Текст книги "В борьбе за трон"

При этих словах вдовствующая королева стала прислушиваться, и ее проницательный взор остановился на Сэррее.

– Правда ли это? – с удивлением спросила она. – Вы, англичанин, хотите идти против интриг Генриха Восьмого?

Роберт взглянул на Марию Стюарт, смотревшую на него глазами, в которых стояли слезы и светились детское доверие и трогательное участие, и произнес:

– Ваше величество! Ваша матушка спрашивает меня, действительно ли я ненавижу человека, убившего моего брата? Да неужели я мог бы быть таким негодяем, чтобы принимать участие в продаже вашей дивной, чистой юности сыну тирана? Верите ли вы мне, что я скорей дам разорвать себя на куски, чем изменю вам?

– Да, я верю этому! – воскликнула Мария Стюарт, схватив своими маленькими ручками руки Роберта. – Мама, он благороден и добр; ты не должна делать ему зло, я не хочу этого!..

– Дрейбир обманул меня, – тихо проговорила Мария Лотарингская. – Роберт Говард, – продолжала она громче, – каждая мать со слепой страстностью защищает свое дитя. Я хотела пытать вас, чтобы вынудить признание относительно того, какие интриги ведет регент и каковы его планы насчет того, чтобы держать в зависимости от себя королеву, мою дочь. Я даже допускаю мысль, что в своем предательстве он способен отдать королеву Шотландии во власть англичанам, и считала вас за орудие его воли. Теперь я жалею о случившемся, но вы сами дали понять, что за вами стоит защита регента.

– Я сделал это только для того, чтобы испугать своих врагов, ваше величество.

– Значит, это была хитрость? – воскликнула вдовствующая королева, бросив на священника взгляд, который выражал, как она была удивлена и как ошиблась, считая молодого пажа ничего не значащим человеком, а затем продолжала: – Эта предосторожность была, быть может, очень умна, но повлекла за собой заблуждение, которое заставило меня поставить вас в крайне неприятное положение.

– Значит, и ты, мама, прощаешь? – радостно воскликнула Мария Стюарт, хлопая в ладоши. – Но здесь холодно и мрачно. Пойдемте, – обратилась она к Сэррею, – мы поднимемся наверх и там все расскажем вам. – В это мгновение она заметила кастеляна, который, будучи поражен ударом Роберта, упал, обливаясь кровью, и умер, не проронив ни звука. – Пресвятая Дева! – громко воскликнула она. – Что это?

Мария Лотарингская подошла к трупу и, чуть дотронувшись до него ногой, произнесла с чувством внутреннего удовлетворения:

– Он мертв! Ваш меткий удар, Роберт Говард, избавляет меня от строгого и тягостного суда.

С этими словами, как бы в виде примирения и прощения, она протянула руку Сэррею.

Тот взял эту руку в свою, но его охватил ужас перед этой женщиной, и он не поднес руки к своим губам.

Эта женщина, угрожавшая ему пыткой, не нашла в себе ни слова участия к тому, кто погиб, служа ей; быть может, она даже радовалась, что эта смерть избавляла ее от унижения дать Сэррею должное удовлетворение. Роберт ужаснулся тому бессердечию и той бесчувственности, с которыми она удостоверила, что ее нога коснулась трупа, и вовсе не думал о том, что он в эту минуту вторично смертельно оскорбил гордую женщину. Он не поцеловал руки и этим самым оскорбил тщеславие женщины и гордость королевы.

Мария Лотарингская пожала плечами и подала руку духовнику. Мария Стюарт побежала вперед, чтобы выйти первой из страшного подземелья, а Сэррей немного отстал от других и, подозвав служителей, приказал:

– Устройте кастеляну почетное погребение, а завтра зайдите ко мне получить свою награду.

Затем он последовал за королевами. Перед наружной дверью ждали Мария Сейтон и две камеристки, сопровождавшие королев. Когда леди Сейтон увидела Роберта невредимым, ее глаза заблистали радостью, но она тотчас же отвернулась, когда он подошел поблагодарить ее.

