Все пропало! – выдохнул я, закрыв дверь после того, как он включил газ. – За нами следят. По нашим следам шли от самого города. Неподалеку дежурит детектив!

– А ТЫ-то откуда знаешь? – спросил Раффлс, довольно резко обернувшись ко мне, однако без тени страха на лице.

Я рассказал ему.

– Разумеется, – добавил я, – это был тот парень, которого мы видели в трактире после полудня.

– Детектив? – спросил Раффлс. – Хочешь сказать, что ты не сумеешь распознать детектива, когда увидишь его, Банни?

– Если не тот парень, то кто?

Раффлс покачал головой.

– Подумать только, ты проговорил с ним весь последний час в бильярдной и так и не сумел понять, что это был он!

– Шотландец-фотограф!

Я замолчал, не в силах произнести ни слова от охватившего меня ужаса.

– Он точно шотландец, – сказал Раффлс, – и, возможно, фотограф. А еще он – инспектор Маккензи из Скотленд-Ярда, тот самый человек, которому я отправил записку той ночью в прошлом апреле. И ты за целый час не сумел понять, кто он! Ох, Банни, Банни, ты точно не прирожденный преступник!

– Но, – сказал я, – если это был Маккензи, то кем же был тот парень, от которого ты дернул у Уорбека?

– Человеком, за которым он следит.

– Но он же следит за нами!

Раффлс сочувственно посмотрел на меня и вновь покачал головой, прежде чем передать мне свой открытый портсигар.

– Не знаю, запрещено ли курить в спальне, но тебе лучше взять сигарету. И крепись, потому что сейчас я скажу тебе кое-что обидное.

Я выдавил из себя смешок.

– Говори все, что хочешь, друг мой, если этот Маккензи и правда явился не по нашу с тобой душу.

– Что ж, не по нашу. Это было бы просто невозможно, и лишь тот, кого называют Банни[11]11
  Здесь следует отметить, что «bunny» – это принятое в английском языке шутливое обозначение кролика либо зайца, зверьков, известных своей трусостью.


[Закрыть], мог подумать иначе! Ты что, всерьез считаешь, что он сидел бы здесь и просто смотрел бы на то, как его цель играет в пул у него под носом? Что ж, может, и так. Он весьма хладнокровен, этот Маккензи, вот только дело в том, что Я не настолько хладнокровен, чтобы выигрывать в пул в подобной ситуации. Во всяком случае, я полагаю, что не смог бы, хотя проверить было бы интересно. Впрочем, ситуация действительно была несколько неловкой, пусть я и знал, что нас он не подозревает. Понимаешь, Кроули рассказал мне обо всем за ужином, а ранее я еще и сам увидел одного из этой парочки. Ты подумал, что я дал деру из трактира из-за детектива. Не знаю, почему я не сказал тебе об этом еще тогда, но все было совсем наоборот. Та шумная красномордая скотина – один из самых ловких воров Лондона, и однажды мне довелось пить с ним и нашим общим скупщиком краденого. Тогда я, конечно, разговаривал и выглядел как житель Ист-Энда, но, думаю, ты поймешь, что я не хотел подвергать себя ненужному риску быть узнанным каким-то хамьем.

– Я слышал, он не один.

– Ни в коем случае, с ним как минимум один подельник. И у них, предположительно, есть сообщник в доме.

– Тебе это рассказал лорд Кроули?

– Кроули и выпитое им шампанское. По секрету, разумеется, как и твоя новая подруга. Однако даже по секрету он не упомянул Маккензи. Сказал лишь, что неподалеку ошивается детектив, но не более того. То, что они пригласили его якобы в качестве гостя, очевидно, держится в большой тайне ото всех остальных гостей, поскольку это могло бы их оскорбить. Но в первую очередь это тайна от слуг, за которыми он и наблюдает. Так я понимаю сложившуюся ситуацию и надеюсь, что ты согласишься, что все поворачивается гораздо интереснее, чем мы могли бы вообразить.

– Но и гораздо, гораздо сложнее для нас с тобой, – сказал я со вздохом малодушного облегчения. – Наши руки будут связаны всю неделю и на всех мероприятиях.

– Необязательно, мой дорогой Банни, хоть я и признаю, что шансы не в нашу пользу. Правда, и в этом я не уверен. Треугольник, одной из вершин которого оказались мы с тобой, предоставляет множество возможностей. Если A будет следить за B, у него не останется времени наблюдать за C. Это вполне очевидная теория, и Маккензи обозначен в ней здоровенной буквой A. Не хотел бы я иметь при себе краденого, пока этот тип в доме. И все же чудесно было бы обобрать дом, пока A и B заняты друг другом, оставив с носом их обоих! Это дельце стоило бы риска, Банни, стоило бы рискнуть просто ради того, чтобы обставить такого старого лиса, как B, в его же собственной игре! Не правда ли, Банни? Это был бы самый настоящий матч. Во имя Юпитера, это же «Джентльмены» и «Игроки» у одной калитки!