– Мария! – прошептал он с сильным волнением. – Жизнь, которую вы спасли, принадлежит вам!

Она подняла на него свой взор и с насмешливой улыбкой и свойственной ей веселостью задорно ответила на горячее излияние его преисполненного восторгом сердца:

– Что за пустяки!.. Мы поквитались, вот и все!

В это мгновение королева-мать обернулась, и в ее глазах вспыхнул мрачный огонь. Теперь она знала, кого ей благодарить за то, что ее дочь в первый раз проявила волю королевы.

Глава 6. Женская хитрость

I

Мы уже упоминали, что еще до прибытия Сэррея Мария Лотарингская послала курьера к графу Аррану и, не дождавшись ответа, отправила графа Монтгомери с важными поручениями к командующему французским флотом. Королева-мать не ожидала никаких уступок со стороны регента, но ответ, присланный им, был такого рода, что она могла считать себя счастливой, что убийством Сэррея не вызвала еще большего раздражения графа.

Письмо регента привез тот же Уолтер Брай, которого Джеймс Гамильтон граф Арран назначил сопровождать Сэррея в Инч-Магом.

Роберт не видел ни одной из обитательниц замка в течение двух дней, последовавших за нападением на него, но ему, по молчаливому соглашению, были оставлены ключи, которыми раньше заведовал кастелян, и в этой замкнутости дам он отнюдь не мог видеть недоверия к себе; наоборот, он признал это выражением стыда за то, что задуманная над ним шутка приняла столь серьезный оборот и так печально окончилась для обитателей замка.

Он сидел на берегу озера и удил рыбу, когда сторож на башне протрубил в рог, извещая о приближении гостя к замку. Роберт вскочил с места; будь то хорошие или дурные вести, для него это все же было развлечением, быть может, даже случаем увидеть Марию Сейтон, если бы пришлось вести гостя к королеве.

Через озеро плыла лодка, и уже издали Роберт узнал своего друга-стрелка; последнего узнали также и из окон замка, так как к Роберту вышла камеристка и объявила, что обе королевы нездоровы, не могут никого принять и просят сказать об этом посланцу.

Роберт обещал исполнить просьбу и сделал это с тем большею охотою, что мог без помехи вдоволь поболтать с Браем, да к тому же и сам был возмущен выбором регента, оскорбившего королев присылкой подчиненного лица. Он стал ждать, что его позовут в замок для доклада о прибывшем.

Уолтер спрыгнул на берег из лодки и сердечно поздоровался с Сэрреем. Узнав о нездоровье королев, он засмеялся и сказал, что предвидел это; при этом он добавил, что на этот раз ему нет надобности просить об аудиенции, так как он только привез письмо регента и довольно долгое время будет находиться поблизости, чтобы иметь случай увидеть высоких особ, когда они снова поправятся.

– Что? – воскликнул Сэррей. – Вы останетесь поблизости? Разве регент подозревает измену или предвидит какую-нибудь опасность?

– Быть может, и то и другое, – ответил стрелок, которого Роберт повел в свою комнату, куда приказал подать закуску и вино. – Многое произошло с тех пор, как мы расстались, да, многое, и притом не особенно неприятное для вас. Но прежде всего доставьте мое письмо по адресу; оно заключает в себе пилюлю, которая, быть может, лучше, чем доктор, вылечит вдовствующую королеву.

– Но все же в нем нет ничего неприятного? – спросил Сэррей, уже начавший бояться, что граф Монтгомери попался в руки регента.

– Снесите прежде письмо, а потом я расскажу вам, что знаю и что думаю! – предложил Брай.

Роберт взял запечатанное воском послание и направился через двор к главному зданию, желая вручить письмо дежурной придворной даме. Но на лестнице его уже встретила Мария Сейтон, и ему показалось, что она, наверно, быстро бежала, так как едва дышала, когда он заговорил с ней.

– Прекрасная леди, – сказал он, – дерзаю нарушить запрет, державший меня несколько дней вдали от вас, так как имею поручение к ее величеству вдовствующей королеве.

– Отдайте мне письмо, – живо перебила Мария молодого человека; а когда тот с удивлением посмотрел на нее, так как письмо было спрятано у него в кармане, то она добавила: – Конечно, если у вас есть письмо. Ведь королева ожидает ответа.

Роберт передал Марии послание, и хотя ее смущение поразило его, но он объяснял все неожиданностью их встречи.

– Вот оно, – сказал он, вручая ей пергамент, – а если в нем заключается что-либо неприятное, не ставьте мне этого в вину!

– Вы хотите сказать, что королева не должна ставить вам этого в вину, так как письмо адресовано ей?

– Я хочу сказать, – ответил Сэррей, стараясь уловить взор красавицы фрейлины, – что для меня здесь есть только одно существо, гнева которого я страшусь. Королева справедлива, но Мария Сейтон…

– Ну? Почему вы остановились?

– Мария Сейтон сурова, так как знает, что она любима, и…

– Прекрасный паж, ваши слова очень лестны, но в то же время немного грубы. Правда, вы наговорили мне очень много любезностей, но с моей стороны было бы легкомысленно верить им.

– Мария, жертва моею честью не была ничтожной мелочью…

– Тсс!.. Это должно быть позабыто! Или, быть может, напоминанием об этой ночи вы хотите сказать, что мы все теперь находимся в вашей власти и что одно ваше слово может навлечь на нас неприятности?

– Леди Мария, я надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я не способен на низкую месть? – воскликнул Сэррей.

– Посмотрим! – засмеялась она, подмигивая. – Вы смелы, храбры и находчивы. Сегодня я увижу, умеете ли вы хранить секреты.

– А если я сумею, Мария? – спросил Роберт, окидывая ее горячим, молящим взором.

– Тогда я буду считать вас за образец добродетели! – воскликнула девушка, смеясь и поспешно убегая, но при этом ее почти ласковый, нежный взгляд сказал Роберту более, чем могли бы сделать это слова.

Сэррей вернулся в свою комнату, причем, когда он проходил по двору, ему снова показалось, что в окнах галереи, над его помещением, проскользнула какая-то тень.

Волнение Марии Сейтон бросалось в глаза, а то обстоятельство, что она требовала письмо, которого еще не видала, могло внушить подозрение. До Роберта доходили слухи о потайных дверях и коридорах во дворце, следовательно, представлялось весьма возможным, что его разговор с приятелем был подслушан, и он решил наказать шпионов.

Прежде всего он дал знак стрелку говорить тихо о вещах, которые не должны быть разглашаемы, а затем начал громким голосом:

– Знаете, я веселюсь здесь более, чем ожидал; у королевы очень любезные придворные дамы.

– И вы, конечно, уже влюбились? – спросил Брай.

– Да, я на пути к этому.

– В таком случае чокнемся. За ваше здоровье и счастье! Которая же это из дам?

– Самая прекрасная, самая веселая и, быть может, самая коварная.

– Тогда берегитесь, граф!..

– Я так и делаю и поэтому прошу вас говорить совсем тихо, – произнес Сэррей. – Вы не можете себе представить, какие у дам тонкие уши. Они слышат все, что желают скрыть от них, и не слышат того, что должны слышать.

Легкий шорох у стены выдал, что подозрения Сэррея были верны и что удар пришелся по месту.

– Они подслушивают! – шепнул Брай, а затем громко добавил: – Будь ваша красавица любопытна, она не простила бы вам, что вы лишили ее удовольствия подслушивать.

– Я того же мнения, – засмеялся Сэррей. – Женщины всегда непоследовательны: они думают, что только тот и верен, кто изменяет другим. Но в настоящем случае нам нечего опасаться, разве, быть может, только любопытства какой-нибудь камеристки, так как недопустимо, чтобы благородная дама в своем недоверии унизилась до подслушивания, даже если бы она в награду за это убедилась, что я не обманываю ее доверия. Ну, теперь рассказывайте! Вы говорили, что у вас произошло многое?