Его глаза давно так не сверкали. Они сияли извращенным энтузиазмом, который вспыхивал в нем только тогда, когда он замышлял какую-то новую дерзость. Он сбросил туфли и стал расхаживать по комнате с бесшумной быстротой. Я не припомню, чтобы Раффлс вел себя столь взволнованно в моем присутствии со времен обеда в честь Рубена Розенталя в старом Богемском клубе. В тот момент я совершенно не сожалел, что мне пришлось вспомнить о фиаско, прелюдией к которому стал этот банкет.

– Мой дорогой Эй Джей[12]12
  Принятое в английском языке разговорное обращение к людям, чьи имена образуют инициалы А. Дж.


[Закрыть], – сказал я, подражая его собственной манере, – ты слишком увлечен опасными играми. В конце концов твоей погибелью станет не что иное, как дух соревнования. Пускай же наш последний побег послужит тебе уроком. Не летай так высоко, если ты хоть чуть-чуть дорожишь нашими шкурами. Изучай дом столько, сколько тебе заблагорассудится, но не суй голову прямо в пасть Маккензи!

Моя цветистая метафора заставила его замереть с сигаретой, зажатой между пальцами, и улыбкой, озаренной сиянием глаз.

– Ты совершенно прав, Банни. Я не буду. Правда не буду. И все же ты видел ожерелье старой леди Мелроуз? Я годами мечтал о том, чтобы заполучить его! Но я не поступлю как дурак, клянусь честью, что не поступлю. И все же, во имя Юпитера, обставить и профессоров, и Маккензи! Это была бы великая игра, Банни, воистину великая!

– Ты не должен играть в нее на этой неделе.

– Нет, нет, не буду. Но мне интересно, как профессионалы планируют это провернуть. Любому было бы интересно. Правда ли, что у них есть сообщник в доме? О, как бы я хотел узнать, в какую игру они играют! Но не волнуйся, Банни, тебе не стоит опасаться. Все будет так, как ты захотел.

Получив эти заверения, я отправился к себе в комнату и лег спать с чрезвычайно легким сердцем. Я все еще был достаточно честным человеком для того, чтобы радоваться отсрочке наших преступлений, бояться их совершения и проклинать необходимость, заставлявшую нас идти на них. Впрочем, все это лишь способ другими словами выразить тот очевидный факт, что я был несравнимо более слабым человеком, чем Раффлс, но при этом столь же гнусным.

Однако у меня была одна действительно сильная сторона. Я обладал даром полностью изгонять из своей головы неприятные мысли, не связанные непосредственно с тем, что происходило здесь и сейчас. Благодаря этой способности я мог позволить себе продолжать жить фривольной жизнью городского повесы со все тем же постыдным удовольствием, что и за год до этого, и точно так же здесь, в Милчестере, я прекрасно проводил время на протяжении всей крикетной недели, которой до этого так боялся.

Хотя, по правде говоря, были и другие факторы, сыгравшие роль в этом приятном разочаровании. Во-первых, mirabile dictu[13]13
  О чудо! (лат.) – устоявшееся в английском языке латинское выражение, являющееся грамматически не совсем корректной формой приписываемых Юлию Цезарю слов «mirabilis dictu» (букв. «чуда веленьем»).


[Закрыть], на крикетном поле аббатства оказалась пара еще более неуклюжих игроков, чем я сам. И действительно, в самом начале недели, в тот момент, когда я больше всего в этом нуждался, мне удалось заработать себе весьма недурственную репутацию благодаря тому, что я удачно поймал мяч. Я едва услышал его свист, однако он каким-то чудом оказался крепко сжат в моей руке, вследствие чего сам лорд Амерстет рассыпался в публичных поздравлениях. Этому счастливому стечению обстоятельств не могла противостоять даже моя собственная неопытность, и, поскольку успех тянется к успеху, а постоянные подбадривания со стороны одного из присутствующих на поле великих игроков сами по себе являлись огромным стимулом, я заработал пару очков на следующих же подачах. Тем вечером на большом балу в честь совершеннолетия виконта Кроули мисс Мелуиш просто рассыпалась в комплиментах в мой адрес. Она также уверяла меня, что именно этой ночью воры пойдут на дело, и без остановки дрожала, пока мы сидели в саду, хотя вся территория аббатства была освещена до самого утра. Тем временем молчаливый шотландец, сделав днем бесчисленное количество фотографий, всю ночь проявлял их в темной комнате, по чудесному стечению обстоятельств располагавшейся на той стороне дома, на которой жили слуги, и я был твердо убежден, что лишь двое других гостей знали, что мистер Клефейн из Данди – это на самом деле инспектор Маккензи из Скотленд-Ярда.