– Да, и даже очень серьезное, – ответил стрелок, понизив голос – До регента дошли слухи, что англичане и французы замышляют насильственное похищение королевы. Вследствие этого он, лично оберегая южную границу, двинул отряд к Дэмбертону, а мне с пятьюдесятью конными стрелками поручил защищать берега Ментейтского озера.

Для Роберта ничего не могло быть приятнее полученного известия; отныне уже не в его власти было разрешать кому-либо въезд или выезд из Инч-Магома, а Мария Сейтон не могла требовать от него неисполнения данных ему инструкций. Блокада противоположного берега озера тоже сулила ему приятность, давая возможность не смотреть более на замок как на тюрьму, из которой не было выхода.

Уолтер Брай продолжал рассказывать дальше, приковывая все внимание своего собеседника. Лэрд Бэкли, нравственный убийца Екатерины Блоун, перешел в английский лагерь и даже под знамена Уорвика, который, в свою очередь, отправился на службу в Лондон. Сэррей сначала не хотел верить, чтоб лорд, защитивший его против Генриха VIII, мог искать службы у этого короля, но Брай уверил его, что регент получил на этот счет самые достоверные известия.

– Бьюсь с вами об заклад на бочку вина против одного пенни, что мы вскоре поработаем здесь! – сказал Брай. – Бэкли должен составить себе хорошую славу в глазах Уорвика, и он приобретет это себе ценою захвата Марии Стюарт. Тогда регент будет свергнут, а Дуглас со своими приверженцами снова введет прежнее правление, причем вдовствующая королева будет избрана регентшей. Но, – заключил Брай свой рассказ, – регент поставил здесь хорошего сторожа: как охотничья собака, я выслежу этого Бэкли, прежде чем он подойдет к этому замку на три мили, и повешу его на самом высоком дереве, которое только найду. Обратите внимание, не принимает ли вдовствующая королева каких-нибудь тайных послов; я был бы очень удивлен, если бы она не участвовала в заговоре.

Роберт призадумался. Если неизвестный, которого тайно выпустили из дворца, был лэрд Бэкли, то с его стороны было бы открытой изменой не признаться Уолтеру, что его подозрения были основательны. А можно ли было сомневаться в этом? Разве было бы неправдоподобно, что Мария Лотарингская готова была броситься в объятия англичан, лишь бы отнять власть у ненавистного регента? Разве она дрожала бы так пред раскрытием своих интриг, если бы дело шло не о государственном преступлении?

II

Пока Роберт размышлял, как бы ему предостеречь стрелка, не изменяя данному слову и не выдавая королевы, он был позван к Марии Лотарингской.

Заметив прибытие посланца, вдовствующая королева тотчас же, вместе с Марией Сейтон, отправилась в галерею, из которой потайной ход вел в помещение Сэррея. Услышав, что для нее есть письмо, она послала леди Сейтон навстречу Роберту, а сама осталась на месте, рассчитывая при возвращении молодого человека подслушать его разговор со стрелком. Она выбрала себе в спутницы именно Марию Сейтон, так как, во-первых, знала, что та одна могла влиять на Сэррея, и, во-вторых, ее первую следовало убедить в предательстве Роберта, прежде чем осмелиться снова думать о том, каким образом сделать его «немым».

Сейтон вернулась обратно и принесла письмо. В узком проходе обе дамы приложили ухо к стене, желая слышать, сдержит ли Роберт данное слово. Тогда они услышали громкий разговор, который мы привели. Сконфуженная леди Сейтон покраснела, а вдовствующая королева со страшной злобой топнула ногой и пробормотала:

– Этот хитрый плут догадывается, что мы подслушиваем! Но все же немыслимо, чтобы он знал об этом проходе!.. Или вы, Мария Сейтон, предупредили его?

– Ваше величество, этого подозрения я не заслужила! Я напоминала ему не нарушать данного слова, но я – не предательница, которая лишила бы вас возможности обличить его, если бы он оказался негодяем!..

Мария Лотарингская ничего не ответила. Когда Роберт и Уолтер стали говорить так тихо, что, несмотря на слуховые трубы, ничего из их беседы не было слышно, королева покинула свое место.

– Следуй за мной! – приказала она фрейлине и прошла в свой кабинет. – Мария, – сказала она там, – этот паж слишком хитер, чтобы быть честным. Ты поручилась за него. Скажи мне, кто внушил тебе это доверие к нему?

Мария смущенно покраснела. Могла ли она похвастать, сказав: «Он будет верен, потому что любит меня?» Должна ли она была сознаться в том, что произошло в башне? Это одно могло убедить королеву, но признание отдавало в ее власть также и ее честь. Королева становилась все настойчивее.

– Мария Сейтон, – сказала она с нетерпением, – я не выношу мучительного сомнения, я не могу жить, терзаясь неизвестностью, предает ли нас этот паж или нет. Прошу еще раз, скажи, что внушает тебе доверие к нему, иначе я буду думать, что вся наша безопасность зависит от того, насколько твое кокетство в состоянии подчинять тебе этого мальчишку; если же этого нет, то мне придется прибегнуть к крайним мерам…

Мария Сейтон поняла значение этих слов, раз их говорила одна из представительниц рода Гизов, и, как ни тяжело ей было раскрыть тайну своего сердца женщине, бессердечие и эгоизм которой были известны ей, она решилась принести эту жертву, чтобы спасти Роберта и его гостя от «крайних мер» вдовствующей королевы.

Мария Лотарингская внимала ей с возрастающим интересом. Она и не подозревала, с какой смелостью и решимостью действовал Роберт и как он уже до ее просьбы считал необходимым не компрометировать королевы.

И не только рассказ, но и краски, в которых Мария описывала происшедшую сцену, подействовали на королеву захватывающим образом. Юноша, которого она до сих пор считала нескромным, заносчивым, тщеславным человеком, подслушивающим у всех дверей, чтобы узнать, что делается в замке, показался ей вдруг в совсем другом свете; она стыдилась, что дурно поняла его, и почти завидовала Сейтон за ее влияние на него.

– Лишь твое молчание, – сказала вдовствующая королева, – виновато в том, что я упустила перетянуть его на нашу сторону и все еще смотрела на него как на врага. Ты избавила бы меня от многих неприятных часов, если бы была откровенна. Но посмотрим, что регент отвечает нам на наше милостивое предложение.

Королева открыла письмо и едва пробежала его содержание, как злобно рассмеялась, причем яркая краска гнева покрыла ее лоб и щеки.

– Он не нуждается в советах, – пробормотала она, шагая взад и вперед по комнате, – он благодарит за наше доброе желание облегчить его заботы… О, эта насмешка бесстыдна! Если я когда-нибудь достигну власти, – прошипела она дрожащими губами, – тогда его окровавленная голова будет торчать на зубцах башни моего дворца, а дикие лошади будут рвать его подлое сердце! Позови сюда Сэррея! – вдруг повелительно приказала она Марии. – Я должна сейчас же переговорить с ним.

Леди Сейтон поклонилась и вышла из комнаты, чтобы передать Роберту Сэррею приказание королевы.

Некоторое время Мария Лотарингская была погружена в глубокое раздумье; она была полна жаждой мести; ее лицо просветлело, и хотя грудь подымалась еще от волнения, глаза выражали торжество.

– Я тоже еще прекрасна, – прошептала она, бросая взгляд в зеркало. – Посмотрим, не сможет ли эта красота одурманить пажа, отняв у регента верного слугу!..

Она посмотрела в зеркало, и увиденное ею отражение оказалось прекрасным. Благородные и все же пышные формы словно приподнялись и снова расцвели после своего временного увядания в покое; как громовой дождь после долгой засухи освежает цветы, заставляя их благоухать, так воля женщины, желающей быть обольстительной, внезапно превратила ее в сладострастную сирену. Королева сорвала свою вдовью вуаль и распустила темные волосы, так что они рассыпались по спине, словно морская волна. Она отбросила тугой кружевной воротник, скрывавший шею, и распустила золотые шнуры, державшие верхнее одеяние. Затем она позвала свою камеристку и велела приготовить себе свой ночной туалет. Она, выдавая себя за больную, имела отличный предлог принять Сэррея в постели.

Жестокая радость вследствие задуманного плана горела на ее щеках, обычно бледных, и светилась в глазах, обыкновенно холодных и мрачных. Какое несравнимое удовольствие посредством кокетства отнять у смертельного врага верного слугу, сделав его рабом своих желаний, и в то же время одержать победу над молодой женщиной, осмелившейся противиться ей, когда она думала о мщении! Какое веселое развлечение эта игра с юным пажом и как гордо будет торжество, когда он, горя страстью и одурманенный ее чарами, даст ей клятву изменить регенту, когда страж поможет изменить тюремщику.

В эту минуту Мария Лотарингская была прекрасна, как прекрасен демон, соблазняющий людей. Она покоилась в постели, на мягких подушках, покрыв роскошное тело шелковыми покрывалами, но ее глаза не горели желанием, а смотрели холодно, расчетливо, так как она при помощи собственной красоты предпринимала предательскую игру.

III

На окнах были спущены занавеси, а комната освещалась зажженным фонарем. Красный свет в соединении с полумраком комнаты давал волшебную игру теней, отражаясь розовыми лучами на постели и на прекрасной королеве. Камеристка зажгла благоухающее, одурманивающее курение, которое затемняет сознание людей еще ранее того, как они увидят богиню храма, и открыла дверь, чтобы впустить Сэррея, ожидавшего в передней, и сказать Марии Сейтон, что она более не нужна королеве.

Навстречу Роберту из раскрытой двери несся запах амбры, и если он, в ожидании официального приема, готовился быть настороже с королевой и решил оставить ее в сомнении насчет своей уступчивости, то теперь, при виде представившегося ему зрелища, был до крайности поражен. Он вступил в полутемную комнату, его ноги утопали в мягком, дорогом ковре, заглушавшем все шаги; он вдыхал в себя сладкий, одурманивающий сладострастием аромат и видел пред собою на ложе роскошную и прекрасную женщину, словно овеянную жгучими лучами Востока и созданную волшебной силой бога мечты. Неужели это была та самая королева, которая, бледная и мрачная, как окутывавшее ее траурное одеяние, отдавала приказ пытать его? Неужели это была Мария Лотарингская, гордая принцесса с презрительно-насмешливым взглядом? Или это была сирена, принявшая образ королевы, чтобы обольстить его?

Роберт остановился поблизости от двери, пока королева слабым голосом не попросила его подойти к ней. Он не устремился исполнить этот приказ, хотя его взоры пожирали соблазнительное видение; робко, словно предчувствуя опасность или дрожа при мысли, что шорох его шагов может нарушить очарование, он подошел ближе, а так как ковер эластично сгибался под его ногами и он почти не слышал своих шагов, то ему показалось, что его несут невидимые руки.

– Подойдите к самой постели, граф Сэррей! – сказала королева. – Мне вредно говорить громко. Я нездорова, последние дни страшно потрясли меня. Вы еще сердитесь на меня, Сэррей?

Вопрос был так внезапен, так неожидан, тон его так мягок и робок, что Роберт почувствовал, как кровь закипела в его жилах; тон подходит к видению; это не была действительность, это была греза, это был сон.

– Вы не отвечаете? – уже продолжала королева, словно желая предупредить его ответ. – Это деликатно и благородно, благодарю вас. Вы могли бы только пристыдить меня; вы должны питать ко мне ненависть; я знаю, чувствую это, и эта ненависть справедлива. Несмотря на все, я велела позвать вас как единственного охранителя моих прав и безопасности. Разве это не безрассудно или даже совсем безумно? Я не в состоянии спокойно рассуждать. Скажите мне, Сэррей, как это я пришла к тому, что доверяю именно вам?

Роберт с удивлением смотрел на странно изменившуюся женщину, думая, не смеется ли она над ним. Но ее глаза глядели на него так печально, так страдальчески и с такой мольбой, что он почувствовал себя тронутым.

– Ваше величество, – сказал он, – если вы доверяете мне – это лучшее удовлетворение, которое вы могли бы дать мне!.. Ни в каком случае чувство, внушающее вам это доверие, не будет обмануто мною: я буду служить вам честно и искренне.

– Вы? – страдальчески улыбнулась королева. – Вы, которого я чуть было не велела убить? Или, быть может, это было только сном? Была ли я в полном сознании или видела все это в сновидении?

– Ваше величество! Вы были в полном сознании и не видели этого в сновидении; вы просто ненавидели того, кто помешал вашим планам, и придали значение злым нашептываниям негодяя. Теперь, когда я узнал, какую тяжелую борьбу вы выдержали, я понимаю, что жизнь какого-то пажа должна была вам представляться очень малоценной. Я понимаю вашу ненависть и горечь сердца, когда я освободился от петли и надменно торжествовал. Я оскорбил вашу гордость, выставляя себя победителем, а так как вам удалось побороть меня хитростью, то я не мог более рассчитывать на милость.

Королева посмотрела на Роберта с улыбкой, которая вызвала краску на его щеки.

– Вы глубоко проникаете в душу женщины, – прошептала она, – но все-таки недостаточно глубоко, Сэррей. Я ненавидела вас также еще и по другой причине. Я – женщина, и там, где королева требует почтения, женщина в ней требует ухаживания, льстящего ее тщеславию. Вы были свидетелем, как грубый слуга регента оскорбил меня, но не заметили моего взора, требовавшего от вас рыцарского порыва; но зато я видела, что подобный порыв тотчас же проявился, как только была обижена моя придворная дама. Сэррей, это может показаться мелочью, но такая мелочь оскорбляет глубже, чем открытая насмешка. Я не ставлю вам в вину увлечения кокеткой; но вы хотели поступить на службу к моей дочери и равнодушно смотрите на то, как оскорбляют мою честь. К тому же вы знаете еще не все. В тот день я уже и без того была в сильном возбуждении, мои нервы были болезненно настроены, и малейший пустяк мог рассердить меня.

– Ваше величество, – прервал ее Роберт, – быть может, вам представляется необходимым дать мне это объяснение, но я в нем не нуждаюсь и убежден, что заслужил вашу ненависть; объяснение тягостно для вас, а для меня постыдно.

– Но оно необходимо, – возразила королева. – Как я уже сказала вам, я принуждена просить вашей помощи. Я уже думала о том, чтобы избрать посредницей Марию Сейтон, но боюсь, что вы могли бы разгадать ее игру.

– Игру, ваше величество? Какую игру? – спросил Роберт более тоном упрека, чем с любопытством.

– Милый Сэррей, – засмеялась королева, – по этому поводу я могу дать вам объяснения только тогда, когда мы будем союзниками.

– Для союза необходимо полное доверие, ваше величество, – ответил Сэррей. – Если вам требуется какая-нибудь услуга, то в моем лице вы найдете самого послушного слугу; что же касается союза, то, прежде чем говорить о нем, я должен быть убежден, что ваше лестное предложение не является лишь приманкой, желанием возбудить мое тщеславие, над которым вы посмеетесь потом самым обидным образом.

– Как мало вы доверяете мне, Роберт! – прошептала вдовствующая королева. – А между тем вы более благородно доверчивы, чем кто-либо другой. Вы верите той женщине, которая недостойна вашего доверия. Скажу вам правду, граф Сэррей!.. Вначале, когда Мария Сейтон смеясь рассказывала мне, что вы для нас ничем не опасны, что она может заставить вас действовать так, как ей угодно, я хотела воспользоваться влиянием этой маленькой кокетки для своих целей. Но теперь я изменила свое намерение. Сегодня, когда она сообщила мне о том, что произошло на башне замка, как вы хотели сломать свою шпагу в доказательство того, что жертвуете для нее своей честью, я пришла к заключению, что пора прекратить эту недостойную игру. С моей стороны было бы преступлением поощрять дальнейшее кокетство Марии Сейтон. Я научилась уважать вас, Роберт, и нахожу, что с вами следует говорить и действовать с полным доверием, честно и открыто.

– Мария Сейтон все рассказала вам? – пробормотал Роберт, совершенно сраженный тем, что услышал. Мария Сейтон смеялась над его самым святым чувством! Она издевалась, в то время как его сердце обливалось кровью! – Так это была игра, только игра? – снова пробормотал он.

– Да, это была игра! – подтвердила вдовствующая королева. – И недостойная игра, как я вижу, – продолжала она. – Вы побледнели, дрожите? Эта коварная кокетка не только нанесла удар вашему самолюбию, но и жестоко ранила ваше сердце?

Роберт пронизывающим взглядом смотрел на вдовствующую королеву, как бы желая проникнуть в самую глубину ее души.

– Ваше величество, может быть, вы ошибаетесь? – прошептал он. – Скажите, что ошибка возможна, и я с радостью ухвачусь за малейшее сомнение. Ни одна женщина не может быть так жестока, так бессердечна! Нет, нет, это не так. Мария Сейтон спасла меня от мук пытки и после такого великодушного поступка не станет издеваться над человеком, который ни в чем не провинился перед ней!..

– Вы смотрите слишком серьезно на Марию Сейтон и потому у вас являются сомнения, – улыбаясь заметила вдовствующая королева. – Молодой девушке льстило ваше поклонение. Мы были в отчаянии, узнав, что регент прислал сюда свою стражу, и Мария решила попытаться склонить вас на нашу сторону. Заметив, что вы очарованы ее красотой, она пустила в ход кокетство как военную хитрость. Не любовь к вам заставила ее спуститься к вам в подвал и прекратить мучения пытки, а боязнь, чтобы палачи не убили вас и не вызвали печальных последствий для королевы. Она надеялась совершенно овладеть вами, но так как это ей не вполне удалось, то она и переменила тактику. Мария Сейтон подслушала ваш разговор с посланцем регента и очень оскорбилась им. Вы легкомысленно говорили о ее любви и советовали быть осторожным. Вот и все. Впрочем, Марии самой надоела эта игра, тем более что она не вполне удалась ей. Мне кажется, что вы можете упрекнуть молодую девушку лишь в вероломном кокетстве и больше ни в чем. Впрочем, я не знаю, может быть, она дала вам повод рассчитывать на серьезное чувство с ее стороны? Она говорила вам о нем?

– О нет, ваше величество! – с горькой усмешкой возразил Роберт. – Наивный человек, еще верящий в добродетель, мог бы тешиться тщеславными мечтами, но я могу поклясться, что Мария Сейтон была очень осторожна в своих выражениях. До сих пор, ваше величество, я не знал, что такое кокетство, теперь я постиг его.

– С какой горечью вы говорите это, Сэррей! – прошептала королева. – Бедный, вы серьезно любите ее! Но не теряйте надежды!.. Может быть, Мария считает ваше чувство легким увлечением и потому и вела свою недостойную игру, а теперь, когда она узнает…

– Нет, нет, ваше величество, – прервал вдовствующую королеву Роберт, – пусть Мария Сейтон даже не подозревает, какое страдание причинила она мне. Если для вас имеет значение моя благодарность, то знайте, что я навеки буду признателен вам, если вы ничего не скажете ей о моем горе. Я могу перенести насмешки над своим глупым легковерием, над тщеславными мечтами, но не допущу, чтобы смеялись над страданиями моего сердца.

– Как? Вы обладаете таким мужеством? – воскликнула вдовствующая королева, приподнимаясь с подушек, причем намеренно или случайно легкая шелковая накидка сползла с ее плеча и обнажила белоснежную грудь. – Вы обладаете таким мужеством?.. Нет, нет, – прервала она себя улыбаясь, – в вас говорит оскорбленная детская любовь. Приветливый взгляд Марии снова наполнит ваше сердце восторгом; достаточно одной ее улыбки, чтобы вы склонились к ее ногам. Да, ваша любовь – это любовь без гордости, без самолюбия; такая любовь забывает обман, терпеливо переносит все страдания и в конце концов выходит победительницей благодаря своему долготерпению. Благо тому, кто может так любить! Это дает ему возможность подняться над действительностью и погрузиться в царство сладких иллюзий.